как пробка? Пан, который выдумал грамматику, был умный?
     95.
     Дет не любят этих непонятных выражении. хоть  норой  и пытаются порази!
i>   ими  окружающих.  Они  усваивают   язык  взрослых  избирательно,   явно
сопротивляясь некоторым общеупотребительным оборотам.
     "Послушай, дай мне это. Слушай, одолжи мне. Эй, покажи-ка".
     "Эй,  слушай"-аналоги  нашего  "пожалуйста". Просить-для ребенка значит
"просить  милостыню"  (нищий просит).  Ребенку не по  душе этот унизительный
оборот.
     "Думаешь, я просить буду? Не проси его. Вот еще, просить я его буду!"
     "Погоди, ты у меня еще попросишь!"
     Мне запомнилось одно на удивление обаятельное выражение:
     - Вот, оказывается, ты какой, а я еще тебя просил...
     Даже  обращаясь к  взрослым,  ребенок  предпочитает форму "пусть  мама,
пусть пан" и только по принуждению "просит".
     Словом "понимаешь" ребенок заменяет не менее неприятное "прости".
     Понимаешь, я нечаянно. Понимаешь, я не хотел. Понимаешь, я не знал.
     А  разнообразие оборотов уговаривания  и предупреждения, чтобы избежать
внезапных сцен:
     "Перестань,  отстань,  не  начинай,   проходи,  ступай  своей  дорогой.
Прекрати же. Отойди же. Говорю тебе, перестань. Прошу тебя перестать (это
     не  просьба,  а   приказ).   Ты   отстанешь  когда-нибудь?  Слушай,  ты
перестанешь наконец?" Угроза:
     -  Получить  хочешь? Нарываешься? Вот увидишь, пожалеешь еще. Ты у меня
поплачешь.
     Пренебрежительное удвоение выражения:
     - Ладно, ладно.. Да знаю, знаю... Погоди, погоди...
     Мы заставляем ребенка бояться.
     "Очень  мне  надо  бояться...  Не  воображай,  что я  боюсь.  Вот  еще,
испугался я его очень".
     Любая  собственность ребенка  сомнительна:  ему нельзя  отдать  ее,  не
спросив   разрешения,   нельзя   уничтожить,   он   обладает  только  правом
пользования.
     - Твоя парта, твой стол?
     - А вот мой (или: твой, что ли?).
     - Я первый сюда сел.
     "Первый" занял  место,  начал играть, начал копать.  Взрослые,  охраняя
собственный покой, очень поверхностно разрешают споры детей.
     Он ко мне пристал. Он первый начал. Я себе стою, а он...
     Интересна форма отрицательная:
     А я как не стукну его... А я как не начну убегать... А мы как не начнем
смеяться.
     Содержание рассказа -озорство, и может, "не" эхо запретов?
     Помни, ты обещал. Дал слово. Нарушил слово.
     Кто не сдержит обещания, тот свинья. Взрослые должны помнить об этом.
     Богатейший материал для изучения.
     96.
     Ребенок, не окончательно отлученный  от низов, любит кухню, и  любит не
потому,  что там есть  чернослив  и изюм, а  потому,  что там  всегда что-то
делается, когда в комнатах не  делается ничего, любит кухню, потому  что там
интереснее  сказки,-ведь, кроме  сказки,  он  услышит там  еще и  повесть из
настоящей жизни, да и сам что-нибудь расскажет, и его с интересом выслушают,
потому что в кухне
     он человек, а не болонка на атласной подушечке.
     - Сказку тебе? Ладно. Так  что же я тебе хотела рассказать? Ну, значит,
вот как дело было... Сейчас. Дай только вспомнить, с чего все началось.
     Прежде чем завяжется сказка, у ребенка есть время устроиться поудобнее,
поправить одежду, откашляться, приготовиться к долгому слушанью.
     Вот, значит, идет она по лесу. А там темным-темно, ничего не видать: ни
деревьев, ни  зверей, ни камней.  Темень, хоть  глаз выколи. И  уж  так  она
боится, так боится. Перекрестилась раз, страх немного поутих, перекрестилась
другой и пошла себе дальше.
     Я  пробовал  так  рассказывать-  это нелегко. У  нас  нет терпения,  мы
торопимся, мы не уважаем ни  сказки, ни слушателя. Ребенок  не  поспевает за
темпом нашего рассказа.
     Может, умей мы так  рассказать о  полотне,  которое  делается из  льна,
ребенок не  думал  бы,  что рубашки  растут  на деревьях, а земля засевается
золой...
     Рассказ о случае из жизни:
     Встаю я утром,  а  у меня  все  в  глазах двоится. Смотрю на камин- два
камина,  на стол-два стола. Знаю же.  что  один, а вижу два. Тру  глаза-  не
помогает. А в голове что-то стучит.
     Ребенок  ждет  разгадки, и когда наконец произносится незнакомое  слово
"тиф", он уже подготовлен к восприятию неизвестного ему выражения.
     -  Доктор  говорит:  тиф...  Пауза.  Рассказчик  отдыхает,  отдыхает  и
слушатель.
     - Ну вот, значит, как заболел я этим тифом...
     И рассказ течет дальше.
     Простая история  о том, как в деревне жил крестьянин,  который  никаких
собак не боялся, как он побился об заклад, и пса, злющего, как волк, взял на
руки и понес,  будто телка, превращается в эпос. А как на свадьбе один бабой
переоделся  и  его  никто  не  узнал...  А как  крестьянин  украденного коня
искал...
     Может, будь мы более чуткими, на эстраде появился бы сказочник
     в сермяге, научил бы нас, как говорить с детьми, чтобы они слушали. Да,
нам нужно быть чуткими, но мы предпочитаем запреты.
     97. Это правда?
     Надо понять сущность этого вопроса, который мы терпеть не можем, считая
его лишним.
     Если мама или учительница сказала, значит, это правда.
     Ребенок ведь уже убедился, что каждый  человек обладает лишь  частичкой
знания, и,  например, кучер знает о лошадях больше, чем даже отец. Потом, не
всякий,  кто знает,  скажет. Иногда  им не  хочется, иногда  они  адаптируют
правду   до   детского   уровня,   часто   скрывают   ее  либо   сознательно
фальсифицируют.
     Кроме знания,  существует  еще вера:  один верит,  другой нет,  бабушка
верит снам, мама-нет.
     Кто прав?
     Наконец, существует ложь в форме шутки и ложь, чтобы похвалиться.
     - Правда, что земля-шар?
     Все говорят, что правда. Но стоит кому-то одному сказать, что неправда,
останется тень сомнения.
     - Вы были в Италии, правда, что Италия похожа на сапог?
     Ребенок хочет знать,  видел ли  ты это сам или знаешь от других, откуда
знаешь.  Хочет,  чтобы  ответы   были  короткими  и  уверенными,  понятными,
правдивыми, серьезными и честными.
     - Как термометр мерит температуру?
     Один говорит: ртуть, другой: живое серебро (почему живое?), третий, что
тела расширяются (а разве термометр-тело?), а четвертый: подрастешь-узнаешь.
Сказка  об аисте  оскорбляет  и  злит детей,  как  всякий шутливый ответ  на
серьезный вопрос, типа "откуда  берутся  дети?"  или "почему собака  лает на
кота?".
     - Не  хотите говорить, не надо, не облегчайте мне  работу, но зачем  вы
мешаете мне, почему смеетесь над тем,
     что я хочу знать?
     Ребенок, мстя товарищу, говорит:
     - Я знаю, но раз ты такой, не скажу.
     В наказание не скажет. Но взрослые-то за что его наказывают?
     Приведу еще несколько детских вопросов:
     - Этого никто на свете не знает? Этого нельзя знать?
     - Кто это  сказал? Все  или только один? Так всегда бывает? Так  должно
быть?
     98. Можно ли?
     Не разрешают, потому что грех, потому что вредно, потому что некрасиво,
потому что слишком мал, потому что не разрешают, и точка.
     И тут есть сомнительные и путаные проблемы. Иной раз что-то оказывается
вредным только потому,  что мама в дурном настроении. В другой раз-разрешают
и маленькому, потому что отец в хорошем настроении либо пришли гости.
     - Почему они запрещают, что им, это мешает, что ли?
     Счастье,  что  рекомендуемая  теорией  последовательность  на  практике
невыполнима. Потому что не хотите
     же вы  ввести  ребенка  в  жизнь с  убеждением,  что  все  справедливо,
разумно, правильно, обоснованно и  неизменно? В  теории воспитания мы  часто
забываем о  том, что  должны  учить ребенка  не только ценить  правду,  но и
распознавать ложь, не только любить, но и ненавидеть,  не только уважать, но
и презирать, не только соглашаться, но и возражать,  не только слушаться, но
и бунтовать.
     Мы  часто встречаем взрослых людей, которые обижаются, когда надо бы не
обратить внимания, презирают, когда  надо бы  посочувствовать. Потому что  в
области негативных чувств мы самоучки,  потому что, обучая нас азбуке жизни,
нам  преподают  только  несколько  букв, а остальные скрыты  от  нас. Что же
удивительного,  если мы  читаем  книгу жизни с ошибками?  Ребенок  чувствует
рабство,  страдает из-за цепей, рвется к свободе, но  не обретает ее, потому
что путы,  меняя  форму, не  меняются  по  существу - запрет  и  принуждение
остаются. Мы не в силах изменить нашей взрослой жизни, потому  что воспитаны
в неволе, мы не можем дать ребенку свободу, пока сами живем в оковах.
     Если бы я исключил из воспитания все то,  что прежде времени  сковывает
моего  ребенка,  это  вызвало бы  суровое неодобрение  и  его ровесников,  и
взрослых.  Разве  необходимость прокладывать  новые  пути,  тяготы  движения
против течения не были бы трудом еще более тяжким? Как горько расплачиваются
в школах-интернатах недавние вольные жители сельских  двориков за  несколько
лет относительной свободы в поле, конюшне, людской...
     Я писал эту книгу в полевом лазарете, под грохот пушек во время войны.
     Одной программы снисходительности недоставало.
     99.
     Почему девочка в нейтральном  возрасте  уже столь  сильно отличается от
мальчика?
     Потому,  что,  помимо  общей  детской  обездоленности,  она  подвержена
дополнительным ограничениям как женщина. Мальчик, лишенный прав из-за
     того,  что он  ребенок, обеими руками  захватил  привилегии  пола и  не
желает делиться с ровесницей.
     - Мне можно, я могу, я ведь мальчик.
     Девочка-белая ворона в их среде. Один из десяти непременно спросит:
     - Почему она с нами?
     Стоит  возникнуть ссоре, которую мальчики честно разрешают между собой,
щадя самолюбие другого, не грозя  ему изгнанием, как  для  девочки мгновенно
готов суровый приговор:
     - Не нравится-катись к девчонкам.
     Девочка,  предпочитающая  играть  с  мальчиками,  на  подозрении  и   в
собственной среде:
     - Не хочешь - отправляйся к своим мальчишкам.
     Изгнанница отвечает на презрение  презрением-защитная  реакция  задетой
гордости.
     Редкая  девочка не  падет духом, сумеет  пренебречь мнением окружающих,
стать выше толпы.
     Во  что  вылилась  враждебность  большинства детей  к девочке,  которая
предпочитает играть с мальчиками? Наверное, я не ошибусь, утверждая, что эта
враждебность создала суровый, жесткий закон:
     - Позор девочке, если мальчик увидит ее трусики.
     Этого  закона  в  той форме, какую  принял  он  среди  детей, не  могли
выдумать взрослые.
     Девочка  не может  нормально  бегать,  потому что  если она упадет,  то
прежде чем она успеет оправить платьице, уже слышится злобное:
     - Трусики, трусики!
     -   Врешь!-Или  вызывающе:-   Ну  и  пусть!-отвечает  она,   покраснев,
смущенная,  униженная, страдающая. Если  она  вдруг полезет в  драку-тот  же
окрик одернет, оскорбит и парализует ее. И  постепенно девочки становятся не
такими ловкими, как мальчики, а значит, они меньше достойны уважения. Они не
дерутся, зато  обижаются, ругаются, ябедничают  и ревут. А  тут еще взрослые
требуют уважения
     к девчонкам. С какой радостью дети говорят о ком-нибудь из взрослых:
     - Он мне никто. Его мне слушаться не надо.
     А девчонке он должен уступать- с какой стати?
     Пока  мы  не  освободим  девочек  от  тисков  "это неприлично",  истоки
которого  в особенностях их  одежды,  не стоит стараться,  чтобы  они  стали
друзьями мальчиков. Мы решили эту проблему на свой лад:  отрастили мальчикам
длинные волосы, опутали  их такой же  густой  сетью правил хорошего  тона  и
пускай  теперь  играют  вместе.  Вместо  того,  чтобы  растить  мужественных
дочерей, мы удвоили число женоподобных сыновей.
     Короткие  платья;  купальные,  спортивные  костюмы: новые  танцы-смелая
попытки решения  проблемы на  повыл-  основах.  Сколько в  предложениях моды
скрывается размышлений? Надеюсь, что это не легкомыслие.
     Не  стоит   обижаться  и   критиковать:  в  обсуждении  так  называемых
щекотливых тем мы, верные предрассудку, храним осторожность.
     *
     Я не хотел бы возобновлять попытку обсуждения всех этапов развития всех
детей в короткой брошюре.
     100.
     Ребенок, который вначале радостно плывет  по поверхности жизни, не видя
ее мрачной  глубины, предательских течений, тайных чудищ, скрытых враждебных
сил,   доверчиво,   восхищенно  улыбаясь  многоцветным   чудесам,   внезапно
пробуждается  от  голубого  полусна  и, с  остановившимся  взглядом,  затаив
дыхание, дрожащими губами испуганно шепчет:
     - Что это?  почему? зачем?  Пьяный  качается,  слепой палкой нащупывает
дорогу, эпилептик  падает  на тротуар, преступника  ведут в  тюрьму,  лошадь
сдохла, петуха зарезали.
     - Почему? Зачем все это? Отец бранится, а мама все плачет, плачет. Дядя
целует горничную, она  ему грозит пальцем, они смеются, смотрят в глаза друг
другу. Взволнованно  говорят о ком-то, кто  родился под недоброй звездой,  и
ему за это ноги поломать надо.
     - Что это, почему?
     Он и спрашивать-то  не смеет.  Он чувствует себя маленьким,  одиноким и
беспомощным перед лицом таинственных сил.
     Он,  бывший прежде владыкой, желание которого было законом, вооруженный
своими слезами и улыбкой, обладающий мамой, папой,  няней,  вдруг понял, что
это  не  они для него, а он-  для  них, что они завели его  для собственного
развлечения. Чуткий, как умный пес, как плененный царевич,  он всматривается
в мир вокруг себя, вглядывается в мир вокруг себя, вглядывается в себя.
     Они что-то знают, они что-то скрывают. Они не то, чем себя называют,  и
они требуют,  чтобы и он  не был тем, чем есть на  самом деле. Они ратуют за
правду - а  сами  врут и заставляют врать  других. Они совершенно по-разному
говорят  с  детьми и  друг с другом. Они  смеются над детьми. У них какая-то
своя жизнь, и они сердятся, когда ребенок хочет проникнуть в нее, они хотят,
чтобы  он  верил им  на  слово,  они радуются,  когда  наивным  вопросом  он
обнаруживает свое непонимание.
     Смерть, животные, деньги, правда, бог, женщина, разум - во всем примесь
фальши,  какой-то дурной загадки,  унизительной тайны. Почему  они  не хотят
сказать, как все обстоит на самом деле?
     И ребенок с грустью вспоминает раннее детство.
     101.
     Второй период  неуравновешенности, о котором могу  определенно  сказать
лишь  то,  что  он существует,  я  назвал школьным.  Это название-отговорка,
название-незнание, название-отступление, одно из множеств названий-этикеток,
которые наука пускает в оборот, обманывая профанов, прикидываясь всезнающей,
когда едва начинает догадываться.
     Школьная неуравновешенность - это не перелом на  границе младенчества и
раннего детства и не период созревания.
     Физические его проявления: ухудшение внешнего вида, сна, аппетита,
     пониженная  сопротивляемость  болезням,  появление  скрытых  до   этого
наследственных пороков, плохое самочувствие.
     Психическое  одиночество, душевный  разлад,  враждебность  к окружению,
податливость   моральной   заразе,  бунт  врожденных   наклонностей   против
навязанных воспитательских влияний.
     Что с ним случилось? Я его не узнаю,--так характеризует его мать.
     Иногда:
     - Я думала, что это капризы,  сердилась, ругала его, а он, верно, давно
уже был болен.
     Для  матери  неожиданностью является  тесная  связь  между  замеченными
физическими и психическими изменениями.
     - Я приписывала это дурному влиянию товарищей.
     Да, но  почему  же  среди множества одноклассников  он  выбрал  плохих,
почему так легко удалось им подчинить его своей воле, заставить слушаться?
     Ребенок,  ощутивший  боль  отлучения  от  самых  близких  и  еще  слабо
сросшийся с детским  коллективом,  испытывает тем большие страдания, что  на
него сердятся, что не хотят помочь, что ему не к кому обратиться за советом,
не к кому притулиться, не на кого опереться.
     Когда видишь эти внезапные перемены в интернате,  где множество  детей,
где из  ста нынче один, завтра другой вдруг "портится", становится ни с того
ни   с   сего   ленивым,  неловким,   капризным,   сонным,  раздражительным,
недисциплинированным,  лживым, чтобы  через год  снова  обрести  равновесие,
"исправиться", трудно  сомневаться,  что  эти перемены зависят  от  процесса
роста,  кое-какое представление о котором  дают объективные  беспристрастные
параметры: вес и размеры.
     Мне думается, будет  время, когда вес, размеры,  а  может, еще и другие
обнаруженные человеческим гением параметры  станут  сейсмографом скрытых сил
организма, позволят не только
     распознать, но и предвидеть тенденции развития личности.
     102.
     Неправда,  что  ребенок хочет звезду с неба,  что его  можно  подкупить
лестью и уступчивостью, что он  врожденный  анархист. Нет, ребенок  обладает
чувством долга, не навязанным насильно, тяготеет к  порядку, не отказывается
от правил и обязанностей. Он только хочет, чтобы бремя не было  непосильным,
чтобы  оно  не  ломало  ему  хребет,  чтобы  он  встречал  понимание,  когда
зашатается, поскользнется, усталый, остановится, чтобы перевести дух.
     "Попробуй,  посмотрим,  сдвинешь  ли с  места, сколько шагов пройдешь с
грузом,  сможешь  ли  сделать  столько  каждый  день"-это  основной  принцип
ортофрении.
     Ребенок хочет,  чтобы к  нему относились серьезно, хочет доверия, хочет
получить от  нас  помощь  и  советы.  Мы же  относимся  к  нему  несерьезно,
беспрестанно подозреваем, отталкиваем не понимаем, отказываем в помощи.
     Мать не хочет привести факты Врачу, к которому пришла за консультацией,
говорит вообще:
     - Нервная, капризная, непослушная.
     - Факты, сударыня, называйте симптомы, а не диагноз.
     - Укусила подругу. Прямо стыдно сказать. А ведь любит ее,  всегда с ней
играет.
     Пятиминутная  беседа с девочкой, и выясняется: она ненавидит "подругу",
которая смеется над ней, над ее платьями, а маму назвала "тряпичницей".
     Еще  один пример:  ребенок  боится  спать  один в  комнате, приходит  в
отчаяние при мысли о приближающейся ночи.
     Почему  же  ты мне  не сказал? Да именно что сказал. А мать не обратила
внимания:
     стыдно, такой большой мальчик, а боится вот и вся ее реакция.
     Третий пример: плюнул в бонну, вцепился ей в волосы, с трудом оторвали.
     А  бонна ночью брала его в постель и велела прижиматься, грозилась, что
запрет его в сундук, увезет и бросит в реку.
     Поразительно одиноким может быть ребенок в своем страдании...
     103.
     Период   примирения,  затишья.  Даже  нервные   дети  снова  становятся
спокойными. Возвращается  живость,  детская  подвижность, гармония жизненных
функций.  Появляются  и  уважение   к  старшим,  и  послушание,  и   хорошее
настроение, исчезли мучительные  вопросы,  капризы, шалости.  Родители снова
довольны.   Ребенок  внешне  ассимилируется   в  семье  и  среде,  пользуясь
относительной  свободой, не требует большего,  остерегается высказывать свои
взгляды,  заранее  зная, что они будут приняты враждебно. Школа с ее мощными
традициями,   шумной  и   эмоциональной   жизнью,   распорядком,   заботами,
поражениями  и победами, друг-книга  делаются  содержанием  жизни.  Факты не
оставляют времени на бесплодное ожидание.
     Ребенок  теперь  уже  знает. Знает, что  не  псе в мире  и порядке, что
существуют   добро   и   зло,   знание  и   невежество,   справедливость   и
несправедливость, свобода и зависимость. Понимать-то он пока не понимает, да
и что ему, в конце концов, до всего этого? Он со всем соглашается, плывет по
течению.
     Итог?  Надо   молиться,   в  сомнительных  случаях  молитву  подкрепить
милостыней, так все делают. Грех? Раскаешься, и Бог простит.
     Смерть?  Что ж, нужно плакать, носить траур, со вздохом вспоминать, так
все делают.
     Они  хотят, чтобы  он  был  образцовым,  примерным,  веселым,  наивным,
благодарным родителям ну что ж, на здоровье.
     "Пожалуйста,