нет,  луна,  в  окне
церковь,  он  дремлет  над  книгой,  у  него за спиной черт с соломинкой,  -
шевелит его за правым ухом;  а тут вправе молодая  женщина  в  белом  капоте
"декольте  до самых пор",  но он устал и все-таки дремлет...  Тогда является
другой черт у нее из самой юбки и дает  какой-то  знак  черту,  стоящему  за
спиною;  но  тут  вдруг воздымается кот и делается горбик...  "Табло!" У нас
есть доктор (я живу в общине сестер милосердия  гр.  Орловой)  -  не  совсем
глупый,  но  он меня уверял,  что "Иванов в больнице полезен,  потому что он
дает ерфикс больным".  Чудес иных он не делает,  но  "в  этом  смысле  очень
полезен".  "Хронических он колерует".  Я пытал:  зачем он все над кем-нибудь
одиноко бормочет,  по приглашению,  а не помолится по усердию о всех  сразу?
Доктор обиделся и сказал, что "лучше во что-нибудь верить, чем ни во что". А
поп Илаил  пошел  мимо  моей  двери  да  споткнулся  и  полетел  на  пол,  и
обругался... Вот и "искушение". Там же в больнице душевнобольных: возят его,
и он "колерует",  а исцеления ни  одного!  А  слава  его  и  глупость
общества   все   растут,  как  известного  рода  столб  под  отхожим  местом
двухэтажного трактира в уездном городе.  Зимой на морозе это даже блестит, и
кто знает,  что это такое, - тот принимает это совсем не за то, что есть. Но
мерило одурению - это верное.  За Ге меня до сих пор рычат. Успех юрьевского
сборника большой,  но Вами тоже "уязвлены глубоко".  За Ругина я успокоился.
Кто-то дал ему  даже  амнистию  и  одобрение...  Они  от  безделья  начинают
практиковать "спорчиков" Достоевского. Крайности сходятся, а хорошего в этом
ничего нет.

Любящий вас Николай Лесков.

  Пожалуйста, скажите мой поклон Софье Андреевне,  Татьяне Львовне  и  Марье
Львовне.

        "12. 1891 г. Января 4."

4 генваря 91 г. СПб. Фршт., 50, 4.

  Досточтимый Лев Николаевич.

  Получил я Ваши ободряющие строчки по поводу посланного Вам рождественского
No "Петербургской газеты".  Не ждал от Вас такой похвалы, а ждал, что
похвалите за то,  что отстранил в этот день приглашения "чистоплюев" и пошел
в "серый" листок,  который читает  300  тысяч  лакеев,  дворников,  поваров,
солдат и лавочников, шпионов и гулящих девок. Как-никак, а это читали бойко,
и по складам,  и в дворницких,  и в трактирах,  и по дрянным местам, а может
быть,  кому-нибудь  что-нибудь  доброе  и  запало  в ум.  А меня "чистоплюи"
укоряли, - "для чего в такое место иду" (будто роняю себя); а я знал, что Вы
бы  мне  этого  не  сказали,  а  одобрили  бы меня,  и я мысленно все с Вами
советовался:  вопрошал  Вас:  так  ли  поступаю,  как  надобно?  И  все  мне
слышалось:  "двистительно"  так  и надобно.  Я и дал слово Худекову дать ему
рассказ и хотел писать "О девичьих детях" (по поводу  варшавских  и  здешних
детоубийств  и  "Власти  тьмы"),  а  тут вдруг подвернулась этакая история с
Михаилом Ивановичем Пыляевым.  Я  и  написал  все,  что  у  нас  вышло,  без
прибавочки  и  без  убавочки.  Тут  с начала до конца все не выдумано.  И на
рассказ многие до сей поры сердятся,  и Михаила Ивановича  смущают  спорами,
так что он даже заперся и не выходит со двора,  и болен сделался. Я ему Ваше
письмо отнес и оставил для утешения;  а одна купчиха ему еще ранее  прислала
музыкальную "щикатулку",  - "чтобы не грустил". Он и не грустит о пропаже, а
надоели и мне и ему со спорами:  "к чему это касающе и  сообразное".  Тут  и
подоспело от Вас подкрепление, за которое Вас и благодарю.
  Под Новый год повреждал свое здоровье у Суворина шампанским вином и слышал
от  Алексея  Сергеевича о присланном ему от Черткова рассказе,  составленном
Вами по Мопассану.  Чертков пишет,  чтобы "не изменять ни одного  слова",  а
Суворин  видит  крайнюю  необходимость изменить одно слово,  - именно слово:
"девка",  имеющее у нас очень резкое значение. Я думаю, что эту уступку надо
сделать,  и  советовал  Суворину писать об этом прямо Вам,  так как это дело
будет короче,  и есть возможность скорее сговориться. Положение Ваше в людях
такое,  как  надо  быть.  "Ускоки"  набегают  и  шпыняют  в  воздух  в Вашем
направлении.  Зато Вы помогаете  и  "карьерам".  Так,  например,  гнилозубый
Аполлон, как 1 No цензуры иностранной, дал "брату Якову" поручение составить
доклад о Ваших сочинениях  на  английском  языке.  "Брат  Яков"  трудился  и
гнусил:  "Каково это мне:  я должен его запрещать". И, разумеется, запретил.
Тогда "Аполлон" сказал ему,  что это ему  "в  воспитание",  и  затем,  чтобы
утешить его,  привел к нему Лампадоносца и Терция...  И возвеселися Иаков, и
теперь уже не смущается,  и "стих" против Вас сочинил и Никанора  стихом  же
оплакал...  И  говорят,  будто  ему теперь "другой ход дадут".  Страхов стал
лепетать какой-то вздор.  Владимир Соловьев держит себя молодцом,  и  с  ним
приятно спорить и соглашаться. Меня все занимало, как теперь у нас, о чем ни
заговори - обо всем хотят судить "с разных точек  зрения"  -  и  потому  все
выходит  поганое чисто и чистое погано.  А Владимир Соловьев подметил у всех
"три измерения":  нигилистическое,  православное и  практическое.  Александр
Энгельгардт  по  одному  из этих измерений оставил деревню и живет здесь,  и
сидит у Головина (Орловского)  и  у  Лампадоносца,  и  поступает  на  службу
инспектором  сельского  хозяйства  с  большим жалованьем;  а ходатай за него
Лампадонос,  у которого жена доводится Энгельгардту племянницей. И Менделеев
"тамо  же  приложися",  -  и  примеры  эти  не останутся беспоследственны...
Вспоминаешь Салтыкова:  "Все там будем!"...  Видеть Вас  очень  жажду  и  не
откажу  себе  в  этом;  приеду  один  и с работою на 3-4 дня (если не стесню
собой). Мне теперь хочется побыть с Вами вдвоем, а не в компании.

Любящий вас Н. Лесков.

  Чистокровный нигилист А.Михайлов (Шеллер) ругает в "Живописном  обозрении"
Н.Н.Ге и напечатал картину, как "отец Иоанн" исцеляет больную... А заметьте,
что этот их "отец Иоанн" называется "Иван Ильич".
  Усердно прошу сказать мой поклон графине Софье Андреевне,  Татьяне Львовне
и Марье Львовне. Я часто вспоминаю - как мне у Вас было хорошо.
  Повесть моя еще у меня,  и я не спешу, - боюсь. Не переменить ли заглавия?
Не назвать ли ее: "Увертюра"? К чему? К опере "Пуганая ворона", что ли?

        "13. 1891 г. Января 6."

  Цензура  не  пропускает  рассказа  "Дурачок",   корректуру  я  послал  Вам
вчера.  Пожалуйста,  не посылайте этого оттиска Черткову,  а оставьте
его у себя.
  Хотел бы знать о нем Ваше мнение.

Н. Лесков.

  6 генв. 91. СПб.

  Цензор (Пеликан)  сказал Тюфяевой,  издательнице "Игрушечки",  будто им не
ведено  пропускать  ничего,  что  пишете  Вы  и   я,   и   обо   всем
"докладывать". Врет небось"!

        "14. 1891 г. Января 8."

8. 1. 91.

  Не надокучил  ли  я Вам,  Лев Николаевич,  своими письмами?  Все равно,  -
простите. Чувствую тягость от досаждений, мешающих делать то, что почитаю за
полезное,  и томлюсь желанием повидаться с Вами,  а этого сделать немедленно
нельзя.  От досаждений болею,  а от болезни делаюсь излишне впечатлительным.
Рассказ  Черткову  пошлите.  Я  согласился  на  дурацкие помарки цензора,  и
рассказ выйдет искалеченный,  но  все-таки  выйдет.  Пусть  Чертков  пробует
искать  с  ним  удачи,  где  знает.  "Христос  в гостях у мужика" запретили.
Конечно,  то же будет  и  с  "Фигурой".  Вероятно,  то,  что  цензор  сказал
Тюфяевой,  -  правда:  "Ничего  не будут пропускать..." Сегодняшняя статья в
"Новом времени" подбавит к этому охоты и форсу...  Повесть свою буду держать
в столе.  Ее по нынешним временам,  верно,  никто и печатать не станет.  Там
везде сквозит кронштадтский "Иван Ильич".  Он один и творит чудеса.  На  сих
днях он исцелял одну мою знакомую,  молодую даму Жукову и живущего надо мною
попа: оба умерли, и он их не хоронил. На днях моряки с ним открыли читальню,
из  которой по его требованию исключены Ваши сочинения.  На что он был нужен
господам морякам?  "Кое им общение?" "Свиньем прут" все в  одно  болото.  Об
Энгельгардте  сказывают что-то мудреное,  будто он "всех перехитрить хочет".
Не наше дело знать  про  хитрецов.  Видел  в  "Посреднике"  книжечку  "Новый
английский  милорд  Георг"  в обложке,  напоминающей настоящего "английского
милорда" лубочного...  А содержание доброе,  хотя  и  неискусное.  Это  тоже
"хитрость", но она мне понравилась... Иван Иванович Горбунов уже прельстился
этим и пишет "Еруслана",  а мне захотелось написать  "Бову-королевича"  и  с
подделкою в старом, сказочном тоне... Что Вы на это скажете: делать или нет?
Посмотрите - чем "Родина" начала венец нового лета Божией благости. Кланяюсь
Вашим домашним.

Любящий Вас и благодарный Вам Лесков.

        "15. 1891 г. Января 9."

9 генваря. 91. СПб.

  Получил от  Вас  большое письмо,  Лев Николаевич,  да только оно не ко мне
писано,  а пожалуй - к Николаю Николаевичу Ге. Прочел его, потому что думал,
что  Вы  ошибкою  написали  меня  "Николаевичем",  все искал - что бы ко мне
относилось,  но,  дочитав до конца,  убедился,  что  ко  мне  тут  ничто  не
направлено, и, очевидно, это письмо не ко мне, а адресованное ко мне пошло в
Плиски.  Возвращаю Вам это письмо,  чтобы послать его по адресу, а сам боюсь
это сделать,  чтобы не направить письмо ошибочно. Нового ничего. Вчера видел
Суворина,  и он меня спрашивал:  "не сердитесь ли, голубчик". Я отвечал - не
сержусь.  Это им нужно.  Сегодня у них есть "Вор",  такой же как мой.  Суета
сует.

Преданный Вам Н. Лесков.

        "16. 1891 г. Января 12."

12 генв. 91. СПб. Фршт., 50, 4.

  Досточтимый Лев Николаевич.

  Был у Суворина и  дал  ему  прочесть  Ваше  письмо,  в  месте,  касающемся
рассказа.  Суворин  был очень рад тому,  что этим путем получилась развязка,
которой напрасно ожидали от Черткова.  Теперь рассказ  пойдет  на  следующей
неделе.  Изменения будут только в том, что придется выпустить слово "похоть"
и заменить слово "девка",  имеющее специальное значение, - словом "женщина".
Что  же  касается  заглавия,  то  мы его обдумывали втроем и остановились на
предложенном мною названии по имени, то есть "Франсуаза". Это - самое
удобное,  простое,  краткое,  скромное и "приличное".  Кроме того,  по этому
имени легко будет и вспоминать произведение.  Ваше имя  нигде  упомянуто  не
будет.  Думаю,  что все это сделано как следует. Заглавия вроде "Сестра" или
"Ошибка", по-моему, были бы хуже, чем "Франсуаза".
  Здоровье мое  худо,  а  веселость,  или,  лучше  сказать,  желание шутить,
нападает с досады.  Смотришь, смотришь на всю окружающую благоглупость, да и
сам  задурачишься.  Написал  в  самом  архаическом  "штыле"  -  "Сказание  о
протяженносложенном братце Иакове,  - како изыде на ловитвы  своя  и  усрете
некоего  льва,  рыкающа при поляне,  и осети его,  и множицею брався с ним и
растерза его,  и обрете нескудно злата,  на нем же и опочи в мире  со  ужики
свои".  Там же есть "эпизода" о Вышнеградском,  "како плакася,  иж рекут его
вора быти",  и поэты возводят его на Геликон и низводят на землю освященного
и с новым именем - "Всевышнеградский".  Смотрю, как "Иван Ильич" ходит к нам
в больницу исцелять,  и всегда бормочет только над одною больною,  а разом о
всех почему-то не молится. Предложил этот вопрос "сестрам милосердия", и они
смутились...  Область же его все расширяется "милостью Божиею", - так в день
его юбилея,  когда он (по отчетам хроникеров) съел подряд три обеда и "встал
с  удивительною  бодростью"  -  председатель  общества  трезвости,  именитый
законоучитель  Петербурга,  протоиерей  Михайловский  ошибся  мерою  вина и,
приняв на нутро более,  чем можно главе трезвенных,  - не встал вовсе, а был
изнесен на руках своих духовных детей, и Иван Ильич его от этого не исцелил,
а теперь сам избран на его место,  так как он  не  пьет  иного  вина,  кроме
мадеры братьев Змеевых в Кашине.  Кроме же этих событий, современная жизнь у
нас не являет  ничего  достойного  внимания.  Поездку  к  Вам  опять  должен
отложить,  так  как  получил известие из Киева,  что 20 генваря ко мне будут
оттуда брат с племянницей.  Вероятно,  поеду тогда,  когда они поедут  назад
через Москву, и я с ними, до Тулы.

Преданный Вам Н. Лесков.

  P.S. В  Константиновском  военном училище дежурный офицер донес на юнкера,
что тот "имел книгу: "Мелочи архиерейской жизни". Юнкера посадили под арест.

        "17. 1891 г. Января 20."

20 генв. 91. СПб. Фршт., 50, 4.

  Очень благодарен Вам, Лев Николаевич, за Ваши письма. Они не писаны с тем,
чтобы  меня  поддерживать  и  ободрять,  а  производят  то  и другое.  Вы не
ошибаетесь - жить тут очень тяжело и что день,  то становится  еще  тяжелее.
"Зверство"  и  "дикость"  растут  и  смелеют,  а  люди  с  незлыми  сердцами
совершенно бездеятельны до ничтожества.  И при этом еще какой-то  шеренговый
марш в царство теней,  - отходят все люди лучших умов и понятий.  Вчера умер
Елисеев,  а сегодня лежит при смерти  Шелгунов...  Точно  магик  хочет  дать
представление  и  убирает  то,  что к этому представлению негодно;  а годное
сохраняется... "Родину" я Вам послал для "хари", которая там была намалевана
с  подлейшими  причитаниями.  С  Сувориным я говорил по Вашему поручению без
всякого над собой насилия.  Мы лично всегда хороши с ним,  а о прочем
он не осведомляется,  или спросит:  "Не сердитесь, голубчик?" - "Не сержусь,
голубчик".  Так "голубчиками" и разлетимся.  Он очень способный  и  не  злой
человек,  но  "мужик  денежный",  и  сам  топит в себе проблески разумения о
смысле жизни.  Вас он очень любит; но ведь он же не может согласиться с Вами
и  оставаться  самим  собою.  Искренность,  при  которой  человек  не идет к
лучшему,  но сознает его достоинство и уважает лучшее,  а  себя  порицает  и
"живет, не оставаясь на своей стороне", - кажется им глупостью. Надо спорить
и "рвать лытки Толстому".  Женщины чаще сознают правду и говорят:  "Я так не
делаю  и не могу,  но это - дурно,  - надо бы так,  как Толстой говорит".  Я
считаю это за хороший шаг.  "Кто не против нас,  тот уже за нас"... В "Новом
времени"  много  военных  инженеров,  и они иногда "обладают" над господином
"вертограда словесного".  А он думает,  что они это "износят из сфер". Так и
идет  шат  во  все  стороны.  При  том Чертков пишет одному из этих "южиков"
удивительные письма об одной из заповедей, и те его состояния не понимают, и
к  нему не снисходят,  а только суесловят и стараются придать всему характер
какого-то уродства. Я говорил об этом Черткову и Ге тоже; но он нас обоих за
что-то взял в немилость,  а Ваня Горбунов здесь и собирается на днях ехать и
заедет к Вам. Смотрите - здоров ли Чертков? Или лучше сказать: не больнее ли
он,  чем это кажется?  Его поступки в дороге со мною и с Ге, а потом здесь с
другими и переписка теперешняя о "суррогате" заставляют быть к  нему  крайне
внимательным.  Он  производит  впечатление  подстреленной птицы,  которой не
знаешь,  чем помочь.  "Поша" пишет письма бодрые,  и Ругин  тоже.  При  Анну
Константиновну говорят,  будто ей лучше,  но ни воли,  ни инициативы никаких
нет.  "Посредник" в великом запущении,  и для чего  это  низведено  в  такое
состояние,  -  об  этом  нельзя  перестать  жалеть.  20 No No "Петербургской
газеты" вышлю Вам завтра (сегодня воскресенье, - контора закрыта). "Дурачок"
я знаю,  что плох.  Повесть мою вчера взял у меня Владимир Соловьев, который
непременно хочет меня "сосватать с  "Вестником  Европы",  и  того  же  будто
желает  и Стасюлевич.  Я,  с своей стороны,  ничего против этого не имею,  и
отдаюсь Соловьеву.  Повесть эта,  однако,  по-моему,  едва ли  теперь
где-нибудь пригодна.  Впрочем, любопытно - что из этого выйдет? Соловьев сам
бодр, по обыкновению несколько горделив, но очень интересен. Вчера он привез
мне  свою  книгу  "История  и будущность теократии",  т.  1-й,  печатанный в
Загребе  со  множеством  ужасных,  а  в  иных  случаях  довольно  остроумных
опечаток.  У него всего только 4 экземпляра,  но он,  вероятно,  снабдит Вас
экземпляром.  Я еще только разрезал и понюхал листы книги,  но она меня  уже
страшно заинтересовала. Какая масса знаний в этом человеке! Очень любопытная
книга.  А кстати,  - он едет на сих днях в Москву.  Он  же  не  читал  Вашей
"Критики догматического богословия" Макария, и я не мог ее дать ему, так как
ее все читают.  Притом гектографированный экземпляр  из  рук  вон  плох.  Не
снабдите ли Вы Соловьева лучшим экземпляром,  а у него, быть может, возьмете
его загребскую книгу.  Поехать к Вам очень хочу, да все помеха: брат приедет
25  да  пробудет  здесь  дней  8-10...  Очень это суетливо!  Получили ли мою
заметочку,  под заглавием "Обуянная соль?" В литературных кружках ее  прочли
со вниманием,  и инженеры "Нового времени" притишились.  Хотел бы знать:  не
осуждаете  ли за то,  что отвечал? Много у меня досад и мало здоровья, а тут
еще нанесло иметь дело с плутоватым купцом. Все "искушение".

Преданный Вам Н. Лесков.

        "18. 1891 г. Января 20...21. Ясная Поляна."

  Ваша защита  - прелесть,  помогай вам Бог так учить людей.  Какая ясность,
простота,  сила и мягкость.  Спасибо тем, кто вызвал эту статью. Пожалуйста,
пришлите мне сколько можно этих номеров.

Благодарный вам и любящий Л. Т.

        "19. 1891 г. Января 23."

23 генв. 91. СПб. Фршт., 50.

  Вы, Лев  Николаевич,  очень  меня балуете своею ласкою,  но я приемлю ее с
умеренностью и постараюсь не забыться от похвал такого писателя,  как Вы.  О
высылке No с "солью" завтра похлопочу. Наверно, они есть в запасе. Вчера был
здоровее и нашел у себя экземпляр Вашей "Критики догматического  богословия"
для  Соловьева,  а  сейчас  он  был у меня с своим учителем еврейского языка
Гецом и сообщил мне,  что Вы его книгу знаете и имеете ее у себя. "Сватанье"
его удалось: Стасюлевич нашел повесть удобною и достойною, а я согласился, и
она,  по словам Соловьева,  должна появиться в апрельской  книжке  "Вестника
Европы".   Гец  спрашивает  у  меня  мнения:  согласитесь  ли  Вы  позволить
напечатать два какие-то Ваши  письма  об  антисемитизме?  Я  сказал,  что  в
мужестве  и отваге Ваших не сомневаюсь,  но не могу подать своего мнения,  а
думаю,  что ему  надо  самому  Вас  спросить.  В  "Полуношниках",  очевидно,
подкупает  комедийная  сторона,  но там есть и другие стороны,  за которые я
боялся,  так как они по преимуществу  в  нашем  духе.  По-видимому,  это  не
"претило"... Если бы то так! Тогда бы можно написать повесть с задачей более
широкой;  а то у москвичей на обеих  улицах  вашего  гостя  не  жалуют...  А
легенды  мне  ужасно  надоели  и  опротивели;  а  "буар,  манже  и сортир" -
неотразимо нужны.  Плут издатель, о котором упоминал, - сжалился надо мною и
перестал меня обчищать догола,  и я отдыхаю.  Читаете ли письма Белинского к
Герцену?  Вот ведь, он (то есть Белинский) имел, оказывается, самое бедное и
не  состоятельное  воззрение  на  жизнь,  а  учил  других - как надо жить...
Бедственное было его состояние,  и  если  посравнить  насколько  с  тех  пор
посерьезнел взгляд писателей, то видится что-то утешительное. Получил письмо
от  Черткова  очень   странное,   с   каким-то   неодолимым   тяготением   к
самоуничижению. Что с ним такое?

Преданный Вам Н. Лесков.

        "20. 1891, г. Февраля 7."

7 февраля 91. СПб. Фуршт., 50, 4.

  Достоуважаемый Лев Николаевич.

  Я получил из Дерпта письмо от Лисицына,  который имеет желание завести там
"русскую  газету  в  примирительном  духе"  и  говорит,  что  Вы  это  будто
одобряете,  а  что "средств" (денежных) у него нет.  При этом он высказывает
много "прекраснодушия" и очень мало основательности.  Последнее  доходит  до
того,  что  он  убедился  в том,  что "время острой вражды к немцам прошло и
наступила пора мирной, совместной работы" и т.п. Я же ничего этого не вижу и
не разделяю убеждения в пользе основания газет "без средств".  Газеты должны
иметь "средства",  иначе они только изнурят  издателей  и  станут