было уже все равно.
   Л.П. прощался последним. Они обнялись. Леонид старался рассмеяться,  во
получилось плохо. Но Ваня улыбался хорошо.
   - Прощай, Леня, прощай. Долго мы с тобой  дружили,  по  всему  приходит
конец. Ничего тебе не завещаю, знаю, что бесполезно.
   Тягостная это была сцена, я описать не умею.
   - Ну, теперь полезу. Помогите, ребята.
   И он начал забираться  на  стол.  Володя  ему  помогал.  Выглядело  это
неловко и как-то жалко. Было  видно,  что  тело  плохо  слушается  его.  Я
пыталась  представить,  что  он  думает:  наверное,  главная  мысль  была:
"Убежать". Но он держался и, кроме  неловкости  движений,  ничем  себя  не
выдавал, разве что растерянным выражением  лица.  Я  тоже  держалась,  тем
более, что маска была натянута до самых глаз. (Ресницы я  не  красила  уже
неделю.) Сидя на столе, снял пижаму. Очень худой - кожа да кости.
   Лег и на  несколько  секунд  зажмурил  глаза.  Испугалась:  слезы?  Все
замерли, было абсолютно тихо.  Видимо,  он  собирал  все  свои  силы,  все
мужество.  Лицо  постепенно  как-то  успокоилось,  глаза   открылись,   он
улыбнулся. Перед нами был снова Иван Николаевич Прохоров, для меня - Ваня.
   Оглядел всех по очереди, улыбнулся,  немножко  страдальчески,  немножко
иронически.
   - Ну, до свидания. Встретимся лет через десять.
   Подставил Поле руку для инъекции: она должна  была  ввести  внутривенно
наркотик для вводного наркоза тиопентал, а также релаксанты.  В  вену  она
попала  сразу,  я  еще  подумала:  "Молодец".  Потянула   поршень,   кровь
показалась в шприце. Поля взглянула вопросительно на  меня,  как  будто  я
здесь главная.  Я  кивнула,  значит:  вводить.  Он  смотрел  в  потолок  с
безучастным выражением лица, как будто его уже не было среди нас.
   Поршень задвигался,  и  через  несколько  секунд  глаза  закрылись.  Он
заснул, и  мы  все  тихонько  вздохнули  с  облегчением:  тягостная  сцена
прощания кончилась. Теперь оставалось каждому хорошо  сделать  свое  дело.
Однако тишина еще стояла в комнате некоторое время.
   Я устала, конечно.  Целый  вечер  пишу  без  перерыва,  исписала  целую
тетрадь. Его уже нет, теперь остался только отчет. Напишу  в  другой  раз.
Куда теперь спешить?


   Целую неделю не бралась за писание. Главное уже написано. Прошлый раз я
его как бы вторично похоронила. Но все-таки я обязана закончить.
   Сегодня пятница, почти две недели с момента. Захожу  каждый  день,  как
ходят вдовы на могилы первое время. Потом перестают ходить, и я, наверное,
перестану. Такова жизнь. Хочется протестовать, удержать, а не могу -  сама
замечаю, что уже не все время думаю, что отвлекают другие дела.
   Буду продолжать.
   После того, как он заснул и  дыхание  почти  прекратилось  от  действия
релаксантов, Володя быстро ввел ему трубку в трахею, приключил  аппарат  с
закисью азота и начал ритмично раздувать  легкие  с  помощью  дыхательного
мешка, как всегда делают при операциях.
   Сняли  пижамные  брюки  и  трусы,  и  он  остался  голый  и   одинокий.
Впечатление, что группа  врачей-злодеев  собирается  совершить  преступный
опыт, как это было во времена фашизма. Я потом спрашивала - многие  думали
об этом, о преступлении. Мне  было  неловко  и  другим  тоже.  Наркоз  уже
налажен, а мы чего-то медлили. Юра сам напомнил: пора.
   Тогда Поля побрила его волосы  в  паховых  областях,  а  мы  с  Вадимом
смазали йодом место операции. Разрезы нужно было сделать очень  маленькие,
так  как  трудно  рассчитывать  на  заживление  в  анабиозе.   Мы   начали
оперировать: обнажать сосуды. Вадим оказался несостоятелен:  руки  у  него
дрожали, пришлось взяться мне. Оперировать было просто: подкожной  жировой
клетчатки почти совсем не было, артерии и вены лежали  близко.  Перевязали
кровоточащие сосудики вплоть до самых мельчайших, до полной сухости  раны.
Подождали  несколько  минут  и  ввели  гепарин,  чтобы   кровь   перестала
свертываться. После этого по плану  нужно  было  присоединить  АИК,  чтобы
можно было включить искусственное кровообращение в случае  преждевременной
остановки сердца во время проведения  зонда  в  левое  предсердие.  Так  и
сделали: приключили на левую бедренную вену и артерию, а через правую вену
Вадим начал вводить специальный зонд в сердце. Это  сложная  процедура,  а
Вадим был в таком состоянии, что я боялась, не справится. Не знаю, что  бы
мы делали, я этого не умею. Пришлось бы рисковать,  начинать  анабиоз  без
контроля давления в левой половине сердца. Но все  обошлось  благополучно:
минут через десять мы получили из зонда ярко-алую кровь, значит, конец его
прошел в левое  предсердие.  Вадим  вытер  лоб  рукавом  халата:  рефлексы
стерильности у него непрочные.  После  этого  я  ввела  трубку  во  вторую
бедренную вену, и процедура присоединения АИКа была  закончена.  Опыты  на
собаках уже определили необходимые датчики ("объем информации"), и  ничего
лишнего мы не  присоединили.  Даже  артерию  не  вскрывали,  довольствуясь
определением кровяного давления по пульсу. Повышенное давление кислорода в
камере надежно обеспечивает хорошую оксигенацию тканей. Важно иметь данные
о насыщении венозной крови, для этого в  правое  предсердие  проведен  еще
один тонкий зонд.
   На грудь и живот укрепили стальной каркас, прикрытый тонкой пластиковой
пленкой. Это  устройство  для  искусственного  дыхания:  периодически  под
каркасом создается разрежение, грудь поднимается и в легкие входит воздух.
   Итак,  все  было  закончено,  можно  вдвигать  больного  в   камеру   и
окончательно присоединять  АИК  и  контрольную  аппаратуру.  Юра  отпустил
какие-то защелки, и крышка стола плавно вошла в цилиндр на свое постоянное
место. Все шланги и провода от датчиков пропустили через специальное  окно
и присоединили к АИКу (он тоже находится в  кожухе,  позволяющем  повышать
давление,  как  в  камере)  и  к  сложной  машине,  ведающей   измерением,
регистрацией и автоматическим управлением (забыла, как называется).
   Володя вынул трубку, положил в  рот  маленькую  сеточку  -  воздуховод,
чтобы не  западал  язык,  и  закрыл  рот.  Включил  грудное  искусственное
дыхание.
   Мои  дела  закончились,  но  Юра  попросил  меня  вести  журнал   опыта
(операции!). Все другие были заняты: Поля у АИКа, Вадим и Юра наблюдали за
регистрирующими  приборами  и  кондиционером,  за  выполнением   программы
охлаждения, Володя следил за наркозом,  Игорь  с  помощницей  обеспечивали
биохимические анализы. Хотя объем исследований был гораздо меньше,  чем  в
опытах на собаке, потому что они преследовали только практические цели, но
и людей тоже было мало.
   Вот эти записи:
   23.03.  11:00.  Закрыли  крышки  камеры,  начали  охлаждение,  включили
кондиционер и вентилятор.
   11:20. Температура в пищеводе 30o. Приключен АИК на параллельную работу
с производительностью 1 л/мин.
   11:23. Начали повышать давление в камере.
   11:40.  Давление  две  атмосферы  абс.  Т  -  26o.  Частота   сердечных
сокращений  -  56  в  минуту.   Ожидается   фибрилляция.   Есть   опасения
переполнения левого желудочка.
   11:52. Фибрилляция. Давление в левом желудочке не повысилось!
   12:00. Т - 16o. Начали снижать давление в камере для замены крови.
   12:24. АИК остановлен для замены крови.
   12:40. АИК включен с производительностью 2,5 л/мин. Т - 13o. Повышается
давление в камере.
   13:00. Т - 8o. Производительность уменьшена до 1,5 л/мин. Давление -  2
атм. абс.
   13:50. Т - 2o  в  прямой  кишке.  Период  охлаждения  закончен.  Начали
отрабатывать постоянный режим.


   Снова был  перерыв  в  писании.  Прошлый  раз  меня  прервали.  Сегодня
вторник, 11 апреля; прошло шестнадцать дней. Шумиха, слава богу, улеглась.
Энтузиазм тоже  уменьшился.  Если  сначала  дежурили  по  пять  человек  -
добровольцев было сколько угодно из лаборатории и из института кибернетики
(инженеры и техники по наблюдению за машинами), - то теперь  уже  начались
пререкания, кому дежурить. Бывало, что  Юра  сам  оставался.  Может  быть,
формально это и нехорошо: у заведующего днем много работы, но беды я  тоже
не вижу - он много получил от Вани.
   Какое глупое женское сердце: мне теперь кажется, что  его  уже  забыли,
что помощники хотят завладеть его славой. Я даже ловлю себя на жалостливой
мысли: "Только мне одной ничего не нужно и ничего не осталось". Я ведь  не
жена, и никаких прав на  Ваню  не  имела,  а  тем  более  на  лабораторию;
теперешние новшества в ней для меня как личное оскорбление.
   Но заставляю себя быть объективной, и тогда оказывается, что мне не  за
что упрекнуть Юру. В  конце  концов  нельзя  же  требовать,  чтобы  все  в
лаборатории оставалось, как раньше. Конечно, Поля  передает  мне  сплетни,
что-де  многие  недовольны  Юрой,  а  когда  я   пытаюсь   вникнуть,   так
оказывается: просто он требует  дисциплины.  Иван  Николаевич  никогда  не
отличался строгостью, и многие этим пользовались. Семен  тоже  был  мягкий
человек. Кстати, он ушел в отдел к директору, как и  ожидалось,  но  ведет
себя хорошо. Даже Вадим сказал: "Он не гадит, а мог бы".
   Сейчас все  силы  брошены  на  усовершенствование  этой  установки,  ее
назвали  АНА-1.  (Дурацкое,  по-моему,  название,  но  я  в  это  дело  не
вмешиваюсь. Перечитала и спохватилась: "Еще  бы,  вмешалась!").  Ваня  все
учил меня быть объективной, но так и не выучил. Слишком я женщина. Правда,
такие уроки даром не  прошли:  я  стараюсь  за  собой  наблюдать,  как  со
стороны. Но не всегда удается. Наверное, поздно начала учиться.
   Конечно, установку нужно довести до толка,  чтобы  работала  надежно  и
чтобы можно было обойтись одним дежурным.  Хорошо,  что  Юра  не  любитель
гулять, а барышня у него такая же, "синий чулок": все  стихи  читает;  так
они сидят себе дома, и он  в  любое  время  дня  и  ночи  является  чинить
поломки.
   (Ваню ужо называют "Спящий красавец". Мне это обидно до слез.)
   Газеты сильно помогли, как говорит Вадим. Юра  жмет  вовсю,  использует
момент, пока не остынут  и  директора,  начальники  и  просто  энтузиасты.
Энтузиазм тоже нуждается в питании, а где его  взять?  Вадим  выступает  с
лекциями, но эффект, конечно, не тот, что был у  Ивана  Николаевича.  (Мне
теперь все у него кажется  идеальным,  а  сколько  раз  я  ругалась.  Есть
какие-то законы у психики на этот счет? Не знаю.)
   Нужно  писать  дальше.  Мне  это  уже  немного  надоело,  и  вижу,  что
получается неважно. Но я как бы взяла обязательство - написать,  для  Вани
написать. Поэтому должна.
   Выбор режима представляет сложное дело,  потому  что  хотя  температура
оставалась постоянной, в организме продолжались  изменения.  "Стационарный
режим" (все чуждые для меня слова) был достигнут только через неделю.
   Задача состояла в подборе давления и соотношения периодов работы АИК  и
остановки так,  чтобы  содержание  О2  и  СО2  в  тканях  не  выходило  за
допустимые пределы.
   В течение отработки режима было много свободного времени, и  мы  начали
разговаривать, чтобы не было так тягостно. Правда, Юра  больше  возился  с
машинами (начал греться мотор насоса), а Игорь делал  анализы,  но  нам  с
Вадимом, Полей и Володей делать было нечего.
   Мы сидели около АИКа и грустно разговаривали. Было странно -  он  лежит
здесь, - и мы понижали голоса. В лаборатории было сравнительно  тихо,  так
как кондиционер стоял в соседней комнате, двери закрыли.
   Такое же  впечатление,  как  сидят  близкие  около  покойника  накануне
похорон. Я это испытала, когда умерла мама.
   Нет, пожалуй, нам было хуже. Почему-то нас не покидало чувство  вины  -
как  соучастники  преступления.  Поля  сказала  об  этом  первая,  и   все
подтвердили. Обсуждали: почему? Идея и инициатива его, но, может быть, нам
нужно было отговаривать, даже  отказаться.  Почему  я  этого  не  сделала?
Пыталась отговаривать, но он обиделся: "Понимаю, что было бы  лучше,  если
бы я лежал на кладбище..." Что-то в этом  роде.  Вынуждена  замолчать.  Не
участвовать я тоже не могла: это было бы предательство.
   Вадиму первый рассказал Юра, еще по  секрету  от  шефа.  "Меня  увлекла
чисто научная сторона идеи". Так он, кажется, говорил. Только  когда  дело
дошло до самой операции, он подумал о преступлении. Но отступать уже  было
поздно.
   Поля сказала: "А разве я могла отказаться, если он сам меня просил?"  И
я бы не могла.
   Потом она все спрашивала, сколько бы он пожил без "этого". Я  отвечала,
что, может быть, полгода, а может быть, месяц. Плохо  то,  что  ему  стало
опасно переливать кровь из-за реакций. Я хирург и верю в кровь больше, чем
в лекарства. Три-четыре раза и месяц свежая  кровь  -  это  очень  хорошо,
иначе анемия бы его сгубила. (Сколько  я  ему  крови  перелила!  Наверное,
литров двадцать...)
   Я тоже задала вопрос в лоб: верят ли они в возможность оживления?
   Вадим начал что-то мямлить: "Да знаете ли..." А потом  махнул  рукой  и
сказал: "Не верю". Поля на него накинулась: "Так зачем же ты... Да как  ты
смел..." - и  т.д.  Я  тоже  удивилась,  попросила  объяснить.  Он  сказал
примерно следующее: если бы его сейчас начать будить, он бы проснулся,  но
через годы не могут не  произойти  изменения  в  молекулярных  структурах,
ведающих теми функциями клеток, которые сейчас не действуют. В  это  время
подошел Юра (он, видимо, прислушивался краем уха) и очень резко сказал: "А
откуда  тебе  все  это  известно?   Разве   были   проведены   специальные
исследования? Их нет или они недоказательны. Анабиоз  простых  животных  -
факт, неудачи в получении анабиоза высших животных объясняются трудностями
методики оживления. Клетки и органы гибнут потому, что до сих пор не могли
искусственно обеспечить надлежащие условия на период восстановления.  Иван
Николаевич предложил  принципиально  новый  подход:  циркуляция  плазмы  и
камера, а мы создадим хорошую технику с идеальным регулированием. И  тогда
посмотрим!"
   Я очень хорошо запомнила смысл его речи, за  которую  была  благодарна.
Вадим сидел, как школьник. Потом Юра добавил так же резко (как начальник),
чтобы мы перестали копаться в собственных чувствах. "Шеф  проявил  героизм
для науки и человечества".  И  что  мы  обязаны  сделать  все  для  успеха
эксперимента, как бы об этом ни говорили.
   Сильно он нас отчитал, но как-то легче стало после этого. Даже Вадим не
вспылил и не стал спорить. Я все больше замечаю, что  он  посматривает  на
Юру с некоторым почтением, пожалуй, так не смотрел и на Ивана Николаевича,
вечно дерзил и спорил. Но он очень хороший.
   А вот Юру я понять не могу. Возможно, что у меня просто  ума  мало  для
этого, потому что не могу же я отрицать у него ум! Он обращается  со  мной
почтительно, как со старшей, и мне даже  неловко.  Конечно,  он  обо  всем
знает, возможно даже, что Ваня ему сам сказал в последние дни. Я  чувствую
это. Только вот  зачем  он  допустил  эту  показуху  и  даже  сам  немного
позировал? Почему так торопился с реорганизацией лаборатории, с  передачей
ее в институт кибернетики? Неужели нельзя пока управлять именем  покойного
шефа так, как раньше, а не  заводить  эти  строгости!  Неужели  он  просто
карьерист? Не похоже. Это я теперь так думаю, тогда сомнений не было.
   Разговор больше не вязался. Группа наша распалась: у всех нашлись  свои
дела. Юра вообще куда-то ушел, наверное, в мастерскую: слышала, говорили.
   Я села к окну и смотрела на улицу. Падал снег, но на дворе  было  сыро.
Неприятная погода, под стать настроению. Мысли пошли в другую сторону: что
же,  если  пробуждение  возможно,  то  мы  бы   совершили   предательство,
отказавшись? Я уже запуталась.
   Помню, такой безнадежной представлялась жизнь в тот момент. Даже  дети:
Костя уже по телефону с девушками разговаривает подолгу. Правда, пока  обо
всем мне рассказывает, а может быть, уже и не обо всем?  Поди  знай.  Дола
пока полностью моя, хотя она очень любит отца, и я еще не  знаю,  кого  бы
она выбрала. Будут вырастать и будут  отдаляться,  это  закон  природы.  С
мужем едва ли наладится близость (во всяком случае,  тогда  мне  казалось,
что нет). Вот с Ваней я была бы счастлива до старости,  уверена.  Остается
еще хирургия... Но какой я хирург? Так,  заведующий  отделением  городской
больницы. Грыжи, аппендициты, резекции желудка. Изредка легочные операции,
я их делаю хорошо, но больные предпочитают идти  в  клинику.  Над  средним
уровнем я не поднялась. Старики  хирурги  есть,  их  любят  и  уважают  до
смерти, но что-то я не видела старух хирургов. Или женщины вышли на  арену
только после войны и не успели состариться?  Перевалило  за  сорок,  начну
толстеть, седеть, незаметно стану противной  старухой,  милой  только  для
внуков. И буду только вспоминать эти несколько  ярких  лет.  В  них  было,
правда, больше страданий, чем счастья, но одно без другого немыслимо.
   А ОН будет лежать и лежать в это время? Или мне  еще  суждено  пережить
встречу с  ним  потом,  когда  со  мной  уже  все  будет  кончено:  внуки,
хозяйственная сумка, телевизор? Нет, не хочу! Меня охватил страх, когда  я
представила себя и его. Себя в будущем,  а  его  таким,  каким  был  перед
болезнью: не "красавец мужчина", конечно,  но  тонкий,  стройный  и  вечно
куда-то спешащий...
   Вот  такие  были  у  меня  мысли  тогда.  Они  и   сейчас   повторяются
периодически, особенно когда в отделении несчастья, смерти или когда схожу
в лабораторию, посмотрю.
   Около трех часов установка была пущена. Снова  лаборатория  наполнилась
шумом, начали измерять, записывать. Мне тоже нашлось  дело:  Юра  попросил
регистрировать показатели поляриметров (рО2  и  рСО2)  по  минутам,  чтобы
вычертить кривую изменения напряжения газов в венозной крови  после  пуска
АИК с данной производительностью. На двадцать минут у  меня  была  работа,
думать было некогда: нужно было отметить как можно больше точек. Вообще-то
были приборы с самописцами, но почему-то Юра им не доверял, заставил  меня
писать. Когда венозное напряжение кислорода поднялось до  80  мм  ртутного
столба, АИК остановили  снова.  Потом  я  еще  минут  десять  переписывала
таблицу,  чтобы  придать  ей  культурный  вид  (я   люблю   аккуратность).
Приготовила и отдала Юре. Он мило поблагодарил.
   Настроение немного улучшилось. И  солнце  к  этому  времени  выглянуло.
Нужно жить. Кому что дано, то  и  выполняй.  Не  всем  быть  профессорами,
изобретателями,  художниками,  кому-то  нужно   делать   обычную   работу,
выполнять гражданские обязанности. Найти в них радость, иначе жить нельзя.
У меня растут дети - нужно, чтобы они были  хорошими.  Я  лечу  больных  -
нужно это тоже делать хорошо,  чтобы  от  операций  умирали  редко,  чтобы
человеческие души тоже меньше страдали. Ах, я начинаю говорить  прописями,
нет таланта подбирать красивые и оригинальные слова!
   Допустила ли я ошибку?
   Жила-была женщина, нет, сначала девочка. Была  хорошая  дочка,  хорошая
ученица, хорошая пионерка и комсомолка. В трудные военные годы работала на
заводе, еще подростком, и не только из бедности. Все ей удавалось. Мечтала
быть доктором и поступила в институт,  окончила.  Отработала  три  года  в
деревне и вернулась домой, к маме, в  большой  город.  По-честному,  нужно
было бы еще остаться, но уж очень там было тоскливо,  одиноко  и  хотелось
интересно работать хирургом, ходить  в  театр.  И  больше  всего  хотелось
встретить ЕГО, чтобы полюбить насовсем. (Студенткой не успела почему-то.)
   Все  удалось:  клиника  Петра  Степановича,  Павел,  красивый,  высокий
инженер, такой кавалер, танцор, краснобай  (да  простят  мне  это  дети!).
Неплохой человек. Любовь, замужество и скоро - Костя. Было  очень  трудно:
хирургия требует всего человека, а тут семья  -  муж  и  сын.  Медицины  в
клиниках две; больные и наука. Больные - это горе,  это  радости  людей  и
вместе с ними и твои. И труд, труд, очень  часто  неблагодарный.  Наука  в
клинике - это тоже прежде всего труд, никаких ярких открытий,  надежды  на
них потом, и