ьно завышена. Нет, она не воспитала Юльку избалованной капризой, - наоборот, наша дочь росла ребенком на редкость спокойным и очень, очень развитым. Но в один прекрасный момент мы стали замечать в ее поведении некоторые странности. Ее перестали, в общем-то, так и не начав, интересовать куклы, а во дворе она с удовольствием отнимала у сверстников их мальчишечьи игрушки. "Пацанка!" - метко и емко окрестили ее соседи. А кроме того, она начала молча протестовать против попыток заставить ее делать что-то, чего она делать не хотела, строя исподтишка заставлявшему изощренные пакости. Нас с Галиной это, слава Богу, не касалось, и наши распоряжения, даже самые непопулярные, она выполняла все и неукоснительно. Проблемы начались в детском саду, куда год назад мы ее отдали, и где Юлька сразу же начала изводила воспитательниц и нянечек, как могла.
     Не знаю, но мне кажется, что вся система дошкольного воспитания, корнями и восходящая к самым махровым советским временам, во главу угла ставит принцип коллективно-хороводного нивелирования детских личностей. Кто не хочет браться за руки, чтобы образовать круг, или дружно дрыхнуть после обеда, тот белая ворона, и подлежит заклевыванию. Юлька по-детски непосредственно и категорично не хотела выполнять дебильные команды садовских менторов. Воспитательницы, естественно, платили за непослушание строптивой пятилетней девчонке взаимностью, потихоньку ущемляя ее. И тогда в помещениях группы стали происходить всякие странности. Начали исчезать лампочки из светильников, у нянечек пропадали тряпки и раствор хлорной извести из ведер для мойки полов, но особенно страдали нелюбимые Юлькины куклы. Расследование быстро установило злоумышленника. Разумеется, это было Юлия Глебовна Неказуева. Маме Гале было поставлено на вид. Галина провела с дочерью строгий разговор, но все ее доводы и увещевания разбились вдребезги об одну единственную Юлькину фразу. "Мама, они же не любят меня!" - со слезами на глазах воскликнул ребенок. Проработку пришлось закончить. Правда, портить инвентарь, необходимый для воспитательных целей, Юлька после этого перестала, но выяснилось, что она просто перешла к более тонким методам подпольной борьбы с детсадовским тупизмом. На прошлой неделе утром группу не смогли открыть, потому, что замочная скважина оказалась намертво залеплена жвачкой. Кто это сделал, хотя дверь накануне закрывала уходившая, как положено, последней, воспиталка, я догадался сразу. В тот день - редкий случай - забирал ее я. Юлька была последней, потом, уже в машине, она под предлогом того, что "кажется, что-то забыла" минут десять копалась в вещах, а потом заявила, что "жутко хочет писать" и я отпустил ее сбегать в общий туалет. Тогда-то, ясный перец, она и совершила диверсию с дверным замком. Доказательств не было, но подозрения все равно пали на Юльку, тем более, что особо-то она и не отпиралась. Галине стало окончательно ясно, ч
то дочь не просто хулиганит и вредничает, она протестует и гнет линию к тому, чтобы мы просто оказались вынуждены забрать ее из ненавистного сада.
     И вот сейчас Галина мне поведала, что сегодня Юлька залепила все той же жвачкой все краны в своей группе, да так глубоко, что всем полдня пришлось ходить мыть в соседние туалеты. Короче говоря, воспитательный процесс был сорван аж в трех группах. Юлька честно и не без гордости призналась в содеянном. Пока Галина в абсолютно растрепанных чувствах ходила взад и вперед по кухне и рассказывала мне о последних дочкиных подвигах, я сидел и тихо умирал со смеху.
     - Как ты можешь! - вспылила наконец она. - Надо что-то делать!
     - Давай прекратим покупать ей жвачку, - с серьезным видом предложил я, вытирая выступившие слезы.
     На Галину страшно было смотреть. Казалось, что она сейчас взорвется от негодования, или как минимум расскажет все, что на самом деле обо мне думает. Ни одна из этих перспектив меня не прельщала. Я понял, что ерничать надо прекращать.
     - Ладно, извини, дорогая, - извиняющимся тоном начал я собственно обсуждение проблемы. - Так ты считаешь, что Юльку надо сто пудов переводить из этого сада?
     - Ну, конечно, - устало произнесла Галина, опускаясь на стул.
     Так бывало всегда. Стоило мне показать, что я принимаю точку зрения Галины, как весь ее наступательный пыл тихо выходил в свисток.
     - Ты уже решила, куда? - спросил я.
     - Да, открылся новый частный сад в двух шагах от моей школы, очень удобно. Маленькие группы, прекрасные воспитатели, психологи. Может быть, они разберутся с ее проблемами?
     Ее лицо выражало крайнюю озабоченность. Она, конечно, все уже решила.
     - Да нет у нее никаких проблем, - отмахнулся я. - Абсолютно нормальный ребенок. Но переводить Юльку из этого сада, я согласен, надо. Сколько? - задал ключевой вопрос я.
     - Триста, - с ужасом подняла на меня глаза Галина.
     - Круто! - крякнул я.
     "Засранец, на девку, да не на девку даже, а на черт знает кого, две сотни баксов за раз тебе ничего, а на родную кровиночку триста в месяц круто! Заработаешь!" - усовестил меня внутренний голос, и я сдался:
     - О'кей, я тоже считаю, что так будет лучше.
     Я сам себе нравился в этот момент. Глаза Галины светились счастьем. Единственная на самом деле интересовавшая ее тема была исчерпана, можно было отправляться спать. Я зевнул:
     - Что нужно было тетушке Эльмире? - спросил по пути в спальню я.
     - Как обычно, - пожала плечами Галина. - Можешь завтра сам позвонить ей и выяснить.
     Понятно, - тема моей единственной родной тетки Эльмиры ее, похоже, интересовала в этот момент чуть меньше, чем падение Тунгусского метеорита в начале прошлого столетия. Вполне можно было отправляться спать, но Галина все что-то сидела за столом, задумчиво подпирая подбородок рукой. Господи, какую еще сентенцию он готовится мне выдать? Но все, к счастью, оказалось вполне безобидно:
     - Кстати, Глебушка, а ты помнишь Люсю? - не снимая подбородка с руки, и поэтому как-то сквозь зубы спросила жена, задумчиво глядя куда-то мимо меня.
     Я уже было совсем расслабился, тем более, что обращалась ко мне "Глебушка" последние годы Галина крайне редко, и только в состоянии очень-очень глубокой благорасположенности ко мне, поэтому чуть было не пропустил скрытой в невинном вопросе каверзы. Я уже открыл было рот, чтобы ляпнуть: "Да, конечно", и только в последнюю микросекунду поймал эти слова за хвост. Дело в том, что с Люсей, лепшей Жанниной подругой, первая из нас двоих познакомилась вообще-то Галина. Случилось это лет шесть или семь назад на отдыхе в Кении. Мы с Жанниным муженьком Романом тогда работали вместе, дела шли, денег было валом, и мы, как-то сговорившись, отправили наших скучающих и канючащих от безделья жен отдыхать в экзотическую африканскую страну. Там они и познакомились с Люсей Зайцевой, которая поехала в дорогущую поездку за счет своей туристической фирмы, раскручивавшей тогда это направление отдыха. Ну, познакомились и познакомились, только Галина сразу почему-то невзлюбила Люсю, а вот с Жанной та сразу сошлась накоротке. Настолько, что на следующий год Люся и Жанна поехали отдыхать туда же вместе. Галина была тогда уже вовсю беременна Юлькой, и ни о каких югах для нее и речи быть не могло, но все равно она смертельно обиделась на Жанну за то, что, мол, она даже не позвонила предложить, как в прошлом году, отдохнуть вместе. А ведь, между прочим, Кению тогда для них с Жанной "нарыла" именно Галина, она же настояла, чтобы ехать именно туда, а не в какую-нибудь Турцию. В общем, с тех пор между Галиной и Жанной пробежала черная кошка в лице Люси, которую моя благоверная с той поры вообще возненавидела. Применительно же к теперешнему моему с женой разговору все это имело то отношение, что формально я с Люсей Зайцевой никогда в жизни не встречался. А поскольку за последний год с небольшим на самом деле я общался с ней сто-пятьсот раз, сопоставить все это в моем расслабленном состоянии за короткое время, отведенное для ответа на вопрос даже в такой вялой по темпу беседе, мне было достаточно непросто.
     - Как-к-кую Люсю Зайцеву? - все-таки удалось в результате, деланно заикаясь, выкрутиться мне.
     - Ну ту, Кенийскую, - раздражаясь моей несообразительности, недовольно ответила Галина.
     - Плохо, говорят, когда не знаешь, да еще и подзабудешь, - назидательно проговорил я, глядя на жену ясным взором. - Я никогда не видел твоей Люси Зайцевой.
     - Она такая же моя, как и твоя, - отрезала Галина. - Во-первых, откуда мне знать, что ты не встречался с нею, когда носился, как с писаной торбой, со своей Жанной по делам ее муженька, а, во-вторых, даже если ты ее никогда не встречал, это не мешает тебе помнить о ее существовании, верно? Я ведь именно так спросила? Не надо разговаривать со мной, как с дурой!
     Ого! Комнатная комфортная температура резко поднялась до точки кипения. Я счел за благо спустить пар, пока не рвануло:
     - Ну конечно, Галь, в этом смысле помню, - прекратил ехидничать я, тем более, что результат был достигнут - в компрометирующих контактах с Люсей Зайцевой ни уличен, ни даже заподозрен я явно не был. - Так что с ней?
     - Я уже не помню! - соглашаясь на примирение, смешно вскинула брови Галина, и мы рассмеялись. - Да, так вот. Я сегодня встретила Люсю в метро, вернее, увидела ее издалека. Слушай, она так похудела!
     - М-да? - промычал, обозначая интерес к этой вечной Галининой заморочке с похуданием, я. На самом деле я соображал, с какой тележкой Люся могла рассекать сегодня по метро, и что делала в метро моя жена Галина, которая в любую точку, находящуюся внутри круга ее жизнедеятельности, ездила на автобусе, так как подземку не переносила напрочь, страдая легкой формой клаустрофобии. Наконец до меня дошло, что речь шла о супермаркете Метро, который недавно открылся на Ярославке у Северянинского моста. Ну да, от нас - относительно недалеко, но что там было делать Люсе? Она же живет где-то напротив Павелецкого, как-то раз уже давно мы с Жанной ее туда подвозили. Ну да, старый, наполовину отселенный дом-колодец в глубине Татарских переулков. Или нет? А, там живет, или, вернее, жила ее мать - разбитая параличом старуха, недавно, вроде, умершая. Правильно, Люся живет на Проспекте Мира рядом с Алексеевской. В самом начале, когда я еще не снял для встреч с Жанной квартиру на Коломенской, мы ведь даже были с нею там, то есть, не просто были, а резвились вовсю, просто я не знал, что это Люсина квартира, а сказала мне об этом Жанна много позже, когда самой Люсе понадобилась для аналогичных целей наша съемная хата, и Жанна просила у меня для подруги ключи от нее. Или это все-таки не ее квартира? Год прошел, я уж и не помню. Да какая разница! Интересна мне эта Люся? Меня Жанна с ней одно время достала, а теперь еще и жена родная!
     Тем временем Галина откуда-то извлекла альбом с фотографиями и принялась яростно его листать.
     - Вот, посмотри, какая она была! - победоносно воскликнула Галина, тыча мне в нос пыльный альбом.
     Я посмотрел. На снимке Галина, Жанна и Люся сидели за столом, закутанные в белые махровые полотенца, видимо, после сауны, так как такие же белые полотенечные тюрбаны были накручены на их головы, а перед каждой стояло по открытой бутылке Хейнекена. Подружки, блин! Да, на самом деле - семь лет назад Люся была не просто упитанной, а просто толстенной бамбарой-чуфарой с помидорными щеками и двумя подбородками, гораздо обширнее тоже не самой худой в то время сидящей рядом с ней Галины.
     - Как раз в тот день после бани мы взвешивались, - продолжила жена. - Я тогда весила семьдесят пять, Жанка - пятьдесят семь, а Люся - восемьдесят восемь!
     - Ну и что? - разыграл равнодушие я, на самом деле поражаясь тому, что Жанна за последние семь лет не поправилась ни на грамм. Не то, что Галина, которая могла фанатично сидеть месяц на какой-нибудь новомодной диете, изнемогая от голода, а потом, сбросив килограмм пять, за неделю наесть все обратно.
     - Может, спать, дорогая? - предложил я, и Галина кивнула, со вздохом захлопывая альбом.
     Мы улеглись в постель и уже как-то привычно повернулись друг к другу спиной.
     - Спокойной ночи, милая, - попрощался с женой я.
     - Завтра на дачу? - спросила меня в ответ милая.
     - Угу, - утвердительно промычал я, проваливаясь в объятия Морфея.
     Пожелала ли мне Галина спокойной ночи, я уже не услышал.

Глава 4. Тетка Эльмира.

Суббота, утро

     Как ни рано обычно в день отъезда на любимую дачу встает и начинает хлопотливо собираться Галина, но тетка Эльмира позвонила еще раньше. Еще не было восьми, как сонную тишину субботнего утра разорвало телефонное блеяние. "Черт, надо было выключить проклятого на ночь", - подумал я, в сомнамбулическом состоянии подплетаясь к телефону и снимая трубку.
     - Глеб, мальчик, это я, - услышал я бодрое контральто любимой тетушки. - Как хорошо, что ты еще дома.
     Тетка явно заблуждалась в отношении моего рабочего графика, очевидно, полагая, что я работаю, как пахарь в поле, с петухов и до упора. Я не стал ее разубеждать.
     - Да, тетя Эля, - протирая глаза, поприветствовал я ее в отместку за прерванный сон, - тетка терпеть не могла, когда ее имя сокращали.
     - Какие у тебя сегодня планы, нам с тобой в три часа нужно быть на Димитрова, и не называй меня тетей Элей - совершенно слитно и с безаппеляционностью школьного учителя, разговаривающего с неразумными учениками, заявила тетушка.
     В этой фразе - вся она.
     - Здравствуй, тетя Эльмира, - поправился я. - Вообще-то сегодня суббота, выходной, мы уезжаем на дачу. А какие коврижки раздают сегодня в три на Якиманке, что там надо быть?
     - Вы что с Галиной, не общаетесь? - продолжила тетушка. - Я вчера битый час растолковывала ей, что завтра, то есть уже сегодня, ровно в пятнадцать часов нам надо быть на Димитрова (тетка упорно не хотела употреблять новых, в смысле старых названий московских улиц), где находится юридическая фирма, занимающаяся нашими делами, я тебе сто раз говорила об этом, мальчик мой.
     Я вспомнил. Да, юридическая фирма. Но что делать там в субботу, оставалось неясным. Все уважающие себя юридические фирмы по субботам отдыхают. Но Галина-то хороша! Получалось, что тетка четко ей объяснила, что мне надо сегодня где-то быть, а хитрюга Галина выманила у меня обещание ехать сегодня на дачу. Черт, баба есть баба!
     - Теть Эльмир, а тебе не странно, что в субботу, - начал было пытаться развести тетку я.
     - Ничего странного, просто по счастливому стечению обстоятельств в Москве находится представитель швейцарской адвокатской конторы, которая занимается нашим наследством, и он сам настоял на встрече сегодня, потому, что завтра он улетает.
     - Постой, что за "наше наследство", - недоуменно спросил я, одновременно навострив как-то уши.
     - Я тебе не говорила? - изумилась тетка, но тут же меня простила: - Ну ладно. Если все так, как я планирую, то ты являешься наследником крупного состояния из Америки.
     - Прости, насколько крупного? - съязвил я.
     - Несколько мильёнов, - совершенно спокойно ответила тетушка.
     Тут совершенно необходимо буквально сказать буквально пару слов о моей тетке Эльмире, хотя, несомненно, ее фигура заслуживает куда более подробного описания, чем возможно сделать на страницах этой книги. Возможно даже, что кто-нибудь когда-нибудь вообще напишет про нее отдельную книгу, потому что Эльмира Всеволодовна Чайковская, в девичестве Неказуева, старшая сестра моего покойного бати, царствие ему небесное, безусловно, личность в высшей степени неординарная, а жизнь прожила, мягко сказать, небезынтересную. В 47-м, когда забрали ее отца, моего деда Всеволода Владимировича, она, тогда пятнадцатилетняя девчонка, осталась одна с семилетним братом на руках. Правда, нашлась очень дальняя родня матери, приютили, но и только. Люди рисковали уже тем, что взяли детей репрессированного к себе, а не отдали в детдом, как предлагали представители компетентных во всех вопросах органов. Так что, как говорится, и на том спасибо. Жили родственники тесно и бедно. Вопрос, как прокормить и во что одеть себя и брата, Эльмира была вынуждена решать сама. Маленький Аркаша как раз пошел в первый класс, а она закончила восьмилетку. Эльмира мечтала учиться дальше, и через два года поступать в МГУ на инъяз, потому, что с самого детства мечтала в оригинале прочитать своего любимого Дон Кихота. Но она оставила школу, пошла работать и только в двадцать лет поступила на заочное отделение. Все годы, пока младший брат не окончил школу и не стал зарабатывать сам, Эльмира впахивала сначала на Парижской коммуне, потом на Красном Октябре, а по вечерам штудировала иностранные языки, русскую и зарубежную литературу, а также работы классиков марксизма-ленинизма, без чего о вузовском дипломе в те годы нельзя было и мечтать. Последнее давалось ей тяжелее всего. Потом она шутила, что имя ей дали не со смыслом, а с "антисмыслом".
     Дело в том, что ее отец Всеволод Владимирович Неазуев к моменту рождения дочери, был совершенно убежденным марксистом-ленинцем, активным комсомольцем и кандидатом в члены ВКП(б). Поэтому для первенца, а это должен был быть, по его мнению, обязательно сын - наследник, отец придумал имечко не из святцев. Вполне в духе той эпохи коллективизации и индустриализации одной шестнадцатой части планеты он решил назвать сына Элмиром. Первая буква в имени означала - Энгельс, вторая - Ленин, третья, как вы, должно быть, уже догадались, Маркс. Вдобавок еще и мир во всем мире. Ничего себе, конечно, имечко, но все лучше, чем сплошь и рядом рождавшиеся тогда Вилены, Вилоры, Марлены и даже Трактора. Кстати, его супруга - моя бабка Екатерина, видимо, не была такой фанатичной комсомолкой и сына хотела назвать каким-нибудь более человеческим именем - ну, хотя бы Аркадием, в честь суперпопулярного тогда Аркадия Гайдара, но деду удалось жену убедить. Да вот незадача, родилась дочь. Бабка моя, должно быть, облегченно вздохнула, но идея настолько крепко сидела в голове молодого большевика, что отказаться от нее он не мог. Любые паллиативы назвать дочь в честь Розы Люксембург или Надежды Крупской были отвергнуты. Добавив в середине имени мягкий знак для благозвучности, родитель обозвал-таки дочь в соответствии со своими идеалами. Так девочка стала Эльмирой.
     Антисмысл же, заключенный в имени, состоял в том, что после ареста и расстрела отца вера девочки в светлые идеалы коммунизма сильно пошатнулась. Правда, несмотря на это, она с блеском сдала выпускные экзамены, в том числе и по истории партии. К моменту окончания МГУ ей было двадцать пять. Уже несколько лет, как не было в живых отца всех народов. Свободное владение испанским и английским вдобавок к университетскому диплому и снятие всяких ограничений из-за страшного раньше клейма "член семьи врага народа" в итоге привело Эльмиру Неказуеву в штат переводчиков Министерства иностранных дел. Перед девушкой открывались широкие перспективы.
     Они и наступили. После прихода к власти на Кубе прокоммунистически настроенных бородачей, Эльмира в составе многочисленного контингента советских специалистов оказалась на Острове Свободы. Несмотря на молодость, она быстро стала одной из главных переводчиц в частом общении нашего представителя, а потом и посла, с верхушкой кастровского руководства. Говорят, второй человек после Фиделя - Рауль Кастро, признавал только ее перевод. Скоро ее повысили, она стала главным нашим представителем по культурным связям с Кубой. Все очень напоминало начало блестящей карьеры. Надо было только вступить в партию.
     Но все дело в том, что после разоблачения на ХХ съезде "культа личности" и, особенно, после "Одного дня Ивана Денисовича" и других публикаций эпохи оттепели, в специфической атмосфере кубинского представления о пути развития принципов коммунизма, Эльмира постепенно стала, ну, не диссиденткой, конечно, но сильно сомневающейся в правильности того, что происходило, да и продолжало происходить на ее родине. Заявление в партию, как ей совершено конкретно предлагали, она не писала. Боле того, она имела неосторожность что-то сказать по п