Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
.
- Mais moi, est-ce que tu a decid* vraiment que je suis morte?
- Нет, никогда.
- А из вашего окна площадь Красная видна, - встряла ни к селу ни к
городу Маркиза.
- Да-а... Но где же этот наш, как его... Кстати, люди, как его
зовут-то? Приблудного? - спросил Огурец.
- Ты, Огурец, м-мудак, - отозвалась Маркиза. - Совсем поляну не сечешь.
Говорю тебе, это работодатель мой. Бывший. - Она вздохнула. - Вавилов это,
во кто!
- Господа, господа, - всполошилась Анна. - Зачем же так грубо?
Приличный мужчина такой. А вы его за une sorte de merde держите.
- А это кто? - изумилась Маркиза. - Эй, парни, кто тут геронтофил,
кайтесь.
- Это подружка моя, - сказал Огурец. - Старая.
- Ну это мы и сами видим. Откуда взялась-то?
- Оттуда.
Огурец честно показал в угол.
- I see. Shared dream - подытожила Маркиза. - Ладно, проехали. Глюк -
так глюк. Мне не привыкать. Слышь, глюк. Может ты отследил, куда Вавилыч
ушкандыбал?
Старенькая Анна печально смотрела на jeuns betes.
- Il venait * chercher de guitare. - объяснила она девочке по имени
Маркиза.
- Where is a guitar, fuck your mind? - встрепенулся Огурец. - Маркиза,
tsra-translate.
- Щас! - сказала Макиза. - Сам объясняйся с глюками. Заколебал вконец!
Ты врубись, это же не МОЙ глюк. Он общий.
- А в-вот и я, - кокетливо выдавил Вавилов, открывая дверь в "нумера".
- О-о! нашего полка прибавилось. Бабулька какая-то. Мадам!...
- Какая я вам бабулька? - обиделась Анна. - Я и не бабулька вовсе. И
вообще, наливайте мужчины. У меня поезд скоро. Спешу.
- Не ссы, - успокоила ее Маркиза. - У этого вон колеса. "Джипяра"
навороченный. Что за джип-то у тебя, кстати, Вавилов?
- Чероки, - начал было Владимир Владимирович, но Маркиза не дала ему
договорить.
- Во! Джип - широкий. Я же говорила, тачка - на всех хватит. Все
влезем. Влезем, а, хозяин жизни?
- Влезем.
Вавилов усмехнулся.
- Джип и правда, широкий.
- И холуй при нем, - не унималась Маркиза. - И ваще. На этот поезд не
успеешь, под другой впишем. Какая, блин разница? Вздрогнули, люди!..
- А Леков где? - озаботился вдруг Вавилов.
- Да спит он. - ответил Огурец. - Поблевал, покашлял и спит. After, так
сказать, humble vomitting. - Ты гитару приволок, мэн? Как обещал?
- Там, - Вавилов мотнул головой. - А, вообще-то, господа, вы кто?
- Ну, здрассьте!
Маркиза сделала книксен.
***
- Я, между прочим, до недавнего времени в вашей фирме работала,
Владимир Владимирович. Покуда вы меня в троллейбусе не уволили.
- А кем?
- Дизайнером, с вашего позволения.
- Да? Вот как интересно... А что ты пьешь, дизайнер?
- Все, что горит. И трахаю, уважаемый бывший начальник, все, что
шевелится.
- Ты?
- Я.
- Пардон, пардон, господа, нельзя же так сразу - "трахаю"... Вы,
милочка, такая юная, такая прекрасная... Как вас зовут? Маркиза? Вам же еще
жить и жить, Маркизочка, - встрепенулась Анна Каренина. -
- Погоди бабуля, не встревай. Держись за стакан и молчи. - Застывшая в
нижней точке книксена Маркиза неотрывно и зло глядела на Вавилова.
***
"Господи, какие же они все дети!" - подумала Анна.
- Ну что молчишь, начальник?
- Ты еще на пол сядь, - Вавилов решил не поддаваться на дурацкие
подначки.
Книксен, понимаешь. Из нижней точки книксена, если простоять в ней
некоторое время, удобно перейти в стойку дракона.
Огурец сделал попытку сконцентрироваться. Маркиза, если ей вожжа под
хвост попадет, такую акробатику может дать, что мало ни кому не покажется.
Даже этому мажору. Хотя и крутой он. Реально крутой. Кстати, кто он такой,
вообще? Работодатель Маркизин - стало быть, - шоу-бизнес.
- Слышь, ты кто вообще-то, мужик? - спросил Огурец у Вавилова.
Книксен начал угрожающе перетекать во что-то, чему в китайской
философии ни имени, ни названия. Похоже, что маркизин книксен грозил
закончиться ударом в точку ху-зна.
- Да я, как тебе сказать, брателло...
"Как мучительно долго меня учили делать "книксен".- подумала Анна. - И
насколько все это было бессмысленно... А эта девочка...".
"Центр тяжести, если она голову чуть наклонит назад, сместится, -
подумал Огурец. - И тогда она точно грохнется на спину. А если голову чуть
вправо, то...".
Маркиза наклонила голову вправо.
Джинса потертая, клетчатая рубаха. Из нагрудного кармана вываливается
мобильник, из штанов потертых, джинсовых, мелочь - пш-ш-шик! -
никелированной речушкой потекла. И пачка сигарет - шлеп - из какого-то
потаенного кармана.
- Ассс! - прошипела Маркиза. - Ассс!...
Сальто, двойное сальто, сальто заднее и снова в книксен.
"Научилась держать себя, - подумал Огурец. - Не дерется теперь, хотя
бы. И то хлеб.".
- Какая чудная вещица у Вас, - тихо сказала Анна. - Чудная, просто
чудная.
Маркиза сгребла ладошкой вывалившийся из-за пазухи кулон на тонкой
серебряной цепочке и быстро спрятала его под рубаху.
- Фамильный? - спросила Анна.
- Ну, женщина, я Вас умоляю, что вы, как глупая, купленный.
Даже не оборачиваясь Маркиза выстрелила последнюю тираду и тут же,
посерьезнев, обратилась к Вавилову:
- Понял, какого дизайнера потерял?
- Я дизайнера потерял? - спросил Вавилов. - Я - потерял? Да у меня
таких, как ты, знаешь, сколько было?
- Таких как я не было никогда, - уверенно ответила Маркиза.
- Очень может быть. А знаете, вообще, господа, чем я занимаюсь?
- Знаем.
Леков стоял посреди комнаты. Когда он успел войти в гостиную из
соседней комнаты никто не успел заметь. Но он стоял - в той же грязной
нейлоновой куртке, в джинсах - "варенках", вышедших из моды уже лет семь
назад, перемилася с ноги на ногу, пачкая ковер грязью со стоптанных
"скороходовских" говнодавов.
- Слушай, - сказал Вавилов. - Я тебя знаю.
- Это замечательно, - осклабился в улыбке Леков. - Ты пожрать-то
принес, а то я вырубился тут...
- Пожрать... Что такое - "пожрать"? Господи, да что это такое -
"пожрать"? Разве это самое главное? Разве в этом смысл всего?...
- В этом, в этом, - заметила Маркиза. - Вот и Аннушка скажет. Правда,
тетя Аня?
- Точняк, - уверенно сказала Анна Каренина.
- Да вы что? Да вы понимаете, кто.... Что....
Вавилов потянул из кармана свой мобильник. Постукал по кнопкам.
- Вахтанг? К "России" давай. Быстро.
И - этой невозможной гопоте:
- Господа! Мне очень приятно было с вами тут, но я, пардон, поеду.
- Посиди, мажор, что ты как не родной?
Сказавши это Леков рухнул на ковер рядом с Маркизой, застывшей в выходе
из книксена, задев ее локтем.
- Этой не наливать, - успел сказать Василек, умудрившись уйти от удара
- нога Маркизы прошла рядом с его головой.
- Гондоны вы, - обиженно сказала Маркиза, вставая. И Анне: - Слышь,
тетя Аня, а фиг ли они такие? Давай вместе под поезд впишемся, а? А то
тошнит меня от этих рыл. Я место знаю, где классно вписываться. На Рижской.
Там и под мост можно. А ежели на природу захочется, на цветочки-листочки
поглазеть, то и по насыпи можно пройти. Там кайф на насыпе, кусты, блин,
трава... Люди, не делайте стойку, я о другом... Нет, тетя Аня, честно. И
уединиться можно. Напоследок. А? Как вы? У меня никогда таких вот -
стареньких не было. И в шелковых чулочках. А то, - Маркиза обернулась к
Вавилову, - давайте этого чмошника заангажируем. Работодателя моего.
Бывшего, Он у нас мастер вписывать. Вавилов, ты как? Поможешь двум уставшим
дамам?
- Я не старенькая, девочка, - сказала Анна. - Ее вдруг разобрала
злость. Злость на самое себя. Quel diable! Parbleu! Mais pourquoi cette
fille так похожа на нее?
- Дура ты, Маркиза, - проговорил Леков, тяжело поднимаясь с ковра. - На
хрена бабку обидела? Она же тебе добра желает. А ты - в заводки. - Он
подошел к столу. - Чего тут у вас пожрать-то есть. О, сардельки!
Горяченькие! Супер!
- Слушай, ты, хендрикс хренов, ты гитару просил? Я тебе принес, -
оборвал болтовню Вавилов. - Может слабаешь?
- Да слабаю, слабаю, не ссы. Давай ее сюда.
Вот ведь скотина!
Вавилов встал. Его качнуло. В голове шумело. "Вахтанга, скорее
Вахтанга", мелькнула мысль.
Где эта долбаная гитара?
- Держи.
Леков обтер жирные руки о штаны. Принял гитару. Взвесил на руках.
Внутрь деки заглянул. Пальцем изнутри поскреб.
- Ну и что? "Фендер" корейский, струны левые, гриф ведет, ты его на
базаре что ли брал? Конечно. Где еще такое найти можно? Говно! Фанера, лак -
не лак, лады - жестянка Точно - говно. - уверенно сказал он.
Вавилов про себя усмехнулся. Ну-ну!
Оглядел собрание.
Молчаливый мужик уже отрубился, судя по виду. Дизайнер в ванной, оттуда
звуки льющейся воды слышны. Старуха в кресле, впавшая в прострацию.
И он, Вавилов. А вечером - к мэру.
Такой компанией он побрезговал бы и в годы не шибко разборчивой юности.
- Ну и говно! - гегемон потряс гитару. Понюхал зачем-то.
- Лаком пахнет, ишь ты, - поведал. - Но - говно.
И он, Вавилов, выходит, его тиражирует?
Леков.
Что-то смутно припоминается.
Ах, да. Они же вроде трибьют выпускали. История была... Даже, вроде,
замочили там кого-то? Он еще нагоняй устроил по приезду из Италии, так
хорошо отдыхал, такая компания была - первый раз за много лет расслабился по
настоящему. Осина - он умеет отдых организовывать. Осинский - он на эти дела
мастер. Хоть и склоняют его фамилию в России все, кому не лень, а Осина - он
Осиной и останется. Правильный человек.
Гегемон расстегнул куртку. Схватил гитару наперевес. И - как-то
непотребно раскорячившись, попытался пропрыгать по гостиной а ля Чак Бэрри.
Врезался в стену номера. Обернул к Вавилову покрытое каплями пота лицо.
- Здорово, да?
И заржал-заперхал, донельзя довольный собой.
Куда Вахтанг запропастился?
Навешать этому уроду на прощание, что ли? Как только Вахтанг приедет.
Под занавес, так сказать. Чтобы у пьески был достойный финал.
- Дай сюда, - сказал Вавилов бомжу. - И потянулся за гитарой. - Научу.
- Не суетись, Вавилов. - совершенно трезвым голосом сказал бомж. -
Посиди. Водки вон выпей. Достала меня твоя суета.
***
Бомж мог. Бомж многое мог.
Затянул для начала - "Ой, то не вечер, то не вечер"...
Чисто так затянул. Вавилову даже подпеть захотелось. Сразу. "То не
ве-е-ечер....
Мне ма-а-алым мало спалось, да спалось..." - включился Вавилов на
второй голос.
- На кварту вниз возьми, - заметила девка. Кажется, Маркизой ее зовут,
или он ошибся?
- Как тебя звать-то, милая девица? - спросил Вавилов.
- Кварту выдержать не можешь, тогда в терцию, что ли, затяни, -
тихонько сказала девка. А бомж все продолжал:
- "Е-е-сау-у-у-ул догадлив был... Су-у-умел сон мой разгадать,
разгадать...."..
- Это же элементарно. Ты же взрослый мужчина, - девка схватила Вавилова
за рукав пиджака. - Три тона вверх берешь и все дела. Ты сольфеджио-то
проходил в школе?
- Нет, - честно ответил Вавилов.
- Ну, мужик...То-то я и гляжу, ты серый такой...
"Пропадет он говорил, твоя буйна голова".
- Я - серый, - спросил Вавилов. Достали его эти недоноски. Это он,
Вавилов - серый. Нашли себе серого....
- Это я-то - серый? - Вавилов уставился на Маркизу.
- А какой же еще, - ответила та. - Конечно. Терцию не держишь, вообще,
интервал вменяемый построить не можешь, о чем с тобой тогда говорить-то? А
туда же - продюсер. Ты помолчи пока, пусть он один поет, - она кивнула на
гегемона-Лекова.
Да что я, в самом-то деле, вдруг разозлился на себя Вавилов. Он
вспомнил лицо Лекова. Мудрено было не вспомнить. Все ларьки кассетами
завалены. Каждый третий подросток в футболку с его портретом одет.
Вавилов мысленно перенес морду гегемона на футболку. И не удержался,
зашелся хохотом.
Гегемон оборвал "Есаула". Этому не наливать, - сказал он Маркизе. И,
подумав, добавил: - Толерантность низкая.
Вавилова аж скрючило от хохота. Шуты! Дешевые шуты! Толерантность!
Слова-то какие знают.
- Врубайся, мужик, - сказал вдруг гегемон. - "Весна священная", финал.
В переложении для деревянной лопаты.
- Ну все, - простонала Маркиза. - Начинается...
* * *
Со стороны гостиницы "Россия" вдруг грянул оркестр. Нет, не оркестр.
Что-то другое. Что за странные инструменты. Правда, была и медь - тромбоны,
валторны. О, и деревянная группа вплелась. Что за черт.
Не поворачивая головы, Мишунин скосил глаза. Точно, от "России". Вроде
бы сегодня, праздников не планировалось. Ростропович позавчера играл, а
Паваротти с Доминго послезавтра голосить станут на Васильевском спуске. Ишь,
повадились.
Если честно, Мишунин не любил "попсовую оперу". Что-то есть в этом...
Не неестественное, нет. Поверхностное какое-то. Целлофановое бельканто.
Мишунин про себя попытался определить инструментальный состав. Да,
симфонический оркестр имеется. Синтезатор вроде есть. Электрогитары, - куда
же без них? - две. Нет, три. И, кстати, не к месту: забивают оркестр.
Оркестр-то "Весну священную" заканчивает, а гитары - одна что-то из Сантаны,
до боли знакомое ведет, вторая монотонный, грубый, металлический рифф,
третья просто класический блатняк. Ум-ца, ум-ца. Нет, что не говори, нет у
людей нынче вкуса. Чувство меры потеряно. То ли дело, бывало, в крепостном
театре. Маленькая труппа, все свои, все через одну конюшню прошли.
Петька-кузнец, Васька-бондарь. Зальчик деревяненький, на двадцать мест. А из
зальчика выйдешь - парк, пруд с лебедями. Все чинно-благородно, никаких
вольностей.
Та гитара, что играла параллельные квинты, тяжелый хард-роковый рифф
вдруг повела мелодию. О, знакомое. Прокофьев, из фильма "Александра
Невского". Злые тевтонские рыцари в бой с картонными мечами под такое шли.
А оркестрик-то в "России" с претензией.
Только фигня все это.
Дешевка.
Опять "новые русские" гуляют. Устроили себе незнамо что. Да и к тому же
из какой-нибудь золотоносной дыры. Здесь-то такие простые забавы давно не в
ходу.
* * *
Леков играл, прислонясь к стене и поставив ногу в грязном стоптанном
ботинке на журнальный столик.
Музыка Шопена лилась и лилась, воскрешая в памяти лица, голоса...
Анна откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Как он чудно играет,
этот странный человек. Так не хочется вставать, спешить на вокзал...
A peine ont-ils depos*s sur la planche...
Исковерканное тело на рельсах...
А в сущности, зачем?
Маркизе вдруг явственно увиделась та обшарпанная квартирка в Питере.
Капли дождя на оконных стеклах. Запах красок и скипидара. Раздолбанный
катушечный "Маяк" с западающей кнопкой переключения дорожек. Рядом чашка с
засохшими остатками кофе.
"Арнольд Лейн". Первый хит Сида Барретта.
Леков всегда любил Сида. И, видать, сильно любил, раз даже в таком
состоянии умудряется играть один в один.
Ни хрена Васька не изменился. Если глаза закрыть. И только слушать.
Теперь снова быть им вместе? Ей, Лекову, Огурцу.
А в сущности, зачем?
Огурцов притоптывал в такт ногой. "Солнечные дни". Навсегда любимая
песня. На даче с Кудрявцевым под водочку в мягких московских сумерках она
звучала точно так же.
Вернуть бы, блин, все. Кудрявцева, ту дачу, сосновый лес. Посиделки
молодых бездельников, у которых все впереди, а потом вдруг оказывается, что
все уже позади.
Эх, стать бы снова романтиком. Без рефлексий ненужных, без депрессий.
Со здоровым желудком, в который хоть "царскую водку" заливай.
А в сущности, зачем?
Вот ведь народ. Песня-то создавалась как шутка. С шутками да
прибаутками. Да и группа вся - "Черный лебедь" - сами же ржали над собой.
Музыканты все уже в летах. И на тебе - решили в охотку оттянуться. Ан
гляди-ка, в народ пошли песни. А еще говорят, что я неважный продюсер. Пусть
говорят. Только вот хмырь этот запредельный мои песни поет.
Еле на ногах стоит, шатается, одет чудовищно, морда небрита и хрипит
диким голосом: "Где мои депозиты?". Неплохо хрипит, неплохо. Отмыть бы его,
побрить, приодеть, имиджмейкера приставить. Глядишь и раскрутили бы
панк-звезду. Хрипел бы себе.
А в сущности, зачем?
Леков играл "Весну священную". Всегда любил эту вещь. Сегодня он играл
ее строго, без причуд играл. Так, позволил себе несколько вольностей. Из
моцартовского "Реквиема" пару фраз вставил. Ну и из иного - так, по мелочи.
Скучно. Так, блин, скучно. Давным-давно.
Да и на этом отбойном молотке разве что путное сыграешь?
Во, новое лицо нарисовалось. Сейчас мы его встретим. Во-от так.
небольшой импровизацией в фа-диез миноре.
Вахтанг застыл в дверях. Шеф всегда любил отрываться "по полной". За те
четыре года, что Вахтанг провел с Вавиловым, он кажется напрочь уже утратил
способность удивляться. Гулял Владимир Владимирович широко. Медвежья охота,
яхты, вертолетные экскурсии, разгромленные ресторанные залы - все было. Но
всегда был то, что Вахтанг называл про себя так: шик.
Здесь шика не было. Напрочь.
Дешевый номер, бодяжная, ларечная водка. Тяжелый запах "беломора".
Старая бомжиха в кресле. Шлюшка, из самых дешевых. Мужик с опухшим лицом,
храпящий на диване. Еще один, гопник с гитарой в руках. Одна нога на
журнальном столике, вторая попирает полураздавленную сардельку, упавшую на
пол с грязной тарелки. Лопнувшая кожица с обрывком нитки, вылезшая начинка.
И - Владимир Владимирович, с лицом измазанным кетчупом, с лацканами
пиджака, умащенными майонезом. С брюками, усыпанными пеплом.
- О, Ваханг, дарагой, - шеф, наконец, сфокусировал на своем шофере
разъезжающиеся в стороны зрачки. - Мы... - Владимир Владимирович глубоко
задумался.
Вахтанг терпеливо ждал.
Шеф взял с тарелки последнюю оставшуюся сардельку, тоскливо поглядел на
нее, надкусил и бережно положил назад.
- Мы едем, - наконец сказал он. - Да.
- Мы? - вопросительно поднял черные брови Вахтанг.
Вопрос вновь поверг Владимира Владимировича в задумчивость. С минуту он
посидел, шевеля губами.
Бомж, прижав рукой гитарные струны, ехидно поглядывал на Вавилова.
И остальные тоже смотрели теперь на него. Даже спящий мужик вдруг
проснулся, повернулся на другой бок и строго взирал с дивана.
- Мы, - подтвердил Вавилов. - Все... И я.
Он грозно обвел глазами номер.
- Все! - сказал он еще раз.
Вахтанг кивнул. Вахтанг не любил лишних слов.
* * *
Какафоническое исполнение "Весны священной" оборвалось так же внезапно,
как и началось.
У Мишунина было отличное зрение. И он увидел, как в "России"
распахнулось одно из окон на одиннадцатом этаже и оттуда вырвались несколько
точек. Точки направились прямо к нему, к Мишунину.
Только не голуби, нет!
Это были не голуби. Это были дрозды. Пропорхнули прямо над головой,
сделали круг над мавзолеем, взмыли вверх к рубиновым звездам Спасской башни
и канули, растаяли в ослепительном сиянии солнца.
Мишунин перенес вес тела с одной ноги на другую.
До дембеля тридцать восемь дней.
Конец.