еизведанное".
     Теперь  уже  можно  утверждать,  что такой решительный склад  характера
Королева был главной причиной его успехов -- как, впрочем, и неудач. Успехов
было  больше, чем  неудач,  потому что  Королев  был  феноменально одаренным
инженером и, действительно, часто умел "предугадывать" опасности. И таким же
блистательным специалистом был его первый помощник Воскресенский.
     Шел  март  1961 года,  и американская  "угроза" все нарастала. Королева
словно гнал демон Времени. Он  проводил дни и  ночи  в цехах, где шла сборка
ступеней ракеты и очередного корабля. Видя, как надрывается  "главный", люди
тоже работали  до исступления. Королев  ходил  грозный,  как  туча, и,  хотя
говорил   нарочито   тихо,  навевал  на  окружающих  форменный   ужас.   Вот
соответствующий  отрывок  из  официальной  биографии  -- заметьте, что автор
биографии совсем не хотел подтверждать вышесказанного. Но... читайте сами:
     "Подготовка  к полету человека в  космос  была в  разгаре. Конструкторы
дневали и  ночевали на  предприятии.  При  любой  неполадке  Сергей Павлович
немедленно  отправлялся на место  происшествия. Как-то он обнаружил,  что на
корабле отсутствует  деталь,  нужная для  тренировки.  Он  не возмутился, не
вскипел, а только показал ведущему инженеру на циферблате часов цифру '9':
     -- Чтобы завтра к девяти ноль-ноль деталь была.
     К утру все было в порядке..."
     Все понимали, что если Королев жертвует собой (а состояние его здоровья
было всем известно), то  он  сотрет в порошок  всякого, кто нерасторопностью
или просто не полным напряжением сил задержит подготовку хоть на минуту.
     В  результате такого  штурма  в  марте  были готовы еще  две ракеты  со
спутниками.  Неудача  с  запуском  хотя  бы  одной  из  них  означала  почти
наверняка, что американцы выйдут в космос первыми -- ведь  пока что в активе
был лишь один успешный орбитальный полет с животными и три неудачи.
     Поэтому  Королев теперь решил  ограничиться самым элементарным запуском
-- на один виток; и если этот запуск дважды будет удачным, то повторить  его
абсолютно так  же  в третий  раз  -- но  уже  с космонавтом на борту. Первые
четыре таких корабля запускались на сутки каждый -- к семнадцатому витку они
выходили снова  в позицию для  посадки  на  территорию СССР.  После третьего
витка посадка на  советскую территорию становилась невозможной, и нужно было
ждать семнадцатого оборота, наступавшего через сутки.
     Девятого и  двадцать пятого марта 1961 года каждая из ракет  сделала по
витку  вокруг  земли.  Помещенные  в   них  собаки   и  манекены  космонавта
благополучно  приземлились  на  парашютах,  причем  собаки  прикреплялись  к
манекенам,  и  для их катапультирования  применялась точно такая же система,
как  для  будущего  космонавта.  Вообще  эти  два  полета  были  выполнены с
повторением самых мельчайших деталей, без каких-либо изменений. Тем временем
шел  монтаж  следующей, абсолютно  такой  же ракеты для  запуска следующего,
совершенно такого же корабля-спутника.  Только вместо манекена с привязанной
к нему собакой в кресле должен был сидеть космонавт.
     Об  успехе  мартовских  запусков  было  широко  объявлено  в  советских
газетах. Это привело в  возбуждение  аккредитованных  в  Москве  иностранных
журналистов --  они  понимали,  что  Советский  Союз  постарается  запустить
человека на орбиту раньше американцев, и ждали, что это произойдет со дня на
день. Корреспонденты приставали  по  телефону ко всем известным им ученым --
вплоть до тогдашнего президента Академии наук А. Н. Несмеянова, по профессии
химика, не имевшего никакого отношения к  космическим полетам и часто ничего
не  знавшего  о  предстоящем  запуске.  Но,   видимо,  кто-то  из  советских
специалистов,  то  ли  шутки  ради,  то  ли  "по  поручению",  дал какому-то
иностранцу  "информацию". Журналист  бросился к  телефону --  и  последствия
оказались печальными.
     Утром 12 апреля  1961 года, по дороге в редакцию, я  купил в московском
уличном киоске единственную доступную советским гражданам иностранную газету
на английском языке  -- лондонскую  "Дейли уоркер" (ныне "Морнинг стар"). На
первой странице в глаза бросался огромный заголовок, сообщавший о том, что в
Советском Союзе запущен в космос человек.
     Вокруг меня  сейчас  же собралась толпа,  потребовали переводить.  Я  с
большим трудом стал пересказывать  длинное  сообщение  корреспондента "Дейли
уоркер" Денниса Огдена из... Москвы.
     Г-н  Огден  писал,  что космический корабль с человеком на борту сделал
три  оборота вокруг  земли и  совершил посадку  на советской территории; что
космонавтом  был  "сын  известного  советского  авиаконструктора";  что   он
вернулся из космоса тяжело больным, и лучшие кремлевские врачи собраны у его
изголовья.
     "Вранье?", "Не может  быть!" -- кричали  вокруг. В советских газетах за
этот день не было никакого сообщения.  Я пожал плечами и спустился  в метро,
предпочитая  не   ввязываться   в  разговор   на  столь  опасную  тему,  как
оперативность  и достоверность информации в СССР и странах Запада. Размышляя
над сообщением,  я  все  же приходил к  выводу, что  оно  было  неправдой. И
первое,  что меня  насторожило, было упоминание "сына  известного советского
авиаконструктора".  Речь  могла идти только об  одном человеке  -- Владимире
Ильюшине, сыне Сергея Ильюшина, создателя советских самолетов "ИЛ". Владимир
Ильюшин, молодой  летчик-испытатель  самой  высокой  квалификации,  мог быть
космонавтом. Он  очень невысок  ростом,  легок  и  в то  же время  физически
крепок. Но все дело в том, что  Ильюшина я знал лично, бывал  у него в доме.
Насколько мне  известно, он космонавтом не был. А  кроме  того, я припомнил,
что  Владимир  Ильюшин и  корреспондент  "Дейли  уоркер" Деннис  Огден живут
рядом, в одном и том же квартале на Ленинградском проспекте. Огден мог знать
В.  Ильюшина.  Он  мог  позвонить  ему  для проверки  попавшей  ему  в  руки
"сенсации". И  выяснить,  что  Ильюшин болен  и  находится в госпитале.  А в
госпитале  он и  вправду  был: врезался в столб на своем автомобиле и сломал
ногу.
     Было бы чрезвычайно любопытно выяснить, знал ли Д.  Огден (ныне живущий
в  Англии) Владимира Ильюшина,  звонил ли ему 11  апреля 1961 года и вообще,
откуда  он  взял  версию о  "сыне  известного советского  авиаконструктора",
облетевшем землю три раза и вернувшемся больным. Боюсь только, что г-н Огден
вряд ли захочет  отвечать  на  такие вопросы. Журналисты на Западе вообще не
любят  отвечать на  вопросы об  источниках  информации,  а  коммунистические
журналисты -- в особенности.
     Неверным выглядело в  сообщении "Дейли уоркер" и другое  --  количество
витков. От друзей, работавших с Королевым, я знал, что предполагается точная
копия  мартовских  "собачьих" запусков  --  то есть один  виток  и посадка в
районе старого ракетного полигона Капустин Яр. Как могло быть три витка?
     Приехав в редакцию, я показал газету товарищам, и мы дружно решили, что
сообщение Денниса Огдена -- чепуха. А  через десять минут  после разговора в
редакционную комнату ворвался сотрудник, крича: "Скорее к радио! Космический
полет с человеком!"
     Действительно,  по   радио  передавали,  вперемешку  с   торжественными
фанфарами, сообщение о том, что  сегодня, то есть  12 апреля  1961 года, в 9
часов утра  с  минутами, запущен космический корабль "Восток" с  космонавтом
Юрием  Гагариным  на  борту. Через  некоторое  время  последовало  столь  же
торжественное сообщение, что космонавт благополучно приземлился.
     Мы были потрясены совпадением. Кто-то пошутил на тему  об оперативности
западной прессы, сообщающей о событиях в СССР за сутки до того,  как события
происходили.   Кто-то   вспомнил   о  брандмейстере,   бравшемся   мгновенно
ликвидировать  любой  пожар  при  условии,  что  ему  сообщат  о  пожаре  за
пятнадцать минут до того как загорится. Но все чувствовали какое-то смущение
--  тем  более,  что  газета  "Дейли  уоркер"  ведь  считалась   нашей,  она
коммунистическая. Мы  удивлялись и  тому,  что бдительная  советская цензура
пропустила этот номер "Дейли уоркер" в продажу за два часа до того, как было
объявлено о полете Юрия Гагарина.
     Мне  не терпелось  выяснить,  что  же  на  самом  деле случилось. Начал
звонить друзьям, работающим у Королева. Никого из них в Москве не было.
     Впоследствии  эти друзья в  один  голос  уверяли меня, что  сообщение в
западной  прессе  (не  только  в  "Дейли уоркер")  было  вымыслом,  что  оно
просочилось через кого-то, кто мог знать о подготовке запуска в те дни, но в
то же время не  был осведомлен о деталях. Как  и следовало ожидать,  слухи о
"догагаринском" полете распространились в стране  очень широко и обогатились
самыми  невероятными подробностями. Властям  даже  пришлось выпустить особое
сообщение, что  эти слухи неверны и что летчик Ильюшин, будто бы совершивший
полет  в космическом  корабле, на самом деле попал  в автомобильную аварию и
лечится на китайском  курорте Ханчжоу. Последнее, подтверждаю  от себя, было
чистой правдой.
     Анализируя все  тогдашние события, я  и сегодня  склоняюсь  к тому, что
никакого "догагаринского" полета с человеком -- с Ильюшиным или еще кем-либо
-- не было. И не только потому,  что доверяю моим друзьям-специалистам, но и
по ряду других обстоятельств.
     Например, не  подлежит  сомнению, что Юрий Гагарин  летал именно  в  то
время,  когда  полет  был  объявлен.  Иными словами,  Королев настоял, чтобы
объявление по радио  было сделано сразу после выхода  "Востока" на орбиту, а
не после приземления.
     Можно  понять,  почему  власти  пошли  на  предложение  Королева  сразу
объявить о вылете Гагарина. Ведь если бы о нем объявили пост-фактум, было бы
трудно   доказать,   что  полет  вообще   имел   место.   А  так  зарубежные
радиоустановки могли принимать сообщения  Гагарина,  могли подтвердить всему
миру, что человек говорил действительно из космоса. Если бы  кто-то летал до
Гагарина, то об  этом  опять-таки  было бы  объявлено  по  выходе на орбиту.
Наконец,  если  допустить,  что  полет  почему-либо  не  был объявлен, и его
неудачный исход привел к решению умолчать о нем, то уж о вылете Гагарина, во
всяком случае, не сообщили бы до его приземления!
     Далее.  В 1961 году  отношения между Хрущевым и Мао Цзэ-дуном  были уже
далеко  не блестящими.  Совершенно  исключается, чтобы Хрущев принял решение
"спрятать"  больного космонавта  в Китае, тем  самым  открыв именно китайцам
такую  важную  тайну,  как  неуспех первого  космического полета.  Одно  это
соображение, вместе с тем неоспоримым фактом, что  В. Ильюшин  действительно
лечился на  китайском курорте, начисто опровергает часть версии, относящуюся
к нему.
     Весь конфуз  с заграничными  сообщениями  о  каком-то неудачном  полете
проистекает  из  советской  секретности,  порождающей и  слухи,  и  газетные
"утки".  Причем  виноватыми  в  таких  случаях  всегда  оказываются  в  СССР
"стрелочники".  В  данном  случае  вина  была  возложена  на  тех  нерадивых
цензоров, которые пропустили в продажу тот злосчастный номер "Дейли уоркер".
По  слухам, в почтовой цензуре был устроен  настоящий погром. А вскоре после
этого покинул Москву и корреспондент "Дейли уоркер" Деннис Огден.  Советское
начальство стало относиться к нему холодно...
     Пятнадцатого апреля  в  Доме Ученых на  Кропоткинской  улице  в  Москве
состоялась  пресс-конференция Гагарина. Председательствовал на ней Президент
Академии  наук  химик  Несмеянов. О его скором  преемнике  Мстиславе Келдыше
никто тогда не знал: ему,  "Теоретику Космонавтики", так же, как и "Главному
Конструктору" Королеву, чьи титулы без фамилий всячески склонялись в печати,
запретили даже  появляться в зале. А позади Гагарина и  академика Несмеянова
сидел за  столом пресс-конференции рослый симпатичный человек, лицо которого
можно  даже увидеть на  фотографиях,  опубликованных 16  апреля  1961 года в
советских газетах. Имя этого  человека нигде не значилось, но мы-то, научные
журналисты,  узнали  его  сразу: то  был главный  цензор  по космосу  Михаил
Галактионович Крошкин.
     Этот человек появился на нашем горизонте в конце 1957 года, сразу после
запуска  первого  спутника.  Появился  он  таинственным,  типично  советским
способом.  Цензоры всех  газет,  журналов  и радио  получили  инструкцию  не
пропускать   в   печать   никаких   сообщений,   касающихся   космоса,   без
предварительной  визы "товарища Крошкина". А на  вопрос  "кто такой  товарищ
Крошкин?" цензоры уклончиво отвечали, что "он сидит на  Молодежной  улице, в
Советском  комитете  по  проведению  Международного Геофизического  года". И
правда, он  там сидел, только на его двери значилась не фамилия "Крошкин", а
знаменитая  надпись "посторонним вход  воспрещен",  украшающая дверь  любого
цензора.
     С развитием космических событий работы  у  Крошкина,  естественно,  все
прибавлялось, и вскоре у  него появился  сотрудник, некто Хлупов. Потом  еще
один, еще...  Скоро  это уже было целое учреждение  --  только без названия.
Часто  туда  приходилось  писать  письма:  направлять  на  просмотр  статьи,
отвечать на  запросы об авторах и источниках и так  далее.  В  таких случаях
письма   адресовали   так:   "В   Советский  комитет   МГГ   (Международного
Геофизического года). Тов. Крошкину".
     Потом Международный Геофизический год кончился -- а учреждение Крошкина
осталось.  Его надо  было срочно как-нибудь  назвать. И  название  придумали
такое:   "Междуведомственная  Комиссия  по  исследованию   и   использованию
космического пространства  при  Академии  наук  СССР".  С  Молодежной  улицы
"комиссия" перебралась в здание научно-исследовательских институтов Академии
наук по улице Вавилова,  18. Теперь все статьи по космосу стали направляться
на предварительную цензурную проверку по этому адресу.
     В  былые  времена сотрудники  редакций  -- не обязательно  даже главные
редакторы  или  ответственные  секретари  --  довольно  просто  проникали  к
Крошкину. Ему звонили по телефону и говорили: "Михаил Галактионович" (а то и
"Миша"), у меня срочный материал, я подъеду". И Крошкин, персонально человек
неплохой и  добродушный, обычно отвечал:  "Занят  я  очень,  да уж ничего не
поделаешь  -- приезжайте". И нередко  Крошкин быстро  просматривал статью  в
вашем  присутствии и ставил в верхнем уголке первой  страницы  свою подпись.
Этого  было  совершенно  достаточно  для  любого  цензора  Главлита   (общей
цензуры):  мистическим образом подлинная подпись Крошкина была  известна  им
всем и не требовала даже повсеместно необходимой в СССР печати.
     С переездом "комиссии" Крошкина на улицу Вавилова  все коренным образом
изменилось.  О просмотре статей в присутствии  представителя редакции нельзя
было  уже  и мечтать. В отличие от Советского комитета  МГГ,  вход в  здание
институтов Академии наук был  строго  по  пропускам, и пропуска заказывались
редакционным  работникам лишь в  исключительных  случаях.  Обычно  вы просто
сдавали  пакет  охране у  дверей, а  при особой срочности  к  вам спускалась
секретарша  из "комиссии",  чтобы выслушать  слезные мольбы  о необходимости
быстрой проверки и ответить, что "мы вам сообщим".
     Затем,  статьи на проверку Крошкину  должны  были  теперь  подаваться с
соблюдением  множества  формальностей.   Текст  следовало  высылать  в  двух
экземплярах,  один  из  которых навечно оставался в  анналах  "комиссии".  И
прилагать письмо  по особой форме,  где обязательно указывать: подлинное имя
автора (если статья  подписана псевдонимом);  место его работы  и занимаемую
должность; источники информации. Так оно ведется и по сей день.
     И вот 15 апреля  1961  года "наш" Михаил Крошкин восседал  в президиуме
пресс-конференции.  Его работа  заключалась в том,  что он  шепотом диктовал
Гагарину  --  и   Президенту  Академии  наук  тоже  --   ответы  на  вопросы
корреспондентов, И они говорили именно то, что он им велел.
     Это  сразу  же привело к абсурдным  ситуациям.  Например,  Крошкин имел
инструкцию  не  разглашать  на  пресс-конференции  того факта,  что  Гагарин
приземлился  отдельно от корабля,  с парашютом (мы помним, что  это  решение
было вынужденным,  неприятным  для Королева, который знал, что  американские
астронавты  не  будут  покидать своих  капсул). И на прямой вопрос одного из
корреспондентов  "как  же вы все-таки  приземлились?"  Гагарин  под диктовку
Крошкина стал давать какие-то сбивчивые пояснения насчет того, что, дескать,
конструкция корабля допускала разные варианты приземления.
     Гораздо позже,  после  полета корабля  "Восход-1" в октябре  1964 года,
было гордо  объявлено,  что в этом полете  космонавты впервые приземлились в
капсуле,  без   индивидуального   парашютирования.   Но  инерция   советской
секретности  такова,  что  и  в  1969  году,  проверяя  биографию  Королева,
написанную П. Асташенковым, цензура не пропустила прямого утверждения о том,
что  Гагарин катапультировался. В одном месте биографии цитируются пояснения
Королева будущим космонавтам:  "Космонавт  может  приземлиться,  находясь  в
кабине,  но  он  может  (выделено мною.  -- Л. В.)  и покинуть  корабль.  Мы
предусмотрели  вариант,  когда  космонавты  будут  приземляться  отдельно от
спускаемого аппарата". Хотя все эти "может" и "предусмотрели вариант" звучат
нарочито  неопределенно,  смысл как-будто понятен: Гагарин и остальные после
него будут  катапультироваться. Но дальше,  когда биограф Королева описывает
завершение первого космического полета, его руку снова останавливает цензор.
Мы  читаем:  "Юрий  и корабль  приземлились в 10 часов  55  минут у  деревни
Смеловка, недалеко от Саратова".
     Юрии И корабль! Понимай, как знаешь...
     Во  время работы  над  этой  книгой  я  узнал  из газет,  что советское
Агентство печати "Новости" продало американскому издательству для публикации
в США книгу  о советских исследованиях  космоса, написанную моим  коллегой и
добрым знакомым Евгением Рябчиковым. Буду очень рад, если  цензура разрешит,
наконец, Рябчикову сказать  четко и  ясно, что Гагарин катапультировался  на
высоте 7 тысяч метров и  приземлился с  парашютом отдельно от капсулы. И что
ни один  последующий космонавт,  летавший  на  кораблях серии  "Восток",  не
приземлялся вместе с капсулой.  Я  был бы просто счастлив, если  бы честному
журналисту Евгению Ивановичу Рябчикову, знающему  все детали  ничуть не хуже
меня, разрешили также рассказать,  почему был выбран столь опасный и тяжелый
метод приземления. Но на это надежды у меня мало.
     Королев мог  радоваться:  он еще раз сумел  перехитрить судьбу и обойти
американцев на 23 дня (первый  вылет Алана Шепарда на "Меркурии" состоялся 5
мая  1961 года). Очень много людей во всем  мире -- не  только  в  Советском
Союзе -- думали, что американцы "отстали", что они колоссальным  напряжением
сил  сумели  "кое-как"  запустить  человека  --  даже не на  полную  орбиту.
Странным  образом, мало кому  приходило в голову, что ведь этот американский
полет  был  открыто объявлен  наперед,  что  именно  так  он и планировался.
Впрочем,  большинству советских граждан это и не могло  прийти в голову, ибо
цензура в Советском Союзе тщательно вычеркивала все упоминания о предстоящих
и объявленных в Америке запусках. Это я знаю по собственному опыту.
     Но Королев,  понятное  дело,  знал все  -- и  отнюдь не  радовался.  На
поздравления  он   отвечал   раздраженным   кивком   головы.  Действительно,
радоваться  было  особенно  нечему.  Гагарин, его "кролик-орелик", поехал  в
турне по  всему  миру,  сопровождаемый  свитой  агентов  тайной  полиции. Но
Королеву не  разрешен  был выезд за границу  даже под таким конвоем. Остаток
жизни виделся  ему  достаточно ясно: сумасшедшая работа, безнадежная гонка с
мощным соперником, которая обязательно -- и скоро -- будет проиграна, полная
безвестность, невоз