узнеца,  в сарайчике,  и вдруг две лошадки хозяина ночью сбежали.
Потом  одна  пришла,  а другой нет.  Ужасный плач был,  и все сбились с ног,
ходячи по лесам.  Обруситель требовал 3 рубля "за показание следа". Чухны не
верили ему,  говорили:  "Покажи,  и тогда дадим".  Он не показывал. У нас же
живут (или жили) рыбаки из-под Дерпта,  - староверы:  дед 92 лет,  отец 56 и
два внука,  молодые парни:  староверы, беспоповцы. Очень хорошие люди. Пошел
один парень шестки вырубать и видит в лесном болоте тучу комаров и  слепней,
которые над чем-то вьются...  Оказалось, что из болота торчит голова лошади,
а сама лошадь вся в болоте утонула.  староверы  настлали  досок  и  вытащили
лошадь.  И  все  враз  стали  говорить,  что это Ефим-солдат нарочно спустил
лошадей со двора и загнал их в болото, чтобы потом след указывать. За
это  его согнали со двора,  то есть выгнали из сарайчика.  Он ушел и сказал:
"Ну подожди же вы!  Вы же меня будете знать!" И что же Вы думаете: поднялась
буря,  и  из 4-х рыбаков трое утонули,  - два парня и отец,  а 92-летний дед
один остался жив!..  Ну,  разумеется,  его кое-как снарядили домой, а солдат
Ефим и говорит мне: "Поняли, что я над ними сделал?.. Это я их опрокинул..."
Чухны,  не знаю, поверили или не поверили, но не стали его к себе пускать, а
он  "объявил  измену" и "определился в церковь" - стоять у двери и смотреть,
чтобы  сукины  сыны,  чухонцы,  "собаку  в   церковь   не   впустили".   Вот
"обруситель",  которого лучше и не сочинишь,  а он есть в натуре. Не описать
ли его? Как думаете? Зла ведь от этого не будет, кажется.

Искренно Вас любящий и Вам благодарный Н. Лесков.

  Есть здесь приезжие из Москвы,  с которыми есть кухарка, служившая некогда
у известного "владыкина сына" протопопа "Гаврилки",  - пьяницы, взяточника и
картежника.  У нее есть сын "шульер в карты",  и он "в  шульерство  вник  от
владычнего сына и от протопопа Абросима,  который теперь архиереем стал",  а
сына ее "за шульерство свели на высыл".
  О протопопе  же  говорит:  "Сколь  он  добр был:  приедет пьяный и навзрыд
плачет и все деньги  дарит,  -  все  дарит,  а  проспится  и  назад  вдвойне
спрашивает. Даст двадцать рублей, а говорит: "Я тебе триста дал".

        "26. 1891 г. Августа 1."

1 августа 91 г. Шмецк, 4.

  Прочитывая теперь,  больной,  Новый завет и Вашу книгу "О жизни" (в полном
виде),  я нашел довольно мест,  которые в Вашей  книге  представляют  только
развитие  того,  что  уже  сказано  в  Новом  завете  и  благоприемлется без
раздражения и гнева.  Таковы,  например,  мнения Павла о браке,  - что  брак
хорошо,  а без него еще лучше,  - о теле,  какое сеется и какое восстает;  о
первом человеке и о втором (I Кор.  XV,  47) и о властях (о чем,  по  словам
Петра,  "возлюбленный брат наш Павел,  по данной ему мудрости, написал нечто
неудоборазумительное").  Не смею думать,  чтобы Вы или  другие  лица,  много
вникавшие  в  Новый  завет,  не  заметили того,  на чем теперь только
впервые остановился я,  но как я тоже вникал,  но только теперь увидал нечто
удивительное  по  своей  ясной противоречивости церковному взгляду на заботы
Христа о власти,  то я не считаю за лишнее  сообщить  Вам  о  том,  что  мне
открылось или показалось. В Новом завете, оказывается, не только есть места,
косвенно указывающие на довольно презрительное  равнодушие  Христа  к
заботам о подчинении властям, но там есть прямое указание, что Христа
озабочивает,  чтобы упразднить  всякое  начальство,  и  всякую  власть  и
силу,  и что без этого дело его здесь не кончится. Это в 1 посл. Павла к
Корф.  XV, 24. "А затем конец, когда он предаст царство Богу, - когда
упразднит  всякое  начальство  и  всякую власть и силу".  Значит,  пока есть
"начальство, власть и сила", он не может "передать" царство Богу-"отцу". Это
что же за место и почему оно пренебрегается в разъяснении отношений Христа к
власти,  по изъяснению того самого Павла,  на  котором  власти  ищут  своего
утверждения?  Не укрывается ли это место и от Вашего взора? Простите меня за
такое предположение,  - "дух нудит" меня сделать его,  потому что это  место
меня вдвойне поражает,  - по его смыслу и потому, что я его не видел,
перечитавши Новый завет множество раз.
  Изъясняя, что  надо или можно разуметь под "воскресеньем" или "отверзанием
очей",  Павел ясно сказал,  что "воскресение пришло через  человека".
Читателям  книги "О жизни" это кажется "удивительным",  - что у Вас,  значит
"то же самое".  Очень полезен Павел оказывается и для  тех,  кто  хочет  все
копаться  в  чьем-нибудь  прошлом.  Таких  людей  особенно  много,  и с ними
оказывается очень полезно сначала дать им утвердиться в  восхвалениях
авторитетности Павла,  а после указать на III главу его послания к Титу (ст.
3).  В некоторых случаях это оказывает прекрасные услуги против охотников до
"любопрения",  и опять замечательно, что место это никому не знакомо, - даже
и преподавателям семинарским.  Знают,  что "Павел знал христиан",  но что он
был и "раб похотей и удовольствий" - этого не знали и не слыхали...  Как это
удивительно ускользает!
  У учителя  Ваших  детей  (автора  известных  замечаний против Гусева) есть
ошибка: Христос "у блудницы" в гостях не бывал, то есть этого не видно, - он
только был с нею в одной компании.  Тут есть разница, к которой могут
придраться наши противомысленники.  Надо говорить  точно  и  опористо.  А  в
выводах  его  (в  заключении  "от противного") упущено,  по-моему,  то,  что
Христос бывал в гостях у разной сволочи,  но не был ни у одного царя, князя,
попа  или  архиерея.  А  нельзя  сказать,  что  его туда не пустили бы,  - к
Ироду-то очень бы его пустили.
  Читал я,  как  Стасов  Вас  "обоготворил".  Смешно  было!  Теперь остается
Буренину одеться жрецом,  взять жертвенный нож и вести на веревке жертвенных
тельцов  Короленко,  Чехова  и  Потапенко,  чтобы  заклать  их  в честь Вам,
"обоготворенному"...  А Вам уже будто только и остается броситься и  кричать
громогласно:  "Мужи!  что  вы это делаете?" Любящие Вас,  здесь собравшиеся,
были этим смущены немножко,  и некоторые думали,  что слове "боготворим"  не
должно быть пропущено без замечания,  но я их успокоил Вашим же словом,  что
"это волапюк" (художественный) и что публика к этому так же бесчувственна  и
бестолкова, как и сами "боготворители".
  Мы иногда собираемся на берегу моря,  под соснами,  и читаем Ваши книги, и
пребываем тогда в общении с Вами и с другими друзьями.  А читает наичаще моя
сиротинка,  у которой премилый детский голос,  и она  все  понимает,  и  нам
приятно слушать Ваши слова в чтении ребенка.
  Не сердитесь на меня,  что я пишу Вам.  Порою неудержимо хочется рваться к
Вам.

Н. Лесков.

  Владимир Григорьевич Чертков таки прикончил "Посредник"... Напрасное это и
дурное действие. Я этому делу удивляюсь и о нем сожалею, и Ге тоже, и Ругин,
и Поша. Убито доброе начинание.
  Налет русских  "обрушителей"  очень  интересен.  Солдат   Юфим,   кажется,
начинает  практиковать членовредительство,  и очень умно:  он увечит чухон в
драке, говорит "по уговору"... Каков дока!

        "27. 1891 г. Августа 15."

15 авг. 91 г. Шмецк, 4.

  Сейчас уезжаю из Шмецка на житье в Петербург (Фурштадтская,  50). Здоровье
не  поправилось  и,  очевидно,  не  может  быть поправлено,  но духовное мое
состояние очень хорошо:  я знаю,  что я ничего не знаю и ни в каком деле  не
стою на своей стороне,  но вижу нечто лучшее и полезное. Все лето читал Ваши
писания, и они отлично пользовали мое сознание и дух мой. Был рад, получа от
Вани  Горбунова  письмо,  в  котором  он между прочим писал,  что Вы обо мне
вспоминали и говорили с ним.  Мне очень радостно и  полезно  знать,  что  Вы
считаете  меня  гожим  для  лучших  дел,  чем исключительная забота о личном
счастье. Благодарю Вас за все добро, Вами мне уясненное и открытое, - Вы мне
подарили  покой  и  уверенность  в  том,  что  "избавитель  наш  жив и силен
восстановить нас из худости здешнего бытия".
  Прилагаю описание  чудес  Ивана  Ильича  в  Ярославле.  Может быть.  Вы не
слыхали про это. "О Господи!"

Преданный Вам и благодарный Лесков.

        "28. 1891 г. Сентября 6."

6 сентября 91. СПб. Фуршт., 50, к. 4.

  Лев Николаевич!

  Вероятно, Вы видели напечатанное в "Новом времени"  извлечение  из  письма
Вашего ко мне "о голоде".  Я этого печатания не устраивал и им смущен.  Дело
вышло так: я прочитал Ваше письмо Ивану Ивановичу Горбунову, а он попросил у
меня  с него копию,  и при этом сказал,  что его вообще не надо скрывать,  а
надо сообщать людям,  которые дорожат Вашими суждениями.  Мы усмотрели  и  в
самом письме Вашем как бы разрешение на это,  выраженное в словах: "пишу это
не для Вас,  но для людей" и т.п. После этого я списал собственноручно копию
с Вашего письма для Ив.  И.  Горбунова, но прежде чем успел его послать, был
застигнут  некиим  Фаресовым  (амнистированным  лорисовцем),  который  очень
дорожит всем, что от Вас к нам доходит. Я ему прочел о голоде, а он попросил
у меня "списать" копию для себя.  Я и дал,  а через два дня увидел в  "Новом
времени" уже перепечатку из "Новостей"...  Таков весь ход дела, и в нем моей
вины столько,  сколько я Вам объясняю.  Вчера этот  Фаресов  был  у  меня  и
рассказывал,   что   он   "не  утерпел",  и  ко  мне  будто  заходил,  чтобы
"посоветоваться",  да я был болен,  и тогда он поступил без моего  совета...
Вот и все.  Я же его не укорял,  потому что это уже было бы бесполезно,  да,
может быть,  как оно  вышло  -  так  и  хорошо:  я  бы  своего  согласия  на
напечатание,  конечно,  не  дал,  а  письмо меж тем может зародить в головах
думающих людей полезные мысли.  Однако,  тем не менее, весь этот случай меня
конфузит,  и я считаю необходимым рассказать Вам,  как дело было и в чем тут
моя вина,  в которой я и прошу у Вас себе извинения и прощения. Я знал этого
деятеля  за  скорохвата,  но  человека  очень  честного  и искреннего и имел
достаточные основания ознакомить его с Вашими мнениями  о  нынешнем  "модном
событии",  как иные называют голод.  Я уверен, что Вы найдете в себе столько
доброты,  чтобы простить мне этот случай,  но я хотел бы,  чтобы Вы поверили
мне,  что  и  легкомыслия-то  с  моей  стороны  не было,  а так...  Фаресов,
усматривая в своей фамилии букву "ф",  - вдруг пожелал скинуться "Фрейшицом"
и   сделал  "волшебный  выстрел".  Прилагаю  Вам  при  этом  вырезку  из  No
"Новостей",  где  появились  выдержки  из  Вашего  письма   с   послесловием
"Фрейшица",  написанным  им  (по его словам) "в цензурных соображениях".  По
сущности,  это совсем ничего собою не представляет. Еще раз прошу - простите
меня, что все это случилось.

Преданный Вам Н. Лесков.

        "29. 1891 г. Сентября 14."

14 сентября 91 г. СПб. Фуршт. 50, к. 4.

 Сегодня я был обрадован.  Лев Николаевич,  Вашими строками,  в которых есть
упоминание о напечатают выдержек из Вашего письма.  Очень был  обрадован.  Я
чувствовал  себя  сконфуженным  не  столько  перед Вами,  как перед графиней
Софьей Андреевной,  Татьяной  Львовной  и  Марией  Львовной,  которые  могли
подумать:  "Что за разгильдяй такой!" А мне не хочется,  чтобы они были мною
огорчены,  и,  получив снисходительные слова  от  Вас,  я  теперь  почему-то
начинаю  думать,  что  и  они  меня  не  осуждают за волшебный выстрел моего
Фрейшица.  Он человек не худой ,  и даже хороший (добрый и пострадавший), но
скоропалительный.  Худа,  разумеется,  никакого не вышло,  - только немножко
позлее Вас потрепал Мещерский и  tutti  frutti  (*),  но  Вы  ведь  "с  того
растете".  Ге убедил меня,  что надо не сердиться,  а радоваться,  когда имя
Ваше носят яко зло,  и я теперь это понимаю и чувствую.  И тот единственный,
который дерется Вами,  как Позднышевы "дрались своими детьми", вводит
меня гораздо в большее смущение...  В защиту человека мира и любви раздается
единственный  голос  человека,  не ищущего мира и не понимающего иной любви,
кроме  "адюльтера"...  Только  и  остается  сказать:  "О  Господи!"  Живу  я
действительно  в  суете,  но не обладаем и не обитаем суетою.  Я мужествую и
борюсь с нею, но я очень одинок. Бывало, приходят Поша, Ругин и Ваня,
а теперь совсем "по мыслям" слова сказать не с кем,  и притом я очень болен.
Никак не могу научить себя  стерпливать  мучения  физической  боли,  которая
подобна самой жестокой зубной боли,  но на огромном пространстве (вся грудь,
левое плечо,  лопатки и левая рука).  Как это больно - выражается  тем,  что
Пыляев,  у  которого была angina - во время ее приступов кричал:  "Пришибите
меня!" И во все это время я все помню и все привожу себе на ум то,  что надо
бы помнить,  а боль перебивает.  Я все думаю тогда о Вас:  как Вы брали верх
над болью? Какой тут есть практический прием? Когда отпустит, я опять живу и
не унываю.  Такой работы,  "в которую бы можно уйти по уши" - у меня нет.  И
как ее выдумать? Мне кажется, будто Вы можете мне что-то присоветовать. Если
можете - посоветуйте.  Дело это мне может полюбиться уже по одному тому, что
его придумали для меня Вы. Если же будет неудобно - я скажу - почему оно мне
неудобно.  Я  хотел  купить  себе  крестьянскую усадьбу на берегу моря (близ
Выборга),  60 десятин земли,  домик, двор, лесок, лошадь, 4 коровы, 6 овец и
30 кур,  плужок и борона, - да не знаю, придет ли ко мне Ругин пахать - чего
я не умею и не могу,  - и жить вместе да еще сомневаюсь, как мне воспитывать
девочку,  мою  сиротку,  которая  учится  в  немецкой школе.  Вот и является
разносилье! И думается опять: пусть уж так остается, как было. Вы это знаете
и  отлично  описали,  - состояние досадительное,  с которым помириться никак
невозможно.  К девочке я привязан,  и она  меня  жалеет  и  любит,  так  что
разлучаться  нам  - это значит замучиться:  она была брошенная,  я ее сам на
руках носил по солнышку,  когда она страдала в детстве, а теперь мы сжились,
и она в свои ранние годы и по духу-то родная мне стала. А мне, больному, все
с ней не пополнить,  - надо,  чтобы она училась и преимущественно у  немцев,
где  нет,  или  почти нет,  многих вредностей казенной школы.  И вот я опять
обрекаю себя оставаться при старом положении и могу  работать  только
за письменным столом, а вечером дитя мне читает. Что же тут придумать, чтобы
"уйти по уши"?  Однако не думайте,  что литературный  мир  меня  затягивает.
Этого нет:  я к этому миру отношусь очень не горячо и знаю,  что стоит всего
человеческого внимания.  О попе я писал, потому что он интересовал Хилкова и
был интерес выяснить:  коего он духа.  У Павла, конечно, дело интересное, но
ведь "брат наш Павел пишет нечто неудобовразумительное" (Петр,  II,  3, 16),
но это, что я в последний раз у него вычитал, очень хорошо и общей программе
Христовой миссии чрезвычайно соответствует.  Я не замечал еще  у  Вас  нигде
внимания  к  другим  тоже  очень  замечательным  словам  Павла о вероятности
конечной судьбы духов,  оттерпевших весь курс земного обитания.  Пусть Вас и
не   занимает   вопрос   о   так  называемом  "оправдании",  но  есть  очень
замечательное умствование,  или,  может быть,  лучше сказать,  умопроницание
Павла  о  том,  что  ничто  духовное  совсем  не  погибает  и  не  придет  в
ничтожество.  Раб,  схоронивший талант,  все-таки сам уцелеет,  -  он
только  прогорит,  а потом в новых проявлениях обрастет мясом и может
поправиться и даже непременно должен поправиться и доспеть в  полноту
того, что "вся добра зело", - "все очень хорошо". Это все в том же I посл. к
Крф. III, 12-15. Посмотрите, пожалуйста, в эти строки, - они очень любопытны
и очень утешительны.  Прогорит, но "сам спасется"... "Сам"-то этот, ведь это
чудесно!  То это я,  здешний представитель его "самости",  а сидит во мне он
"сам",  и  находится он в таком тесном сближении с "пакостником плоти",  что
тот его и может совсем опакостить,  но и только,  а он через то его "самого"
совсем   не   погубит...  Нет,  этот  "сам"  так  хорошо  задуман,  что  ему
уничтожиться  нельзя:  "у  него  дела  сгорят",  он   потерпит
урон,  но  сам спасется" (изгарью),  - "выйдет как бы из огня"...  то
есть "выжига"...  И этого и Гелленбах  не  заметил,  и  Сведенборг  тоже,  и
Лессинг  не  упоминает  об этом,  хотя это шло ему так сильно на руку против
злых  речей  Геце!  А  этот  же  Павел  говорит,  что  "телесное  упражнение
малополезно"  (I  к  Tм.  IV,  8),  что  "родители должны собирать имения
детям" (2 Крф.  XII, 14) и т.п., с чем не дай Бог впасть в согласие. Как
бы хорошо было живо и просто нарисовать картину деятельности этого человека!
Жаль ведь его терять совсем,  в хламе  "талмуда".  Ваше  "Краткое  изложение
Евангелия" тоже не сразу впечатлевается. Я в нем нашел теперь для себя много
такого,  что прежде не заметил.  Укрепляйте меня не часто, но изредка словом
Вашим.

  (* И иже с ними (лат.). *)

Н. Лесков.

        "30. 1892 г. Декабря 4. Петербург."

4 дк. 92.

  Многочтимый Лев Николаевич!

  Анатолий Федорович Кони вчера прислал мне письмо, в котором просит совета,
что ему прочитать,  дабы  приготовить  себя  к  рассмотрению  "во  множестве
поступающих дел о штундистах".  Я продумал всю ночь и не мог остановиться ни
на одном  произведении,  которое  бы  дало  обер-прокурору  основания
судить о штундистах с сохранением к ним жалости и уважения,  и из всего, что
я знаю,  мне наилучшим показалось старое  магистерское  исследование  Ореста
Новицкого   "о   духоборцах".  Там  именно  есть  основания,  которые
одинаковы у духоборцев, иконоборцев, молокан и штундистов. А разницы,
между ними существующие,  не делают различия в основах их веры, и потому все
сектанты этого духа могут быть защищаемы на одной и той же почве.  Книжка же
Новицкого  хороша тем,  что она кратка,  ясна и кодифицирована,  а церковная
злоба в ней умещена в местах очевидных и благопотребных.  И потому я  указал
Кони на эту книжку по преимуществу.
  Усердно прошу Вас дать мне короткий,  но скорый  ответ:  не  сделал  ли  я
ошибки  и  не  можете  ли Вы мне указать:  как я должен исправить то,  в чем
ошибся?
  Пожалуйста, дайте ответ.

Преданный Вам Н. Лесков.

        "31. 1892 г. Декабря 9. Петербург."

9 дк. 92.

  Высокочтимый Лев Николаевич.

  Вчера получил от Вас ответ на мой вопрос о вопросах Кони.  В самом деле, я
думаю,  что я ему отвечал то,  что следовало:  у магистра  Новицкого  (Киев,
университетская   типография,   1832   г.)   обстоятельно  изложена  история
рационализма и основания, по которым русские религиозные рационалисты
уходят   от   общения  с  церковниками.  Никто  этого  не  сделал  с  лучшею
основательностию и краткостию (и  наивностию),  как  Орест  Новицкий,  книга
которого уничтожена,  а его Николай Павлович хотел "на шкуру наворотить", но
позабыл это сделать и сделал профессором.  В книге (146 стр.)  трактуется  о
"духоборцах",  но  штундисты  ни  в  чем существенном от духоборцев и
молокан не отличаются,  и люди очень глупо  делают,  трактуя  их  за  особую
секту.  Все эти секты - одно и то же (по существу), с очень не сложными и не
существенными особенностями, на изучение которых, по-моему, не стоит и время
тратить,  особенно таким лицам,  как обер-прокуроры. Поэтому я указал на то,
что изначала определяло дело точно,  и рассказал, что нет никакой надобности
подыскивать  новых  оснований,  ибо  это все отпрыски одного и
того же толкования,  которое и есть во всех рационалистических согласиях,  и
обсуждать  каждое из них в отдельности есть дело напрасное.  Я читал доклады
сенатора Ровинского и видел,  что все это блуждание  по  чистому  месту.  Об
отношениях штундистов к государству я сказал, что "противности государству у
них нет,  но есть равнодушие к  государству,  за  что,  мне  кажется,
судить по законам нельзя".  Теперь я думаю,  что я сказал, что следовало, по
лучшему моему разумению;  но ответа Вашего я  все-таки  ждал  нетерпеливо  и
смущался тем,  что Вас обеспокоил.  Я не пишу к Вам, конечно, толь