Иржи Марек.
        Тристан, или о любви


----------------------------------------------------------------------------
     Перевод с чешского Т. Чеботаревой
     М., "Известия" 1988
     OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------

                                 От автора

     Меня просили написать пару слов о своей  книжке,  которую  ты,  дорогой
читатель, держишь сейчас в руках.
     Что писать: предисловие? резюме?
     И вообще, что можно сказать автору, когда книга уже  написана  и  живет
своей собственной жизнью?
     Может быть, стоило объяснить, почему я вдруг взялся  за  сочинительство
любовной истории?  Или  просто  сказать  тебе:  здравствуй,  мой  незнакомый
читатель? Мы с тобой, вероятно,  никогда  не  увидимся,  но  пройдем  сейчас
вместе некий отрезок нашего пути - я буду рассказывать о  том,  что  некогда
тронуло меня, а ты - слушать этот рассказ. Оба мы, без сомнения, уже  успели
пережить любовь: были и восторги, были и разочарования. Оба мы  поняли,  что
это такое чувство, без которого мир становится  пустыней,  или  напротив,  с
сожалением осознали, что любовь легкой тенью проплыла мимо нас.
     Вот-вот, одни сомнения, сплошная неуверенность...
     Я назвал свою книжку "Тристан, или О любви".
     Это о делах минувших? Или о современности?
     История отношений мужчины и женщины (мужчин и женщин)  всегда  волнует,
интригует, воодушевляет, внушает надежду: вот бы  пережить  нечто  подобное,
или: как хорошо, что со мной такое уже было, а если  нет  -  хорошо  бы  оно
произошло.
     Исписав сотни страниц и уже почти подойдя к концу, я понял,  что  книга
не получилась. Вроде бы я сказал все, что  хотел,  но,  перечитывая  заново,
бесился от каждой главы, каждого абзаца, каждого  слова.  Конечно,  я  писал
правду, но это была какая-то  неправильная  правда,  ведь  я  хотел  сказать
совсем другое, а у меня почему-то не получилось. Не  получилось,  и  все.  И
тогда я твердо решил не печатать эту книжку.
     Как же так, мучился я одним  и  тем  же  вопросом,  почему  не  хватило
стольких страниц, чтобы выразить самое  главное?  Четверть  века  -  немалый
срок, но иногда именно столько требуется, чтобы понять - кроме  искренности,
писателю нужно кое-что еще. Между  словами  "хотеть"  и  "уметь"  -  большая
разница.
     Вот почему я спрятал рукопись  и  снова  засел  за  этот  сюжет  только
четверть столетия спустя. И рассказал все по-другому:  короче  и  мудрее,  с
оглядкой на эти прожитые годы. Встретить любовь - очень важно, но прожить ее
и понять - гораздо важнее. И главное: нельзя  написать  трагическую  историю
любви без легкой иронии.
     Вот так и получилась эта книжка.
     Если, прочитав ее, вы скажете, что мне стоило подождать еще,  возможно,
вы будете правы, просто я не могу ждать еще четверть века.  Поэтому  примите
книгу такой, как она есть, с теплыми пожеланиями от автора, который, работая
над любовной историей, постарел на двадцать пять лет. А может, и поумнел.

                                                          Всего вам доброго!

                            Тристан, или О любви

                                  Повесть

        ^TI^U

     Я еще не успел начать свое повествование, а уже вижу  ваши  беспокойные
переглядывания: ну какое, мол, нам дело до всяких любовных историй?!  Нет  в
них ничего веселого, все и так до боли знакомо -  из  собственного  горького
опыта.  Нам  подавай  сюжет  современный  -   с   волнениями,   напряжением,
неожиданными поворотами  и  драматическими  коллизиями.  Какая  там  сегодня
любовь! Кому нужны эти любовные воздыхания и возвышенные терзания, к тому же
сугубо личные?
     Мир клокочет, эпоха бурлит, сенсации взрываются  одна  за  другой,  как
петарды, от земного шарика поднимается  пар,  будто  от  перегретого  котла.
Сейчас, когда ученые с важным видом обсуждают судьбу  цивилизации,  а  то  и
всего мироздания, эти случаи из личной жизни гроша  ломаного  не  стоят.  Ну
разве можно внушить нам,  будто  в  такое  время  чьи-то  сердца  растрогает
банальная история о том, как двое сначала не  знали  друг  друга,  а  потом,
узнав, полюбили? Конец ее может быть хорошим или  плохим,  читателю  он  все
равно заранее известен.
     Что ж, разумеется, вы правы,  в  нашу  эпоху,  когда  личная  храбрость
ценится невысоко - ведь теперь война будет вестись не под звон мечей и  клич
боевых труб, а  простым  нажатием  кнопок,  после  чего  компьютеры  сами  с
удручающей точностью вычислят наш смертный час, - любовь,  право  же,  всего
лишь пушинка на ветру. И дуновение унесет ее с уст рассказчика  раньше,  чем
певец успеет коснуться струн лютни.
     Но в одном вы, пожалуй, со мной согласитесь - любовь чувство древнее, а
существовала она уже и в те времена, когда сама земля только  зарождалась  в
огненных парах вулканических извержений; кто знает, не  было  ли  это  всего
лишь проявлением страсти неведомого нам бога, который,  влюбившись,  выразил
свое чувство столь бурным образом. И с той поры вот уже  многие  тысячелетия
вдохновляет любовь поэтов, это понятно, но ведь и прочие  смертные  не  ищут
ничего более усердно, нежели ее. Любовь влечет к  себе  и  едва  оперившуюся
молодежь, и седовласых старцев, кого ревматизм  терзает  посильнее  любовной
лихорадки.
     Но кажется мне, причем, смею надеяться, не без оснований, что почему-то
в последнее время о любви говорят куда меньше прежнего. Откройте газету,  вы
вряд ли  отыщете  там  слово  "любовь",  а  вот  рассуждениями  по  вопросам
экономическим, техническим и внешнеполитическим заполнено все сверху донизу.
Мелькнет, правда, кое-где так называемая любовь к ближнему, но  это  понятие
давно уже не воспринимают всерьез.
     Прежде было получше, тогда последние известия возвещал народу глашатай,
сидел он себе на коне, а вослед его речам пели трубы или гремела  барабанная
дробь. Да и любовь  в  те  времена  пользовалась  большей  популярностью,  а
фигляры, веселившие народ вместе с арлекинами  и  коломбинами,  поминали  ее
даже слишком часто. Что, впрочем, не мешало коломбине  после  представления,
украсив волосы цветком, именно любовью зарабатывать себе на пропитание, ведь
искусство пантомимы - занятие не слишком прибыльное. Но за любовь умирали  и
в поэмах и в жизни, за любовь люди в прямом смысле слова лишались головы.
     Сейчас уже не то, мы слишком погрязли в обыденности, а  выгода  волнует
сильнее любовных переживаний. И все же мы  продолжаем  любить!  Ну  если  не
кого-то, то по крайней мере самих себя. Так вот, во имя хотя бы этой,  пусть
даже эгоистической, любви заклинаю вас, не осуждайте  влюбленных,  тех,  кто
увлечен, быть может  и  чрезмерно,  своей  любовью!  Может,  их  возвышенное
чувство и есть та сила, которая не  позволяет  миру  разлететься  в  клочки?
Может, любовь - единственная  гарантия  того,  что,  проснувшись  утром,  мы
застанем все вокруг себя таким же, как оставили накануне?
     Перемены  прекрасны,  неожиданности  щекочут  воображение,  но   только
постоянство привязывает нас к жизни. Конечно, люди  грешны,  но  ради  любви
готовы пожертвовать собственным покоем, состоянием, пожалуй и добрым  именем
тоже. Так честь ей за это и хвала!
     Как говаривал доброй памяти  рыцарь  Тристан  из  Лоонуа,  любивший  до
самозабвения Изольду Белокурую, - любовь столь мощная сила, что ее никто  не
одолеет.  Она  настолько  живительна,  что   способна   убивать,   настолько
прекрасна, что делает из человека подлеца, так  окрыляет,  что  слабовольные
превращаются в храбрецов,  -  и  наоборот,  разумеется,  тоже.  Чувство  это
зарождается в едином порыве неги и жестокости, красоты и уродства, это жизнь
и смерть в одной капле, искрящейся радужными бликами.
     И право, нет у нас причин не верить человеку, столь искушенному в делах
любви и постоянно искушаемому ею. Ведь кроме всего  прочего,  Тристан  сумел
доказать, что любовь ко многим женщинам - всего лишь легкий дым тогда как  к
одной-единственной - рок, который снов и снова поражает наше сердце огненным
мечом. Теперь как когда-то давно, сегодня, как вчера.
     Нет среди нас, к несчастью, храброго Тристана, так пусть оживет в  этом
повествовании история человека,  который,  подобно  Тристану,  встретился  с
любовью и вступил ради нее в неравный бой с повседневностью.
     История совершенно обыкновенного, ничем  не  примечательного  человека,
который пока еще не подозревает, что мы выбрали его героем.

                                     *

     Герой  нашей  истории  появляется   где-то   часа   в   четыре,   когда
распахиваются двери разных учреждений и из них вытекают  толпы  тех,  кто  с
чувством исполненного долга наконец покидает письменный стол и прощается  со
своими бумажными проблемами, строго ограниченными специальным  образованием.
Они торопливо наводняют улицы - каждый двигается по своему маршруту: кто  на
трамвайную остановку, кто в подземные глубины метро, а кто в пивную,  где  и
так полным-полно народу. Все одержимы духом спешки и борьбы, ну где  уж  тут
подумать о чем-то вроде любви. На это просто не хватает времени.
     Вот и у нашего героя голова забита  чем  угодно,  только  не  любовными
размышлениями. Я ведь уже сказал, что это обыкновенный герой нашего времени,
а зовут его Ян Томан.
     Итак, он выходит на улицу, вдыхает  свежий  воздух:  дома  уже  озаряет
весеннее солнце, не надо даже надевать шляпу, раскланивается с сослуживцами,
которые ухитрились его обогнать, потом слышит перестук женских  каблучков  и
догадывается, что обладательница  оных  с  явным  нетерпением  торопится  на
трамвай (это новенькая из отдела  кадров,  говорят,  у  нее  свадьба  скоро,
видно, забот невпроворот), а вот  другая  остановилась,  потому  что  где-то
рядом ее уже нетерпеливо поджидают; нет, что и говорить, не так уж  плохо  с
любовью в наше время. Тут на него налетает коллега - сосед по комнате  -  и,
не подумав извиниться, уносится прочь: наверняка соврет дома, что задержался
на работе, а сам спешит на другую квартиру,  в  час  пик  туда  проще  всего
добраться пешком. Сослуживцы все про него знают, не исключение и наш  герой,
глядящий ему вслед с понимающей улыбкой. Впрочем, тот и не думает  скрывать,
что у него две жены, одна  законная,  а  другая  неофициальная,  да  еще,  к
несчастью,  они  сестры.  Вот  ведь  не  повезло,  влюбился  в   собственную
свояченицу!
     А если спросить, зачем ему все это, мы вряд ли услышим в ответ, что  он
сподвигнут любовью. Да и разве можно назвать любовью подобное хитросплетение
привычек, желаний, суеты и постоянного притворства? А если все же да?
     Улица содрогается от шума; Яна Томана всякий раз преследует  навязчивое
желание быстрее бежать отсюда, центр - это какой-то кошмар! Скорее-скорее  в
боковую улочку, а там на трамвай, который перевезет его через мост.  И  лишь
здесь, проезжая мимо старинных  домов  с  черепичными  крышами,  он  наконец
чувствует, как на него нисходит покой. Из здешних подворотен тянет  сыростью
и  прохладой,  а  кошки,  величественные  и  равнодушные  к  мирской  суете,
неторопливо шествуют по своим делам.
     Да, только тут можно перевести дух, только здесь наступает долгожданный
отдых. Впрочем, так кажется одному ему, супруга нашего героя ни в коей  мере
не разделяет его точки зрения,  напротив,  она  уверяет,  что  у  них  самая
отвратительная квартира, какую только можно  сыскать,  что  в  этой  дряхлой
лачуге вечно воняет плесенью и будь ее муж хоть немного порасторопнее, давно
бы  получил  хорошую  квартиру  в  новом  районе  с  просторными  улицами  и
современными  универсамами,  а  то  ей,  бедняжке,  представьте,  приходится
толкаться за покупками в лавчонке, где, как мы с вами знаем,  еще  во  время
оно  покуривал  свою  пенковую  трубку  пан  Ворел  {Пан   Ворел   -   герой
"Малостранских повестей" Я. Неруды. (Здесь и далее - прим. перев.)}.
     Ян Томан пожимает плечами. Смешно рассчитывать на логику в рассуждениях
женщины, которая  заранее  настроилась  вам  перечить.  А  переубеждать  ее?
Покажите мне безумца, который взялся бы за такую задачку!
     Поэтому она говорит, а он  молчит,  иногда  наоборот,  он  хвалит  свою
квартиру,  тогда  она  насупленно   хмурится,   вот   почему   его   тщетные
словоизлияния затихают и исчезают, словно вода в песке.
     Ах, это упрямое супружеское молчание!  Что  за  удивительное  состояние
двух людей, когда, устав от бесконечных перебранок,  они  наконец  смолкают,
мысленно принимают боевую стойку, оскаливают зубы и  выпускают  воображаемые
когти  вроде  бы  и  незаметно,  зато  с  завидным  постоянством.  Ах,   это
поразительное молчаливое глубокое  непонимание!  Они  подобны  двум  тиграм,
вконец измотанным бесконечной, бессмысленной  борьбой,  когда  уже  нет  сил
прокусить сопернику глотку. И кладут они тогда утомленные головы друг  другу
на плечи и сонно тыкаются мордами. Вот с кого надо брать пример, говорят те,
кому еще не надоело браниться, смотри, как эти двое преданы друг  другу  без
слов! Ну чем не образец супружеского согласия!
     Ибо обман есть то,  что  помогает  нам  жить,  а  самообман  -  вершина
мудрости.
     Вот и Яну Томану, наверное, просто кажется, что когда он выходит на эти
улочки, такие привычные и родные, то с него  словно  смывает  всю  эту  муть
окружающей обыденности. Ему мерещится, что здесь длится  то,  старое  время,
надо только получше вглядеться, и наверняка увидишь, как распахнутся широкие
дворцовые ворота и выедет карета, а из ее окошка женская ручка с  батистовым
платочком подаст тайный - чтобы никто, даже строго оглядывающий улицу  лакей
на запятках, не заметил - знак!
     Судьбы людей во времена давние  и  нынешние  поразительно  схожи  между
собой. Мы едим такой же хлеб, как ели тогда, да и кусок мяса доставляет  нам
точно такую же радость,  впрочем,  разница  все  же  есть:  раньше  подливку
подбирали коркой из общей миски, а нынче кусок накалывают на вилку и  только
потом обмакивают в подливку. Но разве в этом дело? То же самое солнце падает
на стены домов, а если когда-то о богатстве хозяев судили по  ширине  ворот,
то ведь и сейчас так, с  той  лишь  разницей,  что  вместо  экипажей  оттуда
выезжают автомобили.
     Ян Томан усмехается собственным странным рассуждениям: если бы моя жена
знала, о чем я думаю по дороге домой, наверняка бы прошлась на мой счет.
     Однажды  философ  справедливо  заметил,  что  в  наших   мыслях   тайно
отражается наш характер. Ян Томан, не забывай об этом!

                                     *

     Услышав собственное имя, он  вынырнул  из  забытья  и  заметил  соседа,
старого пана Хиле, торопившегося к нему, возбужденно размахивая рукой. В ней
было какое-то письмо. При этом остановился не только Ян Томан, но  и  многие
другие прохожие: в здешних местах не принято окликать слишком громко.
     - Друг мой! - вопил пан Хиле. - Представьте себе, я уже получил!  Ответ
из отдела охраны памятников! Я только что нашел его в ящике  и  не  стерпел,
бегу похвастаться! Надо же, а я целый день просидел в библиотеке!
     Пан Хиле был уже в годах, но отличался невероятной бодростью.
     - Читайте-читайте, я-то уже наизусть выучил,  это  просто  великолепное
письмо!
     Томан был весьма удивлен, причем не столько содержанием письма, сколько
необычной возбужденностью собеседника. Она напоминала вздымающийся смерч,  и
выпусти тот сейчас из рук письмо, его, наверное, унесло бы этим ураганом под
самые небеса.
     - Это ваша заслуга,  пан  Томан,  только  ваша!  -  восторженно  шептал
старик. - Ведь это была ваша идея, и именно  вы  оказали  мне  любезность  -
написали   наше   сообщение   на   бланке   вашего   института.   Еще    бы,
научно-исследовательский институт министерства! Это звучит совсем иначе, чем
письмо какого-то пенсионера. Будь я хотя бы пенсионер археолог, историк  или
на худой конец литературовед! А я просто фининспектор  на  пенсии  и  старый
фантазер, которому втемяшилась  в  голову  блажь...  Но  благодаря  вам  все
сдвинулось с мертвой точки! Может, бог даст дождаться мне того  часа,  когда
стена галереи, друг мой, засияет древними красками возрожденной фрески и  во
двор бесплатно будут пускать посетителей,  спешащих  полюбоваться  тем,  что
скрыто сейчас под штукатуркой.
     - Фреска Хиле, -  с  улыбкой  добавил  Ян  Томан,  возвращая  письмо  в
дрожащие руки подпрыгивающего от нетерпения старика.
     - Прошу вас, не говорите так! Я недостоин и  никогда  не  буду  достоин
такой чести! Помог кусок той  штукатурки,  что  отвалился  в  прошлом  году.
Именно он привлек мое скромное внимание к этой фреске. Она и вправду есть...
Неизвестно пока, в каком состоянии.  Может,  уже  окончательно  разрушена  и
штукатурка отвалилась  как  раз  там,  где  сохранилось  совсем  немного,  а
остальное давным-давно уничтожил пожар... Вы сами знаете, ведь мы об этом не
раз говорили, наш дом, вероятно, значительно перестраивался. Вот и та старая
передняя не сохранилась, какая жалость! А она  ведь  там  была,  остался  же
фундамент колонны в боковой стене коридора. Знаете, из-за нее я даже зашел к
нашей досточтимой соседке,  пани  Гронковой,  особе,  между  нами,  довольно
противной, но, разумеется, в ее квартире нет и следов колонны. Вот  было  бы
славно, если б высшие силы приняли решение выселить эту бабу,  потом  снесли
бы стену ее квартиры, и тогда колонна явилась бы во всей своей  красе!  Ибо,
судя по всему, эта фреска украшала стену над  готической  аркой  со  стороны
сада, от которого, как видите, уже не осталось ни деревца!
     Пана Хиле, одержимого мечтой о возвращении всем домам их  первозданного
вида, довольно мало заботило, куда при этом денутся живущие в них  люди.  Он
был из той категории энтузиастов, кто компенсирует любовью  к  старым  вещам
ненависть к человечеству в целом. Он был непоколебимо уверен, что люди из-за
своей беспредельной жестокости  и  по  непростительной  глупости  уничтожили
старые памятники, приспособив их к собственным  нуждам,  вместо  того  чтобы
самим приспособиться к сокровищам старины.
     Вот почему Томану пришлось охладить неуемный пыл пана Хиле:
     - Дорогой сосед,  насколько  мне  известно,  таким  учреждениям,  вроде
отдела охраны памятников и тому подобным, требуется довольно много  времени,
чтобы перейти от писем к делу и от вежливой признательности  за  благородный
интерес к памятникам старины к самому процессу реставрации. Тут тебе и план,
и материалы, и бухгалтерский баланс, и строительные мощности -  господи,  да
всего не перечесть. Вы уже видите дом, украшенный великолепной фреской, а  у
них на уме общегосударственные проблемы и дыры в бюджете, что, понятно, вещи
совершенно разные.
     - Все это так, мой дорогой, но представьте, что было бы со  мной,  если
бы они ответили, что им нет никакого дела  до  нашего  письма!  Сидел  бы  я
понурясь  и,  уж  конечно,  не  побежал  вам  навстречу.  А  они   написали:
"Необходимо немедленно провести работы по сохранению памятника старины". Как
великолепно сказано! Это настолько невразумительно, что вселяет в меня самые
смелые надежды.
     Пан Хиле с чувством пожал Томану  руку  и  тут  же  предложил  посидеть
где-нибудь за стаканчиком вина, а поскольку в этом деле он был знатоком,  то
они отправились в заведение под названием "У короля брабантского".
     Туда, правда, надо было карабкаться вверх по крутой улочке,  и  старому
пану пришлось изрядно попыхтеть. Но когда наконец  они  уселись  за  крепкий
старый стол, то разом, как по команде, сдвинули стаканы.
     - Выпьем за то, чтобы у нас под рукой всегда был  подходящий  к  случаю
бланк! - улыбнулся Томан. - Ведь это же чистая случайность, что я работаю  в
учреждении,  на  бумагах  которого  стоит   штамп   "Институт   министерства
культуры".
     - Вы хотите сказать, что мы, возможно, прибегли к обману? - всполошился
стар