взял тебя  на  работу потому, что решил тебе помочь, хотя ты  мне
был не нужен, а сейчас ты мне и подавно не нужен.
   Я стоял и молча смотрел на него.
   - Зайдешь сегодня днем ко  мне в контору и получишь расчет.- Так кончил
он и повернулся, желяя уйти.
   Значит, это  меня решили рассчитать?! Теперь я понял намеки Гринхусена.
Должно  быть, фру Фалькенберг не могла больше терпеть, чтобы я торчал у  нее
перед глазами и напоминал ей о доме, вот  она  и заставила инженера прогнать
меня.  Но  разве я  не проявил  по отношению к  ней столько такта  тогда  на
станции,  разве  я не отвернулся,  чтобы  не  узнать  ее?  Разве я хоть  раз
поздоровался  с ней, когда встречал ее  в городе? Разве моя деликатность  не
заслуживала награды?
   И  вот молодой инженер с чрезмерной запальчивостью отказал мне от места
прямо посреди улицы. Мне кажется,  я хорошо  его понимал:  уже много дней он
все  откладывал  и  откладывал  это  объяснение,  целую  ночь  он  набирался
храбрости  и,  наконец,  спихнул его с  плеч. Может  быть, я несправедлив по
отношению к нему? Может быть. И я пытался направить по иному руслу ход своих
мыслей, я снова вспомнил, что он молод, а я стар и что мной наверняка движет
просто зависть. Вот почему я не ответил  колкостью, как  собирался, а сказал
только:
   - Хорошо, тогда я выложу провизию из коробка.
   Но  инженер  хотел до  конца  использовать благоприятную возможность  и
припомнил мне историю с чемоданом:
   -   А  вообще  хорошенькая  манера  отвечать  "нет",  когда   я  что-то
приказываю,-  сказал  он.-  Я к  этому  не привык.  И  чтобы это  впредь  не
повторялось, будет лучше, если ты уедешь.
   - Ладно,- говорю я.
   Я  вижу белую фигуру в  окне  гостиницы,  верно,  это  фру  Фалькенберг
наблюдает за нами. Поэтому я и ограничиваюсь одним словом.
   Но инженеру  вдруг приходит в  голову, что расстаться со  мной  на этом
месте  ему  все равно  не удастся -  ведь я должен прийти за расчетом,  и мы
неизбежно встретимся еще раз. Поэтому он меняет тон и говорит мне:
   -  Хорошо, зайди  ко  мне за жалованьем. Ты уже  прикинул, сколько тебе
следует?
   - Нет, решайте сами, господин инженер.
   - Верно,  верно.-  Инженер  умиротворен.- Вообще-то говоря,  ты человек
хороший,  и я ничего против  тебя не  имею.  Но бывают обстоятельства...  и,
кроме  того, это не  мое  желание, ты ведь знаешь,  бабы... я хочу сказать -
дамы.
   Ах, как он был молод. И как несдержан.
   -- Ну ладно, с добрым утром! - Он вдруг кивнул мне и ушел.

   День  промелькнул незаметно,  я ушел в лес  и так  долго просидел там в
полном одиночестве, что не успел зайти к инженеру за расчетом. Впрочем, дело
могло и обождать, я не спешил.
   Куда же теперь?
   Я  не испытывал большой  симпатии к этому городку, но теперь он кое-чем
привлекал меня, и я охотно задержался бы здесь на какой-то срок. Между двумя
людьми, за которыми я пристальнo наблюдал вот уже несколько недель, начались
нелады, кто может знать, что будет дальше. Я даже собирался пойти в ученье к
кузнецу,  лишь бы  иметь  повод остаться, но работа  привяжет меня на  целый
день, лишит меня  свободы - это первое, а  второе - ученье отнимет несколько
лет моей жизни, а их у меня осталось впереди не так уж много.
   Я предоставил времени идти своим  чередом. Снова настали солнечные дни.
Я снимал все ту  же комнату,  привел в порядок свою  одежду,  заказал себе у
портного  новый  костюм. Одна из служанок пришла ко  мне  как-то  вечером  и
предложила зачинить все,  что мне понадобится,  но я был  настроен шутливо и
показал ей, как  ловко я сам  управляюсь  с починкой:  вот,  посмотри, какая
аккуратная заплатка,  а  эта  еще лучше.  Через  некоторое время на лестнице
послышались  мужские  шаги  и  кто-то тряхнул  мою дверь:  "А  ну открой!" -
закричали за дверью. "Это Хенрик, сплавщик  один!" - объяснила служанка. "Он
что, твой жених?"  - спросил  я.  "Скажешь тоже! - запротестовала  она.-  Да
лучше в девках  остаться, чем за такого выходить". "Кому говорят, открой!" -
надсаживался человек  за дверью. Но девушка была не робкого десятка.  "Пусть
себе орет!" - сказала она. Мы дали ему всласть накричаться. Вот только дверь
моя несколько раз прогибалась, если он наваливался на нее всем телом.
   Когда мы  вдоволь насмеялись и над моими заплатками, и над ее  женихом,
она выслала меня посмотреть, нет ли кого в коридоре и можно ли ей без опаски
уйти. В коридоре никого не было.
   Час  был  поздний, я  спустился  вниз,  там  выпивал  Гринхусен  и  еще
несколько сплавщиков.  "А, вот и  он пожаловал!"  -  вскричал  один, завидев
меня.  Наверно, это и был Хенрик,  и он  решил  подбить  своих приятелей.  А
Гринхусен от них не отставал и все пытался вывести меня из терпения.
   Бедняга  Гринхусен!  Он  теперь  постоянно  был во  хмелю и уже не  мог
прочухаться.  Он  снова  повстречался  с  инженером  Лассеном,   они  вместе
отправились  вверх по реке,  посидели и поболтали часок-другой, совсем как в
тот раз, а вернувшись, Гринхусен показал нам еще две кроны. Он,  разумеется,
тут же  набрался и громко хвастал  таким  доверием. Нынешним вечером он тоже
был победоносно пьян, как  полярный зимовщик, вернувшийся  в  порт. Нынешним
вечером Гринхусен не дал бы спуску и самому королю.
   - А ну, присаживайся,- сказал он.
   Я сел.
   Но кой-кто  из сплавщиков  не пожелал принять  меня в свою  компанию, и
когда  Гринхусен заметил это,  он  тут же перекинулся и,  желая  раздразнить
меня, начал рассказывать про инженера и его кузину.
   - Рассчитали тебя? - спросил  он и подмигнул  остальным,- мол слушайте,
что сейчас будет.
   - Да,- ответил я.
   - То-то! Я  про это  еще  с каких пор знал,  только  говорить не хотел.
Можно сказать,  я узнал  это  раньше  всех на свете, а  ведь ни словечка  не
проронил. Инженер меня начал расспрашивать. "Дай мне совет, Гринхусен, ежели
только ты согласен остаться в городе вместо человека, которого я рассчитаю".
"Как прикажете, господин  инженер, так я и  сделаю". Это я ему сказал. Прямо
слово в слово. А ведь вы-то от меня ни звука не слышали.
   - Тебя рассчитали? - спросил тогда один из сплавщиков.
   - Да,- ответил я.
   - А про сестру  про  эту  инженер со мной тоже советовался,-  продолжал
Гринхусен.- Он без моих советов шагу не ступит, когда мы с ним последний раз
к верховьям-то ходили, он  прямо за голову хватался, когда  о  ней  говорил.
Да-с. А почему - сдохнете, не догадаетесь.:  Ей подавай и еду, и вина, и все
самое дорогое, денег уходит пропасть каждую неделю, а уезжать она не желает.
"Тьфу!" - это я ему сказал.
   Должно быть, моя неудача расположила ко мне людей,  одним, может, жалко
меня стало, другие  обрадовались, что  я уезжаю.  Какой-то сплавщик  надумал
меня угостить,  велел служанке принести еще стакан - да смотри, чтоб чистый,
поняла? Даже  Хенрик и тот больше не держал зла и чокнулся со мной. Мы долго
еще после сидели и беседовали.
   --  Сходи-ка  ты за жалованьем,- посоветовал Гринхусен.- Инженер навряд
ли  явится  к тебе с поклоном. "Ему кое-что с меня причитается,- так  сказал
инженер,- только пусть он не воображает,  что я к нему явлюсь  с поклоном  и
покорнейше попрошу взять расчет".


VIII

   И все-таки инженер явился ко мне с поклоном и покорнейше меня попросил.
Казалось бы,  чего еще желать? Но я не  искал этой победы, мне она была ни к
чему.
   Итак, инженер заглянул ко мне в комнату и сказал:
   - Пожалуйста, зайди сейчас ко мне за своим жалованьем. Кстати, с  почты
принесли для тебя письмо.
   Когда  мы  вошли  к инженеру, я  увидел там  фру Фалькенберг.  Я  очень
удивился, но отвесил ей поклон и застыл у дверей.
   -  Садись, пожалуйста!  -  сказал  инженер  и, подойдя  к  столу,  взял
письмо.- Вот, пожалуйста.  Да  ты садись, садись, здесь  и прочтешь, а я тем
временем подсчитаю, сколько тебе следует.
   И сама фру Фалькенберг указала мне на стул.
   Интересно, почему у них у обоих был такой встревоженный вид? Почему они
вдруг стали такие обходительные и  к  каждому слову прибавляли "пожалуйста"?
Загадка разъяснилась тотчас, письмо было от капитана Фалькенберга.
   - Возьми! - И фру Фалькенберг протянула мне нож для бумаги.
   Обычное  письмо.  Короткое,   вполне  дружеское,  хотя  начало   слегка
насмешливое.
   В общем так: я уехал из Эвребе раньше, чем  он ожидал, и перед отъездом
не  получил зажитое. Если я  вообразил, будто у  него денежные  затруднения,
будто  он не  сможет до  осени со мной расплатиться,  и потому  так внезапно
уехал, это  было ошибкой с моей  стороны, сейчас  он  просит меня  как можно
скорее  вернуться в Эвребе, коль  скоро я не связан другими обязательствами.
Надо выкрасить дом и  надворные строения, потом  начнется осенняя пахота, и,
наконец, он был бы рад заполучить  меня на  рубку  леса.  Сейчас у них очень
хорошо, на полях - высокий колос, в лугах - густые травы. "Не задержи ответ.
С приветом. Капитан Фалькенберг".
   Инженер уже кончил подсчет, он  ерзал на стуле и смотрел  куда-то вбок,
потом,  словно  вспомнив  что-то,  опять  уткнулся носом  в  бумаги. Он явно
нервничал. Фру, стоя, разглядывала кольца у себя на руке,  но, по-моему, она
все время украдкой наблюдала за мной. Здорово оба струхнули!
   Наконец инженер сказал:
   -  Так  что  я  хотел спросить? Ах,  да: письмо,  кажется, от  капитана
Фалькенберга, ну, как он там поживает? Я, собственно, узнал почерк.
   - Хотите  прочесть? - предупредительно спросил я и тотчас протянул  ему
письмо.
   -- Нет, нет, спасибо, зачем же, я просто...
   Но письмо  взял. А фру подошла к нему и,  покуда он читал,  заглядывала
через его плечо.
   - Так, так.-  Инженер кивнул.- Значит, все  в порядке.  Спасибо.- И  он
хотел было вернуть письмо мне.
   Но тут фру  взяла письмо и начала читать его уже самолично. Письмо чуть
дрожало у нее в руках.
   - А это тебе за работу - сказал мне инженер.-  Пожалуйста, возьми  свои
деньги. Не знаю, право, угодил ли я тебе,
   - Да, спасибо.
   Инженер, по-моему испытал большое облегчение, когда узнал, что в письме
речь идет только  обо мне и больше ни о ком; на радостях он решил позолотить
пилюлю:
   - Вот и хорошо.  А  если ты когда-нибудь снова окажешься в наших краях,
ты знаешь, где меня найти. Сплавной сезон все равно закончился, засуха какая
была, сам видел.
   А  фру все читала. Вернее, не читала, потому что  глаза у  нее застыли,
она просто устремила  взгляд на письмо и  о чем-то думала. Интересно, о  чем
она могла думать.
   Инженер нетерпеливо поглядел на нее и сказал с усмешкой:
   -  Дорогая,  уж  не надумала  ли ты выучить  это письмо  наизусть? Ведь
человек ждет.
   - Ах, извини,- сказала фру и протянула мне письмо торопливо и смущенно.
- Я просто забылась.
   -- Да, уж не иначе, - заметил инженер.
   Я поклонился и вышел.

   Летними  вечерами  на мосту полно гуляющих - учителя и торговцы, девицы
на выданье, дети; я дожидаюсь позднего часа, когда мост опустеет, я тоже иду
туда, останавливаюсь, внимая рокоту, и стою час, а то и два. Собственно, мне
больше нечего  делать, кроме  как слушать шум потока, но мозг мой  настолько
освежен  праздностью  и  хорошим  сном,   что  сам  изыскивает  бесчисленное
множество  мелочей,  которыми  можно  заняться.  Вчера,  например,  я вполне
серьезно решил сходить к фру Фалькенберг и сказать ей: "Фру, уезжайте отсюда
первым же  поездом!" Сегодня  я  высмеял себя  за эту  сумасбродную  идею  и
выдвинул другую: "Мой милый! Лучше сам уезжай отсюда  первым же поездом. Кто
ты ей, друг и советчик? Отнюдь, а человек должен вести себя сообразно своему
положению".
   Нынешним  вечером  я снова воздаю  себе  по  заслугам. Я начинаю что-то
напевать, но  сам почти не слышу своего голоса - его заглушает рев водопада.
"Смотри же, всякий раз, когда вздумаешь петь, ступай к водопаду",-  говорю я
себе уничижительным тоном и тут же смеюсь над собой. Вот на какие ребячества
я убиваю время.
   Вдали от моря  водопад  служит для ушей  ту же службу, что и прибой, но
прибой может усиливаться и ослабевать, а шум водопада - это как бы туман для
слуха, его монотонность невероятна, бессмысленна, это  воплощение идиотизма.
Который час?  Нет, что  вы! Что  сейчас,  день  или  ночь? Да, конечно, Если
положить камень на двенадцать  клавиш  органа, а потом уйти  своей  дорогой,
получится то же самое. Вот на какие ребячества я убиваю время.
   - Добрый вечер! - говорит фру Фалькенберг, приблизясь ко мне.
   Я не  очень удивился, будто  ждал ее. Если  она так  вела  себя,  когда
читала письмо мужа, можно было предугадать, что она пойдет еще дальше.
   Ее приход можно объяснить двояко: либо  она расчувствовалась,  когда ей
так  прямо напомнили  о  доме,  либо  решила  пробудить  ревность  инженера;
возможно, что в  эту минуту он стоит  у окна и глядит на  нас, а  ведь  меня
приглашают  в Эвребе.  А  может быть, она  действует  продуманней и тоньше и
хотела  вызвать ревность  инженера уже  вчера,  когда читала и  перечитывала
письмо капитана.
   Как  видно, ни одна из моих глубокомысленных догадок не соответствовала
истине.  Фру  Фалькенберг  хотела  видеть  именно  меня,  она  хотела как бы
извиниться  за то, что послужила причиной моего увольнения. А ведь, казалось
бы,  такой  пустяк  совсем  не должен  ее  занимать.  Неужели она  настолько
легкомысленна, что даже не  способна понять, как  худо  ей  самой? И  какого
черта я ей понадобился?
   Я хотел ответить ей коротко  и намекнуть относительно поезда,  но потом
вдруг расчувствовался, ибо предо мной было дитя, не ведающее, что творит.
   - Ты  теперь поедешь  в Эвребе,- так начала  она,-  вот мне  и хотелось
бы... Гм-гм. Ты, должно быть, огорчен, что приходится уезжать отсюда, верно?
Не  огорчен?  Нет, нет.  Ты  ведь не знаешь, что тебя рассчитали из-за меня,
потому что...
   - Это не играет роли.
   - Нет, нет. Но теперь ты  все знаешь. Я хотела сама все тебе объяснить,
прежде чем ты уедешь в  Эвребе. Ты ведь  сам  понимаешь,  мне было не совсем
приятно, что ты...
   Она замялась.
   - Что я здесь. Да, вам это было очень неприятно.
   - ...что  я  тебя вижу. Чуть-чуть неприятно. Потому что ты знал, кто я.
Вот я и  просила инженера  рассчитать тебя.  Ты не думай,  он  не  хотел, но
все-таки выполнил мою просьбу. А я очень рада, что ты поедешь в Эвребе.
   Я сказал:
   - Но если вы вернетесь домой,  вам будет столь же неприятно видеть меня
там.
   - Домой? - переспросила фру. - Я не вернусь домой.
   Пауза. Она  нахмурила  брови, когда говорила эти слова.  Потом  кивнула
мне, слабо улыбнулась и хотела уйти.
   - Я вижу, ты простил меня! - добавила она.
   - Вам нисколько не будет неприятно, если я  поеду к капитану? - спросил
я.
   Она остановилась и взглянула на меня в упор. Как это понять? Трижды она
помянула в разговоре Эвребе. Хочет ли она, чтобы я, при случае, замолвил там
за нее  словечко? Или, напротив, не желает чувствовать  себя моей должницей,
если я ради нее откажусь от приглашения?
   -- Нет, нет, мне не будет неприятно. Поезжай.
   И она ушла.
   Значит, фру Фалькенберг вовсе не расчувствовалась, и расчета у нее тоже
никакого не было, сколько я мог понять. А может, было и то и другое сразу? К
чему  привела моя  попытка вызвать ее  на откровенность? Мне следовало  быть
умнее и не  предпринимать такой попытки. Здесь ли она останется, переедет ли
куда-нибудь еще - это не мое дело. Пусть так.
   Ты ходишь и вынюхиваешь, сказал я себе, ты  воображаешь, будто она  для
тебя не  более чем книжная выдумка,  но вспомни,  как расцвела  твоя увядшая
душа, когда ее  глаза взглянули на тебя. Мне стыдно  за тебя! Чтоб завтра же
здесь и духу твоего не было.
   Но я не уехал.
   Правда, святая правда,  я  ходил  и вынюхивал повсюду,  лишь бы  узнать
что-нибудь про фру  Фалькенберг, а по ночам - и не  один раз - я осыпал себя
упреками и казнил  презрением. С раннего утра  я думал о ней; проснулась  ли
она?  Хорошо ли  ей  спалось? Не уедет  ли она сегодня домой? Одновременно я
вынашивал всевозможные планы: а  нельзя ли  мне  устроиться на работу  в тот
отель, где  она  живет?  А  не стоит  ли  написать домой,  чтобы мне выслали
приличное платье, заделаться джентльменом и снять номер  в том же отеле? Эта
последняя  идея  могла  все  испортить и  больше, чем когда бы то  ни  было,
отдалить меня  от  фру  Фалькенберг,  но  я  вдохновился  ею  чрезвычайно  -
настолько глуп  я был. Я сдружился с рассыльным  из отеля только потому, что
он  жил  к  ней ближе,  чем я.  Это  был сильный,  рослый  парень,  он ходил
встречать поезда и  каждые  две недели  препровождал в  отель  какого-нибудь
коммивояжера. Он не  мог бы снабжать меня новостями, я  его не выспрашивал и
не  подстрекал  рассказать что-нибудь  по  своей  охоте. К  тому же  он  был
некрепок  умом, но зато  он жил с ней под одной крышей  -  этого  у  него не
отнимешь. И как-то раз моя дружба с рассыльным привела к тому, что я услышал
много интересного о фру Фалькенберг и вдобавок из ее собственных уст.
   Значит, не все дни в этом маленьком городе прошли зря.
   Однажды утром я вместе  с рассыльным ехал  со станции; утренним поездом
прибыл какой-то важный путешественник;  чтобы  доставить в отель его тяжелые
серые чемоданы, понадобилась лошадь и дроги.
   Я помог  рассыльному погрузить чемоданы. Когда же мы подъехали к отелю,
он  поглядел  на меня и  сказал: "Сделай милость,  помоги  мне перенести эти
чемоданы, а вечером я тебе поставлю бутылку пива".
   Ну, мы внесли чемоданы. Их  надо было поднять на второй этаж в багажную
кладовую, приезжий уже дожидался там. Для нас это не составило труда. Мы оба
были парни дюжие - что рассыльный, что я.
   Когда  на  дрогах  оставался  всего  один  чемодан,  приезжий  задержал
рассыльного  и дал ему  какое-то  срочное поручение. Я вышел из  кладовой  и
остановился в коридоре; будучи здесь  человеком чужим, я не хотел в одиночку
разгуливать по отелю.
   Тут отворилась дверь  инженерского номера, и оттуда вышел  сам  инженер
вместе с фру Фалькенберг. Должно быть, они недавно встали, оба были без шляп
и  скорей  всего спешили  к  завтраку.  То ли  они не  заметили меня,  то ли
заметили,  но  приняли  за  рассыльного,  во  всяком  случае,  они  спокойно
продолжали разговор, начатый еще раньше. Он говорил:
   - Вот именно. И так будет всегда.  Одного не пойму - почему ты считаешь
себя покинутой.
   - Ты прекрасно все понимаешь,- отвечает фру.
   -  Представь себе,  не понимаю. И  мне кажется, что тебе  не грех  быть
повеселее.
   - Ничего тебе не кажется. Тебе доставляет удовольствие, что я грустная.
Что я страдаю, что я несчастна, что я отвергнута тобой.
   - Ей-богу, ты не в своем уме! - И он останавливается на ступеньке.
   - Вот здесь ты прав,- отвечает она.
   Ах господи, как она неудачно ему ответила.  Никогда,  ни в одном  споре
она не может одержать верх. Ну что ей  стоит взять себя в руки, ответить ему
резко и язвительно?
   Он стоял, поглаживая рукой перила, потом он сказал:
   - Значит, по-твоему, мне доставляет удовольствие, что ты грустная? Если
хочешь знать, меня это очень удручает. И уже давно удручает.
   - Меня тоже, - говорит она. - Но теперь пора положить этому конец.
   - Так, так. Это ты уже не раз говорила. И на прошлой неделе тоже.
   -- А теперь я уеду.
   Он поднял глаза.
   - Уедешь?
   - Да, и очень скоро.
   Тут ему, должно быть, стало неловко, что он так ухватился за эту мысль,
даже радость не мог скрыть. И он сказал ей:
   - Будь лучше славной и веселой кузиной, тогда и уезжать незачем.
   - Нет, я уеду.- И она обошла его и спустилась вниз по лестнице.
   Он поспешил за ней.
   Но тут  появился  рассыльный, и мы вместе  вышли. Последний чемодан был
поменьше остальных,  я сказал рассыльному, чтобы он  сам его внес, а я, мол,
повредил руку. Я еще пособил ему  взвалить  чемодан  на спину и ушел  домой.
Теперь я мог уехать хоть завтра.
   В этот же день рассчитали и Гринхусена. Инженер его вызвал и отругал за
то,  что  он  ничего не делает и пьет без