тральфамадорцы будут удивляться и возмущаться войнами
и другими способами убийства на Земле. Он ожидал, что они будут бояться, как
бы  земляне, с их жестокостью и  мощным вооружением, не разрушили  часть,  а
может быть, и  всю  ни в чем не повинную Вселенную. Эти мысли ему подсказала
научная фантастика.
     Но  никаких  разговором о  войне не было,  пока Билли  сам  об этом  не
заговорил.  Кто-то  из  толпы  зрителей  в   зоопарке  спросил  Билли  через
экскурсовода, что самое ценное узнал он на Тральфамадоре. И Билли ответил:
     - Узнал, что жители целой планеты  могут жить в мире. Как вам известно,
я - с той планеты, где с незапамятных времен идет бессмысленная бойня. Я сам
видел  тела  школьниц,  сожженных  заживо  в  водонапорной  башне  моими  же
соотечественниками, которые в то время гордились своей борьбой с воплощением
зла.- И это была чистая правда.  Билли видел сожженные тела в Дрездене.- И я
по вечерам проходил  по тюрьме  со  свечкой, сделанной  из жира человеческих
существ, убитых отцами  и братьями  тех сожженных заживо  школьниц. Наверно,
вся Вселенная с ужасом смотрит на землян! И если другим  планетам Земля пока
еще не угрожает, то скоро эта угроза  может появиться. Так что  откройте мне
вашу тайну, и я отнесу ее на Землю и спасу нас всех. Как  планета может жить
в мире?
     Билли чувствовал, что говорит возвышенно.  Он растерялся, когда увидел,
что  тральфамадорцы  сжали свои ручки в кулак, закрывая глазки. Ему уже было
известно значение этого жеста: видно, он опять наговорил глупостей.

     - Вы... Вы  не  можете мне объяснить,- упавшим голосом  спросил Билли,-
что я такого глупого сказал?
     -  А мы ведь  знаем,  как  погибнет Вселенная,- сказал экскурсовод,-  и
Земля тут совершенно ни при чем, хотя и она погибнет.
     -А как- а как же погибнет Вселенная?- спросил Билли.
     - Мы  ее взорвем,  испытывая  новое  горючее для наших летающих блюдец.
Летчик-истребитель  на  Тральфамадоре   нажмет  кнопку  -  и  вся  Вселенная
исчезнет. Такие дела.

     -  Но если вам  это  заранее  известно,- сказал  Билли,-  то  разве нет
способа  предупредить катастрофу?  Неужели  вы  не можете  помешать  летчику
нажать кнопку?
     -  Он  ее всегда  нажимал и  всегда будет нажимать. Мы всегда  даем ему
нажать кнопку, и всегда так будет. Такова структура данного момента.
     - Но тогда...- Билли  замялся,-  значит, тогда глупо думать,  что можно
предупредить войны на Земле?
     - Конечно.
     - Но у вас-то на планете мир?
     - Сегодня - да. А в  другое время у нас идут войны страшнее всего,  что
вы видели, о чем читали. И сделать мы тут ничего не можем, так что мы просто
на них  не  смотрим. Мы не обращаем на  них внимания.  Мы  их игнорируем. Мы
проводим  вечность, созерцая только приятное - вот как сегодня,  в зоопарке.
Правда, сейчас все так приятно?
     - Да.
     - Вот  этому  земляне могли бы научиться у нас, если бы постарались. Не
обращать внимание на плохое и сосредоточиваться на хороших минутах.
     - Гм,- сказал Билли.

     Этой ночью, как только  Билли заснул, он пропутешествовал во времени  к
довольно  приятному моменту  -  это была  первая  брачная ночь  с Валенсией,
урожденной  Мербл. Уже с полгода, как он выписался из военного госпиталя. Он
совсем выздоровел. И он окончил Илиумские оптометрические курсы - третьим из
сорока семи учащихся своего выпуска.
     И  теперь он  лежал в постели  с  Валенсией  в  очаровательном  домике,
стоящем на  Кейп-Анн, в Массачусетсе,  у самой оконечности мыса.  На  другом
берегу блестели  огоньки  Глостера.  Билли лежал с Валенсией,  обнимая ее. В
результате этого объятия родился Роберт Пилигрим - впоследствии он  доставит
массу  огорчений в школе, но потом  выправится  и станет одним из знаменитых
"зеленых беретов".
     Валенсия не  умела  путешествовать во  времени,  но  воображение у  нее
здорово  работало.  Пока  Билли  обнимал  ее, она воображала себя знаменитой
исторической  личностью.  Она была королевой Елизаветой Первой,  а Билли как
будто был Христофором Колумбом.

     Билли издал  стон,  похожий  на скрип  заржавленной дверной  петли. Его
семенные железы только что отдали семя Валенсии, внеся свою лепту в создание
"зеленого берета". Правда, по тральфамадорским понятиям, у "зеленого берета"
в общем и целом было семь родителей.
     Теперь Билли откатился  от своей огромной супруги, чья блаженная улыбка
не  погасла, когда он ее покинул. Он  лежал, упираясь  позвоночником  в край
тюфяка  и  заложив руки  за голову. Теперь  он  был богатый  человек. Он был
вознагражден  за то, что женился  на девице, на которой  никто в здравом уме
жениться   бы  не  стал.   Тесть   подарил   ему   новый   "бьюик",   сплошь
электрифицированную квартиру  и  назначил  заведующим  самого  процветающего
кабинета в  Илиуме, где  Билли мог  надеяться  заработать  по  меньшей  мере
тридцать тысяч долларов в  год. Это было хорошо.  Отец  Билли был всего лишь
парикмахером.
     Как сказала его мать: "Пилигримы пошли в гору".
     Медовый месяц они проводили в горько-сладкой и таинственной осени Новой
Англии.  В домике новобрачных одна стена была особенно романтичной - целиком
застекленная, она выходила на балкон над маслянистой водой залива.
     Зеленая с оранжевым баржа, чернея в темноте, ворча и скрипя, прошла под
их балконом, всего футах в  тридцати от  их брачного  ложа. Баржа уходила  в
море, притушив  огни. Пустые трюмы резонировали, и машины отзывались густым,
звучным  басом. На их  голос  откликнулась  вся  гавань,  и  эхом  зазвенело
изголовье кровати новобрачных. И звенело еще долго, когда баржа уже ушла.
     -   Спасибо,-  сказала  наконец  Валенсия.  Изголовье  кровати  звенело
комариным писком.
     - На здоровье.
     - Мне так хорошо.
     - Очень рад.
     И тут она заплакала.
     - Что с тобой?
     - Я так счастлива.
     - Прекрасно.
     - Никогда не думала, что кто-нибудь на мне женится.
     - Гм-ммм,-сказал Билли Пилигрим.
     - Буду ради тебя худеть,- сказала она.
     - Что?
     - Начну соблюдать диету. Хочу стать красивой - для тебя.
     - А ты мне и так нравишься.
     - Правда?
     - Правда,- сказал  Билли Пилигрим. Благодаря путешествию во времени  он
уже видел, каким будет их брак, и знал, что их жизнь будет вполне сносной.
     Громадная моторная яхта  под  названием "Шехерезада" скользила  мимо их
брачного ложа. Ее машины пели мелодично, как орган. Все огни горели.
     Двое красивых людей, юноша и девушка в вечернем платье, стояли на корме
у  поручней,  радуясь  своей  любви,  своим мечтам и  бегу  волны. Они  тоже
совершали  свадебное  путешествие.  Его  звали  Лэнс  Рэмфорд  из  Ньюпорта,
Род-Айленд, а в его молодую  жену, урожденную Синтию Лэндри, был  в  детстве
влюблен Джон Ф. Кеннеди, живший тогда в Хайаннисе, штат Массачусетс.
     Получилось некоторое совпадение: Билли Пилигрим впоследствии оказался в
одной   палате  с   дядюшкой  Рэмфорда,  профессором  Бертрамом   Коуплендом
Рэмфоддом, официальным историком военно- воздушных сил США.

     Когда красивая пара проплыла мимо, Валенсия стала расспрашивать  своего
нескладного мужа  про  войну. Это  была  обычная глупая привычка  жительницы
Земли - ассоциировать секс и страсть с войной.
     - Ты  когда-нибудь  вспоминаешь о войне?- спросила  она, кладя  руку на
бедро Билли.

     - Иногда,- сказал Билли Пилигрим.
     - А я иногда смотрю на  тебя,-  сказала Валенсия,-  и  у  меня странное
чувство, как будто у тебя много-много тайн,
     -  Вовсе  нет,-сказал  Билли.   Он,  конечно,  соврал.   Он  никому  не
рассказывал о путешествии во времени, о Тральфамадоре и так далее.
     - Нет, у тебя, наверно, есть тайны про войну. А может быть, и не тайны,
а просто то, о чем тебе не хочется говорить.
     - Нет.
     - Я горжусь, что ты был солдатом. Ты это знаешь?
     - Прекрасно.
     - Плохо там было?
     - Всякое бывало.- У Билли мелькнула дикая мысль: как это верно! Хорошая
была бы эпитафия для Билли Пилигрима. И для меня тоже.
     - А ты  расскажешь  о войне,  если я тебя попрошу?- сказала Валенсия. В
крохотной  ячейке ее  огромного тела  уже  собирался  материал для  создания
"зеленого берета".
     - Будет похоже  на сон,- сказал Билли.-  А чужие сны обычно слушать  не
очень интересно.
     - Я слышала,  как ты рассказывал  папе, как немцы кого-то расстреляли,-
сказала Валенсия. Она говорила о расстреле бедного старого Эдгара Дарби.
     - Угу.
     - И тебе пришлось его хоронить?
     - Да.
     - А он видел вас с лопатами перед тем, как его расстреляли?
     - Да.
     - А он что-нибудь сказал?



     - Нет.
     - Он боялся?
     - Нет, они его чем-то напоили. Глаза у него как-то остекленели.
     - А они прилепили к нему мишень?
     - Да, кусок бумаги,- сказал Билли. Он встал с постели,  сказал "извини,
пожалуйста"  и пошел в  темную уборную помочиться. Нащупывая выключатель, он
почувствовал шероховатую  стенку и  понял, что  пропутешествовал обратно,  в
1944 год, и снова очутился в лагерном лазарете.

     Свеча в лазарете потухла.  Бедный старый Эдгар Дарби уснул  на соседней
койке.  Билли встал  с койки, шаря в темноте  по  стенке, чтобы найти выход,
потому что ему ужасно нужно было в уборную.
     Он вдруг нащупал дверь, она открылась, и  он, шатаясь, вышел в лагерную
ночь.  Билли  обалдел  от  морфия и путешествий во  времени. Он помочился  у
колючей  проволоки, и она впилась  в него  десятками колючек. Билли  пытался
выпутаться, но колючки не  отпускали  его. По-дурацки приплясывая, Билли без
толку вертелся у проволоки, дергая ее во все стороны.
     Русский солдат,  тоже вышедший ночью оправиться,  увидел по  ту сторону
проволоки  дергающегося   Билли.  Он  подошел  к  этому   странному  пугалу,
попробовал  ласково заговорить  с  ним,  спросить, из какой  оно страны.  Но
пугало не обращало внимания  и только прыгало у проволоки.  И русский солдат
выпростал  колючки одну за другой, и  пугало запрыгало куда-то  во  тьму, не
поблагодарив ни единым словом.
     А русский помахал ему вслед рукой и крикнул по-русски:
     - Счастливо!

     Билли  снова расстегнул штаны и  в темноте лагерной ночи стал без конца
орошать землю. Потом застегнулся как попало и  стал соображать, откуда же он
вышел и куда ему сейчас идти?
     Где-то в темноте раздавались горькие  стоны. Не зная, что делать, Билли
прошаркал в том направлении.  Он подумал: какая трагедия заставляет стольких
людей так громко стонать где-то на дворе?
     Сам  того  не  зная. Билли  подходил  к  задней  стенке нужника. Нужник
состоял  из  перекладины  с  двенадцатью  ведрами  под  ней.  С трех  сторон
перекладина  была  закрыта  стенками  из   обломков  фанеры  и  расплющенных
консервных  банок. Открытая сторона выходила на черную, обшитую толем стенку
барака, где был устроен банкет.
     Билли пошел вдоль стенки и дошел до того места, где на черном толе было
только  что написано объявление. Краска  была еще  свежая - та самая розовая
краска, которой  были расписаны декорации к "Золушке".  Билли с таким трудом
разбирался  в  окружающем,  что  ему показалось, будто  бы  слова  висели  в
воздухе, словно нарисованные на прозрачном занавесе. И еще на занавесе  были
какие-то  очень  хорошенькие  серебряные  кружочки.  На самом  деле это были
гвозди, которыми толь был  прибит к  стенке барака. Билли никак не мог  себе
представить, каким  образом  занавес держался ни на  чем, и он  решил, что и
волшебный  занавес,  и  театральные  стены были частью какой-то  религиозной
церемонии, о которой он никогда не слыхал.
     Вот что было написано на объявлении:

                  ПРОСЬБА
                  СОБЛЮДАТЬ ЧИСТОТУ
                  И НЕ ОСТАВЛЯТЬ
                  ПОСЛЕ СЕБЯ БЕСПОРЯДКА

     Вилли заглянул в нужник. Стоны шли именно оттуда. Все места были заняты
американцами. Пышная встреча превратила их желудки в вулканы. Все ведра были
переполнены или опрокинуты.
     Один из американцев поближе к Билли простонал, что из него вылетели все
внутренности, кроме мозгов. Через миг он простонал:
     - Ох, и они выходят, и они.
     "Они" были его мозги.
     Это был я. Лично я. Автор этой книги.

     Шатаясь, Билли  выбрался  из этого  ада. Он прошел мимо  трех англичан,
издали  глядевших  на  этот  экскрементальный  фестиваль. Они  окаменели  от
омерзения.
     - Застегнитесь как следует,-  сказал  один из них, когда Билли проходил
мимо.
     И Билли  застегнул брюки. Он случайно  нашел вход  в  больничный барак.
Войдя в дверь, он  снова очутился в  свадебном путешествии и возвращался  из
ванной комнаты в постель к своей жене.
     - Мне без тебя скучно,- сказала Валенсия.
     - А мне без тебя,- сказал Билли.
     Билли и Валенсия уснули, примостившись друг к другу, как ложки, и Билли
пропутешествовал во времени назад, в 1944 год, в ту поездку, когда он  уехал
с маневров в Южной Каролине на похороны отца в Илиум. Он еще не участвовал в
войне в Европе. Это было еще в те времена, когда ходили паровозы.
     Билли  приходилось  много  раз  пересаживаться с поезда  на  поезд. Шли
поезда ужасно медленно. В вагонах воняло угольным дымом, и пайковым табаком,
и газами людей, сидевших  на военных пайках. Металлические диваны были обиты
колючей материей, и Билли никак не мог выспаться. Перед самым Илиумом, когда
ехать оставалось часа три, он вдруг крепко заснул, раскинув ноги, у входа  в
вагон-ресторан.
     Проводник  разбудил  его, когда  поезд  пришел  в Илиум.  Билли  вышел,
пошатываясь  под  тяжестью вещевого мешка,  и очутился на платформе  рядом с
проводником, стараясь стряхнуть сон.
     - Что, выспался?- спросил проводник.
     - Да,- сказал Билли.
     - Ну, братец,- сказал проводник,- видно было, что тебе снилось...
     В  три  часа  ночи  в больничный  барак,  где  лежал Билли, двое  дюжих
англичан внесли нового пациента. Он был крошечного роста.
     Это был Поль Лаззаро, прыщавый вор из города Цицеро, штат Иллинойс. Его
поймали,  когда  он воровал  сигареты  из-под  подушки у одного англичанина.
Англичанин со сна сломал Лаззаро правую руку и едва не вышиб из него дух.
     Этот  самый англичанин  и  помогал нести его.  Он  был огненно-  рыжий,
совершенно безбровый.  В  оперетте он играл  Голубую Фею - крестную Золушки.
Сейчас он  одной рукой поддерживал Лаззаро с одного конца, а другой закрывал
двери.
     - Весу в нем, как в цыпленке,- сказал он.
     Англичанин, державший Лаззаро за ноги, был тот самый полковник, который
сделал Билли укол морфия.
     Голубая Фея был ужасно смущен, хотя и очень зол.
     - Если бы я знал, что дерусь с цыпленком, я бил бы полегче,- сказал он.
     - Угу.
     Голубая Фея не стал скрывать свое отвращение к американцам.
     - Слабые, вонючие, себя  жалеют - ну просто сопливое,  грязное, гнусное
ворье,- сказал он.- Куда хуже этих русских, черт подери.
     - Да, погань порядочная,- согласился полковник.

     Тут вошел немецкий  майор. Он считал  англичан своими лучшими друзьями.
Почти  ежедневно он заходил к ним. играл  с  ними во  всякие игры,  читал им
лекции  по  истории  Германии,  играл  у  них на  рояле,  учил  их  говорить
по-немецки.  Он  часто  говорил им, что, если  бы не их высокоцивилизованное
общество, он давно сошел бы с ума. По-английски он говорил блестяще.
     Он  очень  извинялся, что  пришлось  англичанам  навязать  американских
рядовых. Он обещал,  что  больше двух-трех дней им не придется терпеть такое
неудобство  и что американцев  скоро отправят  в  Дрезден на  принудительные
работы.  У  него   с  собой   была   монография,  выпущенная   Всегерманским
объединением  служителей  мест  заключения.  Это  был  доклад   о  поведении
американских  рядовых,  попавших в  плен  в  Германии. Автор  книги,  бывший
американец, занимал видное место в германском министерстве пропаганды. Звали
его Говард У.  Кэмбл-младший. Впоследствии он  повесился  в тюремной камере,
ожидая суда как военный преступник.
     Такие дела.

     Пока  английский  полковник вправлял руку Лаззаро  и  готовил  гипсовую
повязку,  немецкий  майор  переводил  вслух  длинные  отрывки из  монографии
Говарда У.  Кэмбла. Когда-то  Кэмбл был довольно  преуспевающим драматургом.
Начиналась монография так:
     _Америка -  богатейшая  страна мира, но  народ Америки по большей части
беден,  и  бедных  американцев  учат  ненавидеть  себя  за  это.  По  словам
американского  юмориста  Кина  Хаббарда,  "бедность  не  позор,  но  большое
свинство". Фактически для  американца  быть бедным  - преступление, хотя вся
Америка,  в сущности,  нация нищих. У  всех  других  народов  есть  народные
предания о людях очень бедных, но необычайно мудрых  и благородных, а потому
и больше заслуживающих уважения, чем власть имущие  и богачи. Никаких  таких
легенд  нищие  американцы  не знают. Они издеваются над  собой и превозносят
тех, кто больше преуспел в жизни. В самом захудалом кабаке или ресторанчике,
где  сам хозяин тоже  бедняк, часто можно увидеть  на стене плакат  с  таким
злым, жестоким вопросом: "Раз ты  такой умный, где же твои денежки?"  Там же
всегда найдется американский флажок, не шире детской ладони, его приклеивают
к палочке от эскимо и втыкают около кассы._

     Ходили  слухи, что  автор монографии,  уроженец города Шепектеди,  штат
Нью-Йорк,  был   самым  одаренным  из  всех  военных  преступников,  которых
приговорили к повешению. Такие дела.

     _Американцы,  как  и  все  люди во всех  странах,- говорилось дальше  в
монографии,-  верят  во множество  явно ложных идей. Самая  большая  ложь, в
которую они верят,- это то, что каждому американцу очень легко  разбогатеть.
Они никак не хотят признать, что деньги достаются с великим трудом, и потому
те,  у  кого  нет денег,  без конца клянут и  клянут  самих  себя. И это  их
внутреннее недовольство  самими собой всегда было счастьем для власть имущих
и  богачей,  так как они своим  беднякам могли оказывать, как частным, так и
государственным путем, меньше помощи, чем  любой правящий класс  примерно со
времен Наполеона._
     _Много  нового дала миру Америка.  Самое поразительное, беспрецедентное
явление  -  это  огромное  количество   бедняков  без  чувства  собственного
достоинства. Они не любят  друг  друга, потому что  не любят  себя. И  стоит
только  уяснить  это,  как недостойное  поведение  американских,  рядовых  в
немецких тюрьмах становится вполне понятным._

     Говард  У.  Кэмбл-младший  затем  переходил  к  вопросу  обмундирования
американских солдат во второй мировой воине:
     _Любая другая  армия в  истории, богатая  или  бедная, всегда старалась
обмундировать своих солдат,  даже нижние  чины, так,  чтобы, они и другим, и
самим  себе казались  молодцами  во  всем,  что  касалось  выпивки,  женщин,
грабежей  и  внезапных  встреч  со  смертью.  Напротив,  американская  армия
посылает своих рядовых сражаться и гибнуть в чем-то вроде городского платья,
явно сшитого не по росту и присланного в продезинфицированном, но неглаженом
виде  какими-то  благотворительными  учреждениями, где  обычно,  зажав  нос,
раздают одежду пьяницам из трущоб._
     _И  когда  одетый  с  иголочки  офицер  обращается к выряженному  таким
образом чучелу, он отчитывает его, как и полагается  офицеру любой армии. Но
презрительный тон офицера  - не напускная строгость доброго  дядюшки,  как в
других армиях. Это искреннее выражение ненависти к беднякам, которые сами, и
только сами, виноваты в своей нищете._
     _Тюремную администрацию, имеющую дело с пленными солдатами американской
армии, надо предостеречь:  не ищите  у них братской любви даже между родными
братьями.  Никакого контакта  между  отдельными  личностями  тут ожидать  не
приходится.  Каждый из них будет вести себя как капризный  ребенок и думать,
что лучше бы ему умереть._

     Кэмбл  рассказывал о поведении американских солдат  в  немецком  плену.
Везде американцев