амней,  расщелин
гранита, кое-где, если можно так выразиться,  последними  отчаянными  силами
жизни  пробивались  стебли  безлистного  терновника,   увядшего   шиповника,
карликовой иссохшей акации.
   Проведя ночь под скалой, Мария на рассвете двинулась дальше  и,  несмотря
на страшную жару, упорно шла вперед. Вскоре каменья и  скалы  стали  реже  и
перед ней открылась широкая бесплодная низина, под ногами  заскрипел  песок,
то плотный, твердый, точно камень, то сыпкий,  кое-где  вздувшийся  волнами,
Утомленная Мария присела и загляделась на  расстилавшееся  перед  нею  дикое
пространство пустыни.  Она  заметила  на  этом  сером  фоне  кое-где  резкие
неподвижные, продолговатые  тени,  ярко  освещенные  солнцем,  отбрасываемые
скалами, и кучки серых лишаев, верблюжьей травы. Где-то вдали, на  горизонте
поблескивала серебряная лента - то были горькие воды Мертвого моря.  Выше  в
искрившемся от пыли воздухе синеватыми зигзагами,  как  бы  покрытая  сверху
жемчужной массой, виднелась цепь Моавитских гор.
   Мария съела последний хлеб, выпила согревшуюся воду,  поспала  немного  и
снова двинулась в путь. Около полудня она напала на скудный оазис, где  было
несколько неважных финиковых пальм и маленький ручеек, едва пробивавшийся  в
песке. Тут она  несколько  отдохнула  и,  боясь,  что  может  встретиться  с
кем-нибудь, напрягая последние  силы,  все-таки  пошла  вперед.  Вскоре  она
наткнулась на меловую скалу с довольно обширным и глубоким гротом, здесь она
почувствовала себя  в  безопасности,  разостлала  свой  плащ  и  моментально
заснула тяжелым сном.
   Опасения Марии были совершенно  напрасны.  Караваны,  идущие  из  Аравии,
направлялись обычно  более  на  запад,  а  рабочие,  добывавшие  асфальт  из
Мертвого моря, потом тянули его бечевой на лодках до истоков Иордана. Оазис,
найденный ею, находился далеко в стороне, отсюда  начиналась  уже  сожженная
Господними молниями, проклятая Богом, избегаемая людьми  коричневая,  словно
пропитанная кровью, засыпанная пеплом смерти земля Содомская.
   И в этой-то  суровой  пустыне  началась  для  Марии  какая-то  неведомая,
экзотическая, полная фантасмагорий жизнь, Пламенное  стремление  соединиться
со  своим  святым  возлюбленным,  чувство,  сначала  нежное,   сердечное   и
трогательное,  постепенно  превратилось  в  любовную  тоску,  в  нервирующее
напряжение постоянного ожидания. Днем солнце загоняло ее в пещеру,  где  она
лежала заспанная, без сознания, лениво  глядя  на  безграничную,  искрящуюся
пустыню. На закате, когда косые  лучи  солнца  заливали  ее  пещеру  розовым
светом,  она  пробуждалась,  и  по  мере  наступления  сумерек  ее  начинало
охватывать все большее беспокойство. Она срывалась тогда с  места,  выходила
из пещеры и шла, как лунатик, вперед по разогревшимся за день серым  пескам,
протягивая в глубину ночи жадные, ищущие руки.
   - Христос, мой возлюбленный учитель! - вырывался из  ее  уст  молитвенный
шепот.
   Иногда она видела вдали мелькающую тень, летела, как безумная,  вперед  и
хватала в объятия пустоту.
   И пред ее широко раскрытыми глазами снова расстилалась пустыня,  а  вдали
снова, во мраке, являлся он - тот же самый.
   Она неутомимо бежала вслед за ним, не будучи в силах ни догнать  его,  ни
упустить из виду, наконец, совершенно обессиленная, падала лицом на песок  и
тешилась иллюзиями, что она целует запекшимися устами его следы. И так долго
лежала  она  в  сладостном  упоении,  испытывая  впечатление,  что  он   сам
приближается к ней. Ей казалось, что она слышит шелест его шагов,  и  сердце
ее замирало, дрожали жилки на висках, вздрагивала грудь, сжимались плечи,  а
вдоль спины пробегала то холодная дрожь,  то  жаркий  пламень.  Она  падала,
боясь пошевельнуться, замирая  от  наслаждения,  пока,  наконец,  не  теряла
сознание и долгое время лежала без памяти. Очнувшись,  она  никак  не  могла
себе уяснить, что с ней было, чувствовала только, что  нервы  ее  напряжены,
как струны, голова горит, а внутри пылает огненная рана.
   После таких ночей она переставала  думать  об  учителе,  в  ней  исчезало
всякое представление о его земном существовании, и в то же время ее начинали
мучить  чувственные  видения.  Вся  подавленная  страсть  вспыхивала  огнем,
возмущались  чувственные  инстинкты,  и  Мария  впадала  в  какое-то  дикое,
хищно-возбужденное состояние, становилась дьявольски прекрасной.
   Со временем одежда ее износилась, истлела совершенно.  Кожа  на  теле  от
жары пустыни стала золотистого цвета, загорела, роскошные длинные волосы  до
такой степени  пропитались  солнечными  лучами,  что  ее  прекрасная  нагота
казалась залитой лавой огня.
   Она несколько похудела, но благодаря этому тело ее  стало  как  бы  более
крепким и стройным, движение более гибким, а походка  легкой  и  эластичной,
напоминавшей походку леопарда.
   Красота ее, несколько одичавшая, казалась еще более неотразимой благодаря
странному,   порывистому   взгляду    расширенных    темно-синих    зрачков,
экстатическому выражению лица и скорбной складке губ.  На  ее  красивом  лбу
появилась новая, едва заметная морщинка, выступавшая особенно ясно в моменты
страдания и возбуждения, когда  ее  начинали  преследовать  грешные  видения
сладострастного прошлого.
   Чаще всего такие видения посещали ее во время новолуния.
   Звонкая тишина пустыни  наполнялась  тогда  звуками  инструментов.  Нежно
звучали арфы, переливались кифары, пели флейты,  раздавались  веселые  звуки
тамбуринов, барабанов, им вторили тимпанионы, и перед  гротом  в  венках  из
роз, с вплетенными в кудри листьями проносились веселые, пляшущие  вакханки,
ударяя в тирсы и бубны, высоко вскидывая ноги и восклицая: "Эвоэ, Вакх!"
   В жилах Марии кровь начинала кружиться быстрее, в такт пляске,  и,  вторя
стуку кастаньет, билось сердце и  пульс  в  висках,  Наконец,  дикая  пляска
захватывала и ее, нагое тело лежащей  Марии  вздрагивало  на  песке,  словно
увлеченное танцем.
   Все громче и громче звучали тамбурины, стонали струны и все пронзительнее
свистели дудки и свирели сатиров, пробегали толпы  косматых  фавнов,  звучно
целовали вакханок, и танец превращался в распущенную оргию.
   Мария горящими глазами смотрела на сладострастные сцены, грудь ее  высоко
вздымалась, раскрывались страстные губы, туманом застилало глаза.
   И вдруг все менялось.
   Медленно  затихала  музыка,  превращаясь  в  свет,   который   постепенно
пурпуровым огнем заливал пещеру.
   Грот превращался в роскошный кубикулум Муция. Вспыхивали лампы по  углам,
на потолке виднелась уносимая голубями блестящая колесница чудно  прекрасной
Афродиты, и на всех стенах  изображены  были  летящие  купидоны  с  золотыми
стрелами в руках. И Марии казалось, что  она  лежит  на  прекрасном  ложе  в
ожидании изящного римлянина. Он появлялся  белый,  стройный,  мускулистый  и
склонялся над ней, дабы обнять ее, но рядом с ним  являлся  Иуда,  и  четыре
руки начина ли бороться за ее тело. Они отнимали друг у  друга  ее  красоту,
рвали грудь, ломали колени, хватали бедра. И наконец, когда она со страшными
усилиями отталкивала их от себя, они продолжали бороться, катаясь по  песку,
а она жадно смотрела на их напряженные от борьбы мускулы и тела.
   Внезапно Муций исчезал, оставался Иуда - победитель, прижимался устами  к
ее устам, но губы его были холодные, мертвые, лицо было лицом  позеленевшего
трупа, а из разбитого черепа лилась прогнившая черная кровь.
   Мария вскакивала с земли с истерическим криком  и  замечала,  что  никого
нет, что перед ней расстилается безграничная пустыня и лишь  бродят  по  ней
какие-то тени. Она не видит их, но чувствует,  что  они  таятся  неподалеку,
подкрадываются к ней.
   Однажды этот страх превратился в  панический  ужас,  когда  она  услыхала
протяжные боязливые стоны и увидала  тихо  бегущие  тени.  То  были  шакалы.
Впереди бежал один, затем четыре, а потом два.  Низко  опустив  голову,  они
забежали  вперед,  остановились  и  присели  перед  ней  полукругом.   Мария
испугалась, сердце ее замерло, волосы стали дыбом.
   Острые  морды  демонов,  казалось,  хихикали  беззвучно,  насмешливо,   а
вздрагивающие ноздри вливали в  себя  ее  запах,  обнюхивали  ее,  как  свою
близкую и верную добычу. Кровь застыла у  Марии  в  жилах,  и,  почти  теряя
сознание от ужаса, она одеревеневшей рукой потянулась  за  мечом,  судорожно
вцепилась в рукоять обеими руками и с  диким  криком  стала  размахивать  им
направо и налево.
   Звери пугливо убежали, Мария побежала за ними вдогонку, пока ноги  ее  не
споткнулись, и она в обмороке упала на землю.
   С тех пор, боясь, что  звери  преградят  ей  выход,  она  уже  больше  не
возвращалась в пещеру. Дни она проводила, укрываясь под скалой, а  ночи  под
искрившимися звездами, бледным небом, с мечом в руках, стараясь не спать. Но
однажды, когда она крепко заснула, крепче, нежели обычно, то, проснувшись на
рассвете, увидела  огромный  прекрасный  город.  Мария  пристально  смотрела
вдаль, на сияющие фантастические,  словно  из  жемчужной  массы  построенные
здания,  крытые  золотом  крыши,  стройные  колонны  и  высокие  башни.  Как
очарованная, она встала и направилась навстречу чудному видению, Но по  мере
ее приближения здания стали качаться и исчезать, колонны рассеиваться и лишь
одни золотистые крыши некоторое время висели в  воздухе,  лишенные  стен,  а
потом и они рассеялись, словно туман.
   Мария очутилась на берегу пустынного Мертвого моря.
   По скользкому и палящему песку, по теням развалин городов,  мелькающих  в
глубинах вод, по  множеству  как  бы  разбросанных  вокруг  плодов,  на  вид
съедобных, а на самом деле рассыпавшихся в руках, она теперь только  поняла,
что провела целые годы в проклятой Богом, смрадной и  разрушенной  Содомской
земле.
   С ужасом смотрела она на многогранную от лучей солнца  поверхность  волн,
по  которым  плавали  громады  почерневших  трупов,  сожженных   чувственным
пламенем, изуродованных насильственной смертью женщин и  мужчин,  сплетенных
то с  туловищами  животных,  то  между  собой,  в  судорогах  неестественных
наслаждений.
   Смертельно бледная, Мария смотрела на это  ужасающее  безумие  новых,  не
испытанных ею грехов. Ноздри ее задрожали, блеснули сжатые зубы,  а  на  лбу
появилась мрачная складка.
   Она водила вокруг воспаленными глазами и вдруг  увидала  колыхавшийся  на
волнах огромный черный крест, который то поднимался вверх, то  погружался  в
волны.
   - Иисусе, - крикнула Мария и бросилась в воду, но словно  какой-то  вихрь
выбросил ее из пучины и бросил обратно на берег.
   Не успела она протереть залитые соленой водой глаза, как  крест  исчез  и
дальше колыхались на  волнах  лишь  остатки  отверженных,  как  бы  стремясь
воскреснуть и вновь сгореть в адском огне наслаждения.
   В ужасе Мария повернулась и  ушла,  не  оглядываясь.  Высоко  поднявшееся
солнце припекало ее раздраженную, изъеденную соленым купаньем, кожу.
   С тех пор видения креста стали  преследовать  ее  все  чаще  и  чаще.  Он
виднелся перед нею на горизонте и в  ясные  дни,  и  ночью,  вырастая  среди
песков пустыни. Это уже были галлюцинации не только зрения, но и осязания.
   Когда она подползала к его подножию, то  ощущала,  что  обнимает  твердое
дерево и вновь переживает те  же  чувства,  что  и  на  Голгофе.  Иногда  он
ускользал у нее из рук и уносился вверх...  Тогда  она  падала  навзничь,  и
часто крест опускался вниз, становился меньше и ложился на нее. Придавленная
тяжестью, чувствуя, как ее царапают  сучки,  ранят  гвозди,  она  испытывала
спазмы страдания, почти граничившие с наслаждением.
   От пламени этой муки как бы  высохло  тело  ее,  переставало  чувствовать
физические потребности, она не испытывала ни голода, ни жажды,  прекратились
даже обычные ежемесячные женские недомогания, Зато  вскоре  на  руках  и  на
ногах ее выступили горящие пятна,  а  под  левой  грудью  появилась  красная
полоса.
   В полнолуние стигматы  эти  открывались  и  из  них  текла  кровь,  Мария
упивалась этой кровью и испытывала чувство, что это не ее  кровь,  но  кровь
тех святых ран, к которым припадала она, когда сняли с  креста  возлюбленное
тело учителя.
   Растроганная до  глубины  души  этой  милостью,  проникнутая  мистической
дрожью, она то нежно, то пламенно целовала  свои  руки,  подносила  к  губам
залитые кровью ноги и рыдала от горя, что никак нельзя коснуться губами  той
раны, которая находилась под грудью и где билась живая кровь его сердца.
   Когда раны подсыхали  и  приходило  сладкое  бессилие,  Мария  испытывала
впечатление лежащих на ногах и руках горящих угольев. Ощущение это  доводило
ее до припадков истерических рыданий, диких стонов и эпилептических судорог.
   Совершенно неожиданно она нашла  лекарство  против  подобного  состояния,
чрезвычайно нарушавшего ее издерганные нервы. Она садилась на пороге пещеры,
брала в руки меч, подставляла его под лучи солнца и смотрела  пристально  на
блестящую сталь. Через некоторое время меч начинал казаться  ей  глубокой  и
тихой тенью пруда, постепенно замирали все  болезненные  ощущения,  и  Мария
засыпала. Просыпаясь к вечеру, она проводила потом ночь в  каком-то  сонном,
отупелом состоянии.
   Но однажды она проснулась в ясный полдень, сначала  смотрела,  ничего  не
понимая; меч выскользнул у  нее  из  рук,  Мария  стремительно  вскочила  и,
защищаясь руками, словно кого-то отталкивая, с ужасом отступила в пещеру.
   Стоявшие перед ней люди тоже испуганно отступили  назад.  Их  было  трое:
галилеянин Тимофей, грек Стефан - прежние ученики и искренне обратившийся  к
Христу Никодим, теперь уже в сане диакона.
   Посланные Павлом из Тарса, чтобы возвестить Евангелие  народам  Аравии  и
Идумеи, они заблудились и, привлеченные оазисом, подошли к пещере.
   Никодим пристально смотрел некоторое время, а потом вскрикнул:
   - Во имя Бога нашего, ведь это Мария из  Магдалы,  Христова  женщина,  Он
подбежал, схватил ее за руку и взволнованно говорил:
   - Мария, разве ты меня не узнаешь? Я Никодим, помнишь... Не бойся нас, мы
все христиане, слуги твоего учителя и приветствуем тебя во имя Господне.
   Он сделал над ней знак креста,  Мария  дрожала,  как  в  лихорадке,  речь
людская, которой она не слыхала уже столько лет, пугала ее,  слова  Никодима
гудели у нее в голове, как бессодержательные звуки.
   - Отойдите, - обратился Никодим к своим спутникам,  -  она  стыдится  вас
потому, что нагая, меня не будет стыдиться, ибо я уже видел ее такой.
   А  когда  смущенные  его  замечанием   ученики,   которые   действительно
любовались красотой Марии, отошли, Никодим сердечно заговорил:
   - Мария, вспомни, что я подарил  тебе  пурпуровый  гиматион  и  перстень,
помнишь, с желтым топазом, словно глаз тигра... Ведь я  приходил  в  Вифанию
предостеречь  учителя.  Я  защищал  его  в  синедрионе  и   советовал   тебе
использовать свои связи, чтобы повлиять на Пилата... Мы стояли рядом с тобой
у креста и у гроба... Потом до меня дошла весть, что тебе первой он явился и
открыл свою божественную силу... Ты исчезла бесследно -  все  были  уверены,
что ты умерла... Но  теперь  ты  стоишь  передо  мной  живая,  здоровая,  по
неизреченной милости учителя, словно забальзамированная, по-прежнему молодая
и прекрасная. Мария, ты должна идти  с  нами,  ты  по-прежнему  предана  ему
душой. Ты должна идти с нами, дабы прославлять его, как мы, а твой  голос  и
свидетельство твое будет дороже многих других.
   Никодим остановился, увидав, как тупые, словно затканные  паутиной  глаза
Марии  медленно  проясняются,  мертвенно-бледное,  белое,  как  снег,   лицо
приобретает живой цвет.  В  голове  Марии  стали  просыпаться,  по-видимому,
неясные воспоминания и, когда Никодим спросил еще раз:
   - Узнаешь меня?
   - Узнаю, - прошептала она и бессильно опустилась на песок.
   Никодим укрыл ее плащом, заставил ее выпить немного воды с вином и съесть
сушеного винограда, а затем призвал учеников.
   - Мы вернемся назад в Дамаск. Встреча с Марией настолько важна для  дела,
что надо уведомить об этом апостола. Переждем жару  в  этой  пещере,  а  под
вечер двинемся.
   Он велел ученикам разостлать свои плащи, уложил  на  них  Марию  и  нежно
сказал:
   - Выспись, путь далек, мы тоже отдохнем.
   Вскоре все уснули.
   Мария была, как в лихорадке, металась и бредила.  По  отрывистым  словам,
вырывавшимся у нее из уст, видно было, что  на  нее  нахлынули  воспоминания
прошлого... Она повторяла имена матери,  Марфы,  Лазаря,  звала  их  к  себе
ласкательными, уменьшительными именами. Иногда нежная  улыбка  появлялась  у
нее на губах.
   Постепенно она успокоилась, волосы золотистой волной окутали  ее  всю,  и
она спокойно уснула.
   - Вставай, Мария, - услыхала она на закате голос  Никодима,  -  пора  уже
двигаться в путь. По песку пустыни пойдешь босиком, ибо ножки твои  в  наших
сандалиях были бы как в лодках. Оденешься в мой плащ, а потом мы купим  тебе
одежду и обувь.
   Мария вздрогнула, села и долго смотрела на Никодима, как будто  бы  снова
его узнала.
   -  Никодим,  оставь  меня  здесь,  тут  мне  хорошо..,  у  меня  нет  сил
возвращаться к суете и шуму мира.
   - Мария, - резко прервал ее  Никодим,  -  и  ты,  ты  это  говоришь,  ты,
возлюбленная учителя, ты хочешь отклониться от его дела! Ты не  знаешь,  что
творится на свете. Я повторяю тебе,  что  посев  учителя  растет,  с  трудом
разрастается среди народа израильского,  но  зато  роскошно  принялся  среди
язычников. Общины во славу его существуют во всех концах земли...
   - Как это его? Разве он является в этих общинах? - оживилась Мария.
   - Будто бы видят его некоторые.., так говорят, по крайней мере, - Что,  в
обычном своем виде или как слабый дух? - и она возбужденно  смотрела  ему  в
глаза. - Я не знаю, сам я его не видел, но апостол наш слышал его голос.
   Мария тихо вздохнула, закуталась в плащ и пошла вперед.
   На западе догорало темно-красное солнце в веере  ярких  лучей,  и  волосы
Марии, падавшие вдоль плаща, казалось, горели в этом огне.
   - Эта женщина светит нам, как огненный столп Моисея, когда  он  вел  свой
народ из Египта, - заметил Тимофей.
   - Она выглядит, как богиня Эос, - сказал грек.
   - Нет никаких богинь, а есть только один вечный Бог и сын его Христос,  -
серьезно упрекнул его Никодим.
   - Я только так, для сравнения, - оправдывался Стефан.
   Между тем солнце неожиданно зашло, как бы скатилось в  пропасть.  Пустыня
на миг погасла, потемнела, а затем быстро опять засияла, освещенная луной.
   - Хорошо будет идти, Селена вся  выплыла  из  океана,  а  вчера  еще  она
смотрела на нас боком. Это прекрасная, больная от любви к убегающему от  нее
солнцу дочь Гипериона, - говорил Стефан.
   Никодим поморщился, недовольный тем, что его замечания проходят  втуне  и
Стефан, хотя уже давно принявший крещение и ревностный последователь Христа,
все никак не может избавиться от воспоминаний старой веры в божества.
   Тимофей тоже огорченно посмотрел на него, ни, видя, что диакон не говорит
ничего, промолчал.
   Они старались не отставать от Марии, которая шла быстро и не оглядываясь,
как будто бы она была одна. И вдруг среди тишины  пустыни  они  услыхали  ее
проникновенный шепот, нежные слова и звонкие поцелуи, которыми она покрывала
свои руки.
   Встревоженные ее странным состоянием, они подошли ближе и  заметили,  что
после нее остаются на песке маленькие  сырые  следы.  Никодим  наклонился  и
увидел, что это кровь.
   - Мария, стой.  Ты,  вероятно,  наступила  на  острый  камень,  сядь,  мы
посмотрим твои ноги.
   Но она шла, не останавливаясь, словно охваченная неведомой  силой,  когда
же ученики догнали ее и остановили, то она окинула их непонимающим взглядом,
губы ее жалобно задрожали.
   - Идите, идите, - говорила она, и прижала к устам полные крови руки. Плащ
скатился с плеч, и спутники ее с  ужасом  увидели,  что  левая  грудь  Марии
несколько обвисла и вс