олова болит".
     (А  ведь  в  принципе  мы  детям  разрешаем  бегать:  это  единственное
действие, которым мы дозволяем им жить.)
     И  вся  эта отвратительная машина работает долгие годы,  сокрушая волю,
тормозя энергию, расщепляя силу ребенка.
     Ради завтра мы пренебрегаем тем, что радует, смущает, удивляет, сердит,
занимает его сегодня. Ради завтра,
     которого  он не  понимает, в котором он  не  нуждается,  крадутся  годы
жизни, многие годы.
     - Дети и рыбы немы.
     - Еще успеешь. Подожди, пока вырастешь.
     - Ого, у  тебя уже  длинные брюки,-вот это да, у тебя  уже и часы есть.
Покажись-ка... да у тебя усы растут.
     И ребенок думает:
     "Я ничто. Чем-то бывают только  взрослые. Я ничто уже немного постарше.
Сколько же еще лет ждать? Ну погодите, вот вырасту..."
     Ждет и лениво  перебивается  со дня на  день, ждет и задыхается, ждет и
таится, ждет и глотает слюнки. Прекрасное детство?
     Прекрасное? Нет, скучное, и если  и есть  в нем прекрасные  минуты,  то
отвоеванные, а чаще всего-украденные.
     Ни  слова   о   всеобщем   обучении,  сельских  школах,  городах-садах,
харцерстве.  Таким это  было  несущественным  и  безнадежно  далеким.  Книга
зависит  от того,  какими категориями  переживаний и опыта  оперирует автор,
каково было поле деятельности, что было  его мастерской,  какая почва питала
его  .мысль. Поэтому мы  встречаем наивные  взгляды  у  авторитетов,  причем
зарубежных.
     41.
     Так что же, разрешать ему все? Ни за что-из скучающего раба мы вырастим
скучающего тирана. Запрещая, мы, как бы то ни было, закаляем его волю, пусть
единственно в направлении ограничения и отказа, развиваем  его  находчивость
при действиях  в тесном  пространстве, умение  выскользнуть из-под контроля,
пробуждаем  критическое  отношение  к  жизни.  И  это  имеет   ценность  как
подготовка- пусть и односторонняя-к жизни.  Разрешая "все", надо  следить за
тем, чтобы,  потакая капризам,  не  притупить  тем  самым  желания.  Там  мы
ослабляем волю, здесь-отравляем ее.
     Это не  "делай, что хочешь", а я сделаю, я куплю, я  тебе дам  все, что
хочешь, только проси то, что я могу тебе дать, купить, сделать. Я тебе плачу
за то, чтобы ты сам ничего не делал, чтобы ты был послушным.
     "Съешь котлетку-мама тебе книжечку  за это купит.  Не пойдешь гулять, я
тебе за это конфетку дам".
     Детское  "дай",  даже безмолвно  протянутая рука должны натолкнуться на
наше  "нет",  и от  этих первых "не дам",  "нельзя",  "не разрешаю"  зависит
огромная область воспитания.
     Мать  еще  не  хочет  видеть  своей  задачи,  она предпочитает  лениво,
трусливо отсрочить, отложить на после, на потом. Она не желает знать, что из
воспитания  нельзя  изъять  трагическую  коллизию  неумного,  неправильного,
недопустимого  желания  с  мудрым  запретом,  нельзя   исключить  еще  более
трагического  столкновения двух желаний, двух прав  на общей территории.  Он
хочет взять в рот горящую свечу-я не могу ему это разрешить, он хочет нож--я
боюсь дать  ему  его,  он протягивает  руку к вазе-а мне  ее жаль, он хочет,
чтобы я играла с ним в мяч-мне хочется почитать... Нам необходимо определить
границы его и моего существования.
     Новорожденный  тянется к стакану,  мать целует  его ручку-не  помогает,
дает  погремушку-не  помогает,  велит  убрать  соблазн с  глаз  долой.  Если
младенец  вырывает руку, швыряет погремушку оземь, ищет  взглядом спрятанный
предмет,  сердито смотрит на  мать,  я спрашиваю себя:  кто из  них  прав  -
мать-обманщица или младенец, который презирает ее?
     Тот, кто не продумает как следует систему запретов и приказов, когда их
мало, тот растеряется и не сможет ориентироваться, когда их станет много.
     42,
     Деревенский  мальчик  Ендрик.  Уже  ходит.  Держась  рукой  за  дверной
переплет, осторожно перелезает из избы через порог  в сени. Из сеней по двум
каменным  ступенькам  ползет  на  четвереньках.  Перед хатой  встретил кота:
поглядели  друг  на друга и разошлись.  Споткнулся  о  грядку,  остановился,
смотрит.  Нашел  палочку, сел, роется  в  песке.  Рядом  лежит  картофельная
кожура, берет ее в рот, во рту полно песка, скривился, плюет, бросает. Снова
на  ногах, бежит навстречу  собаке, собака  грубо  опрокидывает его. Скривил
губки,  вот-вот заплачет, нет:  что-то  вспомнил, тянет  метлу. Мать идет по
воду,  уцепился  за юбку и бежит  уже уверенней. Группа старших детей, у них
тележка-смотрит;  его  отогнали,   встал  в   сторонке-смотрит.  Два  петуха
дерутся-смотрит. Его посадили в тележку, везут,  опрокинули. Мать зовет его.
Так проходит первая половина из шестнадцати часов дня. Никто не говорит ему,
что  он  еще маленький, он  сам  чувствует, что ему не  под  силу.  Никто не
говорит  ему,  что кот может  оцарапать, что он  не  умеет еще спускаться по
ступенькам. Никто не запрещает играть со старшими детьми. "По мере того, как
Ендрик  подрастал,  все  дальше  от  хаты  уходили  дороги  его  странствий"
(Виткевич).
     Частенько ошибается,  падает -  ну  что  же, набивает  шишки,  гордится
шрамами.
     Нет, нет, я вовсе не хочу заменить излишек опеки полным ее отсутствием.
     Я только  хочу  отметить, что годовалый ребенок в  деревне  уже  живет,
тогда как у нас  зрелый юноша еще только входит в жизнь. Помилуйте, да когда
же он жить-то начнет?
     43.
     Бронек  хочет открыть  дверь.  Подвигает  стул.  Устал, отдыхает, но  о
помощи  не просит. Стул  тяжелый, малыш  прямо  замучился с  ним. Тащит  его
поочередно то за одну, то за другую ножку.  Работа идет медленно, но  что-то
получается.  Вот уже  стул близко  от двери, ему кажется,  что он  достанет,
влезает  на  стул,  стоит.  Чуть  придерживаю  его  за  платье.   Закачался,
испугался,  слезает. Подвигает стул  к самым дверям,  но сбоку  от  щеколды.
Вторая неудачная попытка. Ни тени  нетерпения. Снова работает,  только паузы
для отдыха немного удлинились.  В  третий раз  влезает на  стул: ногу вверх,
хватается рукой  и опирается  согнутым  коленом, повисает, ищет  равновесие,
новое усилие, рукой хватается за край, лежит на животе, пауза,  бросок телом
вперед, становится на колени, выпутывает ноги из
     платья, стоит. Как жалки эти лилипуты в  стране великанов! Голова вечно
задрана кверху,  чтоб  хоть  что-нибудь  увидеть. Окно где-то высоко,  как в
тюрьме.  Чтобы  сесть на стул, надо быть акробатом.  Усилие  всех мускулов и
всего ума. чтобы наконец дотянуться до щеколды.
     Двери  открыты-глубоко  вздыхает.  Этот  глубокий вздох  облегчения  мы
наблюдаем уже у самых маленьких детей после каждого усилия воли, длительного
напряжения  внимания.  Когда  мы  заканчиваем  интересную   сказку,  ребенок
вздыхает точно так же.
     Я очень хочу, чтобы вы поняли это.
     Этот глубокий  одинокий вздох доказывает, что до сих  пор дыхание  было
замедленно,  поверхностно, недостаточно,  ребенок  затаив  дыхание  смотрит,
ждет, следит, напрягается, вплоть до того момента, когда начинается нехватка
кислорода, отравление тканей. Организм  тут же приводит в состояние  тревоги
дыхательные центры, следует глубокий вздох, возвращающий равновесие.
     Если  вы  умеете  диагностировать  радость  ребенка, интенсивность  его
радости, то  вы должны  были заметить,  что  величайшей  радостью становится
счастье  преодоленной трудности,  достижения  цели, открытой тайны,  радость
победы и счастье самостоятельности, овладения, обладания.
     - Где мама? Мамы нет. А ну поищи.
     Нашел! Почему он так хохочет?
     - Вот погоди, мама тебя догонит. Ой, не может поймать.
     До чего же он счастлив!
     Почему он  хочет ползать, ходить, вырывается из рук? Обычная  сцена: он
семенит, удаляется от  няньки,  видит,  что  нянька  бежит за ним,  убегает,
утрачивает  чувство опасности, бежит  вперед  сам не  зная  куда, в  экстазе
свободы - и, подхваченный кем-нибудь, вырывается, колотит ногами, верещит.
     Вы скажете: избыток энергии, но это  физиологическая сторона,  я же ищу
психофизиологическую.
     Я спрашиваю: почему  он  хочет сам держать  стакан, когда пьет, и чтобы
мать даже пальцем к нему не прикасалась, почему, даже не желая  есть, все же
ест,  если разрешить  ему  самому  держать  ложку? Почему  с радостью  гасит
спички,  тащит отцовские тапочки, несет бабушке скамеечку под ноги? Что это,
подражание? Нет, нечто гораздо более ценное и значительное.
     -  Я  сам!-кричит  он  тысячу раз, жестом,  взглядом,  улыбкой, умоляя,
сердясь, плача.
     44,
     -- А ты  умеешь сам открывать дверь?- спросил я пациента, мать которого
предупредила меня, что он боится врачей.
     - Даже в уборной могу,-ответил он быстро.
     Я  рассмеялся. Мальчик смутился, но  еще больше смутился я. Я  вырвал у
него признание в тайной победе и высмеял.
     Нетрудно  догадаться, что было время, когда все двери  уже были открыты
для него, а дверь уборной все еще не поддавалась, она стала для него
     особенно притягательной.  Он был  похож  в  этом  на  молодого хирурга,
который мечтает о трудной операции.
     Он никому не признавался в этом,  он ведь знает то,  что составляет его
внутренний мир, не найдет отклика среди окружающих.
     Может, его не однажды ругали или отталкивали подозрительным вопросом:
     Что ты там крутишься, что ты там вечно колдуешь? Не трогай,  испортишь.
Сейчас же иди в комнату.
     И поэтому он работал украдкой, втайне и вот наконец открыл.
     Обращали ли вы внимание, как  часто, когда раздается звонок, вы слышите
просьбу:
     Я открою!
     Во-первых,  с  замком входной  двери справиться  трудно, во-вторых, как
приятно чувствовать, что там,  за дверью,  стоит взрослый, который сам дверь
открыть не в силах и ждет, пока он - младший - - ему поможет.
     Такие маленькие победы-праздник для ребенка, которому уже снятся
     дальние  страны,  который  в  мечтах  воображает   себя  Робинзоном  на
необитаемом  острове,  а в действительности счастлив,  когда  ему  разрешают
выглянуть в окно.
     - Ты умеешь сам залезать на стул?
     - Умеешь скакать на одной ножке?
     - Можешь левой рукой поймать мяч?
     И  ребенок  забывает,  что не  знает  меня.  Он забывает,  что  я  буду
осматривать ему горло. Он забывает, что выпишу ему лекарство.
     Я пробудил в нем то, что выше чувства  неловкости, страха, неприязни, и
он радостно отвечает:
     - Могу, умею.
     Видели  ли  вы, как младенец  долго, терпеливо,  с  неподвижным  лицом,
сжатыми губами и  вниманием в глазах снимает  и надевает чулки  и  туфельку?
Это-не игра, не бессмысленное времяпрепровождение.
     Это-работа.
     Какую пищу дадите вы его воле, когда ему три года? Пять? Десять лет?
     45.
     Я!
     Когда новорожденный царапает
     себя ноготком, когда младенец, сидя, тащит в рот ногу, падает и сердито
ищет рядом  виноватого,  когда  тянет себя за  волосы, кривится от  боли, но
повторяет попытку, когда, стукнув себя ложкой по голове, смотрит вверх,  что
там такое, чего он не видит, но чувствует,-он еще не знает себя.
     Когда   он  изучает  движения  своих  рук,  когда,  обсасывая  кулачок,
внимательно разглядывает  его,  когда  во  время  кормления  вдруг перестает
сосать и начинает сравнивать свою ногу с материнской грудью, когда,  ползая,
останавливается и смотрит вниз, отыскивая нечто, что поднимает его вверх  не
так, как материнские  руки, когда  сравнивает  свою  правую  ногу в чулке  с
левой, без чулка,-он жаждет познать и понять.
     Когда в ванне он изучает воду, отыскивая среди множества неодушевленных
капель  себя, капельку  одушевленную,-он  ощущает  великую  правду,  которая
заключена в коротеньком слове: я.
     Только  футуристическая  картина может  открыть  нам, каким видит  себя
ребенок:  пальцы,  кулаки,  ноги-едва  намечены, может,  обозначен и  живот,
может, даже голова, но все это скорее угадывается по контурам,  как на карте
окрестностей полюса.
     Работа еще  не закончена,  он  еще поворачивается  и  нагибается, чтобы
разглядеть,  что  там прячется  сзади,  изучает  себя перед  зеркалом  и  на
фотографии,  обнаруживает  то  впадину пупка,  то  выпуклости  своих родимых
пятен, а  на очереди-новая  работа: отыскать себя среди  других. Мама, отец,
пан, пани,  одни  появляются  часто,  другие  редко,  множество таинственных
фигур, предназначение которых загадочно, а действия-сомнительны.
     Едва  только  он установил,  что  мать  существует для  выполнения  его
желаний или, напротив, стоит на пути их осуществления, отец приносит деньги,
а тетя-конфеты, как уже в собственных мыслях, где-то в себе самом, открывает
новый, еще более удивительный, незримый мир.
     Затем  предстоит  еще найти себя  -  в  обществе, себя-в  человечестве,
себя-во вселенной.
     Вот уже и волосы поседели, а работе конца-краю нет.
     46, Мое.
     Где источник этой мысли-чувства? Не сросся ли он с понятием "я"? Может,
протестуя против пеленания рук, младенец борется за них как за "мои",  а  не
как за часть своего "я"? Отбирая у  него ложку, которой он бьет по столу, ты
лишаешь его не собственности,  а свойства, с помощью которого рука разряжает
свою энергию, самовыражается новым способом, посредством звука.
     Эта рука-не  совсем  его рука,  скорее  послушный  дух  Аладина,-держит
бисквит, обретая тем самым новую ценную  собственность,  и ребенок  защищает
ее.
     В какой мере понятие собственности связывается в нем с понятием ум-

     Можно дать, а можно ведь и не  давать-в зависимости от каприза,  потому
что это-мое.
     47.
     Хочу иметь-имею, хочу знать- знаю, хочу мочь-могу: это три разветвления
единого  ствола  воли,  уходящего  корнями  в два  чувства-удовлетворения  и
недовольства.
     Младенец старается познать себя, окружающий его животный и растительный
мир,  потому что с  этим связано  его мышление. Спрашивая "это что?"-словами
или взглядом, он ждет не названия, а оценки.
     - Это что?
     - Фи, брось, это бяка, не трогай!
     - Это что?
     - Это цветочек.-И улыбка, и приятное выражение лица, и разрешение взять
в руки.
     Порой, спросив о нейтральном предмете и в  ответ получив голое название
без  чувственной  мимической  характеристики,  ребенок   глядит  на  мать  и
удивленно, словно бы разочарован-
     но, повторяет название, растягивая  слово, не зная, как быть ему с этим
ответом. Он  должен набраться  опыта, чтобы понять, что наравне с желанным и
нежеланным существует также нейтральный мир.
     - Что это?
     - Вата.
     - Вааата?-И  вглядывается в лицо  матери, ждет  знака,  что ему следует
думать об этом.
     Если  бы  я  путешествовал  по  субтропическому  лесу  в  сопровождении
туземца,  я  бы точно так же,  завидев растение с неизвестными мне  плодами,
спросил  бы  его: что это?-а  он, угадав  вопрос,  ответил  бы  мне окриком,
гримасой  или  улыбкой, что это яд,  вкусный  плод или бесполезное растение,
которое не стоит срывать и класть в рюкзак.
     Детское  "что  это?"  означает  "каково оно? чему служит?  какую пользу
можно от этого получить?".
     48. Обычная, но поучительная картина.
     Встречаются двое детей, едва стоящих на нетвердых ногах. У одного
     мячик или пряник, другой хочет у него это отобрать.
     Матери  неприятно, когда ее  ребенок что-нибудь отнимает у  другого, не
хочет дать, поделиться, одолжить. Ее коробит, что поведение ребенка нарушает
благопристойность.
     В сцене, о которой идет речь, события могут развиваться по-разному.
     Один отнимает, другой смотрит удивленно, потом поднимает глаза на мать,
ожидая от нее оценки непонятной ситуации.
     Или: один пытается  отобрать,  но нашла коса на камень-атакуемый прячет
вожделенный предмет, отталкивает нападающего, опрокидывает его. Матери бегут
на помощь.
     Или:  дети  долго смотрят  друг  на  друга,  боязливо  сближаются, один
неуверенным  движением тянется к предмету, другой невыразительно защищается.
Только после длительной раскачки вспыхивает конфликт.
     Здесь играет роль  возраст и жизненный опыт обоих. Ребенок,  у которого
есть старшие  братья и сестры, уже не раз  выступал в защиту своих  прав или
собственности, не раз нападал сам. Но,  отбросив случайное, мы обнаружим две
различные   организации,  два  человеческих  типа:   активный  и  пассивный,
действенный и страдательный.
     - Он у нас добрый, все отдаст. Или:
     - Вот дурачок, все другим отдает.
     Не доброта это и не глупость.
     49.
     Мягкость, слабый  жизненный  напор,  низкий  полет  воли,  страх  перед
действием. Избегает внезапных движений, живого опыта, трудных начинаний.
     Меньше  действуя,  добывает   меньше  практических   сведений,  значит,
вынужден больше доверяться, дольше уступать.
     Что это, менее значительный интеллект? Нет, просто другой. У пассивного
меньше  синяков  и унизительных  ошибок,  значит, ему недостает болезненного
опыта, но зато, может, он глубже запечатлелся в его памяти.
     У  активного больше ссадин и ошибок,  зато  он, может, быстрей забывает
их.
     Первый   переживает  меньше  и  медленней,  но   зато,   может,   более
основательно.
     Пассивный  удобнее.  Оставленный один,  он  не  выпадет  из коляски, не
поднимет тревогу  неизвестно  отчего, расплакавшись,  легко  успокоится,  не
требует с чрезмерной настойчивостью, меньше ломает, рвет, уничтожает.
     Дай- -он не протестует. Надень, возьми, сними, съешь-смущается.
     Две сцены.
     Он  не голоден, но на  донышке осталась  ложка каши,  следовательно, он
должен  ее  съесть:  количество  ведь установлено  самим  врачом. Он  нехотя
открывает  рот,  долго  и  лениво жует, медленно, с  усилием  глотает. А вот
второй-он не голоден и сжимает зубы, энергично крутит  головой, отталкивает,
выплевывает, защищается.
     А воспитание?
     Судить о ребенке по двум полярно противоположным типам детей- все равно
что на основании свойств  кипятка  и  льда  говорить  о  воде. В  шкале  сто
градусов, где на ней место нашего ребенка?  Но мать должна знать,  что в  ее
ребенке заложено  от  рождения, а что  выработано  упорным  трудом, и должна
помнить,   что   все,   достигнутое   тренировкой,   настоянием,   насилием.
недолговечно,  непрочно, обманчиво.  А  когда послушный,  "хороший"  ребенок
вдруг становится  упрямым и  непослушным,  не  стоит сердиться,  что ребенок
таков, каков он есть на самом деле.
     50.
     Деревенский мальчик, вглядывающийся в небо и землю, в плоды и  творения
земли,  знает  диапазон  возможностей  человека.  Конь   быстрый,   ленивый,
трусливый, норовистый; курица яйценосная; корова молочная; земля плодородная
и неурожайная; лето дождливое, зима бесснежная везде он встречает нечто, что
можно немного изменить или быстро исправить,- присмотром, трудом, палкой, но
случается, конечно, и так, что ничего изменить нельзя.
     У  горожанина  преувеличенные  понятия  о   человеческих  возможностях.
Картошка не уродилась. Ну и  что ж.  Она ведь  есть, просто за  нее придется
дороже заплатить. Зима-надеваешь  шубу,  дождь-калоши,  сухо-поливают улицу,
чтобы   не  было  пыли.  Все  можно  купить,  со  всем  справиться.  Ребенок
болеет-вызовем врача, плохо  учится-возьмем гувернера. А книга, подсказывая,
что надо делать, способствует иллюзии, что всего можно добиться.
     Как же тут поверить, что ребенок должен быть тем, чем он есть, что, как
говорят французы, золотушного можно выбелить, но нельзя вылечить.
     Если я хочу, чтобы худой ребенок прибавил в весе, я делаю это медленно,
осторожно,  и вот  удача: прибавил  целый килограмм.  Но  достаточно мелкого
недомогания, простуды, груши, данной не вовремя,-и пациент тут же теряет два
фунта, заработанные с таким трудом.
     Летний  лагерь для детей бедняков. Солнце, лес, река, дети наслаждаются
весельем,   заботой,  добротой.  Вчера  маленький  дикарь,  сегодня  он  уже
полноправный участник  игры. Запуганный. забитый  и несообразительный, через
две недели-смелый,  живой,  инициативный, общитель