и шаг за шагом увлекал ее к
беседке.
   Возле самой беседки  он на мгновение ослабил хватку,  тяжело  навалился
плечом на дверь и высадил ее - вот уже второй раз. Потом он снова бросился к
ней. Никто из них не проронил ни слова.
   Даже  в дверях  она еще  пробовала сопротивляться,  цеплялась  рукой за
дверной косяк, не желая его отпускать:
   - Нет, я никогда ему не изменяла, я не хочу, нет, я никогда, никогда...
   Он  притянул ее  к себе, он целовал ее  минуту, две, жадно, непрерывно,
она все больше откидывалась, рука скользнула по косяку и разжалась...
   Белый туман поплыл перед моими глазами. Теперь они там. Теперь он с ней
совладал. Он возьмет ее, он сделает с ней все, что захочет.
   Гнетущая усталость и покой нисходят на меня, я  так несчастен и одинок.
Уже поздно, в моем сердце настал вечер.
   И  вдруг  среди  белого тумана  я  вижу  проворную  фигурку.  Рагнхильд
вынырнула из кустов. Вот она бежиг по двору, прикусив кончик языка.

   Инженер вошел ко мне, поздоровался и попросил навесить дверь беседки.
   - Неужто опять соскочила?
   - Да, ночью.
   Время было раннее, половина  пятого,  не  больше, мы даже в поле еще не
выезжали. Глазки  у инженера были маленькие,  но  в  них  сверкали  огоньки;
должно быть, он так и не сомкнул их прошедшей ночью. Объяснять, почему дверь
сломана, он не стал.
   Не  ради  него, а ради  капитана  Фалькенберга  я  тотчас  отправился в
беседку и  заново  навесил дверь. Вряд  ли надо  было так  спешить, капитану
предстоял неблизкий путь в оба конца, хотя вообще-то прошли уже почти сутки.
   Инженер следовал за мной. Сам не понимаю, как это вышло, но он произвел
на меня хорошее впечатление: правда, именно он, и  никто  иной, высадил  эту
дверь минувшей ночью, но зато у него хватило духу взять вину на себя, именно
он, и  никто иной, попросил  меня  ее  навесить. Боюсь, что это потешило мое
тщеславие - мне лестно показалось, что он как бы доверяет моей порядочности.
Вот в чем суть. И вот почему он произвел на меня хорошее впечатление.
   -  Я смотритель  по лесосплаву,-  сказал он мне.- Ты еще долго  намерен
здесь пробыть?
   - Нет, недолго. До конца полевых работ.
   - Если хочешь, я могу взять тебя к себе.
   Это был непривычный для меня  род занятий, кроме  того,  если мне  хоть
где-нибудь  и  дышалось  привольно,  то не среди сплавщиков и пролетариев, а
среди землепашцев и лесорубов. Но я все равно поблагодарил инженера за такое
предложение.
   -  Ты молодец, что починил дверь. Видишь ли, мне ружье  понадобилось, я
искал всюду, пострелять захотелось.  А потом  я вдруг  подумал, что  капитан
скорей всего держит свои ружья здесь.
   Я не ответил. Я предпочел бы, чтобы он воздержался от объяснений.
   - Вот я и попросил тебя, покуда ты не выехал в поле.
   Я исправил замок, врезал его, потом  я принялся обтачивать планки - они
снова разлетелись в щепы. И  вот когда я обтачивал планки, мы  услышали, что
вернулся капитан  Фалькенберг,  и увидели сквозь просветы в кустах,  что  он
распрягает лошадей и разводит их по стойлам.
   Инженера  словно ужалило, он растерянно достал часы, открыл, но глаза у
него стали такие пустые и круглые, что, уж конечно, ничего не видели.  Вдруг
он воскликнул:
   -- Ах ты господи... Я совсем забыл...
   С этими словами  он скрылся  в глубине сада. "Стало  быть, духу-то и не
хватило",-  подумал  я.  И  тут   же  появился  капитан.   Он  был  бледный,
невыспавшийся, запыленный, но совершенно трезвый. Еще издали он спросил?
   -- Ты как туда попал?
   Я молча поклонился.
   - Опять дверь высадили?
   -  Вот  ведь какое  дело  вышло... я вспомнил, что  вчера  мне  гвоздей
недостало. А сегодня я их вбил. Можете запереть, господин капитан.
   Ох, какой же я болван! Не мог придумать ничего лучше, и теперь он сразу
обо всем догадается.
   Несколько секунд капитан разглядывал дверь прищуренными глазами, должно
быть,  у  него возникли какие-то подозрения,  потом он сунул ключ в замочную
скважину, запер дверь и ушел. А что ему еще оставалось делать?


V

   Гости  все  разъехались, и  толстый  капитан Братец, и дама  с шалью, и
инженер Лассен. А капитан Фалькенберг наконец-то едет на учения. Я думаю, он
сослался на крайне уважительные причины, когда просил об отсрочке, иначе ему
давно уже следовало прибыть к месту сборов.
   Мы, батраки,  за  последние дни здорово приналегли на  полевые  работы,
загоняли и себя  и лошадей, но  этого  хотел Нильс, и у него  были серьезные
резоны: он рассчитывал высвободить время для других дел.
   Так  однажды  он поручил  мне расчистить землю  и  хорошенько  прибрать
вокруг надворных построек. На это ушло не только все сбереженное время, но и
много лишнего, зато усадьба приняла совсем другой вид. Нильсу только этого и
надо было:  он  хотел подбодрить  капитана перед  отъездом. А уж  потом я по
собственному почину где укреплю отставшую  доску в заборе, где заново навешу
похилившуюся дверь хлева. Под конец я даже начал заменять трухлявые стропила
на сеновале.
   - Ты куда от нас подашься? - спросил меня однажды капитан.
   - Не знаю. Бродяжить пойду.
   - Тебе и здесь дело найдется, работы у нас непочатый край.
   - Собираетесь красить дом, господин капитан?
   - И  это  тоже. Хотя,  нет,  пока не собираюсь. Выкрасить все постройки
недешево станет.  Я о  другом  подумал.  Ты в лесном  деле смыслишь? Деревья
метить умеешь?
   Выходит, он делает вид, будто не запомнил меня с прошлого раза, когда я
работал у него в лесу. Еще вопрос, осталось ли там, что размечать.
   Я сказал:
   - Да, смыслю. А где в этом году надо размечать?
   - Повсюду. Где только можно. Уж что-нибудь да найдется.
   - Слушаюсь.
   Итак,  я  заменил  стропила,  а  когда покончил с  этой  работой,  снял
флагшток, закрепил на нем блок и веревку. Эвребе  с каждым  днем становилось
все краше. Нильс даже  сказал, что у него  на душе полегчало. Я уговорил его
сходить  к капитану,  замолвить словечко насчет  покраски, но капитан только
поглядел на него с озабоченным видом и сказал:
   - Хорошо-то оно хорошо, да на одной покраске далеко  не уедешь. Вот ужe
осенью посмотрим, каков будет урожай; мы много в этом году засеяли.
   Но когда  я соскреб с флагштока старую краску и водрузил его на прежнее
место  с  новой  веревкой  и  блоком,  даже  капитан  почувствовал  какую-то
неловкость и по телеграфу  заказал краски. Горячку пороть не  стоило, он мог
преспокойно ограничиться письмом.
   Ровно  через  два дня краски прибыли,  но  мы  покамест  отложили их  в
сторону. За это время снова накопилось много полевой работы.
   Теперь  мы,  к  счастью, получили  в  свое  распоряжение выездную  пару
капитана, а  когда подошел срок сажать картофель, Нильс крикнул  на  подмогу
всех горничных. Капитан одобрил и то и это, после чего уехал на свои учения.
Мы остались одни.
   Перед отъездом капитана между  супругами  состоялось  еще одно решающее
объяснение.
   Все дворовые  и  сами поняли, что дело неладно, a  подробности сообщили
нам  Рагнхильд и  скотница. Зеленели поля,  луга  расцветали с каждым  днем,
весна радовала нас  теплыми, обильными дождями,  но в капитанской усадьбе не
было мира. Фру ходила то с заплаканным лицом, то с заносчивым и неприступным
видом, словно  не  желала отныне замечать простых смертных. К  ней  приехала
матушка, безобидная, тихая дама  с белым мышиным  личиком и в  очках, но она
недолго  прогостила, каких-нибудь несколько  дней, и  уехала домой, к себе в
Кристианссанн.  Объяснила  она свой  поспешный отъезд тем,  что не переносит
здешнего воздуха.
   И  было решающее объяснение!  Последняя,  ожесточенная  стычка, которая
длилась не менее  часа. Рагнхильд нам все  подробно доложила. Ни капитан, ни
его жена не повышали голоса, они говорили  слова неторопливые и продуманные,
накопившаяся в обоих горечь родила согласие, они решили разойтись.
   -  Да что ты  говоришь! - хором  воскликнули все сидевшие  на  кухне, и
всплеснули руками.
   Рагнхильд сразу заважничала и продолжала рассказывать на разные голоса:
   "При тебе высадили дверь  беседки второй раз?" - спрашивает ее капитан.
А она и отвечает: "При мне".- "А дальше что было?" - спрашивает он. - "Все!"
-  отвечает фру.  Тут  капитан  улыбнулся  и говорит:  "До  чего  ж  ясный и
недвусмысленный ответ, его понимаешь буквально с полуслова". Фру промолчала.
"Чем  покорил тебя этот шалопай, если не  считать, что он помог мне  однажды
выбраться из  затруднительного положения?" - спрашивает капитан. Фру на него
поглядела и отвечает: "Он тебе помог?"  - "Да,- говорит капитан,- он за меня
поручился".- "Я этого не знала",- говорит фру. Тут капитан у нее спрашивает:
"Он  и  в  самом деле тебе про  это  не рассказывал?"  Фру замотала головой.
"Впрочем,  какая разница,- говорит он,- знай ты  об этом раньше,  все  равно
ничего не изменилось бы".- "Ты прав, не изменилось бы,- сперва ответила фру.
А потом:  -  Нет, изменилось  бы".- "Ты в  него влюблена?" - спросил он. Она
ответила вопросом на вопрос: "А  ты в Элисабет?" - "Да",- ответил капитан, а
сам улыбается. "Ладно же",- протянула фру, когда получила такой ответ. И оба
долго  молчали.  Первым  заговорил  капитан.  "Ты правильно  мне  советовала
хорошенько подумать. Я так  и  сделал.  Я  совсем не  такой  уж пропащий, ты
можешь не поверить, но все эти кутежи никогда не доставляли мне радости.  И,
однако,  я кутил. Но теперь баста!" -  "Что ж, для  тебя это очень хорошо",-
говорит она, "Твоя правда,- ответил он,- но было бы лучше, если и ты за меня
порадовалась   бы",-   "Нет    уж,   пусть   теперь   Элисабет    за    тебя
радуется",--ответила  фру. "Ах да, Элисабет! - только и  сказал он и покачал
головой.  Потом  они опять  надолго  замолчали.-  Что ты  теперь собираешься
делать?"  -  спросил  наконец капитан. "Обо  мне, пожалуйста,  не заботься,-
сказала фру протяжно,- если  ты захочешь, я могу стать  сестрой  милосердия,
если ты захочешь, я могу остричься и стать учительницей".- "Если  я захочу,-
повторил  он,- при чем тут я, решай сама".- "Сперва я должна услышать,  чего
хочешь  ты",-  сказала  она. "Я  хочу  остаться здесь,- сказал  он,- а ты по
доброй воле предпочла изгнание".- "Ты прав",- сказала она и кивнула.
   - Ох! - в один голос воскликнули мы.- Господи, может, еще все уладится!
- сказал Нильс и поглядел на нас - что мы думаем.
   Два дня после отъезда капитана фру с утра до вечера играла на рояле. На
третий  день Нильс отвез  ее  на станцию.  Она собралась к  своей  матушке в
Кристианссанн. Теперь мы остались совсем  одни.  Фру не взяла с собой ничего
из своих вещей. То ли она хотела показать, что все это чужое, то ли когда-то
все и впрямь принадлежало  капитану, а она  не желала ничего чужого. Ах, как
это было печально...
   Перед отъездом  Рагнхильд получила от  фру наказ  никуда не отлучаться.
Вообще же бразды правления  перешли  к  стряпухе, и ключи теперь хранились у
ней. Так, пожалуй, было удобнее для всех.
   В  субботу капитан  взял увольнительную и наведался  домой. "Впервые за
несколько  лет",- пояснил Нильс. Он  держался  молодцом, хотя  жена от  него
уехала,  и был  трезвый  как  стеклышко; мне он дал четкие  и ясные указания
относительно  разметки леса, он сам  ходил со  мной  и показывал: рубить все
подряд, даже  молодняк, тысячу дюжин. "Меня  не  будет три недели",-  сказал
капитан. Уехал он  в воскресенье под вечер. Теперь он  держался  уверенней и
больше был похож на себя, чем раньше.

   После того как сев был  наконец  закончен, а картофель посажен, Нильс и
мальчик могли  и  вдвоем управиться  с  повседневной работой.  Я  взялся  за
разметку.
   Жилось мне в ту пору неплохо.
   Стояла теплая, дождливая погода, и в лесу  мне казалось  сыровато, но я
исправно туда ходил, не смущаясь этим обстоятельством. Потом дожди сменились
жарой, я возвращался  домой светлыми  вечерами,  и  мне  в  охотку  было  то
починить водосточный желоб, то поправить скособоченные  оконца, под конец  я
даже извлек пожарную лестницу и принялся соскребать  старую отставшую краску
на северной стене риги. Славно будет, если я за лето смогу заново  покрасить
ригу, краски-то уж давно дожидаются.
   Иное  неудобство мешало мне теперь  и  в  лесу и дома:  ведь  одно дело
работать   при   хозяевах,  другое  -  без  них.  Оправдывалось  мое  давнее
наблюдение,  что рабочему человеку  приятно  иметь над собой старшего,  если
только  он сам  не ходит в старших. Взять  хотя бы наших девушек, они делают
все, что им  заблагорассудится, и на  них нет управы,- Рагнхильд  и скотница
весело болтают  за обедом, иногда  повздорят, а  стряпуха не всегда умеет их
разнять. Просто сил нет это терпеть. В  довершение всех бед кто-то  из наших
побывал на выселках у моего дружка Ларса Фалькенберга, нашептал ему про меня
и заронил подозрение в его сердце.
   Однажды вечером  Ларс пришел к нам, отвел меня в сторону  и потребовал,
чтобы я у них больше не показывался. Он был и смешон и страшен сразу.
   Я и без того бывал у них редко: когда относил белье,  в общей сложности
раз пять-шесть,  его я  обычно дома не  заставал, и мы с Эммой  толковали  о
всякой всячине. Но когда  я последний раз принес  белье, неожиданно заявился
Ларс и с  ходу начал браниться, почему  это Эмма сидит  передо мной в нижней
юбке. "Потому что жарко",-  ответила Эмма. "А волосы  ты  распустила тоже от
жары?" И Ларс начал кричать на нее. Я сказал: "До свидания". Он не ответил.
   С тех пор я на выселки даже не заглядывал. С чего это он пришел сегодня
- ума не приложу. Не иначе, Рагнхильд туда наведалась и наплела про меня что
было и чего не было.
   Запретив  мне самым форменным образом переступать порог  их  дома, Ларс
кивнул и воззрился на меня. Должно быть, он ждал, что от такого удара я умру
на месте.
   - Дошло до меня, что Эмма тоже к вам приходила. Больше она сюда носу не
покажет, могу поручиться.
   - Да, приходила, за бельем.
   -  Ты  все  норовишь свалить на  белье. И  сам ты  чуть не  каждый день
шляешься к нам со  своим распроклятым бельем. Сегодня несешь рубашку, завтра
- подштанники. Пусть тебе Рагнхильд стирает, коли так,
   - Пусть.
   -  Ишь какой выискался! Шныряешь по чужим домам и  заводишь шашни, если
женщина одна дома. Спасибочки.
   Подходит Нильс. Он, должно быть, смекнул, в чем дело, и как добрый друг
спешит  на выручку. Он слышит последние слова Ларса и  заверяет его,  что за
все время моей службы ничего дурного за мной не замечал.
   Но Ларс внезапно надувается спесью, как индюк, и сверху вниз смотрит на
Нильса.  Между  нами, он  давно  уже  имеет  зуб против Нильса. Правда, Ларс
неплохо себя показал, когда  зажил своим  домом  на лесной вырубке,  но  как
старший батрак  он не идет  с Нильсом ни  в какое сравнение. И  ужасно  этим
оскорбляется.
   - Ты чего там плетешь? - спрашивает он.
   - Я говорю чистую правду,- отвечает Нильс.
   -  Ишь  ты, правду  он  говорит,- насмехается Ларс.- Плевать я хотел на
тебя и на твою правду.
   Тут мы с Нильсом ушли, а Ларс еще долго кричал что-то нам  вслед.  И уж
разумеется,  проходя  мимо сирени, мы увидели там Рагнхильд, которая  нюхала
цветочки.
   Этим вечером  я решил уйти из Эвребе,  как  только покончу с разметкой.
Капитан,  верный своему обещанию, наведался через  три недели, увидел, что я
соскреб  краску со стены риги, похвалил  меня. "Того и  гляди, тебе придется
красить  все  это  заново",-  порадовал  он  меня.  Я  показал, где  у  меня
размечено,  и  доложил,  что  работы  в лесу  почти не  осталось. "Размечай,
размечай",- велел он. И  с  этим уехал, пообещав  снова наведаться через три
недели.
   Но я не собирался торчать в Эвребе так долго.  Я разметил еще несколько
дюжин и сделал  у себя на  бумаге необходимые выкладки. Теперь как хотят. Но
жить в лесу и в поле покамест нельзя, цветы, правда, есть, но ягод нет; есть
щебет и  пенье  птиц, вьющих гнезда, есть  бабочки,  мухи и комары,  но  нет
морошки и нет дягиля.

   Я в городе,
   Я пришел  к смотрителю  лесосплава,  к инженеру Лассену, и он  выполнил
свое обещание, взял меня к себе, хотя сплав уже в полном разгаре. Для начала
я должен  пройти вдоль реки и пометить  на карте все места, где образовались
наиболее крупные заторы. Неплохой  парень,  этот инженер,  только больно  уж
молод,  он дает мне излишне подробные наставления,  считая, что я в его деле
ничего не смыслю. От этого он смахивает на мальчика, не по годам развитого.
   И этот человек помог однажды  капитану  Фалькенбергу  в трудную минуту!
Должно быть,  капитан теперь и сам не рад,  мечтает поскорее  расплатиться и
ради этого готов свести свой лес, подумалось мне. Я от всего сердца  пожелал
капитану удачи,  я начал горько  сожалеть, что не поработал  на разметке еще
несколько дней, тогда бы он  вернее  смог  избавиться  от долга. А вдруг ему
совсем немножко не хватит, ну самую малость.
   Инженер  Лассен, без сомнения,  был человек  состоятельный.  Жил  он  в
отеле,  занимал  там  двухкомнатный  номер,  и  хотя лично мне  не  довелось
заходить дальше его конторы, но  и там была  очень дорогая обстановка, полно
книг,  журналов,  письменный  прибор  из серебра, позолоченный  альтиметр  и
прочее в том же роде; тут же висело его летнее пальто на шелковой подкладке;
для этого городка он был, без сомнения, и богат и знатен, недаром же я видел
в витрине у местного фотографа его портрет во весь рост.
   Кроме  того,  я  видел, что  он прогуливается  после  обеда в  обществе
здешних молодых дам. Как главный руководитель сплавных работ он  предпочитал
прогуливаться до  длинного (в  двести тридцать локтей)  моста,  перекинутого
через  водопад.  Здесь  он останавливался  и глядел  то в одну,  то в другую
сторону. Именно у  быков  этого моста и ниже, где река сужалась,  получались
самые большие заторы. Из-за  этих заторов он  держал в городе целую  бригаду
рабочих.  Когда  он  стоял  на  мосту, наблюдая  за  работой сплавщиков,  он
напоминал  адмирала  корабля, молодого,  энергичного  адмирала,  чьи приказы
беспрекословно  исполняются.  Дамы,  сопровождавшие его,  покорно  стояли на
мосту, хотя  здесь всегда дуло с  реки. Чтобы перекричать шум  водопада, они
при разговоре сближали головы.
   Но именно  в  ту  минуту,  когда инженер,  заняв свой  командный  пост,
вертелся  и крутился  то так,  то  эдак,  он  становился вдруг  маленьким  и
нескладным, его узкая спортивная куртка  плотно обтягивала спину, отчего зад
выглядел непропорционально грузным.
   В  первый  вечер,  уже после того как я обо  всем  с  ним договорился и
наутро должен был уйти вверх по реке, я  встретил  его в  обществе двух дам.
Завидев меня, он остановился сам, остановил своих спутниц и вторично дал мне
те же самые указания.
   - Это хорошо, что я тебя встретил. Но смотри, встань завтра пораньше  и
захвати с собой  багор, будешь проталкивать бревна, где сумеешь.  Если затор
слишком велик, пометь  у себя на карте. Карту ты не  забыл, я надеюсь? И все
иди, иди  до тех  пор,  покуда  не встретишь человека, идущего навстречу,  с
верховьев. Только  помни,  красным надо помечать, а не синим. Смотри  же, не
подведи меня. Я взял этого человека к себе на работу,- пояснил он дамам,-  я
решительно не могу сам за всем уследить.
   На редкость деловой господин, он еще извлек из кармана  записную книжку
и что-то там пометил. Ведь  он был так молод и  вдобавок  хотел порисоваться
перед дамами.
   Вышел я  спозаранку,  и  часам  к  четырем,  когда развиднелось,  успел
отмахать изрядный кусок вверх по реке. С собой я взял обед и сплавной багор,
который ничем не отличается от лодочного.
   Здесь не курчавился  подлесок, как  в  имении  у капитана Фалькенберга,
каменистая, голая  почва на много миль была  покрыта лишь вереском и опавшей
хвоей.  Да,  здесь повырубили все,  без пощады,  лесопильни пожирали слишком
много; остались только самые хилые деревца, молодой поросли почти не было, и
потому вся местность казалась унылой и безрадостной.
   К полудню я успел своими силами разобрать н