был бы на Садовом. Значит, на том перекрестке Шуляев ушел налево. Я врубил задний ход, почти на месте развернулся, чуть не снеся фонарный столб, и понесся обратно. Пулей пролетел мимо переулка, откуда я только что приехал с Садового, и начал притормаживать, следуя крутому повороту асфальта, уходящему направо. Гадство, опять меня занесло в эти треклятые Татарские переулки, где я был-то один-два раза в жизни, и в которых совершенно не ориентировался! Я повернул направо, и опять уперся в развилку. Боже, куда теперь?! Дорогу направо преграждал "кирпич", и я поехал налево, хотя теоретически Шуляев мог поехать и под знак. Еще один поворот, и я, осознав, что полностью потерял ориентацию в этом лабиринте, остановился, тем более, что два дорожных знака, установленных, судя по свеженькому виду, совсем недавно, говорили, что где-то впереди перекопано и проезда нет. Передо мною лежала узенькая проезжая часть какого-то переулка, на стенах домов которого, естественно, не было и следа табличек с названием. На всем просматривавшемся протяжении переулка не ехало ни одной машины, по узким тротуарам не шел ни один прохожий. Мерседеса словно и след простыл. Вообще здесь было так пусто и тихо, словно в полукилометре за моей спиной не кипело Садовое кольцо. Смеркалось, а в доме, стеной стоя
щем вдоль всей правой стороны переулка, не загоралось ни одно окно. Странное место, будто необитаемый островок посреди моря жизни. Мне стало не по себе. Начал накрапывать мелкий дождик, и вслед за моросью на стекле неприятный холодок мурашек пополз и по моей спине. Я упустил Шуляева, а с ним и надежды на скорое освобождение семьи. О возврате денег тут уж и говорить не приходилось. Снова только и оставалось, как милости, ждать, что Голос все-таки позвонит, и скажет, где томятся Галина с Юлькой. "Если он вообще позвонит", - подумал я, и от этой мысли мне стало совсем плохо. Но какой красавец Шуляев! Изображал из себя чайника, а сам, наверное, еще в Шереметьеве засек Гоху, и только и искал случая от него оторваться! Наверное, он даже не усек, что "хвост", сломавшись, сам отстал, и ушел в эти переулки намеренно, ибо что Шуляеву в этой глухомани делать, как не воспользоваться этим лабиринтом для того, чтобы уйти от преследования? Если, конечно, он не ехал именно сюда. Но куда же тогда, черт побери, он со своим Мерседесом подевался, ведь судя по знаку, впереди - тупик?! Что-то здесь не так. Может, нет никакого тупика, а я тут стою, аки пень? Я включил передачу, и потихонечку тронул вперед. Но нет, метрах в двухстах впереди, где переулок уходил левее, и в самом деле было перекопано, и проехать дальше не было никакой возможности. Летать, что ли, умеет Шуляевский "мерин"? Но как бы то ни стало, я его потерял. Окончательно смирившись с этим, я в два приема развернулся и поехал назад. И вдруг панорама переулка, развернувшаяся перед моими глазами на сто восемьдесят градусов, показалась мне ужасно знакомой. Ну точно, в один из тех двух раз, что я бывал в этом Богом забытом месте, мы с Жанной возили сюда Люсю. Именно в этом доме, который сейчас у меня по левую руку, жила ее престарелая мать. Ну да, она еще была чуть ли не последней обитательницей этого дома, который шел под снос. Странно, что дом до сих пор еще стоит, хоть и видно, что полностью отселен, И не странно ли, что Шуляев заехал сюда? Бывают ли такие совпадения? Благ
о, что это можно легко проверить.
     Я остановился прямо напротив проема арки, ведущей во внутренний двор дома. Арка, вроде бы и проезжая, была такая узкая, что как и тот раз, я не решился протиснуться в нее на машине, опасаясь снести "десятке" зеркала, а вылез из-за руля, и вошел во двор пешком. Двор, образованный замкнутыми в каре внутренними стенами, был прямо питерским каким-то, по крайней мере другого такого "колодца" я в Москве нигде не встречал. Уже вовсю темнело, а во дворе-колодце, освещаемом лишь серым квадратом неба высоко вверху, был такой мрак, что я не сразу заметил машину, приткнувшуюся вплотную к стене в дальнем углу двора. Сердце у меня бешено заколотилось, потому что это был черный Шуляевский "мерс". Вихрь мыслей завертелся у меня в голове, но рациональной была только одна: позвонить Гохе и позвать его на помощь. Но автоответчик на его телефоне посоветовал мне позвонить позднее, - видимо, Таганский тоннель наглухо поглощал все радиосигналы. Оставленный с черной неизвестностью в лице Мерседеса в пустом дворе один на один, я начал пытаться строить план действий сам. Я осторожно подошел к машине и сразу обратил внимание на глубокие и явно свежие царапины на зеркалах бокового вида. Было ясно, что эти царапины были получены при проезде сквозь арку, и только то, что зеркала "мерса" имели возможность складываться вдоль корпуса, вообще позволило машине протиснуться во двор. Но ведь Гоха видел эти царапины еще в аэропорту, а это значило, что Мерседес уже заезжал в этот двор! Но зачем компаньону Голоса адвокату Шуляеву заезжать в такое глухое и уединенное место? Вывод был ясен - где-то здесь держали Галина и Юльку! Но где сам Шуляев? Через единственное незатемненное лобовое стекло было видно, что салон автомашины пуст. Значит, приехавший на ней вышел, и вошел в дом? Во двор выходило четыре больших, под козырьками, подъездных двери, и рядом с каждой из них - по двери поменьше, наверное, подвальных. На всех дверях висели внушительные висячие замки, и каждая дверь была опечатана белой бумажкой с треугольным штампом. Я подергал один замок,
другой, третий - все без дураков, все заперто. Как же он вошел? А если предположить, что какая-то из дверей была не заперта, то кто же закрыл ее на амбарный замок за вошедшим? Я еще раз оглядел весь двор, прислушиваясь. Но - нет, ниоткуда ни звука, ни шороха, ни одного свидетельства, что внутри кто-то может быть. Мистика какая-то!
     Тем временем как-то стремительно почти совсем стемнело. Вроде бы, для сумерек было еще рановато, но квадрат пасмурного неба над двором-колодцем заволокло вдруг иссиня-черной тучей, поглотившей, как губка, остатки и без того скудного света уходящего дня. Стремительно начал сливаться с фоном грязных стен черный Мерседес, прямо на глазах пропадая из вида. Еще немного, и взгляд вообще перестанет что-либо различать в кромешном мраке. Тогда останется только снаружи, на улице ожидать, пока "мерин" не начнет протискиваться обратно. В отчаянии я начал снова обходить все двери, проверяя замки на них. Бесполезно - все они были заперты, но неожиданно у самой ближней к "мерсу" маленькой двери в последнем отсвете стремительно чернеющего неба, отраженном от полированного бока машины, на сухом куске асфальта под козырьком я различил какой-то отпечаток. Я опустился над ним на корточки, но закрытый моей собственной тенью, отпечаток стал совершенно неразличим. Нужен был источник света, неважно какой - спичка, зажигалка, все подошло бы. Но как раз ничего такого ни у меня в карманах, ни в "десятке" не было. Господи, кажется так уже было: полцарства за коробок спичек! В бесплодных попытках отыскать хоть что-нибудь излучающее свет я начал проверять все карманы, но ничего, кроме телефона и ключей от машины, в них не было. И тут, ярким рыжим светом освещая все внутренности растпыренного моей пятерней кармана, завибрировал лежащий в нем мобильник. Ха, вот и свет! Но прежде нужно ответить. Я выхватил аппарат из кармана, нажимая на кнопку до того, как он зальется звонкой трелью, и на цыпочках отошел подальше от двери. Судя по всему, это должен был быть Гоха, однако номер определился не его.
     - Глеб, ты? - спросили меня, и я узнал голос Глюка.
     - Да, я, - шепотом ответил я. - Привет, Вась.
     - Чего ты шепотом, спишь, что ли? - ухмыльнулся Глюк. - Вроде, рановато еще?
     - Ага, сплю, - ответил я, зажимая себе ладонью рот вместе с микрофоном, и, как в детстве в игре в прятки, затаился, присев на корточки, за Шуляевским Мерседесом.
     - Ну ладно, я коротко, - соблаговолил Глюк. - Я вообще Гохе звонил, н он чего-то недоступен, наверное, тоже спит. Он просил меня пробить этого вашего Лорика по всем базам, так вот - я его нашел. Интересно?
     - Да, - прохрипел я, чтобы не обидеть Глюка, подумав, что на самом деле подноготная покойничка, наверное, уже не имеет никакого значения.
     - Значит так, - видимо, беря записи, начал Глюк. - На самом деле он Степанидзе, а не Степанов, родился в 65-м году в Кутаиси. Семейное положение - разведен, от брака имеет дочь Аллу, жену зовут Людмила Алексеевна, в девичестве Виревич.
     - Что? - забыв о конспирации, чуть не закричал в трубку я в надежде, что не расслышал. - Как ты говоришь, ее фамилия?!
     Но нет, я все расслышал правильно: у Лориковой жены и Таши была одна и та же фамилия и, оценивая наиболее вероятную в этом случае степень родства, скорее всего, они были сестрами. То есть, жена Лорика была сестрой Таши. Вот и открылся ларчик!
     - Ну, ты чего, правда, что ли, заснул там? - вернул меня к действительности Глюк. - Дальше докладывать?
     - Валяй, - разрешил я, уже заинтригованный рассказом.
     - Он из эмвэдэшного спецназа, воевал в Афгане и Чечне, дослужился до капитана, имеет награды, - как пономарь, забубнил Глюк. - Четыре года назад уволился в запас по состоянию здоровья. Так, пожалуй, больше ничего интересного, кроме, пожалуй, заболевания, по которому он был уволен. Причем во всех бумагах, с которыми он вышел на гражданку, у него стоит "хронический пиелонефрит", и только в секретном личном деле написан настоящий диагноз. Знаешь, какой?
     - Нет, - честно прошептал я, однако же предчувствуя новое потрясение.
     Я не ошибся.
     - ВИЧ-инфекция, - победоносно сообщил мне Глюк, - ваш Лорик был инфицирован вирусом иммунодефицита. Может, из-за этого он и стал плохим парнем? Ну, у меня все, спокойной ночи!
     - Спасибо, пока! - находясь от услышанного в состоянии легкой гроги, чуть слышно попрощался я с ним, и совершенно автоматически хотел нажать, отсоединяясь, на красную клавишу телефона.
     Но делать этого не понадобилось. Телефон жалобно пикнул, последний раз моргнул оранжевым глазом дисплея, сигнализируя о полной разрядке батареи, и умер. Темнота вокруг меня сразу стала настолько непроницаемой, что назад к двери я крался, держась для ориентира за полированный бок Мерседеса. Черт, а чем же теперь мне подсветить подозрительный след? Я снова начал растерянно шарить в карманах, хотя точно знал, что ничего, кроме ключей от машины, там не осталось. Тем не менее я за каким-то лешим извлек их из кармана, повертел их в руке и, уже с досадой засовывая ключи обратно в карман, случайно надавил на одну из кнопок на брелке сигнализации, и внезапно на нем вспыхнул маленький красный огонек светодиода. Эврика! Я снова опустился на корточки, и нажал кнопку, поднося брелок к самой земле. Слабое красное пятнышко света на асфальте еще и пульсировало, но его оказалось достаточно, чтобы я различил, что это след подошвы. Более того, поперек следа явно шла какая-то надпись. Чуть не сломав глаза от напряжения, я прочитал: "ЕССО". Я встал. Это Шуляев носил обувь исключительно марки "Экко", и каким-то образом он недавно вошел в эту дверь! Я толкнул дверь рукой, и мне показалось, что она закрыта не так плотно, как другие. Никаких звуков из-за нее даже в гробовой тишине двора слышно не было, но зато мне вдруг померещилось, что из-под нее пробивается еле видный свет. Раньше, когда было посветлее, я его и не мог заметить, настолько свет был слаб. Я и сейчас не был до конца уверен в том, что это свет, а не полоса чуть более сухого и светлого асфальта у двери. Но нет, это точно был свет, и он свидетельствовал о том, что за дверью кто-то есть. Я вдохнул полную грудь воздуха и, придерживая дверь за скобу, что есть силы надавил плечом. От моего нажима дверь неожиданно легко подалась. Раздался очень знакомый мне калиточный визг петель, и я ввалился вовнутрь, едва удержав полотно, чтобы оно не врезалось в стену. Я замер, сжавшись в комок, слушая гремящую в ушах тишину. Но, кажется, мне удалось не наделать слишком уж много шума, и
я перевел дыхание. Я с интересом осмотрел дверной запор. Замок, равно как и обе проушины, были бутафорскими, и остались на полотне, в закрытом же состоянии дверь удерживал изнутри обыкновенный шпингалет. Я подивился этой нехитрой уловке и попытался вглядеться в черноту впереди. Хотя не такая уж это была и чернота, потому что свет, который я увидел под дверью, здесь был уже не в пример ярче. Он шел откуда-то спереди снизу, из чего я сделал вывод, что передо мной - лестница. Точно, сделав пару шагов, я нащупал ногой ступеньки, и осторожно начал спускаться. Я насчитал десять ступеней, после чего лестница сделала поворот. За поворотом свет стал еще ярче, и я уже различил ступени второго марша лестницы, идущей вниз. После лестницы начинался узкий длинный коридор, в конце которого за поворотом было совсем светло. Я глубоко глотнул спертого воздуха с ароматами плесени и крыс и, стараясь не дышать, на цыпочках двинулся по коридору. Заканчивался коридор маленьким - примерно полтора на полтора метра - квадратным помещением типа тамбура, в одной стене которого была массивная железная гермодверь. Видимо, во времена "железного занавеса", а, может, и раньше, в Отечественную, подвал под домом использовался как бомбоубежище. Полотно двери с большим круглым воротком замка было приоткрыто, и свет шел из помещения за дверью. Я осторожно заглянул вовнутрь, боясь одного: чтобы те, кто внутри, не услышали гулких ударов моего сердца.
     Моему взгляду открылось большой зал, низкие арочные своды которого подпирали массивные четырехугольные колонны. Дальний конец зала терялся во мраке, но там явно различались несколько таких же, как первая, железных дверей. Все здесь говорило о крайней степени запустения: масляная краска, когда-то покрывавшая стены, свисала лоскутами, и из-под нее торчала квадратиками крест-накрест дранка. Беленый потолок был весь в плесени и в копоти чьих-то пиротехнических забав. Из-под толстых напластований разнообразного мусора шашечек кафельной плитки, первоначально устилавшей пол, почти не было видно. Всю эту разруху освещала одна-единственная тусклая лампочка, свисавшей на витом проводе с потолка, прямо под которой стояло старое, обтянутое коричневым дермантином кресло с просиженным чуть не до пола сиденьем. На первый взгляд, в зале никого не было, но тут краем глаза слева, за откосом двери, я уловил какое-то шевеление, после чего послышался звук чего-то тяжелого и мягкого, упавшего на пол. Я высунул голову подальше, и увидел странную картину. В левом дальнем углу зала, до того скрытого от меня откосом, стоял стол на железных ножках. На нем, белея пачками каких-то бумаг, лежал распахнутый чемоданчик-дипломат. За столом прямо на грязном полу ко мне ногами лежал человек в шортах, руки его были широко раскинуты в разные стороны. Голова и вся верхняя часть туловища человека была скрыта внушительным холмом его живота, обтянутого гавайской рубашкой. Поперек подошв летних мокасин на ногах лежащего шли надписи "ЕССО", причем на правой ноге - зеленого цвета, а на левой - красного. Но и без этого было ясно, что человек на полу - это Шуляев. А вот щуплую мальчишечью фигуру, утянутую в черную длинную, до колен, ветровку с капюшоном, склонившуюся над бездыханным адвокатом, я не узнавал. Но в любом случае с ее обладателем я вполне мог справиться один. Так вот ты какой, господин Голос, маленький да плюгавенький! Сейчас ты за все ответишь! Не перед судом, не перед Богом и людьми, а передо мной. Как в старину, без свидетелей, один на од
ин! Я перешагнул высокий бетонный приступок в зал, осторожно прикрыл за собой дверь, и крутанул вороток, приводя в действие механизм гермозамка. Вверх, вниз и в стороны разошлись толстые стальные ригели, и с грохотом вошли в бетонных откосы двери, наглухо задраивая ее.
     Металлический лязг гулким эхом пронесся по сводпм подвала. Фигура, вздрогнула, разогнулась, и повернулась ко мне. Стало видно, что не только ветровка, а и вся прочая одежда на фигуре была черная: джинсы, обувь, перчатки на руках. В правой руке, так и застывшей в воздухе, фигура сжимала маленький тонкий шприц. Из черного капюшона, обтягивающего голову фигуры, пятном выделялось смертельно бледное лицо с двумя провалами глаз. Нет, оказывается, я знал обладателя этой слишком субтильной для мужчины фигуры, - просто это был не мужчина. Это была Люся Зайцева.

Глава 14. Траектория чуда

Понедельник, конец дня

     - Здравствуй, дорогой! - растянув по бледному лицу черную черту губ в некое подобие улыбки, сказала Люся, и под сводами подвала ее голос прозвучал вороньим карканьем. - Все-таки этот идиот притащил за собой хвост! Придется немного изменить сценарий.
     С этими словами она подбросила шприц в воздух. Какую-то секунду мой взгляд был прикован к тому, как шприц, вращаясь, как пропеллер, парит под потолком и, описывая плавную дугу, падает вниз. Но Люся на лету ловко подхватила его левой рукой, а за то время, что я, как завороженный, наблюдал за полетом шприца, в ее правой руке появился пистолет. Ствол пистолета тускло блеснул вороненой сталью в свете лампочки, и смотрел безжизненным зрачком дула прямо мне в грудь. Все это произошло так стремительно, что я растерялся. К тому же до того в меня никогда не целились из пистолета Нет, я не затрясся от страха, но чувство, что вот на тебя смотрит сама смерть, в любую секунду с пулей могущая вылететь из дула, на какое-то время пересилило желание сделать три шага вперед и вырвать пистолет из рук слабой женщины. Наверное, это совершенно не знакомый мне такой твердый и злой сейчас взгляд Люсиных глаз, рождал в моем подсознаниии твердую уверенность, что если я послушаюсь доводов своего разума, она выстрелит, не колеблясь. Видимо, мои глаза предательски отразили весь накал этой борьбы внутри меня, и это не укрылась от Люси.
     - Не советую, Глеб Аркадиевич, делать резких движений, - насмешливо произнесла она. - Я в прошлом офицерская жена, всю жизнь по гарнизонам, и обращаться с такой штукой, как Макаров, будьте уверены, умею. И не льстите себя надеждой, что я забыла передернуть затвор или снять предохранитель. Патрон дослан в патронник, а при взведенном курке, как вы знаете, достаточно самого легкого нажатия на спуск, чтобы произошел выстрел. Так что ручки в гору и шагом марш вон туда, в кресло.
     И резким движением дула она продублировала свой приказ. Я помедлил секунду, но ослушаться не решился. Заложив руки за голову, я сделал шаг по направлении к креслу, боковым зрением не выпуская Люсю из вида. Но весь пол в подвале был усыпан битым стеклом, я поскользнулся на нем, взмахнул руками и пытаясь сохранить равновесие, повернулся к Люсе спиной. И в эту секунду что-то кольнуло меня в бедро. Я повернул голову и увидел Люсю почти рядом с собой, причем на меня ее рука направляла теперь не пистолет, а шприц. Ну, уж иголкой ты меня не напугаешь! Я резко повернул корпус влево и обхватил Люсю руками, сомкнув ее в железных объятиях. То есть, мой мозг отдал телу приказ выполнить этот простой набор движений, но мышцы не послушались приказа. Странное оцепенение охватило меня. Так бывает, когда отлежишь во сне руку, и нипочем не заставить пальцы сжаться. Сейчас у меня было ощущение, что я отлежал всего себя. Никаких болевых ощущений, правда, не было, но я весь был словно в параличе. Сознание оставалось абсолютно ясным, но тело категорически отказывалось повиноваться. Люся протянула руку, легонько толкнула меня в грудь, и я бесформенной массой плюхнулся в кресло, задницей провалившись до самого пола и с коленками, задранными выше головы.
     - Вот так-то лучше, - усмехнулась Люся. - Правда, тебе достались только остатки хлоразина из шприца, и скоро твои мышцы начнут отходить, но быстро подняться из этого кресла ты не сможешь. В детстве у нас даже игра была такая - кто быстрее встанет с него. Я была рекордсменкой, у меня уходило на это три секунды. Тебе после заморозки понадобится гораздо большее. Так что и не пытайся, я все равно успею выстрелить раньше.
     Произнеся это, Люся спокойно присела напротив меня на край стола, положила пистолет рядом, достала сигарету и закурила.