Видишь, Мария, сколько у нас детей - и все наши.
   - Наши, - печально покачала головою Мария, загляделась вдаль, а в  глазах
у нее мелькнули слезы.
   - Что с тобой? - спросил Иисус.
   - Ничего, - ответила Мария, покраснев, не смея признаться в охватившем ее
вдруг желании иметь всего лишь одного ребенка, но своего.
   Иисус внимательно посмотрел на  нее,  а  когда  она  возвращалась  домой,
сказал:
   - Я свой собственный узник, Мария, Дух  Господень  надо  мной  и  помазал
меня, дабы я  возвестил  Евангелие  нищим,  послал  меня,  чтобы  я  ободрил
сокрушенные сердца, принес  заключенным  освобождение,  слепым  прозрение  и
выпустил угнетенных на свободу.
   - Я знаю это, Господин, - тихо ответила Мария и добавила:
   - Мне и так хорошо около тебя.
   Во время пребывания в Галилее это было первое напоминание Иисуса о  своем
призвании.  Кроме  редких   минут,   когда   он,   благодаря   какому-нибудь
обстоятельству, бросал мимоходом краткое поучение, он почти не проповедовал,
словно желая отдохнуть. Отдыхали и ученики его, охотно возвращаясь  к  своим
прежним занятиям, из которых самыми любимыми были ловля рыбы сетью  в  водах
Геннисарета и починка лодок.  Рыболовством  увлекались  все  апостолы,  даже
бывший  сборщик  податей  Матвей,  оказавшийся  весьма  ловким   моряком   и
рыболовом. Один только Иуда ходил, ничего не делая и ничем не  занимаясь,  с
каждым днем становясь все более угрюмым и диким.
   Учитель становился для него все менее и менее понятным. Иуду выводила  из
себя его  бездеятельность,  да  и  к  тому  же  его  стала  мучить  ревность
относительно Марии.
   В душу Иуды закрались подозрения, что отношение Иисуса к  ней  далеко  не
такое идеальное, каким оно кажется с виду.
   Два  дня  их  одинокого  путешествия  возбуждали  в   нем   ряд   грязных
предположений. Хотя эта сторона его отношений к Марии на самом деле была для
Иуды вовсе неважна и неценна - он никогда и не мечтал быть  единственным,  -
но зато он все больше и больше убеждался, что он не будет никем.
   Мария, сначала избегавшая его, с течением времени стала обращаться с  ним
так же дружески и приветливо, как и с остальными, как будто  бы  между  ними
никогда ничего и  не  было,  словно  исчезло  все  невозвратно,  даже  самое
воспоминание о прошедшем. Иуда видел и понимал, что он утратил ее навсегда и
что это равви отнял ее у него. К этим разъедавшим его душу чувствам  горя  и
ревности примешивались еще подозрения, переходившие в уверенность,  что  это
ради нее Иисус покинул Иерусалим, ради нее он живет в  Галилее  и  ради  нее
готов бросить все так хорошо налаженное дело.
   При одном только предположении о возможности чего-либо  подобного  в  нем
возмущалось и кипело все. Марию он прямо ненавидел в такие моменты, а Иисуса
лишал в своей душе всех признаков героизма и ореола божественности.  Однажды
Иуда осмелился, подошел к учителю, когда тот был один, и дерзко сказал:
   - Скажи мне, равви, какие у тебя отношения с этой женщиной?
   - О чем ты спрашиваешь? - сурово спросил его Иисус, пораженный  смелостью
его тона.
   - Спрашиваю, чем для тебя является Мария.
   - Моей возлюбленной  сестрой,  весельем  моих  глаз,  отдохновением  моих
измученных мыслей, успокоением моего утомленного сердца.
   - Да, да, так, - язвительно смеялся Иуда, - а нас ты учишь,  что  каждый,
кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействует с нею в серд...
   Иуда стал заикаться, и язык его онемел при  виде  загоревшихся  в  глазах
Иисуса страшных молний гнева, поразивших его, словно громом.
   - Равви, прости, - простонал Иуда побелевшими губами.
   Иисус долгое время молчал, наконец, с видимым усилием произнес:
   -  Прощать  всегда  и  все  я  должен...  Но,  Иуда,  добрый  человек  из
сокровищницы своего сердца выносит доброе, а злой человек из злого сокровища
выносит  злое.  Разве  ты  хочешь  всегда  сопровождать   меня,   как   тень
сопровождает каждый свет? Из мрака своей души ты спрашиваешь меня, а если бы
ты видел, то знал бы, что я смотрю на Марию только с восторгом.
   После этого Иуда несколько притих.  Его  недовольство  Марией  и  Иисусом
притаилось, да и вскоре другие вопросы и хлопоты заняли  его  голову,  вечно
что-то обдумывающую.
   Приближался месяц Низан, или апрель, в который приходился праздник Пасхи.
В эти дни стекались в Иерусалим со всех концов, из самых дальних стран,  все
верные, чтобы провести праздник в святом городе и принести в жертву храму по
крайней мере полсикля с человека.
   Это пилигримство, освященное  вековым  обычаем,  считалось  почти  долгом
каждого верующего еврея. И вот задолго еще, за две недели до срока, начались
приготовления, пока, наконец, не двинулись в путь почти все местные  жители;
обезлюдели почти все поселки, и по дорогам  поднялись  облака  пыли,  Иисус,
несмотря на все напоминания Иуды, как будто бы и не собирался  в  Иерусалим.
Необычно молчаливый, задумчивый, он стал по целым часам исчезать  куда-то  и
возвращался потом печальный, как бы угнетаемый чем-то.
   Иуда терял всякое терпение, встревожились и апостолы, покинувшие  обычные
занятия и ежеминутно ожидавшие приказа равви отправиться  в  путь.  Наконец,
когда оставалось всего только десять дней до  праздника  и  наступила  самая
пора тронуться в путь, они однажды собрались вокруг учителя на берегу озера.
   Был теплый и ясный вечер. Пылающие  звезды  ярко  виднелись  на  небе  и,
утопая в лазурной глубине, мигали оттуда, словно очи неведомых созданий.  По
ряби  озера  переливался  холодный  свет  луны.  Вокруг   царила   глубокая,
невозмутимая тишина и какой-то торжественный покой. Иногда  только  слышался
всплеск  рыбы,  да  журчание  волны,  и  снова   наступала   тишина,   такая
неизмеримая, такая глубокая, что замирало всякое слово на устах.
   Иисус любовался далью и  звездами.  Его  бледное  лицо  в  лучах  месяца,
казалось, сияло каким-то  нездешним  светом.  Позади  него  виднелся  словно
выкованный из мрамора страдальческий профиль Марии, которую мучило  смутное,
но страшное предчувствие надвигающейся грозы. Ученики тоже испытывали  такое
чувство,  что  приближается  решающий  момент,   и   с   некоторым   страхом
всматривались в необычное, изменившееся лицо учителя.
   Вдруг Иисус тяжело вздохнул, встал, и невольно  вслед  за  ним  поднялись
все.
   - Возвратимся в Иерусалим, - проговорил Иисус. - Время  мое  пришло  уже.
Идите и приготовьтесь. Мы тронемся в путь уже сегодня. Идите, отчего  же  вы
стоите?
   - Идем! - громко воскликнул обрадованный Иуда, у которого сразу зароились
в голове сотни планов и проектов. - И так уже мы явимся последними.
   Мария не в состоянии была двинуться с места - в голосе Иисуса она уловила
какой-то зловещий оттенок. Она с  трудом  тронулась  с  места  и  подошла  к
учителю.
   - Не ходи, - зашептала она умоляюще. - Не ходи туда,  не  ходи...  -  Она
судорожно хватала его за руки.
   - Должен.
   - Не ходи, - застонала она и схватила его за плечи.
   - Должен, Мария, - повторил он глухо.
   А когда она почти без сознания, обезумев от  горя,  приникла  к  нему  и,
рыдая, прижалась к его груди, то почувствовала  на  своих  волосах,  на  лбу
легкое прикосновение его уст.
   И этот легкий поцелуй, словно капля,  упавшая  с  пылающей,  погребальной
свечи, скатился по ее груди и  запал  глубоко  огнем  в  растерзанное  горем
сердце. Замолкли, как овеянные ветром, все мысли, охватила ее  тишина  ночи,
она почувствовала свежесть падающей росы, и ее помертвевшую голову  окутало,
словно саван, могильное спокойствие.

Глава 9

   Со всех сторон света стекались в Иерусалим толпы народа,  шли  не  только
постоянные обитатели Палестины, но и рассеянные по далеким странам  и  морям
верные из Александрии, Финикии, Идумеи, из  греческих  колоний,  из  столицы
мира - Рима. На всех дорогах была давка и суета, воздух был полон золотистой
пыли.
   Временами создавалась настоящая запруда из людей и животных и много  было
людских криков, призывов, мычания скота, ржания  лошадей,  блеяния  овец,  а
посреди этой  суетливой  толпы  невозмутимо  шагали  целые  вереницы  важных
спокойных верблюдов, караваны купцов, желающих выгодно продать свои товары в
святом городе. Уже задолго до Иерусалима начинались ряды столиков - лавчонки
мелких торговцев, охрипшими голосами  расхваливавших  товары  свои.  Местами
были выстроены целые деревянные  палатки  странствующих  фокусников,  шутов,
торговцев   амулетами,   таинственные   шатры   шарлатанов    -    восточных
чернокнижников и гадателей.  В  этой  серой  толпе,  преимущественно  шедшей
пешком, обращали на себя внимание  пышные  свиты  разбогатевших  на  чужбине
иудеев в роскошных плащах, с шелковыми  шнурами  для  завязывания  покрывала
вокруг головы. Одни из них ехали на кротких мулах, окруженные рабами, других
несли на носилках. Нередко встречались фарисеи, особыми обетами  утруждавшие
себя во время  пути.  Так,  например,  кривоногий  Никирит  нарочно  волочил
ногами, спотыкаясь о каждый  придорожный  камень,  Медукия  шел  значительно
перегнувшись  вперед,  Шикми  -  изогнув  дугой  спину,  а  так   называемый
"Фарисей", с окровавленным челом,  -  для  того,  чтобы  избежать  соблазна,
двигался вперед с закрытыми глазами, благодаря чему при  столкновении  часто
падал, разбиваясь до крови.
   Иисус и ученики шли быстро и слились с толпой лишь после Иерихона  в  том
месте, где уже виднелись гигантские  башни  Иерусалима,  построенные  Иродом
Великим. Апостолы любовались башнями, рисовавшимися на фоне неба, а  Иуда  с
наслаждением  смотрел  на  толпу;  особенной  радостью  наполнял   его   вид
многочисленных отрядов рослых галилейских пастухов, вооруженных  пращами,  с
запасами камней в мешках. Некоторые из них, одетые в кожу  или  бараний  мех
волосами наружу, с обнаженными до колен крепкими икрами, голыми мускулистыми
руками, с толстыми посохами, производили очень дикое  впечатление.  Но  зато
все они были ревностными сторонниками Иисуса.
   Увидав учителя, они  все  стали  уступать  ему  дорогу,  приветствуя  его
восторженными кликами,  называя  его  Сыном  Божиим,  Спасителем,  Пророком.
Каждый раз, когда приветствия эти были особенно многочисленными и  громкими,
Иуда весь вспыхивал гордым радостным румянцем, радовались и  апостолы.  Один
только Иисус не радовался общей радостью. Он, правда, ласково улыбался им  в
ответ, но в этой улыбке видна была печаль, и часто, словно  желая  избегнуть
радостных знаков внимания, он сворачивал на  полевые  тропинки,  а  по  мере
приближения к Иерусалиму стал все чаще  и  чаще  напоминать  о  неизбежности
жертвы, предвещать муки, кровь и смерть.
   Серьезнее всего он говорил об этом со старым Петром,  а  тот  с  тревогой
поверял свои сомнения самому дельному, по его мнению, из апостолов  -  Иуде.
Но Иуда успокаивал его и радовался  в  душе,  полагая,  что  Иисус  решился,
наконец, на борьбу, на пролитие крови и притом в самый удобный момент, когда
склонная ко всякому возбуждению экзальтированная толпа и в  особенности  его
жаркие сторонники  переполняли  город.  Он  еще  более  утвердился  в  своих
предположениях,  когда  подметил   предусмотрительность   Иисуса,   который,
по-видимому, думая обмануть бдительность священников, не вошел  в  Иерусалим
через главные  ворота,  а  обошел  город  и  направился  в  Вифанию,  словно
намереваясь напасть на врага сверху, с горы, захватив его врасплох.
   Мария, желая приготовиться к приему Иисуса, убежала вперед.
   Она весело прибежала в усадьбу и замерла от ужаса. На завалинке сидела на
корточках, в растерзанном платье и с распущенными волосами,  посыпав  пеплом
голову, с распухшими от слез глазами - Марфа. Ее окружали рабы,  причитавшие
на разные лады.
   При виде сестры Марфа с криком бросилась к ней.
   - Мария, Лазарь, брат наш, умер вчера! О, почему  вы  не  пришли  раньше!
Если бы учитель был здесь, не умер бы брат наш.
   - Что ты говоришь?! - отступила назад пораженная  Мария,  прислонилась  к
стене и стала тихонько плакать.
   - Где вы его положили?
   - На холме, под платанами...
   Мария,  согласно  обычаю,  отправилась  на  могилу  -  обширную   пещеру,
заваленную большим камнем. Там она распустила волосы,  распорола  платье  на
груди, села на камень и стала горько оплакивать брата.
   Между тем пришел Иисус и ученики. Весть о смерти Лазаря произвела на всех
угнетающее впечатление.
   - Мария знает? - после некоторого молчания спросил Иисус.
   - Знает и пошла к пещере оплакать его, -  ответила  Марфа  и,  охваченная
новым взрывом горя, стала рвать на себе волосы и одежду.
   - Пойдем и мы, - сказал Иисус, и все направились к пещере.
   При виде учителя Мария вскочила с места и вся в  слезах,  с  распущенными
волосами бросилась к его ногам, говоря:
   - Иисус, я знаю, что если ты пожелаешь, то  поднимешь  из  мертвых  брата
моего. Разбуди его! - рыдала она.
   Иисус любил Лазаря, но еще более глубоко любил он Марию; горе  ее  больно
ударило его по сердцу, он закрыл лицо руками и заплакал сам.
   Когда он опустил руки, то  его  влажные  еще  от  слез  глаза  заблистали
каким-то дивным огнем.
   - Отвалите камень, - проговорил он пониженным, но удивительно глубоким  и
звучным голосом.
   И пока рабы отодвигали камень, взволнованные апостолы не сводили  глаз  с
лица Иисуса, бледного, как  мел.  Глаза  учителя  пылали  огнем,  на  висках
выступила синяя сеть налившихся жил.
   Иисус пристально смотрел в глубь пещеры, и внезапно словно вихрь  безумия
поднял дыбом над лбом его рыжеватые волосы; он воздел вверх руки, казавшиеся
крыльями благодаря белым широким рукавам, и воскликнул потрясающим  голосом,
ударившим по напряженным нервам присутствующих;
   - Лазарь, тебе говорю, - встань!
   Наступило такое глубокое молчание, что слышен был шелест  каждого  листка
платана, и в этой полной ужаса и страха тишине из глубины пещеры  послышался
не то вздох, не то глухой стон и хруст словно расправляемых костей.
   Никто не смел тронуться с места и только, когда Мария бросилась в  пещеру
с пронзительным криком: "Жив!", - все бросились за ней.
   Стали развертывать пелены, окутавшие руки,  ноги  и  лицо,  а  когда  его
раскутали, то он выглядел страшно. Бледный,  почти  зеленый,  иссохший,  как
труп, и лишь легкое движение век и едва слышный шепот: "Иисусе" - говорили о
том, что он живет.
   Его взяли на руки и понесли домой. Около пещеры остались  только  Иуда  и
Иисус, бессильно опершийся о дерево. Крупные капли пота выступили у него  на
лбу, черты лица выражали крайнюю усталость. Иуда смотрел на учителя горящими
глазами. Он не был уверен, действительно ли равви воскресил Лазаря  или  это
был всего лишь один из частых обмороков больного, только  более  глубокий  и
продолжительный. Но Иуда прекрасно понимал и ценил нечеловеческую смелость и
размах самой мысли о  воскресении,  восхищался  высотой  и  мощью  духовного
напряжения самого учителя, так часто казавшегося ему слабым  и  колеблющимся
человеком.
   Он склонился к ногам Иисуса и смиренно с глубоким и  искренним  волнением
проговорил:
   - Учитель! Я верю, что  ты,  воскресающий  мертвых,  сумеешь  побороть  и
живых, повергнешь их к стопам своим и победишь.
   Весть о воскресении из мертвых, чудо, уже с давних пор не  свершаемое  ни
одним пророком, жившее только в легендах о грозном Илии и об  одаренном  его
плащом Елисее, взволновало народ до глубины души.
   На другой день, когда Иисус отправился в Иерусалим,  то  около  ворот,  у
подножия горы Елеонской, в  деревушке  Вифании,  где  собрались  галилейские
пастухи, его встретили восторженными кликами.
   Мало того, они понесли его на руках, потом посадили на украшенную  ковром
ослицу и так торжественно вошли вместе с ним  в  Иерусалим,  -  Осанна  Сыну
Давида! Благословен Иисус из Назарета, грядущий во имя Господне!  -  кричали
они, размахивая пальмовыми ветвями и устилая путь его своими плащами.
   - Слава Мессии! Слава Христу! Спасителю! Да здравствует царь израильский!
- крикнул чей-то голос.
   - Да здравствует царь! - ведя ослицу под  уздцы,  кричал  Иуда.  -  Царь!
Царь!
   - Царь! - крик, подхваченный многочисленной толпой, понесся по городу.
   А Иисус в своей белой одежде, казалось, плыл  по  воздуху,  его  лучистые
глаза сияли мягким светом, но лицо имело сосредоточенное,  серьезное,  тихое
выражение.
   Когда шествие подошло к ступеням храма, он сошел с ослицы и  поднялся  по
лестнице. Гром восторженных кликов помчался за ним вслед.
   - Вели им замолчать, вели им замолчать! - бросились к нему  взволнованные
священники.
   - Если они умолкнут, то камни возопиют, - ответил спокойно Иисус.
   - Камни, да, камни, - дерзко подтвердил Иуда. - Идемте. Эй! - и вся толпа
ввалилась вслед за ним.
   Иуда был уверен, что наступил момент именно самой рьяной атаки, но Иисус,
войдя в храм, сложил руки, поднял глаза вверх и стал усердно молиться.
   При виде этого шум  утих,  наступила  внезапная  тишина,  и  толпа  стала
постепенно рассеиваться. Когда же Иисус уже  возвращался  из  храма,  то  из
толпы от времени до времени, правда, неслись в честь его  возгласы,  но  уже
более слабые, а в тех кварталах города, которые были  заполнены  пришельцами
из дальних стран и чужеземцами, где он был никому не известен, ему пришлось,
как и всем другим, уступать дорогу богатым и знатным, переносить  толчки,  и
лишь с большим трудом добрался он до  Кедронской  долины,  до  Гефсиманского
сада, куда вскоре пришли и ученики, растерявшиеся в тесноте и давке.
   - Учитель, народ превознес тебя сегодня, - весело говорил Петр.
   - Да, - глухо ответил Иисус. - Но знайте, - говорил он, думая о смерти на
кресте, - что я буду вскоре вознесен высоко  над  землей  и  только  этим  я
привлеку всех к себе.
   Ученики тревожно посмотрели друг на друга, а Иисус неожиданно спросил:
   - Вы все здесь?
   - Иуды не хватает, - ответил Матфей.
   - Жаль, потому что я хотел всем сказать, что наступает час и настал  уже,
что рассеетесь вы каждый в свою сторону и меня  оставите  одного,  но  я  не
один, потому что Отец мой со мной. Доселе я говорил вам притчами, но  теперь
уже буду говорить вам прямо. Я исшел от Отца и пришел в мир и опять  оставлю
мир и иду к Отцу. Я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что  делает
господин его. Но я назвал вас друзьями,  потому  что  сказал  вам  все,  что
слышал от Отца моего. Не вы меня избрали, но я избрал вас  и  поставил  вас,
чтобы вы шли и приносили  плод  и  чтобы  плод  ваш  пребывал  вечно...  Сие
заповедую вам, да  любите  друг  друга,  как  я  любил  вас.  Если  мир  вас
возненавидит, если придется вам терпеть от сильных мира сего, если вас будут
отдавать в руки грешников, клеветать на вас и гонять вас из города в  город,
то знайте, что меня мир ненавидит раньше вас, и вспоминайте о моих  муках  и
страдании, Он остановился и добавил уже более спокойным тоном:
   - Нам нужно поискать себе дом для вечера,  чтобы  мы  смогли  спокойно  и
вместе вкусить ягненка пасхального.
   Иисус взглянул на небо, уже засиявшее звездами, и сказал;
   - Идемте в Вифанию.
   В глубоком молчании,  но  встревоженные  и  полные  печали,  шли  за  ним
ученики.  На  вершине  горы  Елеонской  Иисус  остановился  и  взглянул   на
расстилавшийся у ног его город.
   Была уже поздняя ночь, а город горел  огнями,  зажженными  внутри  домов,
множеством фонарей и  факелов  на  улицах,  вереницей  костров,  разведенных
вокруг  стен.  Со  всех  сторон  доносилось  даже  сюда,   словно   глубокий
подавленный стон, торжественное хоральное пение  старинных  гимнов  Израиля.
Сияли мрамором огромные балки, роскошные дворцы, а над всем высились  белые,
как снег, колоннады и лестницы роскошного храма и сияла,  словно  золотистое
видение, его великолепная крыша.
   - О, Иерусалим, - проговорил  дрожащим,  полным  муки  голосом  Иисус,  -
Иерусалим, избивающий  пророков  и  камнями  побивающий  посланных  к  тебе!
Скол