е искреннее страстное чувство, которое  некогда
охватило его на берегу  Геннисаретского  озера,  подавило  и  заглушило  все
остальные мысли и стремления. Агитация в пользу учителя и  все  связанные  с
этим планы и намерения - все было забыто.  В  сердце  Иуды,  горевшем  огнем
желания, в душе, терзаемой сомнениями, то полной надежд на  ласковый  прием,
то охватываемой отчаянием и уверенностью, что его оттолкнут с презрением,  в
хаосе безумных противоречивых мыслей, в расстроенных нервах,  на  запекшихся
губах, заслоняя собой все остальное, жил очаровательный  образ,  заклятый  в
одном только слове; Мария.
   Неоднократно уже направлялся  Иуда  на  гору  Елеонскую,  но  всякий  раз
возвращался назад. Он прекрасно понимал, что в Вифании он  встретит  уже  не
смиренную, покорную ему девушку, но гордую, окруженную роскошью,  надменную,
избалованную и разборчивую гетеру, которая легко может посмеяться  над  ним,
может прогнать его, как собаку, или милосердно пошлет  ему  через  ничтожную
рабыню, словно нищему, миску пищи и несколько оболов.
   - С чем я приду? Что я скажу? - думал он и вдруг  вспомнил  об  Иисусе  и
решил пойти к Лазарю во имя его и с вестию о нем...
   В  таком  настроении  он  прибыл  в  Вифанию   и   был   ласково   принят
богобоязненной семьей.
   Со  свойственной  ему  впечатлительностью  он  настолько  увлекся  своими
собственными рассказами, что даже появление Марии  взволновало  его  гораздо
меньше, чем он сам ожидал. Иуда, к удивлению  своему,  не  утратил  ни  нити
рассказа, ни власти над  собой,  вот  это-то  сознание  собственной  силы  и
придало ему смелость оказать дерзкое сопротивление по отношению к уважаемому
и почитаемому всеми Симону.
   Но зато по волнению и восторженному состоянию Марии он понял, что еще  не
все потеряно, что Мария относится к  нему  далеко  не  безразлично.  Жгучими
взглядами впивался Иуда в нее, стараясь проникнуть  в  ее  мысли,  но  видел
только роскошные, почти красные на солнце волосы, бело-розовое лицо,  полное
ленивого спокойствия, длинные опущенные  ресницы  и  великолепные,  цветущие
формы тела, едва заметно  обрисовывающиеся  под  легким  платьем.  Несколько
выдвинутая вперед маленькая ножка, белевшая на траве, словно  горсть  снега,
поглотила на время все его внимание.
   Нервная дрожь пробежала по его лицу, он закрыл глаза и вздрогнул,  словно
от холода.
   Все приняли такое состояние Иуды за проявление мистического  экстаза,  не
поверила одна только Мария. Она быстро встала и, напевая какую-то фривольную
греческую песенку, совершенно противоречившую общему настроению, не  замечая
удивленных взглядов семьи,  легким  эластичным  шагом  прошла  через  сад  и
скрылась в сенях.
   Настроение было нарушено.
   Марфу поведение сестры совсем расстроило, она  поспешила  похлопотать  об
ужине. Но ни белый хлеб, ни мед, ни кувшин  с  вином  не  в  состоянии  были
разогнать воцарившееся после ухода Марии молчание.
   Суровая  сосредоточенность  Симона  и  мечтательная  задумчивость  Лазаря
повлияли на Марфу. Иуда ел рассеянно, всматриваясь то в прозрачную даль,  то
в  колеблющиеся  на  песчаной  дорожке  солнечные  пятна  и  дрожащие   тени
листьев...
   Он раздумывал, как ему понять поведение Марии. Она, правда, ушла, но  без
гнева, напротив, словно заманивая его веселой песенкой. Кому  же  она  пела,
как не ему? Ведь не добродетели Марфы она пела, не  убожеству  Лазаря  и  не
седой старости Симона?..
   Сердце Иуды сильно билось,  грудь  вздымалась,  и,  пристально  глядя  на
плоскую крышу дома, в ту сторону, где находились комнаты Марии,  он  говорил
себе:
   - Должен.., и войду туда ночью!..

Глава 2

   Придя к себе, Мария велела Деборе убрать комнату, как можно  роскошнее  и
красивее, покрыть  шкурами  и  коврами  весь  пол,  достать  из  сундуков  и
развешать  по  стенам  яркие  занавеси,  расставить  на  столах   статуэтки,
подсвечники  и  различные  безделушки  из  бронзы,  мрамора  и   перламутра,
приготовить ароматную купель и повязки для волос.
   Дебора торопливо суетилась по  комнате,  а  Мария,  проводя  пальцами  по
струнам псалтири, шаловливо усмехалась своим собственным мыслям.
   Мария знала уже теперь наверное, что Иуда приходил к ним главным  образом
ради нее. Она заметила, какое впечатление произвела на него, и знала, что он
придет ночью.
   Она решила сначала ослепить его роскошью, поиграть с ним, дать надежду, а
потом оттолкнуть. Так она отомстит  ему,  не  за  то,  что  произошло  в  ту
памятную безумную ночь на лугу, заросшем  цветами,  травами  и  лещиной,  на
берегу, под лазурный шепот озера. Это должно было случиться не с тем, так  с
другим из ее поклонников. Иуда оказался только более смелым и дерзким, как и
пристало мужу.
   Мощны и жгучи были его объятья, словно обручи  раскаленного  железа;  как
пылающие клейма горели его порывистые поцелуи на ее груди, губах,  бедрах  и
плечах. Ошеломляющими казались дикие взрывы его  хищной  страсти  и  глухое,
непонятное, таинственное, словно  первобытная  речь,  бормотанье  бессвязных
слов, смесь ласки, сладострастья  и  бесстыдства.  Он  осилил  ее,  как  лев
ягненка.
   Те памятные, звездные ночи, холодные до неистовой дрожи, а в то же  время
парные и душные, она проводила вместе с ним на ароматных травах, превращаясь
из гибкой девушки в розовую, изнеженную и страстную женщину.
   При  этом  воспоминании  закипела  кровь  Марии,  и  легкое   чувственное
возбуждение, словно прикосновение крыльев мотылька, пробежало вдоль спины.
   Он имел все: ее первый крик, стон, стыд - и ушел от нее, оставил, покинул
ее.
   Мария дернула струны, положила инструмент  на  колени  и  загляделась  на
подаренную  ей  одной  финикиянкой  небольшую  статуэтку  богини  Астарты  с
продолговатыми  глазами  и  маленьким  ртом,  что  должно  было   изображать
наивысшую степень красоты. Правой рукой богиня указывала на свое  лоно,  что
должно было означать безграничность любовных утех, а левой на полные  груди,
вместе с широкими бедрами и вздутым животом говорившие  о  том,  что  она  -
извечная плодородная матерь всего сущего.
   Мария знала, что это та таинственная богиня, которая возбуждает желания и
любовь всех живых творений. Это она соединяет птиц  в  гнездах,  животных  в
лесах. Это она - всемогущая  госпожа  всех  таинств  тела,  прославляемая  в
недоступных святынях бесчисленными жрицами.
   Она слышала рассказы об устраиваемых в честь  этой  богини  таинствах,  в
которых принимают участие сотни танцующих девушек;  одни  одетые  по-мужски,
опоясанные фаллосами, другие в разрезных  платьях,  открывающих  при  каждом
движении обнаженное тело.
   Эти посвященные богине девушки приносят ей в  жертву  свое  девичество  и
навсегда остаются в храме на службе Астарте. Знаком их  посвящения  является
божественный  треугольник,  украшение,   завивание   и   умащение   которого
составляет предмет их постоянных стараний и забот. Они совершают омовение  в
покрытых золотыми плитами  бассейнах,  в  окрашенной  пурпуром  воде,  потом
ополаскивают дочиста свое тело, кроме  волос,  которые  с  течением  времени
принимают окраску застывшей крови. На закате солнца, принося себя  в  жертву
богине, они отдаются прохожим, Потом они  зажигают  лампы  в  большой  зале,
устланной вышитым звездами ковром, ложатся рядами и грезят среди звезд.
   Когда пробуждается заря, они встают, поднимают  кверху  розовые  ото  сна
лица,   красные   головы,   гибкие   руки   и   поют   гимн,   прославляющий
странно-противоречивые свойства богини:  извечную  плодовитость  и  извечное
девичество, чистейшую непорочность и сладострастье без границ.
   Она знала, как боготворят эту богиню  женщины  Востока  и  какие  моления
возносят они ей.
   Потом Мария вспомнила угрюмую и страшную  богиню  Гекату,  дочь  Титанов,
блуждающую  во  мраке,  бодрствующую  над  криками  родильницы  и   радостно
внимающую ужасному вою собак, избиваемых на ее алтарях.
   Она вздрогнула и с наслаждением перевела взгляд на алебастровую статуэтку
богини Афродиты, которой приносят в жертву  благоуханные  розы  и  воркующих
белоснежных  голубей,  посвящают  цветущие  зеленые  рощи,  полные   веселых
обнаженных девушек.
   "Но над всеми и всем царит Предвечный", - пронеслось тревожное сомнение в
ее душе.
   Он невысказанный, неизвестный, страшный, мстительный и суровый. Насколько
нежнее его Афродита, милостивее Астарта,  прекраснее  солнцекудрый  Аполлон.
Как прекрасны эти боги, ищущие красивейших женщин! Эти  веселые  чужие  боги
заполняют воды,  луга  и  рощи  златокудрыми  нимфами,  хороводами  пирующих
вакханок, а себя украшают венками из роз и виноградных  листьев,  увлекаются
мелодичной песней и неуклюжими играми сатиров.
   Магдалина вздохнула и подумала:  чего  наш  народ  стыдится,  тем  другие
народы, как скульптурой, украшают колонны и  двери  храмов  и  домов,  а  на
страже лесов, широколиственных деревьев и уютной,  созданной  для  свиданий,
тенистой рощи ставят божества любви.
   "У нас все грешно,  все  непристойно,  -  думала  она,  -  все  запрещено
суровыми предписаниями жестокого закона! А там, на широком востоке и западе,
мир, ликующий радостью жизни, где любовь и восторги не считаются грехом,  но
даром богов, предметом искусства и религиозного обряда!  Тут  только  стонут
покаянные псалмы, а там на чудном  эллинском  языке  поют  свадебные  песни,
нежно звенят струны и уносятся девушки в легком танце".
   Мария подняла вверх руки, сладко потянулась и поймала в сложенные  ладони
проскользнувший в щель луч заходящего солнца.
   Инструмент соскользнул с колен и, падая, тихо зазвенел всеми струнами.
   Мария потянула воздух ноздрями и почувствовала одуряющий аромат  мирры  и
благовоний, несшихся от бассейна,  в  который  Дебора  погрузила  по  локоть
темные руки.
   Когда рабыня  распустила  в  воде  благовония,  Мария  быстрым  движением
сбросила платье и сандалии, погрузилась в бассейн, потом раскачалась слегка,
любуясь взволновавшейся водой, описывавшей  вокруг  нее  широкие  круги,  и,
разыгравшись, как сирена, стала брызгать на Дебору водой; окунулась на  миг,
вынырнула и ловко, словно пантера, выскочила на циновку. По ее покрасневшему
телу пробежала мимолетная дрожь озноба.
   Она схватила край покрывала и окуталась  белоснежной  тканью,  облепившей
ее,  словно  золотистая  оболочка.  Дебора  между  тем  просушивала  волосы,
разделяла их на пряди, продушивала благовониями,  заплетала  в  бесчисленные
косы, локоны, кудри и художественно укладывала на голове.
   Мария  вытиралась,  медленно  развертываясь  из  своей  оболочки,  словно
постепенно возникающая перед зрителем статуя, говоря:
   - Приготовь желтый, шитый серебром пеплум и не забудь налить оливы во все
лампы, чтобы хватило до самого рассвета. Галилеянин придет сюда.
   Дебора удивленно посмотрела на свою госпожу.
   - Как?! Этот, в латаном плаще? - изумленно спросила она, тем  более,  что
Магдалина, ради родных, никогда не принимала здесь мужчин.
   - Что ты понимаешь, - смеялась Магдалина, - он  гораздо  интереснее,  чем
любой красавец, Сильный, как центавр, грудь как у гладиатора. Правда, ноги и
руки у него жилистые и волосатые, и  он  нескладный  и  тяжелый,  но  с  ним
порядком измучишься, пока он устанет. Я знаю его, он наверно  придет,  но  я
отправлю его ни  с  чем,  можешь  воспользоваться  им,  если  хочешь,  -  не
пожалеешь!
   "Отправлю ни с чем", - повторила она про себя и вспыхнула от раздражения,
смешанного с гневом, вспомнив, что он осмелился покинуть ее, отдавшуюся  ему
такой девственно-юной и чистой, осмелился расстаться с  той,  из-за  которой
безумствует столько людей, готовых растратить ради нее все состояние. Если б
она только пожелала, ей бы пригоршнями сыпали золото и драгоценности.  А  он
не истратил ни обола, получил все даром и оставил ее, как недопитый кубок.
   Мария отбросила прочь покрывало,  туго  стянула  поданную  ей  перевязку,
заколола ее снизу и села в кресло с высокими поручнями, Машинально  положила
она на пододвинутую скамеечку белые ноги, и пока Дебора  шлифовала  ногти  и
покрывала их краской, Мария  погрузилась  в  вечно  дорогие  воспоминания  о
стране детства, о холмах, лугах и озере Галилеи.  Она  почувствовала  аромат
родных лугов, полных иссопа, фиалок, мяты. Мелькнули перед  глазами  красные
одуряющие цветы олеандра. Зазвенели колокольчики возвращающихся домой  стад.
Вспомнились загорелые лица пастухов. Засинела в прозрачном воздухе  лазурная
гладь озера.
   Она увидела, словно в мираже, игры купающихся сверстниц, тот день,  когда
притаившиеся молодые рыбаки поймали ее и черноокую Сару в сети и  заласкали,
разнежили их до потери сознания, пока не прибежали старшие.
   Ей вспомнились леса, шаловливые игры и беготня взапуски.  Вспомнилась  та
удивительная слабость в ногах, когда ее догонял  стройный  Саул,  хватал  за
талию, подкидывал вверх и целовал в губы. Нервные, визгливые крики убегающих
подруг, а потом веселое, возбужденное возвращение в Магдалу, куда она бежала
иногда разгоревшаяся, оживленная, болтливая, а иногда медленно тащилась, как
бы опьяневшая, полная ленивой,  сладкой  истомы,  Окутали  ее  воспоминания,
нежные, как облако, как пух одуванчика, вспомнились первые девичьи  любовные
волнения, свидания с затуманившимися от стыда глазами,  объятья  украдкой  у
колодца,  возбуждающие,  полные  огня,  нечаянные  толчки  на  сенокосах  и,
наконец, Иуда, а потом -  якобы  случайные  встречи  с  другими,  когда  она
вопреки своим  твердым  решениям  отдавалась  вся,  под  влиянием  какого-то
неведомого безумия, неудержимых сил природы,  таинственных  влечений,  таких
чуждых и далеких от того  утонченного  разврата,  среди  которого  она  жила
теперь.
   Глубокий вздох вырвался из ее груди, губы задрожали от  горя  и  жалости,
туман застлал  глаза,  и  смиренным  движением,  словно  подчиняясь  чему-то
роковому, неизбежному, Мария склонила  голову,  чтобы  дать  Деборе  осыпать
волосы голубоватой пудрой, подрисовать кисточкой  изгиб  бровей  и  окрасить
пурпуром губы.
   Мария встала, чтобы надеть длинный, затканный серебром пеплум из  желтого
шелка  с  широкими  рукавами.  Легкая,  почти  прозрачная  материя   мягкими
складками окутала ее фигуру; спереди и сзади были глубокие вырезы. Платье  с
одного бока от талии донизу  было  не  зашито,  а  только  слегка  скреплено
крест-накрест  тройным  зеленым  шнурком,  позволяя  видеть,  словно  сквозь
решетку, стройную ногу.
   Посмотрев с гордостью и упоением  на  свое  отражение  в  зеркале,  Мария
велела подать шкатулку, и, после некоторого раздумья,  выбрала  ожерелье  из
бледных кораллов и подвесила к нему застежку в виде ящерицы, спустив  ее  на
грудь. Потом накинула на себя теплую хламиду и вышла на крышу.
   Шла четвертая стража. Быстро погасло жаркое солнце  и  надвигалась  ночь.
Отдаленный блеск солнца еще блуждал по скалам, но на  темно-синем  небе  уже
загорались толпы ярких звезд.
   В долинах густел мрак и постепенно воцарялась сонная тишина.
   Где-то вдали двигался огонек, должно быть, факела, мычал запоздавший бык,
и отвечал ему глухо и протяжно пастуший рог.
   Плиты крыши, накаленные солнцем, согревали ноги  Марии,  а  лицо  обвевал
бодрящий холодок, от которого ежились плечи.
   В усадьбе  еще  было  заметно  движение,  слышался  голос  Марфы,  что-то
раздраженно объяснявшей рабам, торопливые шаги, задвигание ворот,  запирание
калиток и тяжелый кашель Лазаря.
   Мария долго следила за золотистой узенькой стрелкой света на песке, вдруг
погасшей.
   Наступило  долгое  напряженное   молчание.   Марию   охватило   некоторое
беспокойство, она внимательно прислушивалась, но  улавливала  только  шум  в
ушах, биенье пульса в висках и тревожный шорох листьев.
   Ей стало необычайно холодно, скверно, одиноко  и  горько  на  душе,  губы
жалобно искривились, ей хотелось щипать кого-нибудь, кричать, топать  ногами
и плакать, как вдруг  тихонько  заскрипела  лестница  и  затрещали  половицы
галереи.
   Глаза Марии заблестели, она быстро  соскользнула  с  крыши  и  вбежала  в
комнату,  красную  от  света  лампочек,  прикрытых  стеклышками   окрашенной
пурпуром слюды.
   - Идет! -  шепнула  она,  задыхаясь,  Деборе,  упала  на  ложе,  покрытое
шкурами, высыпала на бронзовую тарелочку жемчуг и бисер и  дрожащими  руками
стала нанизывать его на шелковую нитку.
   Когда Дебора вернулась с сообщением, что Иуда  просит  позволения  войти,
Мария была уже  совершенно  спокойна,  и  шаловливая,  торжествующая  улыбка
играла на ее губах, - Скажи ему, что он может войти,  но  сама  останься  за
дверями и, если я закричу, то зови на помощь весь дом.
   Дебора вышла.
   Через минуту на пороге появился Иуда. При ярком свете ламп его серый плащ
заблестел, как чешуя, а рыжие всклокоченные  волосы  казались  пылающими.  В
красных отражениях света он производил впечатление демона, остановившегося у
врат рая. Иуда огляделся вокруг  и  прищурил  глаза,  ослепленный  светом  и
неожиданным роскошным убранством комнаты.
   - Взойди, гость, под смиренную крышу мою, омой  свои  усталые  ноги,  там
есть вода в бассейне и полотно, - заговорила Мария и,  не  вставая  с  ложа,
продолжала нанизывать жемчуг.
   Плечи Иуды повело нервной дрожью, он обратился  к  Марии  с  потускневшим
нахмуренным лицом и произнес глухим голосом:
   - Ты живешь, как царица!..
   - Ты говоришь сказки. Если ты хочешь знать, как я живу на самом деле,  то
спустись с горы, перейди Кедрон и поверни направо, а когда увидишь в стороне
белый домик с колоннами из мрамора, спроси про Мелитту Гречанку и сошлись на
меня, тогда тебя впустят в дом. Четыре рабыни покажут тебе  вещи,  достойные
того,  чтобы  ими  любоваться.  Ты  познакомишься  с  моим  мужем  и   моими
сокровищами.
   - Мужем! У тебя есть муж? Ни Марфа, ни Лазарь ничего не говорили о нем.
   - Да они и не знают.
   - Кто же он?
   - Я же сказала тебе уже. Мелитта Гречанка из Эфеса, красавица с курчавыми
волосами, голубоокая и гибкая, словно тростник.
   - Мелитта?
   - Да. Она так увлеклась мной, что мы,  по  обычаю  их  земли,  сочетались
браком. Приемной матерью была Коринна. Я ждала у нее в украшенном пальмовыми
листьями алькове, в белой вуали, напудренная золотой пудрой и  благоухающая.
За мной прибыла  Мелитта  в  мужской  тунике  и  увезла  меня  в  прекрасной
колеснице при звуках свадебных гимнов и музыке тимпанионов и  флейт  в  свой
украшенный розами дом.  Сюда  я  удаляюсь  только  тогда,  когда  устану  от
городского шума или затоскую о своих.  Чего  же  ты  стоишь,  словно  столб?
Садись на табуретку.
   Иуда тяжело сел и смотрел на Марию тупым взглядом.
   Мария  полулежала,  опершись  на  локоть,  залитая  красноватым   светом,
шаловливо улыбаясь, исподлобья, а в то же время кокетливо,  смотря  на  него
фиалковыми глазами. Она запускала руки в полную жемчуга чашку  и  нанизывала
его на нитку, совершенно поглощенная своей работой.
   - Да, Иуда, я пережила с ней более нежные и утонченные  ощущения,  нежели
грубые объятия мужчин. Своими длинными ресницами, словно поцелуями мотылька,
она дразнит меня. Трепещут ее груди на моей груди,  в  чаще  черных  кудрей,
словно месяц в ночной глубине, светится  ее  бледное  от  наслаждения  лицо,
дрожат розовые уста  на  моих  губах,  а  потом,  как  трудолюбивая  пчелка,
скользят по всему моему телу, не минуют ни одной  чаши  наслаждения,  каждую
заденут дрожащей лаской поцелуя. Как нежная мать, она согревает меня  теплом
своего тела и, как дитя, кормится у сосков моей груди. Она прекрасна, гибка,
шаловлива и весела. У нее черные  усики  на  верхней  губе,  полные  руки  и
стройные белые ноги. Можешь ее иметь, если ей понравишься - без  денег,  она
вовсе не корыстолюбива. Как ты думаешь, Иуда? - болтала Мария.
   - Странные вещи рассказываешь ты, - пробормотал Иуда, - Чем странные? Это
вам только кажется, олухи, что мы без вас жить  не  можем.  Сравни  пре