го. Что ты сделал? Ты
мог бы помочь мне, мог пропустить это  мимо ушей, но ты нахмурился и сказал:
меня зовут  не Гуго! Ведь я и сама знаю, что  тебя зовут  не Гуго, ведь я  и
сама горько  упрекала себя  за обмолвку". - "В  том-то и вопрос, - подхватил
капитан, - достаточно  ли ты себя упрекаешь". - "Да, -  говорит фру, - более
чем  достаточно, а что?" - "Не нахожу. По-моему, ты вполне собой довольна".-
"А ты? Ты думаешь, тебе не в чем упрекнуть себя?" - "У тебя  на рояле по сей
день стоит несколько фотографий Гуго, и ты даже не думаешь их убрать, хотя я
тысячу  раз давал тебе понять,  как мне  этого хочется,  и  не просто  давал
понять, я тебя  умолял об этом!" -  "Господи, дались тебе эти фотографии!" -
сказала  она. "Пойми  меня  правильно,-  ответил он,-  даже если  ты  сейчас
уберешь все фотографии, мне это не доставит никакой радости: я слишком долго
тебя упрашивал. Но если бы ты сама,  по  своей воле, в первый же день  после
возвращения   сожгла  фотографии,  твое  поведение  не  отдавало   бы  таким
бесстыдством. А вместо  того  у тебя  по всей комнате  валяются книги с  его
надписями. Я видел и носовой платок с его инициалами".- "Ты просто ревнуешь,
вот и  все.  Иначе не  объяснить,- говорит фру.- Не могу  же я стереть его с
лица земли. Папа  и  мама  тоже так  считают. Ведь я жила с ним  и была  его
женой".- "Его женой?" - "Да, я называю это именно так. Не все смотрят на мои
отношения с Гуго твоими  глазами". Послe этого капитан надолго смолк, только
головой покачивал. "Кстати, ты сам во всем виноват,- опять заговорила фру. -
Ты уехал  с  Элисабет,  хотя  я  умоляла тебя  не  ездить.  Тогда-то  все  и
произошло.   Мы   слишком  много  пили   в  тот  вечер,  и   у  меня  голова
закружилась..." Капитан еще немного помолчал, потом ответил: "Да, напрасно я
уехал  с Элисабет".  - "А я о чем говорю? - И  фру снова расплакалась.  Ты и
слышать ничего не  желал, Теперь ты  всю  жизнь  будешь попрекать меня  этим
Гуго, а что сам натворил,  о том и не вспомнишь".- "Есть все-таки разница, -
возразил капитан. - Я-то никогда  не жил с женщиной, о которой ты  говоришь,
не был ее мужем, выражаясь твоим языком".
   Фру только вздохнула.  "Понимаешь ли: никогда!"  -  повторил  капитан и
ударил кулаком по столу.  Фру  разрыдалась, а сама все  смотрит на него. "Но
тогда  я не понимаю, почему ты ходил  за  ней по  пятам, и прятался  с ней в
беседке и во  всех  укромных местах",- сказала фру. "Ну, в беседке, положим,
была ты, а не  я",  - ответил капитан. "Да, все я и всегда  я, а ты ничего и
никогда",- сказала фру.- "А для чего я ходил за Элисабет? Да для того, чтобы
вернуть тебя,- сказал он.- Ты от меня отдалялась, я хотел тебя вернуть". Фру
задумалась, потом  вдруг  вскочила, да  как бросится  к  нему  на шею:  "Ах,
выходит,  ты меня  любил хоть  немножко?  А я-то думала,  что ты  меня давно
разлюбил.  Ты  ведь  тоже отдалялся  от меня,  много лет подряд, разве ты не
помнишь?  Как глупо  все  получилось.  Я  не знала... я  не  думала... А ты,
выходит, любил меня...  Дорогой  мой,  но тогда  все  хорошо!.."  - "Сядь! -
сказал капитан. - С тех пор произошли некоторые перемены". - "Что произошло?
Какие перемены?" -  "Вот  видишь, ты уже все забыла. А я-то хотел спросить у
тебя, сожалеешь ли  ты об этих  переменах?"  Тут фру  снова вся окаменела  и
говорит:  "Ах, ты  про  Гуго?  Но  ведь сделанного  не  воротишь".-  "Это не
ответ".-  "Сожалею  ли  я?  А ты?  Ты себе  кажешься невинной  овечкой?" Тут
капитан встал и начал расхаживать по комнате. "Вся беда в том, что у нас нет
детей,- сказала фру.- У меня нет дочери, которую я могу воспитать так, чтобы
она стала лучше, чем  я". - "Я думал об этом, - говорит  капитан,- возможно,
ты  права.-  Тут  он  подходит к  ней  вплотную  и  еще  добавляет: - Лавина
обрушилась на нас, жестокая лавина. Но разве нам, благо мы остались в живых,
не следует разгрести камни,  и бревна,  и  щебень,  и все,  под чем  мы были
погребены много лет, чтобы наконец вздохнуть полной грудью. У тебя еще может
быть дочь!" Фру встала, хотела что-то сказать, но не решилась. "Да, - только
и  проговорила  она. И повторила  еще  раз: -  Да".-  "Сейчас  ты  устала  и
взволнована, но подумай о том, что я сказал. Доброй ночи, Ловиса". - "Доброй
ночи!" - ответила она.


XI

   Капитан  намекнул Нильсу, что  он  не прочь  либо уступить  кому-нибудь
право на рубку леса, либо запродать весь лес на корню.  Нильс истолковал это
таким  образом,  что  капитан  не  желает  приглашать  на  работу  в  имение
посторонних. Должно быть, у капитана с фру опять начались нелады.
   Мы  продолжали  копать  картофель,  большую часть  уже выкопали, теперь
можно было немножко перевести дух. Но дел по-прежнему оставалось очень много
- запаздывали с осенней пахотой, и теперь уже мы вдвоем - Ларс Фалькенберг и
я - распахивали поле и луговину.
   Нильс просто  удивительный человек, ему стало так неуютно в Эвребе, что
он хотел было взять  расчет. Удержал  его  стыд - как бы не подумали, что он
бросает работу, с которой не может справиться. У Нильса были довольно четкие
представления  о чести, унаследованные от  множества поколений. Не  пристало
крестьянскому  сыну  вести  себя  как  последнему батраку.  К  тому же Нильс
недостаточно долго здесь проработал; когда он  нанимался в Эвребе, хозяйство
было совсем запущено, понадобилось бы немало лет, чтобы вновь  его  поднять.
Только нынче, когда в  распоряжении Нильса оказалось больше рабочих рук,  он
сумел наконец сдвинуть дело с места.  Только нынче  он впервые смог  увидеть
добрые плоды своих усилий, - какие  уродились хлеба,  какая густая  пшеница!
Сам капитан  впервые за  много лет порадовался на  щедрый урожай. Будет  что
продать нынешней осенью.
   Вот поразмыслишь, так и выходит, что Нильс  просто сглупил бы,  покинув
сейчас Эвребе. Ему только позарез нужно было побывать дома, - Нильс родом из
северной части прихода,- и для этого он взял два свободных дня, когда мы уже
выкопали  весь картофель. Должно быть,  у него какое-нибудь неотложное дело,
может, он хочет встретиться со своей невестой,- думали мы все. Через два дня
Нильс вернулся такой  же бодрый и расторопный, как всегда, и  с жаром взялся
за работу.
   Однажды  мы  сидели  на  кухне за  обедом и увидели, как фру в  ужасном
волнении выскочила из  дома и  побежала куда-то,  не разбирая дороги. Следом
показался капитан.  Он кричал: "Ловиса,  Ловиса, постой, куда же ты?"  А фру
отвечала только: "Оставь меня!"
   Мы  переглянулись.  Рагнхильд встала  из-за стола,  собираясь бежать за
фру.
   - Ты права,  - сказал Нильс с обычным  своим  спокойствием. - Но сперва
зайди в дом и посмотри, убрала ли она фотографии.
   - Стоят как стояли, - ответила  Рагнхильд и вышла. Мы слышали,  как  во
дворе капитан сказал ей:
   - Пригляди за барыней, Рагнхильд. Никто из нас не хотел  бросить фру на
произвол судьбы. Все о ней заботились.
   Мы вернулись в поле. Нильс сказал мне:
   - Ей  надо  бы убрать фотографии. С ее стороны даже некрасиво, что  она
оставила их на видном месте. Это большая промашка.
   А, что  ты  в  этом  смыслишь,  подумaлось  мне.  Вот я - так  уж точно
разбираюсь в людях,  я много понасмотрелся  за годы  странствий.  И  я решил
устроить Нильсу небольшое испытание, проверить, не зря ли он важничает.
   -  Странно,  что капитан  сам  давным-давно  не  убрал и  не  сжег  эти
фотографии, - говорю я.
   - Ничуть, - отвечает Нильс. - На его месте я бы тоже этого не сделал.
   - Почему?
   - Да потому, что не мне, а ей надлежит это сделать.
   Мы помолчали немного, потом Нильс добавил еще несколько слов. Эти слова
разом доказали мне, каким глубоким и безошибочным чутьем обладает Нильс.
   - Бедная фру! - сказал он.- Должно быть, она так и не может  оправиться
после своего  проступка, должно быть,  в  ней  что-то  надломилось.  Другого
объяснения  я  не  вижу. Есть  люди, которые, оступившись, могут подняться и
спокойно шагать дальше по жизни, разве что  синяков насажают, а есть другие,
которые так и не могут встать.
   -  Если судить  по ее виду,  она отнеслась ко всему, довольно  легко, -
продолжаю я испытывать Нильса.
   -  Откуда нам  знать?  А по-моему, она все  время  была сама  не  своя.
Конечно, она продолжает жить, но мне кажется, в ней нет внутренней гармонии.
Я не силен по этой части, но я имею в  виду  именно гармонию. Понимаешь, она
может есть, и спать, и  улыбаться, и все же... Я  вот  только  что  проводил
такую же в последний путь, - ответил мне Нильс.
   Куда девался мой ум и моя выдержка? Глупый  и пристыженный,  я только и
мог спросить:
   - Ах, вот как? И она умерла?
   - Да. Она хотела умереть. - И неожиданно  приказал: - Ну что ж, идите с
Ларсом пахать. Вам уже немного осталось.
   И он ушел своей дорогой, а я своей.
   Я думаю: возможно, он говорил о своей сестре, возможно, он отпрашивался
на ее похороны. Боже милостивый, поистине есть люди, которые не могут с этим
справиться, это потрясает  самую их основу, это - как революция. Все зависит
от  того,  насколько  они  загрубели. Насажают синяков,  - сказал  Нильс.  И
внезапная  мысль  заставляет  меня остановиться:  а  вдруг это  была  не его
сестра, а его возлюбленная?
   По  странной ассоциации я вспоминаю про  свое белье. Я решаю послать за
ним батрачонка.

   Настал вечер.
   Ко мне пришла Рагнхильд и попросила меня не ложиться, уж очень у господ
неспокойно.  Рагнхильд  была ужасно  взволнована,  надвигающаяся  темнота ее
пугала,  и она не могла найти места более надежного, чем у  меня на коленях.
Она  и  всегда  была такова -  стоило  ей  разволноваться, и она становилась
робкой и нежной, робкой и нежной.
   - А ничего, что ты здесь? Ты оставила кого-нибудь вместо себя на кухне?
   - Да, стряпуха услышит, если позвонят.
   - Ты знаешь,- вдруг заявляет она,- я на стороне капитана. И всегда была
на его стороне.
   - Только потому, что он мужчина.
   - Вздор.
   -- А тебе следует быть на стороне фру.
   -  Ты  говоришь  это  только  потому,   что  она  женщина,-  ехидничает
Рагнхильд.- Но ты не знаешь всего того,  что знаю я. Фру  ужасно себя ведет.
Мы, видишь  ли,  о  ней  не заботимся, нам плевать, хоть она умри  у нас  на
глазах. Ну, ты слышал когда-нибудь такое? А я-то, дура, бегаю за ней.  Это ж
надо так скверно себя вести!
   - Не хочу ничего знать,- говорю я.
   - Думаешь,  я подслушивала? Да  ты просто спятил. Они разговаривали при
мне.
   - Раз так, подождем,  пока ты немножко успокоишься, а потом спустимся к
Нильсу.
   Такой робкой и нежной была  Рагнхильд в этот вечер, что в благодарность
за добрые слова  обвила мою шею  руками. Нет,  все-таки  она  необыкновенная
девушка.
   И мы пошли к Нильсу.
   Я сказал:
   - Рагнхильд считает, что кому-то из нас не следует ложиться.
   - Да, худо там, очень худо,- начала Рагнхильд.- Хуже  и  не придумаешь.
Капитан совсем забыл про сон.  Она  любит капитана, он ее  тоже, а все  идет
вкривь  и  вкось! Сегодня,  когда она выскочила из  дому, капитан  во  дворе
сказал мне: "Пригляди за барыней, Рагнхильд". Я и пошла за ней. Она стояла у
обочины, притаясь  за деревом, и плакала  и улыбнулась  мне сквозь слезы.  Я
хотела увести ее в дом, а она тут  сказала,  что мы о ней  не заботимся, что
никому нет до нее дела. "Капитан послал меня  за вами, фру",- говорю я. "Это
правда?  Сейчас?  -  не поверила она.- Сейчас послал?" -  "Да",- отвечаю  я.
"Подожди меня  немножко,- велела фру. И стоит и  стоит.- Возьми  эти мерзкие
книги, что лежат у меня в комнате, и сожги их, хотя нет, я сама это  сделаю,
но  после  ужина  ты мне  будешь  нужна.  Как  только я  позвоню, немедленно
поднимайся ко мне".- "Слушаюсь",- говорю я. Тут мне удалось ее увести.
   - Вы  только подумайте, оказывается, наша фру беременна,- вдруг говорит
Рагнхильд.
   Мы  глядим друг на  друга. Черты Нильса вдруг становятся расплывчатыми,
он словно увядает,  и  глаза у  него делаются сонные. Почему он принял слова
Рагнхильд так близко к сердцу? Чтобы хоть что-то сказать, я говорю:
   - А фру сама сказала, что позвонит?
   - Да,  и  она позвонила.  Ей  хотелось поговорить  с капитаном,  но она
боялась  одна и  надумала, чтобы я была при этом.  "Поди зажги свет и собери
все пуговицы,  которые  я разроняла". А потом она позвала капитана. Я зажгла
свет и  начала собирать пуговицы, а пуговиц было множество, и  самых разных.
Пришел  капитан. Фру сразу ему говорит: "Я хотела тебе сказать,  что с твоей
стороны было очень мило послать за  мной Рагнхильд. Бог  благословит тебя за
это".- "Да,- говорит он, а сам улыбается,- уж очень ты была взволнована, мой
друг".-  "Правда, я была взволнована, но это пройдет. Беда в том, что у меня
нет дочери, которую я могу вырастить по-настоящему хорошим человеком. Моя-то
песенка уже спета".  Капитан  опустился  на стул. "Ну да",- сказал он.-  "Ты
говоришь:  ну  да? В  книгах  так  и  сказано, вот они, эти проклятые книги,
возьми их, Рагнхильд, и сожги. Хотя нет, я сама изорву их  на мелкие кусочки
и сама сожгу". И принялась рвать книги и швырять страницы в огонь. "Ловиса,-
сказал  капитан,-  не надо так  волноваться".- "Монастырь - вот что там было
написано.  Но в  монастырь  меня не  пустят.  Значит, моя  песенка спета. Ты
думаешь, что я  смеюсь, когда смеюсь, а мне вовсе не  до смеха..."  - "А как
твои зубы, прошли?" - спросил капитан. "Ты  ведь и сам  знаешь, что зубы тут
ни при чем".- "Нет, не знаю".- "В самом деле не знаешь?" - "Не знаю".- "Боже
правый, да неужели ты до  сих пор не  понял, что со мной? - Капитан взглянул
на  нее и не  ответил.- Да  ведь  я... ты сказал, что у  меня еще может быть
дочь, разве ты забыл?.." Тут я тоже взглянула на капитана.
   Рагнхильд улыбнулась, покачала головой и продолжала:
   -  Бог мне  простит, что я не могу  удержаться от смеха,  но у капитана
сделалось такое лицо, попросту дурацкое. "А ты ни о чем и не догадывался?" -
спросила фру. Капитан поглядел на меня и говорит: "Чего ты столько возишься,
прямо как неживая?" - "Я велела ей  собрать с пола пуговицы",- отвечает фру.
"А  я уже все  собрала",-  говорю  я.- "Уже? -  спрашивает  фру  и  встает.-
Посмотрим,  посмотрим". Тут  она  берет шкатулку и снова ее роняет. Пуговицы
как покатятся - под кровать, под стол, под печь.  "Нет, вы только подумайте!
- восклицает фру и продолжает  о своем: - Значит, ты  и не  догадывался, что
я... что у меня?.." - "Нельзя ли оставить пуговицы на полу хотя бы до утра?"
- спросил капитан. "Пожалуй,  можно,- соглашается фру.- Боюсь только, как бы
мне не  наступить на какую-нибудь. Я  стала неповоротлива... сама их собрать
не смогу...  но  все равно, пусть лежат.- И она начала гладить его руку.- Ах
ты,  мой  дорогой". Он  отдернул  руку.  "Да,  я понимаю, ты сердит на меня.
Только зачем  ты тогда  просил меня  приехать?"  - "Ловиса, дорогая,  мы  не
одни".-  "Ты  все-таки  должен  знать, зачем ты просил  меня приехать".-  "Я
надеялся, что все еще может быть хорошо, наверное, затем".- "И по-твоему, не
вышло?" - "Нет".- "Все-таки о чем ты думал, когда звал меня? Обо мне? О том,
что тебе хочется снова меня увидеть? Никак не могу понять, о чем ты все-таки
думал".- "Рагнхильд уже все собрала, как я вижу,-  сказал капитан.- Покойной
ночи, Рагнхильд".

- И ты ушла?
   - Да, но уходить далеко я побоялась. Я видела, что ей было  не по себе,
и подумала, что на всякий  случай мне надо  держаться  неподалеку. А если бы
капитан увидел меня  и сделал  замечание, я  бы прямо так и ответила, что не
могу покинуть фру, когда она в таком состоянии. Он, конечно, меня не увидел,
они продолжали свой разговор, даже еще оживленнее. "Я знаю, что ты думаешь,-
продолжала фру,- может  статься,  что не ты...  То  есть, что  это  не  твой
ребенок. Возможно, ты и прав... И я не знаю, какие мне найти слова, чтобы ты
простил меня.- Тут фру заплакала.- Мой дорогой, прости, ради бога, прости! -
И фру встала на колени.-  Видишь, я вышвырнула эти книги, я сожгла платок  с
его инициалами, видишь, вот  они - книги".- "Верно,- ответил капитан.- А вот
лежит еще один платок с теми же инициалами. Ах, Ловиса, Ловиса, как ловко ты
со мной обращаешься".  Бедной  фру стало совсем нехорошо от этих слов.  "Мне
так  жаль, что  этот  платок  попался  тебе на глаза, я, должно быть,  летом
привезла его из города, я с  тех пор не  просматривала свое  белье. Но разве
это  так уж важно, скажи?" - "Разумеется, нет",- ответил он.-  "А если бы ты
захотел выслушать меня, ты узнал  бы, что это... это твой ребенок. Почему  б
ему и не быть твоим?  Я только не умею все тебе  объяснить  как  следует". -
"Сядь!" - сказал  капитан.  Но  фру,  верно,  не  поняла  его. Она встала  и
говорит: "Вот видишь,  ты даже не желаешь меня выслушать. Но коли так, я уже
настоятельно прошу  тебя ответить, зачем  ты меня  сюда вызвал, зачем  ты не
оставил  меня там, где я была". В ответ на это  капитан стал что-то говорить
про человека, выросшего в  тюрьме. "Если такого человека выпустить  на волю,
он все равно будет стремиться назад". Словом, что-то в этом роде. "Да, но  я
была у родителей, а они не такие неумолимые, они считали, что я  была за ним
замужем,  и  не осуждали меня.  Не все  смотрят  на это, как ты".- "Раз ушла
Рагнхильд, ты можешь смело задуть свечу; смотри, как она  сконфуженно мигает
рядом с  лампой".- "Из-за меня? Ты это  имел в виду? А разве сам ты ни в чем
не виноват?" - "Не пойми меня превратно, я и впрямь во многом  виноват,- без
промедления ответил капитан,- но не тебе об этом говорить".-  "Нет, ты этого
не думаешь. Я ведь никогда... Послушать тебя,  так ты ни в чем не виноват".-
"Сказано  же, что виноват. Не той  виной, про которую говоришь ты, а другой,
прежней  и новой. Согласен!  Но  я  не  принес  домой  эту вину у  себя  под
сердцем".- "Верно,- начала фру.- Но ведь именно  ты никогда не хотел,  чтобы
я... Чтобы  у нас  были дети, а вслед за тобой  и я этого не хотела, ты ведь
лучше знал, как  надо,  и  мои  домашние  тоже так говорят.  А  будь у  меня
дочь..." -  "Пожалуйста,  не  утруждай себя сочинением трогательной истории,
она  годится только  для  газеты,  не  утруждай",- сказал он ей.- "Я  говорю
чистую правду,-  отвечала фру.- Ты не можешь отрицать, что я  говорю  чистую
правду".- "Я ничего и не отрицаю. А теперь, Ловиса, присядь и  выслушай меня
внимательно. И дети, и дочь - которая вдруг так тебе понадобилась - все  они
не  больше,  как  отголосок  недавних   разговоров.  Ты  их  наслушалась   и
вообразила,  что  в  этом твое оправдание.  Раньше ты никогда  не  изъявляла
желания иметь  детей. По крайней мере, я этого не слышал".- "Да, но ты лучше
знал, как надо".- "И это ты тоже  где-то недавно услышала. В одном ты права,
очень может  статься,  что с детьми нам бы жилось  лучше. Теперь я и сам это
понял,  но, к сожалению, слишком поздно. И ты в твоем положении еще говоришь
мне,  что..."  -  "Боже правый! Но  ведь, может, именно ты...  не  знаю, как
сказать... пойми..."  -  "Я?  -  переспросил  капитан  и  покачал  головой.-
Вообще-то такие  вещи  полагается знать  матери; однако в  нашем случае даже
мать этого  не  знает.  Ты, моя жена, этого  не  знаешь. Или, может быть, ты
знаешь?" Тут фру умолкла. "Я тебя  спрашиваю, ты знаешь или нет?" Фру ничего
не ответила, бросилась на пол и заплакала. Не могу понять, пожалуй, теперь я
стою за фру,  ей, бедняжке, так худо. Я  совсем  было  решилась  постучать и
войти, но тут капитан сказал:  "Ты  молчишь.  Но  твое молчание -  это  тоже
ответ, и ответ не менее красноречивый, чем самый громкий крик".- "Мне больше
нечего сказать",- ответила фру сквозь слезы. "Многое я люблю в тебе, Ловиса,
и  прежде всего - твою правдивость",- сказал  капитан. "Благодарю",- сказала
фру. "Ты даже сейчас не выучилась лгать. Ну,  поднимайся.- Капитан сам помог
ей подняться и сам усадил ее на стул.  А фру  плакала так жалобно, что прямо
сердце  разрывалось.- Перестань же,-  сказал  капитан.- Я хочу тебя спросить
кой  о  чем.  А может,  нам стоит подождать, пог