даже  ощущение
собственного  "я".  Бессильно,  словно  мертвая,  упала   она   на   колени,
склонившись головой на его грудь...
   Иисус вскочил с ложа.
   - Мария! - странным, чужим голосом вскрикнул  он,  поднял  ее,  привел  в
чувство и сурово спросил:
   - Зачем ты вошла сюда?
   - Не за тем, не за тем... Никодим, Никодим ждет тебя... - зарыдала Мария.
   - Никодим!
   - Никодим, член синедриона, велел разбудить тебя, хочет говорить с  тобой
немедленно... - и залилась слезами.
   Иисус понял, наконец, и сказал мягко:
   - Не плачь и владей собой, как я... Где этот Никодим?
   - За воротами.

***

   - Приветствую тебя, равви! Я - член синедриона... - начал Никодим, увидев
Иисуса.
   - Я знаю тебя, и кто ты. Говори, чего ты хочешь?
   - Прежде всего узнать, кто ты такой?
   - Ты - учитель Израиля, и этого ли не знаешь? - ответил Иисус.
   - Я верю, что ты муж праведный; верю, что Бог с тобой, но  я  сомневаюсь,
может ли кто-нибудь, кроме цезарей, владеть миром и судить его?
   - Я пришел не судить мир, но спасти его...
   - Однако ты говоришь о царствии своем, призываешь к участию в нем! Как же
войти в это царствие?
   - Кто не родится свыше, тот не увидит его.
   - Учитель, что ты говоришь? Как может человек  вторично  войти  в  утробу
матери своей и родиться?
   - От духа нужно родиться, от духа... - повторил Иисус. -  Я  часто  вижу,
как ты слушаешь мои проповеди, но ты слушаешь меня и не слышишь, смотришь на
меня и не видишь. Ты, слепой, пришел допытываться у меня, а  может  быть,  и
испытывать меня!
   - Я пришел предостеречь тебя. Тебя хотят поймать и судить как  нарушителя
закона и мессита, а там, в синедрионе, пожалуй, никто, кроме меня одного, не
станет тебя защищать. А ты знаешь, чем это грозит?
   - Знаю, - был спокойный ответ.
   - А раз знаешь, то поскорее уходи из этого города, дабы не погибнуть, как
многие другие... Они ненавидят тебя, - А ты?
   - Мне жаль тебя. Ты молод и прекрасен, да и притом старый закон давно уже
разрушен в моей душе... Твое новое учение трогает меня, когда я слушаю тебя,
но бесследно исчезает, когда ум мой начинает размышлять. Ибо я знаю, что нет
воскресения из мертвых, и всех нас ждет один и тот же конец - темная могила.
   - Мне во сто крат больше  жаль  тебя,  -  взглянул  на  него  с  глубоким
сочувствием Иисус, - ты тонешь,  а  между  тем  отказываешься  от  спасения,
которое я несу тебе.
   - Может быть, я и хотел бы спастись, но что же делать, если я не  могу...
- усмехнулся Никодим. - Прими покамест спасение от меня и не говори  никому,
что я здесь был, а то меня заклюют. Прощай, - он закутался плащом и исчез во
мраке.
   На другой день Иисус не учил в храме, а только присматривался  к  народу,
жертвовавшему деньги в сокровищницу храма.
   Видя, как кичатся богачи размером своих приношений, а убогая вдова  робко
бросила две мелких монетки, он громко заметил;
   - Истинно говорю вам,  что  эта  бедная  женщина  положила  больше  всех,
клавших в сокровищницу, ибо все клали от избытка своего, а она  от  скудости
своей положила все, что имела, все пропитание свое...
   А потом, обращаясь к народу, он говорил, чтобы не творили милостыню перед
людьми, но втайне, чтобы левая рука не знала, что делает правая, И советовал
им, чтобы они не молились на людях, но  тихонько,  у  себя  дома,  тщательно
закрыв двери комнаты, и недолго, но искренне, и как образец молитвы преподал
им свое "Отче наш". Потом, выйдя из города, ушел в свой любимый Гефсиманский
сад и долго размышлял там наедине.
   Вечером, вернувшись в Вифанию, когда кончали ужинать, он сказал:
   - Готовьтесь завтра в путь. Рано утром мы уйдем в Галилею...
   - В Галилею! - весело вскочили из-за стола  апостолы,  стосковавшиеся  по
тихому, плодородному краю, где их окружала общая любовь и симпатия, остались
их родные дома, лодки и рыбачьи сети, прошли их детство и молодость, где  им
был знаком каждый ручей, каждая прогалина и каждая тропинка в горах.
   Один только Иуда не разделял общей радости. Угрюмый, он остался сидеть за
столом, и, испытующе глядя в лицо учителя, еле скрывая свое раздражение,  он
спросил:
   - Итак, значит, ты уходишь?
   - Отлучаюсь только, - спокойно ответил Иисус, - чтобы потом вернуться. Мы
не пойдем через Пирею, как это делают зилоты, стараясь миновать самаритян, а
свернем именно на Самарию, дабы показать  ее  обитателям,  что  и  они  наши
братья.
   Иисус встал из-за стола и долго сердечно  говорил  с  Марфой,  Лазарем  и
Симоном, благодаря их за приют.
   На другой день, когда на рассвете все собрались в путь, к ученикам  робко
присоединилась Мария в простой  дорожной  одежде,  с  маленьким  свертком  в
руках. Слезы навертывались у ней на глазах, и  сердце  мучительно  сжималось
при одной только мысли, что учитель, несомненно, прикажет ей остаться  дома.
Но Иисус посмотрел на нее ласковым взглядом и, улыбаясь, сказал шутливо:
   - Мария, в этой обуви не уйдешь далеко. Только изранишь свои белые  ноги.
Беги, одень более прочную обувь, а мы подождем  тебя,  раз  ты  хочешь  идти
вместе с нами.
   Мария, как пташка, помчалась в свою комнату и лихорадочно стала рыться  в
своих вещах,  но  не  найдя  никакой  другой  более  прочной  обуви,  надела
роскошные вызолоченные сандалии с серебряными пряжками.  Ничего  другого  не
оставалось делать, и Мария, желая укрыть их  роскошь,  старалась  как  можно
мельче перебирать ногами. Напрасно! При лучах восходящего солнца и  на  фоне
белой дорожки ее маленькие ноги в золоченых сандалиях мигали, как два  ярких
огонька. Видя ее замешательство, Иисус ласково сказал:
   - Не горюй, Мария, когда мы подойдем к  лугам,  ты  сможешь  их  снять  и
босиком побежать по траве, по утренней росе.
   При упоминании о родных лугах апостолы радостно от всей души  воскликнули
хором:
   - Гей, по ранней по росе, гей!

Глава 8

   Далеко позади них остались закрытые горами Самарии  грозный  Иерусалим  и
скалистые тропинки суровой Иудеи. Когда они проходили мимо города  Тира,  их
объяло свежим ветерком,  долетевшим  из  горной  Галилеи,  растянувшейся  от
Тивериады почти  до  самого  моря,  от  широких  равнин  Эскадота  до  самой
Вирсавии.
   Они переждали жару в Гебо и к вечеру опять двинулись в путь.
   Хотя была уже весна, но ночь оказалась такой холодной,  что  им  пришлось
развести костер. Весело запылал хворост, затрещали ветки кедра, и ароматный,
смолистый дым разнесся далеко вокруг.
   - Уже близко, - с радостью мечтая о родном крае, повторяли собравшиеся  у
огня апостолы.
   -  Далеко  еще  придется  идти?  -  с  любопытством  допытывалась  Мария,
протягивая над огнем иззябшие руки.
   Начался спор о том, сколько стадий надо еще пройти. Одни утверждали,  что
пятьдесят, другие - что больше.
   - Во всяком случае спать еще будут, когда мы придем в Эблаум,  -  прервал
спор Иисус, посмотрев на сиявшее звездами небо.
   - Конечно, мы смело можем и кашу сварить сейчас, - подтвердил Варфоломей.
   - Я забыл взять соли, - буркнул Иуда.
   - Жаль, голод донимает, - сетовал болезненный Симон, - У меня есть  соль,
- развернула свой узелок Мария, - кроме того, сушеные финики, абрикосы,  два
хлеба, сыр и банка оливкового масла, - и она стала добывать свои  запасы,  -
Будь  благословенна,  предусмотрительная  женщина,  -  радостно  воскликнули
ученики.
   Иисус, который тоже был голоден, шутливо заметил:
   - Видите, она гораздо лучшая хозяйка, чем ты, Иуда.
   Мария полными счастья глазами взглянула на него и сказала:
   - Не хвалите меня - это не моя заслуга, об этом позаботилась Марфа.
   Отдохнув, они погасили огонь и снова тронулись в путь.  И  действительно,
на рассвете  замелькали  перед  ними  домики  погруженного  в  глубокий  сон
местечка.
   Начинались  предрассветные  сумерки;  где-то  протяжно  пропели   петухи,
побледнели звезды, потянуло легким ветерком и воздух стал ясным, прозрачным,
пропитанным серебристою пылью.
   Далеко на северо-западе, словно барельеф, вырезанный на ясном фоне  неба,
виднелась гора Кармель, со своей  снеговой  вершиной,  несколько  склоненной
вперед, к лазури Средиземного  моря.  Ученики  взволнованно  смотрели  в  ту
сторону, а затем повернулись к востоку, где возвышалась еще более близкая их
сердцу  гора  Фавор,  с  красиво   округленной   вершиной,   словно   полная
наслаждения, окутанная туманом грудь их нежно любимой цветущей страны.
   - Видать, видать, - воскликнули они, теснясь на  холме,  из-под  которого
вырывался небольшой водопад и, создавая пенящийся ручей,  быстро  мчался  по
каменистому руслу.  Местами  он  разливался,  выходил  из  берегов,  образуя
маленькие заливы в котловинах, окруженных роскошной, сочной зеленью.
   - Слышите? Слышите, овцы уже в лугах? - воскликнул Филипп.
   Все прислушались, ловя отдаленные звуки колокольчиков.
   - Как прекрасно, как чудесно.  Взгляните  на  Кармель,  этот  блеск,  это
зарево, кажется, что снег живым огнем горит...
   - Солнце восходит, - восторженно воскликнул Иисус, невольно хватая  Марию
за руку.
   Все неподвижно стояли, затаив  дыхание,  и  любовались  огромным  диском,
который,    перепоясавшись    жемчужно-золотистым     облаком,     напоминал
ярко-блестящий, раскаленный медный щит.
   Солнце поднялось на горизонте, как будто бы стало меньше, затуманилось на
миг и залило ослепительным блеском весь мир.
   Заблистали брильянтами травы, заискрились беленые стены маленьких домиков
у подножия горы, растаял туман и открылся  широкий  вид  на  цветущие  луга,
оливковые рощи, лесистые пригорки и серебристые  сети  извивающихся  повсюду
ручьев.
   Где-то скрипнули ворота и на улице показался полуодетый юноша, подошел  к
колодцу и, полуприкрыв ладонью глаза, стал осматриваться вокруг.
   - Это, кажется, если меня не обманывают глаза, Ассалон, сын  Элеазара,  -
заметил Иаков.
   - Да, - подтвердил брат его Иоанн и крикнул громко:
   - Ассалон, Ассалон! Юноша обернулся.
   - Это вы? - вскрикнул он и стал стремительно колотить кулаками в двери  и
окна, крича; - Равви наш вернулся, наш равви из Назарета.
   Вскоре  на  улицу  высыпало  население  местечка,  приветствуя  Иисуса  и
апостолов. Мария, не зная никого, стояла в стороне.
   - Кто эта прекрасная женщина? - стали расспрашивать учеников.
   - Это сестра Лазаря, Мария из Магдалы, полюбила учителя и  пробирается  к
нему в сердце, - простодушно объяснил Петр.
   - Это хорошо. Пора уже ему иметь жену, - решили более старшие женщины  и,
подкупленные  красотой  Марии,  увели  ее  с  собой,  чтобы   осмотреть   ее
покалеченные ноги и расчесать спутанные волосы.
   С того  момента,  как  Иисус  и  апостолы  вступили  в  границы  Галилеи,
маленькая группа стала быстро  рассеиваться.  Ученики  стали  сворачивать  в
сторону, в окрестные деревушки, где у них были родные  и  знакомые.  Петр  и
Андрей прямо направились в родную Вифсаиду, где жили их  родители,  Вифсаида
находилась на берегу Геннисаретского озера, и там же  был  назначен  сборный
пункт.
   Одна только Мария никуда не торопилась и не  расставалась  с  Иисусом.  И
часто целыми часами шли они вдвоем  в  траве  по  пояс,  то  через  поросшие
кустами овраги, то по горным тропинкам над  пенящимся  потоком,  то  шли  по
извилистым,  крутым  берегам  широко  разлившегося,  пересекаемого  порогами
Иордана, Весна, роскошная, сияющая, ароматная, полная цветов, охватила их.
   Словно  выкованные  из  золота,   свешивались   тяжелые   ветви   мимозы,
переливались пурпуром олеандры, повитые белым туманом, цеплялись  за  каждый
выступ терновник и кудрявый барбарис, зеленели листья виноградников. Повсюду
цвели белые таволги,  яблони,  жасмин,  краснели  финики,  лиловела  сирень,
извивались гирлянды распустившихся роз. Луга были усеяны цветами;  в  глазах
рябило от белой  ярутки,  одуванчиков,  разноцветных  маргариток,  солнечных
лютиков, голубых  колокольчиков,  кувшинок  и  огромных,  лучистых  ромашек.
Высоко вверх стремились цветы царского скипетра, темно-фиолетовой  белены  и
словно из облаков сотканного спирея. Гордо распускались полные росы  красные
чашечки лотосов,  пышные  розы  ворона,  стройные  гиацинты,  и  между  ними
расстилали свой ковер иссоп и  богородская  трава.  Огнем  горели  пламенные
маки, красные гвоздики, а на  сырых  местах  голубели  лазурные  горчинки  и
выглядывали тысячами глазков мелкие незабудки.
   Увлеченные и одурманенные ароматом цветов, брели они по лугам,  словно  в
сладком сне. Слова замирали на устах, а душу наполняла такая благая  тишина,
что они слышали тихий шелест колышущихся трав, таинственный шепот  корней  и
любовное опыление цветов.
   От этого сладкого упоения их обычно  пробуждала  взлетающая  птица,  чаще
всего куропатка или перепелка, и своим полетом увлекала их взгляды  к  небу;
зигзагообразным  полетом  проносились  по  небу  ласточки,  высоко  мелькали
звонкие жаворонки, тяжело пролетали хищные ястребы и словно таяли  в  жарких
лучах солнца.
   Над  водой   вереницей   тянулись   журавли,   проносились   лазурноперые
сивоворонки, венком скрывались за лесом  дикие  голуби,  раздавалось  нежное
воркование горлинок.
   - Весна, - тихо проговорил Иисус.
   - Весна,  -  словно  обрадованная  этой  счастливой,  неслыханной  вестью
повторила Мария, глядя на него благодарным взглядом за это откровение.
   - Нам нечего спешить, отдохнем, - говорил Иисус и расстилал свой плащ, на
который они садились рядом.
   Однажды Иисус обвел глазами вокруг и сказал:
   - Прекрасен мир! Взгляни на эти цветы - царь Соломон во всей славе  своей
не одевался так пышно и роскошно, как одет  самый  ничтожный  из  них  рукою
Бога. Люди заботятся о красоте своих одежд, они же без всяких  забот  цветут
яркими красками, люди поливают себя благовонными мазями, они полны  аромата.
И подумаешь  только:  всех  их  Отец  Небесный  сам  из  себя  воссоздал,  о
мельчайшем лепестке он помнил, каждый одарил своим особым очарованием - этот
цветом, тот ароматом, другой целительной силой. И не думай, что они  гибнут,
когда увядают: ничто из того, что уходит от нас, не гибнет напрасно,  а  все
неведомыми нам путями возвращается назад... Ты, верно, любишь цветы?
   - Очень любила, - мечтательно ответила Мария. - Когда я жила  в  Магдале,
то на рассвете я выбегала на луга, рвала цветы, сплетала из них венки и пела
об их красоте.
   - Что ты пела?
   - Всего не помню, вернее, не пела, а говорила протяжно, вот так:  о,  мой
лазурный колокольчик, отчего ты так печален и роса, как слезинка, блестит  в
твоей чашечке. Может быть, это от счастья, что белая лилия выросла с тобой и
тревожно вздрагивает  своими  листиками,  словно  невеста  в  день  свадьбы,
предчувствуя ночь наслаждения. А ты, ромашка, отчего ты пожелтела  и  словно
завистью горит твой венчик? Смотри, вот бутон гвоздики, пылают его уста,  он
весь горит в огне и пахнет так, как пахли бы мои локоны, если бы я  натирала
их нардом. Нет у меня нарда, так вы усните  в  пуху  моих  волос,  пылающих,
золотистых, как солнца лучи... - И, спохватившись, что  она  говорит,  Мария
замолчала, побледнела, а потом вспыхнула огнем. Сердце  ее  то  стремительно
билось, то замирало, дыхание остановилось.
   Наступило долгое молчание. Наконец, Иисус ласково сказал:
   - О чем ты тревожишься? Песнь твоя говорит мне, что среди этих цветов  ты
сама была наилучшим цветком. И в венце цветов ты должна выглядеть прекрасно.
И знай, Мария, что красота не грех, напротив, осквернение красоты есть  грех
души. Украшай себя цветами и славь их красоту.
   Глаза Марии наполнились крупными  слезами.  Она  смиренно  склонила  свою
голову и робко проговорила как бы искривленными и сведенными горечью губами.
   - О, Господи, ты знаешь, что я смятый цветок, ты знаешь позор  мой,  стыд
мой и бесчестие! - Она зарыдала.
   Иисус положил руки свои на ее голову и произнес взволнованным голосом:
   - Как тогда я простил тебя, так и  теперь  еще  раз  освобождаю  тебя  из
темницы грехов твоих, возвращаю девичество сердцу твоему. Забудь тот мир.
   И охватил Марию краткий миг глубокого  сна,  а  когда  она  очнулась,  то
увидела на коленях венок из ромашек. Мария улыбнулась ему  сияющими  лазурью
глазами и обвила золотистым венком голову. Иисус, смотря на нее с восторгом,
сказал:
   - Ты словно звездами обвита.
   Тихо, радостно и покойно прошел остальной день и теплая ночь в поле,  при
свете ароматного костра и ветвей кипариса. Рано утром дошли они до песчаного
прибрежья Тивериадского озера, где их ожидали собравшиеся ученики.
   Это была прекраснейшая местность во всей Галилее.
   По своему внешнему виду  Тивериадское  озеро  весьма  напоминало  круглую
чашу, наполненную до самых краев холодной, прозрачной, как хрусталь, водой с
сильно голубоватым оттенком. По  размерам  своим  это  богатое  рыбой  озеро
походило скорее на  море,  имея  в  ширину  сорок  стадий,  а  в  окружности
полтораста. Окружавшие его холмы расступались у истоков  Иордана,  и  ветер,
свободно проникавший сквозь это ущелье, вздымал на середине озера  пенящиеся
волны, в то  время  как  вся  остальная  поверхность  оставалась  совершенно
спокойной.
   Плодородность глинистой почвы была поразительна.
   Орехи, финики и оливки, любящие прохладу, росли здесь наряду с пальмами и
миндальными деревьями, требующими жаркого климата. Благодаря такому смешению
получалось впечатление, что будто бы на берегах Тивериадского озера  деревья
и растения постоянно цветут и созревают. Различные сорта винограда  и  яблок
не переводились круглый год.
   Из населенных мест, раскинувшихся вокруг озера, наиболее оживленным  была
Тивериада, а самым маленьким - находившаяся на широкой отмели уютная,  тихая
Магдала.
   Словно птица, прилетевшая в родное гнездо, стремительно неслась  Мария  к
маленьким хижинам, чтобы приветствовать сверстниц детских  забав  и  веселых
игр молодости.
   Ее узнали сразу, но сама Мария с трудом припоминала  и  узнавала  их,  до
того эти женщины были преждевременно увядшие, измученные заботами и  детьми.
Одна только Сара, несмотря на шестерых  детей,  еще  несколько  сохранилась,
хотя и утратила уже очарование  молодости;  ее  продолговатые  черные  глаза
по-прежнему были глубокими и отливали бархатистым блеском.
   Хотя в Магдале  и  знали,  какой  жизнью  жила  Мария  в  Иерусалиме,  но
встретили ее приветливо и радушно, а вскоре она сумела по-прежнему  привлечь
к себе общие симпатии.
   Не желая выделяться среди  других,  Мария  стала  одеваться  в  свободные
темные платья сирийских женщин, какие обычно носили  в  Галилее,  с  большим
вырезом у шеи и широкими рукавами. И в этой простой одежде она выглядела так
чарующе, что  жители  местечка  отрывались  от  самых  спешных  работ,  дабы
взглянуть на нее, когда она шла по улице.
   Но особенно любили ее дети, да и она умела забавляться с ними, как  никто
другой. Устраивала им разные игры, прогулки за цветами, копала вместе с ними
в песке сажалки, полные мелких  рыбок  и  тритонов.  Когда  она  уходила  на
прогулку из Магдалы, то в местечке  наступал  настоящий  детский  исход.  Ее
всегда окружал венец кудрявых темных и рыжих головок старших. Маленькие дети
цеплялись за ее платье, хромой Саул  висел  за  плечами  вместо  барашка,  а
болезненная годовалая девочка Сары спала у нее на руках.
   Детский крик, визг и смех уже издалека возвещали о  приближении  Марии  к
местечку, но, вернее, это был не приход, а  нашествие  малолетней  крикливой
орды, с пылающими от бега  щеками  и  растрепанными  волосами,  во  главе  с
женщиной-вождем.
   Иисус, очень любивший детей, часто выходил  ей  навстречу,  а  ребятишки,
заметив его,  радостно  кричали:  "Иисус!"  и  с  гордостью  показывали  ему
собранные цветы, орехи, найденные в ручье камешки, ракушки, мотыльков и тому
подобные редкости.
   Однажды, когда он сидел рядом с Марией и дети окружили их тесным  кругом,
а младшие взобрались даже на колени, он, окинув взглядом  всю  эту  детвору,
сказал:
   -