касается Ламарта,  Гастона  де  Ламарта,  которому  частица  "де"
внушала некоторые дворянские и великосветские  притязания,  то  это  был
прежде всего литератор, неумолимый и беспощадный литератор.  Вооруженный
зорким взглядом, который схватывал образы, положения, жесты с  быстротой
и точностью фотографического аппарата, и наделенный проницательностью  и
врожденным писательским чутьем, похожим на нюх охотничьей собаки,  он  с
утра до ночи  накапливал  профессиональные  наблюдения.  Благодаря  двум
очень  простым  способностям  -  четкому  восприятию  внешних   форм   и
инстинктивному постижению внутренней сущности - он придавал своим книгам
оттенки, тон, видимость и остроту подлинной жизни, причем они отнюдь  не
обнаруживали тенденций, обычных  для  писателей-психологов,  а  казались
кусками человеческой жизни, выхваченными из действительности.
   Выход в свет романов Ламарта вызывал в обществе  волнения,  пересуды,
злорадство и негодование, так как всегда казалось,  что  в  них  узнаешь
известных людей, едва прикрытых прозрачной маской,  а  его  появление  в
гостиных неизменно влекло за собою тревогу. К тому же он опубликовал том
своих воспоминаний, где набросал портреты некоторых  знакомых  мужчин  и
женщин, хотя и без явного недоброжелательства, но с  такою  точностью  и
беспощадностью, что  многие  были  задеты.  Кто-то  прозвал  его  "гроза
друзей".
   Об этом человеке с загадочной душой и закрытым сердцем говорили,  что
он страстно любил когда-то женщину, причинившую ему много  страданий,  и
что теперь он мстит другим.
   Ламарт с Масивалем прекрасно понимали друг Друга, хотя  музыкант  был
совсем другим человеком  -  более  открытым,  более  увлекающимся,  быть
может, менее глубоким,  зато  более  экспансивным.  После  двух  крупных
успехов - оперы, сначала исполненной в Брюсселе, а потом перенесенной  в
Париж, где ее  восторженно  встретили  в  Комической  опере,  и  другого
произведения, принятого и тотчас  же  поставленного  в  Большом  оперном
театре, где его высоко оценили, как предвестие прекрасного  таланта,  он
переживал своего рода  упадок,  который,  как  преждевременный  паралич,
постигает большинство современных художников. Они  не  стареют  в  лучах
славы и успеха, как их отцы, а кажутся пораженными бессилием уже в самом
расцвете сил.  Ламарт  говорил:  "Теперь  во  Франции  встречаются  лишь
неудавшиеся гении".
   В то время Масиваль был, видимо,  очень  увлечен  г-жой  де  Бюрн,  и
кружок поговаривал об этом; вот почему, когда он с благоговением целовал
ее руку, все взоры обратились на него, он спросил:
   - Мы опоздали? Она ответила:
   - Нет, я еще поджидаю барона де Гравиля и маркизу де Братиан.
   - Ах, маркизу? Чудесно! Значит, мы займемся музыкой?
   - Надеюсь.
   Запоздавшие приехали. Маркиза - женщина, пожалуй, слишком полная  для
своего роста, итальянка по происхождению, живая, черноглазая, с  черными
бровями и ресницами, с черными волосами, столь густыми и обильными,  что
они спускались на лоб и затеняли глаза;  она  славилась  среди  светских
женщин своим замечательным голосом.
   Барон, человек с безупречными манерами, со впалой  грудью  и  большой
головой,  казался  вполне  завершенным  лишь  с  виолончелью  в   руках.
Страстный меломан, он посещал только те дома, где ценили музыку.
   Доложили, что кушать подано, и г-жа де  Бюрн,  взяв  под  руку  Андре
Мариоля, пропустила вперед гостей.  Когда  она  осталась  с  Мариолем  в
гостиной, она, прежде чем последовать за остальными, искоса взглянула на
него, и ему показалось, что в этих светлых глазах с черными зрачками  он
улавливает какую-то более сложную мысль, более острый интерес,  чем  те,
которыми обычно утруждают себя красивые женщины, принимая гостя за своим
столом в первый раз.
   Обед прошел довольно уныло и однообразно. Ламарт нервничал и держался
враждебно - не открыто враждебно, ибо всегда старался быть корректным, а
он заражал всех тем почти неуловимым дурным настроением, которое леденит
непринужденную беседу.  Масиваль,  мрачный  и  озабоченный,  мало  ел  и
исподлобья посматривал на хозяйку дома, мысли которой, казалось,  витали
где-то далеко. Она была невнимательна, отвечала с  улыбкой,  но  тут  же
умолкала и, видимо, думала о чем-то, хотя и не  особенно  увлекательном,
но все же более интересном для нее в  этот  вечер,  чем  ее  гости.  Она
старалась быть как можно  предупредительнее  к  маркизе  и  Мариолю,  но
делала это по обязанности, по привычке,  была  явно  рассеяна  и  занята
чем-то другим. Френель и г-н де Мальтри спорили  о  современной  поэзии.
Френель придерживался ходячих великосветских мнений, а  г-н  де  Мальтри
разъяснял суждения самых  изощренных  версификаторов,  непостижимые  для
обывателей.
   За обедом Мариоль еще несколько раз встречал пытливый взгляд  молодой
женщины, но уже более рассеянный, менее упорный, менее  сосредоточенный.
Только маркиза де Братиан, граф де Марантен и барон де  Гравиль  болтали
без умолку и успели рассказать друг другу множество новостей.
   Масиваль становился все сумрачнее; он подсел к роялю и взял несколько
аккордов. Г-жа де Бюрн словно ожила и наскоро устроила небольшой концерт
из своих любимых произведений.
   Маркиза была в голосе и, воодушевленная присутствием Масиваля, пела с
подлинным мастерством. Композитор аккомпанировал  ей  с  меланхолическим
видом, который он всегда принимал играя. Его длинные волосы ниспадали на
воротник фрака, смешиваясь с курчавой, широкой, блестящей и  шелковистой
бородой. Многие женщины были в него влюблены и, по слухам,  преследовали
его и теперь. Г-жа де Бюрн, сидевшая около рояля, всецело погрузилась  в
музыку; казалось, она и любовалась музыкантом и не видела его,  так  что
Мариоль почувствовал легкую ревность. Он не ревновал именно ее и  именно
к нему, но, видя этот женский  взгляд,  зачарованный  знаменитостью,  он
почувствовал себя уязвленным в своем  мужском  самолюбии,  понимая,  что
женщины оценивают нас в зависимости от завоеванной нами  славы.  Не  раз
уже он втайне  страдал,  сталкиваясь  со  знаменитостями  в  присутствии
женщин, благосклонность которых служит для  многих  высшею  наградою  за
достигнутый успех.
   Часов около десяти одна за другой приехали баронесса де Фремия и  две
еврейки из высших банковских сфер. Разговор  шел  об  одной  предстоящей
свадьбе и о намечающемся разводе.
   Мариоль смотрел на г-жу де Бюрн, которая  сидела  теперь  у  колонки,
поддерживавшей огромную лампу.
   Ее тонкий, слегка вздернутый нос, милые ямочки на щеках и  подбородке
придавали ей детски-шаловливый вид, несмотря на то, что ей было уже  под
тридцать, а ее глаза, напоминавшие поблекший цветок, были полны какой-то
волнующей тайны. Кожа ее в ярком вечернем  освещении  принимала  оттенки
светлого бархата, в то время как волосы, когда она поворачивала  голову,
загорались рыжеватыми отблесками.
   Почувствовав мужской взгляд, устремленный  на  нее  с  другого  конца
гостиной, она встала и направилась к Мариолю, улыбаясь, словно  в  ответ
на его призыв.
   - Вы, должно быть, соскучились?  -  спросила  она.  -  В  непривычном
обществе всегда немного скучно.
   Он запротестовал.
   Она пододвинула стул и села около него.
   И они сразу же разговорились. Это произошло внезапно - так вспыхивает
спичка, поднесенная к огню. Казалось, они  уже  давно  знали  взгляды  и
чувства  друг  друга,  а  одинаковая  природа,  воспитание,   одинаковые
склонности,  вкусы  предрасположили   их   к   взаимному   пониманию   и
предназначили им встретиться.
   Быть может, тут сказалась и ловкость молодой женщины, но радость  при
встрече с человеком, который слушает, угадывает твои мысли, отвечает  и,
возражая, дает толчок к дальнейшему  их  развитию,  воодушевила  Мариоля
Польщенный к тому же  оказанным  ему  приемом,  покоренный  ее  влекущей
грацией, чарами, которыми она умела  околдовывать  мужчин,  он  старался
обнаружить перед ней особенности своего ума, неяркого, но самобытного  и
тонкого, привлекавшего к нему тех немногочисленных, но истинных  друзей,
которые его хорошо знали.
   Вдруг она сказала:
   - Право, с  вами  очень  приятно  беседовать.  Мне,  впрочем,  так  и
говорили. Он почувствовал, что краснеет, и дерзнул ответить:
   -А меня предупреждали, что вы. - Договаривайте кокетка? Да, я  всегда
кокетничаю с теми, кто мне нравитс. Это всем известно, и я этого  отнюдь
не скрываю, но вы убедитесь, что мое кокетство совершенно бесстрастно, и
это дает  мне  возможность  сохранять..,  или  возвращать  себе  друзей,
никогда не теряя их окончательно, и удерживать их всех  около  себя.  Ее
загаженная мысль,  казалось,  говорила-"Будьте  спокойны  и  не  слишком
самоуверенны, не обольщайтесь -  вам  ведь  достанется  не  больше,  чем
другим".
   Он ответил:
   - Это  называется  предупреждать  своих  гостей  о  всех  опасностях,
которым они здесь подвергаются Она открыла ему путь для разговора о  ней
Он этим воспользовался. Он начал с комплиментов и убедился, что  она  их
любит; потом подстрекнул ее женское любопытство, рассказав  о  том,  что
говорят о ней в различных кругах общества,  где  он  бывает  Она  слегка
встревожилась и не могла скрыть, что это ее интересует, хотя и старалась
проявить полное равнодушие к тому, что могут думать об ее образе жизни и
вкусах  Он  рисовал  ей  лестный  портрет  женщины  независимой,  умной,
незаурядной и обаятельной, которая окружила себя талантами  и  вместе  с
тем осталась безукоризненно светской Она  отклоняла  его  комплименты  с
улыбкой, потому что, в сущности, была польщена; она отнекивалась, но  от
души  забавлялась  всеми  подробностями,  которые  он  сообщал,  и  шутя
требовала все новых и новых, искусно выпытывая их с какою-то чувственной
жадностью к лести.
   Он думал, глядя на нее: "В сущности,  это  просто  дитя,  как  и  все
женщины" И он закончил красивой фразой, воздав хвалу ее подлинной  любви
к  искусству,  столь  редкой  у  женщин  Тогда  она  неожиданно  приняла
насмешливый тон в  духе  той  французской  лукавой  веселости,  которая,
по-видимому, является самой сущностью нашей нации Мариоль ее перехвалил.
Она дала ему понять, что она не дурочка - Право же,  -  сказала  она,  -
признаюсь вам, я и сама не знаю, что я люблю: искусство или художников.
   Он возразил:
   - Как можно любить художников, не любя самого искусства?
   - Они иной раз интереснее светских людей.
   - Да, но зато и недостатки их сказываются резче.
   - Это правда - Значит, музыку вы не любите?  Она  вдруг  опять  стала
серьезной - О нет! Музыку я обожаю Я, кажется, люблю ее больше всего  на
свете Тем не менее Масиваль  убежден,  что  я  в  ней  ровно  ничего  не
понимаю.
   - Он вам так сказал?
   - Нет, он так думает - А откуда вы это знаете?
   - О, мы, женщины, если  чего-нибудь  и  не  знаем,  то  почти  всегда
догадываемся!
   - Итак, Масиваль считает, что вы ничего не понимаете в музыке?
   - Я в этом уверена Я чувствую это хотя бы по  тому,  как  он  мне  ее
объясняет, как подчеркивает оттенки, а сам  в  то  же  время,  вероятно,
думает: "Все равно бесполезно; я это делаю только потому, что  вы  очень
милы".
   - А ведь  он  мне  говорил,  что  во  всем  Париже  не  бывает  таких
прекрасных музыкальных вечеров, как у вас.
   - Да, благодаря ему.
   - А литературу вы не любите?
   - Очень люблю и даже осмеливаюсь думать, что хорошо в ней разбираюсь,
вопреки мнению Ламарта.
   - Который тоже считает, что вы в ней ничего не понимаете?
   - Разумеется.
   - И который тоже не говорил вам об этом?
   - Простите, он-то говорил. Он полагает, что некоторые  женщины  могут
тонко а верно понимать выраженные чувства, жизненность действующих  лиц,
психологию вообще, но что им совершенно не дано ценить самое  главное  в
его мастерстве: искусство. Когда он  произносит  слово  "искусство",  не
остается ничего другого, как гнать его вон из дома.
   Мариоль спросил, улыбаясь:
   - А вы какого мнения?
   Она немного подумала, потом  пристально  посмотрела  на  него,  чтобы
убедиться, что он действительно расположен ее выслушать и понять.
   - У меня на этот счет особое мнение. Я думаю, что чувство..,  чувство
- вы меня понимаете? - может раскрыть ум женщины для  восприятия  всего,
что хотите, но только обычно это в нем не удерживается. Вы меня поняли?
   - Не совсем.
   - Я  хочу  сказать,  что  для  того,  чтобы  сделать  нас  такими  же
ценителями, как мужчины, надо прежде всего обращаться  к  нашей  женской
природе, а потом уже к  уму.  Все  то,  что  мужчина  предварительно  не
позаботится сделать для нас привлекательным, мало нас интересует, потому
что мы все воспринимаем через чувство. Я не говорю "через любовь",  нет,
а вообще через чувство, которое  принимает  различные  формы,  различные
оттенки, различные выражения. Чувство - это  наша  сфера,  которая  вам,
мужчинам, не понятна, потому что чувство вас ослепляет, в то  время  как
нам оно светит. О, я вижу, что для вас все это очень неясно, но  что  же
делать! Словом, если мужчина нас любит и нам приятен,  -  а  ведь  нужно
сознавать себя любимой, чтобы быть способной на такое усилие, -  и  если
этот мужчина человек незаурядный, он может, если постарается,  заставить
нас все угадать, все почувствовать, во  все  проникнуть,  решительно  во
все, и в иные мгновения  он  может  по  частям  передать  нам  все  свое
духовное богатство Конечно, обычно это потом  исчезает,  гаснет,  потому
что  мы  ведь  легко  забываем,  да,  забываем,  как   воздух   забывает
прозвучавшие слова! Мы наделены интуицией и прозрением, но мы изменчивы,
впечатлительны и преображаемся под  влиянием  окружающего.  Если  бы  вы
только  знали,  как  часто  сменяются  во  мне  душевные  состояния;   я
становлюсь совершенно другой женщиной в зависимости от погоды, здоровья,
прочитанной книги или увлекательного разговора!  Право,  иногда  у  меня
душа примерной матери семейства, хоть и без детей, а иной  раз  -  почти
что душа кокотки , без любовников. Он был очарован.
   - И вы думаете,  что  почти  все  умные  женщины  способны  на  такую
активность мысли?
   - Да, - ответила она. - Только они постепенно коснеют,  а  окружающая
среда безвозвратно увлекает их в ту или иную сторону.
   - Значит, в сущности, музыку вы предпочитаете всему?
   - Да. Но то, что я вам сейчас говорила,  так  верно!  Конечно,  я  не
любила бы ее настолько и не наслаждалась бы ею в такой мере, если бы  не
этот ангел Масиваль. Во все произведения великих композиторов, которые я
и без того страстно любила, он вдохнул душу,  играя  их  для  меня.  Как
жаль, что он женат!
   Она  произнесла  последние  слова  шутливо,  но  с   таким   глубоким
сожалением, что они заглушили все - и ее рассуждения  о  женщинах  и  ее
восторг перед искусством.
   Масиваль действительно был женат Еще до того как добиться успеха,  он
заключил  один  из  тех  союзов,  нередких  в  мире  искусства,  которые
впоследствии приходится влачить за собою сквозь славу до самой смерти.
   Впрочем, он никогда не говорил о своей жене, не вводил ее в свет, где
сам постоянно бывал, и хоть у него было трое детей, об этом почти  никто
не знал.
   Мариоль засмеялся Решительно, это милая  женщина,  редкостного  типа,
очень красивая, полная  неожиданностей!  Он  настойчиво,  не  отрываясь,
вглядывался в нее, - это, видимо, ее ничуть не стесняло, - вглядывался в
это серьезное и веселое лицо, чуть-чуть своенравное, с задорным носиком,
с теплым оттенком кожи, осененное белокурыми волосами яркого, но мягкого
тона,  в  это  лицо,  пламеневшее  разгаром  лета  и   зрелостью   такой
безупречной, нежной и упоительной, словно она именно в этом году, в этом
месяце достигла полного расцвета Он думал "Не  красится  ли  она?"  -  и
старался уловить у корней волос более темную или более светлую  полоску,
но не находил ее.
   Глухие шаги по ковру заставили его встрепенуться и  повернуть  голову
Два лакея вносили чайный столик В большом серебряном приборе,  блестящем
и сложном, как химический  аппарат,  тихо  бурлила  вода,  подогреваемая
синим пламенем спиртовки.
   - Можно предложить вам чашку чая? - спросила она.
   Когда он согласился, она встала и прямой походкой, изысканной в самой
своей твердости, не раскачиваясь, подошла к столику, где  пар  шумел  во
чреве этого прибора,  среди  цветника  пирожных,  печенья,  засахаренных
фруктов и конфет.
   Теперь ее силуэт четко вырисовывался на  обоях  гостиной,  и  Мариоль
обратил внимание на тонкость ее талии, изящество  бедер  в  сочетании  с
широкими плечами и полной грудью, которыми он только что любовался А так
как ее светлое  платье,  извиваясь,  раскинулось  за  нею  и,  казалось,
бесконечно растягивало по ковру ее тело, у него мелькнула  грубая  мысль
"Вон оно что сирена! Одни обещания!".
   Теперь она обходила гостей, с чарующей грацией предлагая лакомства.
   Мариоль продолжал следить за нею глазами, когда Ламарт, блуждавший  с
чашкою в руке, подошел к нему и опросил.
   - Уйдем вместе?
   - Разумеется.
   - Сейчас же, хорошо? Я устал.
   - Сейчас пойдем.
   Они вышли.
   На улице писатель спросил:
   - Вы домой или в клуб?
   - Зайду в клуб на часок.
   - К "Барабанщикам"?
   - Да.
   - Я провожу вас до  подъезда  На  меня  такие  места  наводят  тоску,
никогда там не бываю Я состою членом клуба,  только  чтобы  пользоваться
экипажем.
   Они взялись под руку и пошли по направлению к церкви ев Августина.
   Пройдя несколько шагов, Мариоль сказал.
   - Какая странная женщина! Какого вы о ней мнения?
   Eамарт громко рассмеялся.
   - Это уже начинается кризис, - сказал он - Вы  пройдете  через  него,
как и все мы, теперь я излечился, но и я переболел  в  свое  время  Друг
мой! Кризис выражается в том, что, собравшись  вместе  или  встретившись
где бы то ни было, ее друзья говорят только о ней.
   - Я говорю о ней в первый раз, и это вполне естественно, - я почти не
знаком с нею.
   - Пусть так Поговорим  о  ней  Знайте  же  вы  влюбитесь  в  нее  Это
неизбежно, через это проходят все.
   - Значит, она так обворожительна?
   - И да  и  нет  Те,  кому  нравятся  женщины  былых  времен,  женщины
душевные, сердечные, чувствительные, женщины из старинных романов, -  те
не любят и даже ненавидят ее до такой степени, что начинают  говорить  о
ней всякие гадости Ну, а мы, ценящие обаяние современности, мы вынуждены
признать, что она восхитительна, - пока не привяжешься к ней А  вот  все
как раз и привязываются Впрочем, от этого не умирал, да  и  страдают  не
очень, зато бесятся, что она такая, а не иная Если она захочет  -  и  вы
это испытаете Да она уже расставила вам сети.
   Мариоль воскликнул, выражая свою затаенную мысль.
   - Ну, я для нее - первый встречный! Мне  кажется,  она  ценит  прежде
всего титулы и отличия.
   - Да, это она любит! Что и говорить! Но в  то  же  время  ей  на  них
наплевать Самый знаменитый, самый модный и даже самый выдающийся человек
и десяти раз не побывает у  нее,  если  он  ей  не  нравится,  зато  она
нелепейшим образом привязана к этому болвану  Френелю  и  противному  де
Мальтри Она почему-то нянчится с беспардонными идиотами, -  может  быть,
оттого, что они забавляют ее больше, чем мы, а быть может, и потому, что
они, в сущности, сильнее ее любят ведь женщины к  этому  чувствительнее,
чем ко всему остальному.
   И Ламарт стал говорить о ней, анализируя, рассуждая, начиная сызнова,
чтобы опровергнуть самого себя, и на вопросы Мариоля отвечал с искренним
жаром, как человек заинтересованный,  увлеченный  темою,  но  и  немного
сбитый с толку, и высказал много удачных наблюдений и ложных выводов.
   Он говорил "Но ведь она не единственная, в наше время похожих на  нее
женщин найдется полсотни, если  не  больше  Да  вот  хотя  бы  тоненькая
Фремин, которая сейчас приехала к ней, - совершенно такая же,  но  более
смелая в повадках, она замужем за странным субъектом, и  это  делает  ее
дом  любопытнейшим