но вскочил на ноги, схватил  девушку,  перекинул  ее
головой вниз и со сладострастным видом унес со сцены.
   - Виват, давай ее сюда! - кричал Катуллий.
   - Тише! - ударила его по губам Коринна, ибо на сцене  уже  появилось  два
эфеба, причесанных по-женски, подрумяненных  и  в  женских  одеждах,  и  две
лесбиянки в тогах с  коротко  остриженными  волосами,  Они  ловко  и  изящно
разыграли пантомиму любви.
   - Этого удовольствия я  не  понимаю,  хотя  даже  Платон...  -  заговорил
Катуллий.
   - Не мешай! Слышишь, играют... - снова  остановила  его  Коринна,  весьма
любившая различные зрелища.
   Раздались звуки цитры и флейты. На эстраду вышла  финикиянка,  худощавая,
высокая, гибкая, с острыми грудями и продолговатыми глазами. Она была  почти
нагая, только от пояса спускалась масса разноцветных лент.
   Финикиянка подняла над головой два небольших бубна  с  колокольчиками  и,
ударяя их друг о друга, стала извлекать  из  них  какие-то  задорные  звуки,
высоко вскидывая то одну, то другую ногу. Стала на руки и, сильно  изгибаясь
назад, ловила губами бросаемые ей плоды  и  мелкие  деньги,  прошлась  таким
образом  несколько  раз  по  сцене,  внезапно  согнулась,  словно  лук,   и,
повернувшись в воздухе, стала на ноги.
   Товарищ ее, в белом  камисе  с  узкими  рукавами,  стоявший  до  сих  пор
неподвижно, выступил вперед, достал два обруча, обернутые паклей, укрепил их
на сцене и зажег, финикиянка с разбега бросилась головой вперед и  пролетела
сквозь пылающие обручи.
   Потом, когда огонь потух, она одним прыжком очутилась на голове мужчины и
своеобразная  колонна,  покачиваясь  в  такт  музыке,  удалилась  под   гром
рукоплесканий.
   Наступила пауза, Марий вышел и узнал, что приглашенные им  танцовщицы  не
прибыли. Желая спасти положение, он  позвал  на  помощь  Тимона,  подошел  к
сидевшей вдали Марии и стал с жаром что-то объяснять ей.  Она  долго  качала
отрицательно головой, наконец, сказала:
   - Хорошо.
   Марий с трудом прекратил шум в зале и торжественно возвестил:
   - Мария Магдалина согласилась танцевать.
   - Эвоэ! - раздались крики.
   Мария встала и, улыбаясь, сопровождаемая взглядами гостей,  вышла,  чтобы
переодеться, вернее, раздеться.
   Тимон,  любивший  Магдалину  любовью  поклоняющегося  красоте  художника,
выступил на середину залы и, ударяя по струнам кифары, провозгласил в  честь
ее хвалебный гимн:
   "Ароматна, словно рай, и прекрасна, словно цветущий луг, краса Магдалины.
Пусть пасутся на ней очи людские, пока  не  успела  еще  затянуть  ее  белая
осенняя паутина и выкосить время.
   Будем веселиться, пока  не  увянем,  ибо  краток  свет  жизни,  долгая  и
печальная ночь ждет нас за Стиксом и Ахероном, а за  Летой  забвенье.  Будем
тратить ради Магдалины, пока есть еще время, все, кроме последнего обола для
уплаты Харону, Уста ее красны и упоительны, как вино из Самоса, сладки,  как
мед Гимета. Тело ее  гладко  и  светится  жаркою  кровью,  словно  зажженная
оливка. Ее белые гибкие руки, словно повилика, обвивают мужей, приводя их  в
безумие.
   Словно четвертая Харита, она - воплощение очарования, счастья, веселья  и
изящества. Достоин богов-олимпийцев  тот  пир,  на  котором  танцует  она  -
прекрасная возлюбленная муз".
   Он  прервал,  потому  что  запели  гусли  и  арфы,  зазвенели  тамбурины,
заклекотали кастаньеты и на эстраду влетело как бы облако красок.
   Это была Мария, окутанная прозрачными вуалями. Ее тело как бы мелькало  в
синеватом тумане, проглядывало сквозь красные солнечные облака, укрывалось в
лазури вспененных волн, переливалось в полосах многоцветной  радуги.  Словно
языки пламени, обвивались вокруг нее  слабо  связанные  локоны,  рассыпались
ручьями  искр,  заливали  ее  кипящей  смолой,  опоясывая  вокруг  янтарными
кольцами. Как белые мотыльки, белели ее высоко поднятые руки, сияло  розовое
лицо, горели, как звезды, лазурные глаза.
   Казалось, что она плясала на  одном  месте.  Танец  ее  не  заключался  в
движениях ног, но  в  плавном  колебании  всего  тела.  Это  были  неуловимо
меняющиеся  позы  божественно  прекрасной  девушки,  пластически  выражавшие
историю любви.
   Боязливым жестом своих белых рук, позой, выражавшей  тревогу,  опущенными
ресницами  она  передала   первый,   нежный,   волнующий   момент   девичьей
стыдливости. Затем полусонно закрыла глаза, томно  вытянулась,  изгибаясь  в
бедрах, полураскрыла для поцелуя пурпуровые губы и,  подхватив  руками  свои
легкие одежды, стала танцевать медленно,  плавно,  кокетливо,  а  потом  все
быстрее и быстрее, пока не закружилась.
   Охваченная безумием и страстью, она словно плыла  в  ярком  зареве  своих
огненных волос и развевающихся вокруг нее ярких вуалей.  Внезапно  Мария  на
миг приподнялась на пальцах, как бы размахивая в воздухе яркими крыльями,  а
затем стала постепенно успокаивать и замедлять свои быстрые движения.
   Медленно одна за другой обвивались и укладывались на ее теле нежные ткани
вуалей. Мария остановилась, глубоко вздохнула; широко открыла глаза и обвела
всю  залу  смелым  взглядом  женщины-царицы,  сознающей  свою  красоту.   Ее
блестящие глаза,  яркие  пылающие  губы  и  страстные  движенья  всего  тела
выражали пылкое желание.
   Быстрым, решительным движением она откинула первую красную вуаль и,  пока
она падала на пол, повернулась, обнажив руки, плечи  и  высоко  вздымающуюся
грудь, потом откинула синюю вуаль и обнажила торс ниже груди до самых бедер.
Упала зеленая вуаль - и показались стройные ноги и точеные розовые колени.
   Чарующей радугой переливалось опоясание круглых бедер, Медленно изгибаясь
вперед, с каким-то лукавым, полузагадочным блеском чувственной жестокости  в
прищуренных фиалковых глазах, она стала отстегивать шпильки.
   Мария выпрямилась и стояла в полной красе своей, опоясанная вокруг  талии
поясом из гвоздик. Она сорвала и его, с диким криком бросила в залу,  быстро
повернулась и убежала.
   Мужчины вскочили со своих мест, чтобы схватить венок, но  Муций  с  силой
растолкал всех, поймал венок на лету и надел его на голову.
   - А что, расшевелила тебя Мария? - кричали все.
   - Выпьем в честь счастливой пары! - гремел Катуллий.
   Все выпили, кроме Муция,  с  полной  чашей  ожидавшего  появления  Марии,
Вскоре и она вошла в триклиний. Теперь уже на ней была цвета морской воды  с
серебряной ниткой туника, схваченная аграфом из топазов. Сбоку  на  поясе  -
целая масса украшений из  граната,  янтаря  и  берилла,  а  также  маленькое
зеркальце в коралловой  оправе.  Шею  ее  обвивала  тройная  нитка  крупного
урианского жемчуга, причем от каждой жемчужины спускались нити более мелкого
жемчуга и, словно град, осыпали ее плечи, руки и  высокую  грудь.  На  руках
блестели в  форме  змей  золотые  запястья  с  рубинами,  сетка  из  золотой
проволоки придерживала наскоро свернутые волосы.
   Мария с любопытством рассматривала, кто поймал  ее  цветы,  и  сердце  ее
задрожало, когда она их увидела на гордой голове патриция.
   Муций при виде ее встал, низко склонился и подал ей чашу с вином, а когда
она омочила свои уста, одним глотком выпил все и  разбил  драгоценную  чашу,
чтобы никто больше не пил из нее.
   - А теперь пойдемте за мной, - позвал Муций гостей на террасу в сад,  где
среди освещенных разноцветными лампочками деревьев  слышны  были  барбитоны,
звенели тамбурины, мелькали вакханки, сирены  и  косматые  фавны,  приглашая
гостей принять участие в их забавах.
   - Догоните меня!  -  первая  крикнула  Коринна,  бросилась  по  мраморным
ступеням в сад, за ней последовали остальные девушки  и,  наконец,  мужчины.
Вскоре в чаще деревьев раздались вскрикиванья,  смех,  послышались  возня  в
кустах и звуки поцелуев.
   Магдалина с Муцием остались на террасе.
   - Мне много  говорили  о  твоей  красоте,  но  теперь  я  вижу,  что  она
действительно  ослепительна,  Когда  я  покидал  Рим,  то  я   видел   толпу
прекраснейших женщин, привезенных со всех концов мира.  По  приказу  цезаря,
они населят на острове Капри рощи, луга и пруды, но сегодня они мне  кажутся
диким шиповником по сравнению с цветущей розой!
   - А Паулина?
   - Паулина, - усмехнулся он, - бледнеет  перед  тобой,  словно  месяц  при
восходе солнца, хотя я, однако, должен ей быть благодарным,  так  как  из-за
нее познакомился с тобой. - Муций обнял Магдалину и прижался к ее губам.
   - Мой кубикулум к вашим  услугам,  -  заметил  Марий,  проходивший  через
террасу.
   Но Деций словно не слышал его, поцеловал Марию в глаза и продолжал:
   - Я завидовал тем вуалям, в которых ты танцевала,  мне  мил  этот  венок,
потому что ты носила его на себе, я люблю это  маленькое  зеркальце,  потому
что в нем прячется отражение твоего чудного лица.
   - Так возьми, раз любишь, - прошептала Мария, отстегивая зеркальце.
   - Я буду носить его, как амулет счастья, возьми взамен, -  и  он  снял  и
надел на ее палец кольцо с прекрасным изумрудом и добавил, словно мимоходом:
   - Ты слышала предложение Мария? Магдалина молчала. Она  чувствовала,  что
если он скажет "пойдем", то она не станет сопротивляться, пойдет, а в то  же
время душу ее охватила печаль, что так случится.
   Муций понял, что творится в ее душе, и сказал:
   - Нет, Мария, пусть сегодняшний пир кончают так куртизанки, эти вакханки,
которых мы видели вместе с толпой  платных  комедиантов,  но  не  мы.  Через
несколько дней я уезжаю в Сирию, куда меня вызывает  проконсул  Вителий,  но
скоро вернусь. Я купил дом на Офле, знаешь, вблизи дворца Гранты,  велю  все
там переделать и устроить для нас. Когда дом будет готов, я  пришлю  верного
раба и, как царевну, велю внести тебя на порог его. Я покажу тебе  все,  все
мои сокровища, мы примем ванну, поужинаем вместе, нарвем роз, и  если  будет
холодно, то в спальне на роскошном ложе под пурпуровым  балдахином,  а  если
душно, то в тенистой беседке на ложе из тигровых шкур мы упьемся ласками  до
раннего утра. Ты вернешься домой, а когда розы завянут, я  снова  пришлю  за
тобой, чтобы ты нарвала их мне своею нежной рукой.
   Не будет наслажденья, по которому бы не промчался вихрь нашей  любви.  Ты
будешь становиться мной, а я тобой. Мы будем насыщаться друг другом, как нам
нашепчет темная ночь. Вместе с одеждой мы  откинем  смешную  робость  стыда,
чуждую рабам и героям. Не правда ли, Мария?
   - Да! - ответила она, не разбирая  точно  значения  слов.  Ее  золотистая
головка опустилась на плечо Муция, и Мария видела только блеск  его  глаз  и
где-то высоко мелькающие звезды.
   Деций вздрогнул, выпустил Марию из рук и произнес глухо:
   - Ты сонная, измученная.., я велю отнести тебя домой.
   Когда Мария пришла в себя, лектика была уже готова.
   Муций закутал Марию в тонкий теплый гиматион, взял на руки, расцеловал  и
усадил в лектику.
   Проходя через остиум,  он  указал  ей  на  мозаичную  надпись  -  "Salve"
 и сказал:
   - У себя добавлю: Мария. Хорошо?
   - Хорошо!
   - А стены украшу разными картинами.
   - Хорошо. Возвращайся только скорее.
   - Вернусь, как можно скорее, - ответил он и ушел в дом.
   - Знаешь, я не понимаю тебя; почему  ты  ее  отправил  сегодня  домой?  -
упрекнул его Марий.
   - Видишь ли,  только  неопытный  человек  сразу  выпивает  дорогое  вино.
Гастроном пьет его глотками, а Мария  есть  самое  лучшее  вино,  которое  я
когда-либо встречал!
   - Добавь: "и пробовал".
   - Ну да, но ведь я изучал  не  только  практику,  но  и  теорию.  Я  знаю
наизусть целые отрывки из "Ars amandi" и "Remedia amoris"  Овидия. Из  того,  что  я  слышал  и  видел,  я
понимаю, что она не платная, а женщина, одержимая Эросом. Астарта горит в ее
крови, но сердце ее спит, и если бы я не уступил ей сегодня, завтра  она  не
захотела бы и смотреть на меня. Теперь долгое ожидание привлечет ее  ко  мне
надолго, а может быть, и навсегда. Почем знать? Может быть, я войду с ней  в
конкубинат, она достойна этого.
   - Может быть, ты и прав, но я бы не выдержал. Пойдем к остальным, они там
веселятся все лучше и лучше.
   - Хорошо. Или знаешь что? Пришли-ка ты  мне  лучше  сразу  ту  белобедрую
нимфу. Должен же я вознаградить чем-нибудь такую тяжкую победу над собой.
   - Ах, вот ты как! - засмеялся  Марий  и  вышел,  Через  минуту  в  атриум
вбежала задыхающаяся белокурая полная девушка и послушно остановилась  перед
Муцием.
   - Ну, что сатиры? - весело беря ее за подбородок, спросил он.
   - Не поймал  меня  ни  один,  -  ответила  она  и,  поощренная  свободным
обращением патриция, прижалась к нему.
   Муций толкнул девушку к дверям кубикулума и произнес стремительно:
   - Получишь сто драхм, если постараешься!
   Девушка заглянула в его  горящие  глаза  возбужденным  взглядом,  задорно
прищурилась и, показав кончик розового языка, проговорила тоном похвальбы:
   - Я все умею. Меня учила сама Коринна.

Глава 5

   Предсказания Муция оправдались: возбужденный им  огонь  вспыхнул  в  душе
Магдалины ярким пламенем. Сердце ее до того затосковало по  Децию,  что  она
ушла от Мелитты, чтобы в  тиши  уединения  наслаждаться  грезами  о  будущем
счастье  и  избегнуть  искушения,  таившегося  в  доме  гречанки:   уступить
кому-нибудь другому до приезда Муция.
   Но проходили дни и недели без всяких известий. Мария тосковала, плакала и
напрасно высматривала желанного посланца.
   Впервые после долгих лет своего  увлечения  Иудой  она  вновь  испытывала
чувство тревожного ожидания и глубокое горе и разочарование.
   А  между  тем  вернулись  неожиданно  пилигримы  из  Галилеи,   целые   и
невредимые, но какие-то странные.
   Когда Мария с радостным криком бросилась к ним навстречу,  то  привет  ее
был принят с какой-то необычной сдержанностью. Холодом повеяло на нее.
   Лазарь только раз поцеловал ее и отправился к себе, а  сестра,  болтливая
Марфа,  обычно  уже  издалека  осыпавшая  множеством  услышанных  сплетен  и
новостей, сказала только:
   - Симон остался еще... Я страшно устала... Мул пал у нас по  дороге...  Я
рада, что застаю тебя дома!
   Марфа, против обыкновения, ни о чем не расспрашивала прислугу, никого  не
выбранила, не отдала никаких распоряжений, а,  оставшись  вдвоем  с  Марией,
посмотрела на нее глубоким взглядом своих черных глаз и проговорила,  словно
во сне:
   - Столько мы видели, столько мы слышали, что голова кругом идет... -  она
провела рукою по лбу и добавила почти печально:
   - Иди и ты спать.., может быть, тоже иной проснешься...
   - Что с вами стало? - почти со страхом воскликнула Мария.
   - Мы познали истину! - серьезно ответила Марфа, укладываясь спать.
   Мария удалилась с чувством горечи. Ушли свои, близкие, а вернулись чужие,
точно их подменили в дороге.
   Сначала Мария предполагала, что это  временное  настроение,  может  быть,
результат усталости от долгого путешествия. Но  вскоре  она  убедилась,  что
брат и сестра действительно изменились, в особенности Марфа, которая  теперь
занималась хозяйством нехотя, словно по принуждению, без той заботливости  и
старательности, какими она отличалась раньше.
   И прислуга,  которую  она  раньше  так  крепко  держала  в  руках,  стала
распускаться, подметив, что госпожа теперь смотрела сквозь пальцы на  разные
непорядки, а если и вспылит  по-прежнему,  то  потом  сама  жалеет  об  этой
вспышке, почти раскаивается в ней, стараясь загладить ее ласковым словом.
   Трудолюбивый  Малахия  тоже  совершенно  обленился.  По  целым  дням   он
фамильярно лежал вместе с Лазарем в саду  на  траве,  ведя  с  ним  какие-то
долгие разговоры и умолкая при  малейшем  приближении  Марии.  Это  не  были
какие-нибудь специально мужские дела, утаиваемые от нее, как от женщины, так
как и Марфа частенько принимала живое участие в этих беседах.
   Когда  же  вернулся  Симон,  то  все  они  вчетвером  до   поздней   ночи
засиживались на завалинке, ведя долгие и, по-видимому, интересные разговоры.
   Магдалина пыталась подслушивать их с  крыльца,  но  они  обычно  говорили
тихо, вполголоса, как люди, ведущие важное совещание, но однажды ей  удалось
подслушать кое-что относительно себя.
   - Я вижу, - услыхала она голос Марфы, - что Мария давно уже не выходит из
дому, замечаю, что  она  значительно  успокоилась.  Может  быть,  благодать,
полученная нами, стала уделяться и ей...
   - Это было бы новым доказательством! - заговорил Симон.
   - Разве мало всех тех доказательств, которые  мы  видели?  -  с  живостью
прервал его Лазарь. - Ты все еще сомневаешься, Симон?
   Затем  разговор  притих,  потом  заговорил  Малахия.  Мария   внимательно
прислушивалась и уловила вопрос:
   - Когда?
   - Скоро! И принял наше приглашение...
   - Осанна! - с энтузиазмом воскликнула Марфа, и возглас ее хором повторили
мужчины.
   Наступило долгое  молчание,  затем  снова  послышался  шепот  голосов,  и
шептались долго. Разошлись только тогда, когда пробила третья стража.
   Тогда Мария вбежала в комнату Марфы и с жаром напала на нее.
   - Марфа, я слышала, что вы что-то говорили обо мне! Что это за благодать,
которая должна меня осчастливить? Я хочу знать! Я твоя сестра, может быть, и
легкомысленная, но все же лучшая по отношению к вам, нежели вы ко мне  после
этого проклятого путешествия...
   - Проклятого?! Ты не понимаешь своего кощунства! - схватила ее  Марфа  за
руку. - Немедленно возьми слова свои назад, скажи: святого, святого!..
   - Ну, святого, коль скоро ты так хочешь, хотя я  не  знаю  и  не  понимаю
ровно ничего!
   - Я бы рассказала тебе все: сама знаешь, что мне молчать трудно...
   - Ну, так почему же не рассказываешь? Что делается  в  Магдале,  как  наш
дом, что наши приятельницы, с которыми мы играли в детстве?
   - Мы не были в Магдале...
   - Не были?.. - удивленно протянула Магдалина. - Так где же вы были?!..
   - Мы встретили его на дороге и  шли  вместе  с  ним  до  Капернаума,  там
остановились и слушали его все время, а когда он пошел дальше, то вернулись,
потому что Лазарь заболел, и только Симон пошел за ним...
   - За кем?
   - Вот в том-то и дело... Но Симон запретил, потому что он обращается лишь
к чистым сердцам.., а ты... - Марфа остановилась и опустила глаза.
   - Сердце мое чисто! - вспыхнув румянцем,  сказала  Мария.  -  А  если  ты
думаешь о другом, то уже целый  месяц,  как  я  отсюда  ни  шагу...  С  того
времени, как вы ушли, ни один мужчина не знал меня!..
   - Вижу это и думаю, что это - милость свыше.
   - Хороша милость! Скука такая, не с кем слово промолвить...
   - Молчи, безумная! Сама ты  не  знаешь,  что  говоришь!  Пойми:  Иуда  не
лгал... Он - Иисус Мессия, предвещенный пророками, господин царства Божия на
земле!
   - Иуда! Но если  он  такой,  как  Иуда,  то  милость  эта  бывает  весьма
привлекательна! - весело заговорила Мария.
   Но Марфа, уже раз дав волю языку, не могла остановиться и стала  говорить
беспорядочно, проникновенно;
   - На гору взошел.., ученики его стали за ним,  а  мы  -  вся  толпа  -  у
подножия...  Как  ясный  месяц,  светилось  его  лицо..,  глаза  сияли,  как
звезды.., говорил он негромко, не возвышая голоса, ну так, как вот я  сейчас
с тобой, а между тем каждое его слово разносилось далеко, словно колокольный
звон... Он благословлял кротких и миротворцев, плачущих, алчущих правды... Я
не припомню всего, что он говорил, я знаю только, что я тряслась, как  лист,
и слезы текли из глаз моих... Мне все казалось, что  он  смотрит  только  на
меня, а Симону, хотя он стоял далеко от нас, казалось, что только на него...
Потом все говорили, что каждый чувствовал на себе  его  взгляд:  так  уж  он
смотрит! Дрожь охватила всю толпу, когда  он  стал  осуждать,  а  громил  он
фарисеев, книжников, мытарей, сильных мира сего.., учил, что нельзя  служить
одновременно Богу и мамоне...
   - Да хорошо ли ты слышала? Иуда совсем иначе все представлял...
   - Самым лучшим образом все слышала!  Он  ясно  осуждал  заботы  о  благах
земных, говорил, что надо искать прежде всего царства Божия и правды его,  а
остальное вс