что он такой уж бессребреник, не потому что не хотел  бы
тепло одеваться. Нет, он вынужден одеваться (как Фишер вынужден
где-то жить, под какой-то крышей, вот он и живет
-- в гостинице); но -- одеваться лучше... как-то по минимуму, а совсем просто
выражаясь -- одеваться скромно, крайне скромно, может быть, и предельно
скромно.
     И опять вспоминается Ботвинник, его замечание насчет того,
что претендентам   на   мировое   первенство  желательно  вести
"несколько" даже "аскетический образ жизни". Потому  что  этого
требуют  ИНТЕРЕСЫ  ДЕЛА.  Потому  что живя так, с такими-то вот
"ампутированными" мечтами, профессионал  уменьшает  вероятность
этих  самых,  постоянно  тем не менее угрожающих (такова жизнь,
такова практика), ошибок.
     Спасский ну никак не мог вести  со  счетом  2:0  --  после
таких  "коллизий"  --  да еще выиграть так начавшийся матч. Как
Анатолий Евгеньевич ну никак не мог выиграть матч  (тем  более,
что    играл   с   гениальным   шахматистом,   рекордно-молодым
претендентом), начавшийся со счета 4:0 после всего-навсего 9-ти
первых партий (стартовых партий). А уж при счете 5:0,  то  есть
когда  прозвучал  наипоследнейший  звонок,  -- все; это сказка.
переходящая в сверхсказку, так случилось вот, в самой что ни на
есть реальной  действительности,  хотя  такого  не  бывает,  не
может,  не  должно  и,  еще раз, -- никак не может быть; это --
нечто невероятное, а значит, надо кончать это  дело,  закрывать
лавочку,  разбегаться,  да,  да,  бежать  от такого партнера, с
которым -- вместе  с  которым  --  уже  совершено  нечто  столь
НЕСОВЕРШЕННОЕ, напрочь невероятное, значит -- незакономерное до
предела.  Закономерно  было  бы  прекратить этот беспредел, ибо
иначе    будет    хуже,    будет    крайне    нелепо,     будет
трагически-нелепо-плохо,  и  наказание  обрушится  на  главного
нарушителя, который обязан  осознать  немыслимость  и  еще  раз
невозможность обрушившихся на него благ.
     Акакий  Акакиевич  уже  потому шел навстречу своей гибели,
как  оказалось,  физической  даже,  что   он   губил   в   себе
профессионала,  он  поставил  под  угрозу  безупречность  своей
работы. Не собственно даже уровень ее,  но  степень  рвения,  с
каким  она  выполняется, степень тщательности, ответственности.
Он ослабил истовость,  прилежание  в  работе.  Мысли  о  Другом
вторглись в святая святых == рабочие мысли, мысли о работе.
     Начала   разрушаться   внутренняя   Цитадель.  Но  это  не
остановило несчастного НЕДОПРОФЕССИОНАЛА, оказывается...
     Башмачкин погиб физически, "связавшись" с шинелью, возведя
ее в ранг едва ли  не  сверхценности.  Да  еще  и  настроившись
вернуть то, что безусловно и безвозвратно утрачено.
     Карпов  при счете 4:0, а затем, и особенно, при счете 5:0,
задумал блестяще победить Каспарова, не заметив такого пустяка:
это,  в  тех,  сложившихся,  условиях  было  невозможно.  И  он
действительно  не  выиграл  (не  была  присуждена победа) матч,
прерванный при счете 5:3 в его пользу. И решил... непременнейше
выиграть следующий, другой, уже лимитный, из 24-х партий, матч.
как-то забыв (упустив из виду) очевидное: ведь Каспаров,  четко
сумевший  его,  Анатолия  Евгеньевича,  "подзавести"  --  своим
поведением, в том числе в период закрывания матча  и  после  --
как  раз  обязан  матч  выигрывать,  что он остается всего лишь
претендентом; к тому же он очень  многому  научился  в  течение
первых 48-ми партий.
     Спасский  упустил  из  виду,  что  качество  и  количество
подготовки к  Рейкъявику-72  уж  слишком  разнилось  у  него  и
Фишера,  что  пик его, Бориса Васильевича, успехов позади, если
не далеко  позади,  что  надо  признать  игровое  превосходство
Бобби, явленное в предматчевый период со всей рельефностью.
     Но и Карпову, и Спасскому признать довольно очевидные вещи
было неприятно,  было  бы...  и  непривычно.  В  то  время  как
профессионал -- для которого, как  известно,  высшим  принципом
является   принцип   безопасности   --   почти   всегда   готов
перестраховаться и  как-то  попытаться  сохранить,  особенно  в
оценке своих шансов, осторожную трезвость.
     "В   то   время   как  большинство  шахматистов  с  трудом
контролируют   во   время   важных    партий    свои    эмоции,
сверхоптимистично    оценивая    свои   шансы   в   атаке   или
сверхпессимистично в защите трудных позиций,  Фишер  УМУДРЯЕТСЯ
КАКИМ-ТО  ОБРАЗОМ  ОСТАВАТЬСЯ  НЕИЗМЕННО  ОБЪЕКТИВНЫМ"  (Роберт
Бирн, цит. по кн. Э.Медниса "Как побеждали Бобби  Фишера",  М.,
"Прогресс", 1981, стр.23).
     "Даже в самый разгар яростной схватки с Мигелем Найдорфом,
в ходе атаки с жертвами -- это было на Олимпиаде в Варне в 1962
году --  тактические  фейерверки  ни  на  миг  не отвлекали его
внимания от общей оценки (курсив  везде  мой,  ==  Л.Б.)
позиции  и таких понятий, как пешечная структура, слабые пункты
и прочих здравых позиционных соображений"  (Р.Бирн,  там
же, стр.21).
     А может быть, шахматы в еще большей мере, нежели политика,
-- искусство возможного?
     И  жизненный, и шахматный опыт с каждым годом все упрямее,
настойчивее  убеждают:  даже  выдающиеся  мастера,   добившиеся
несомненных,  иногда  больших,  очень  больших  успехов в своем
деле, если  они  (мастера)  не  ведут  постоянной,  напряженной
умственной  работы, не обдумывают непрестанно самые основы Дела
(именно так,  с  большой  буквы,  единственного  своего  Дела),
терпят  неожиданные, иногда катастрофические, поражения. Это --
одна из мыслей "Шинели", а может быть -- одна из главных; может
быть -- основная мысль. Великий  переписчик  Башмачкин  остался
маленьким  человеком  потому  что жил с залепленными мозгами, а
отчасти и глазами; он не  пытался  промысливать  основы  своего
существования,  а  следовательно == работы; работы, а значит --
существования. Он жил как  профессионал,  но  когда  так
скончался,  оказалось, что был все же недопрофессионалом. После
проигрыша   матча   Фишеру   оказалось,   что   профессионализм
универсального  шахматиста  Спасского не был столь уж высоким и
всеобъемлющим.  А  профессионализм  А.Карпова,   не   сумевшего
подготовиться  соответствующим образом ни к игре с претендентом
вообще, ни к безлимитному матчу  в  частности,  тоже  оставляет
желать лучшего.
     Именно  профессионализм  рождает  особую проницательность,
касающуюся подходящих, достойных условий  осуществления  своей,
не   побоюсь  этого  слова,  "миссии";  к  какого  рода  уровню
относятся предлагаемые, как правило,  недостаточные,  "не  те",
обладающие  рядом  изъянов,  условия,  профессионал  определяет
необычайно четко. И весь он сам, весь  его  организм  отвергает
это  "не  то", он был бы рад, если бы крайние обстоятельства не
принуждали (не принудили) его тем не менее здесь и сейчас,  вот
в этом бедламе, работать. Он "брыкается", протестует, вслух или
про  себя. Он согласен скорее не жить, чем осуществлять себя
не так, как надо, как требует  все  его  существо,  целиком
предназначенное     для     полного,    беззаветного    --    и
беспрепятственного -- осуществления в Деле.
     Фишеру, достигшему высот  суперпрофессионализма,  то  есть
практически-фанатического (извините за рифму) отношения к своей
работе,  как  бы  крайней  степени осмысления ее основ, суждено
оставаться непонятым. Даже теми,  кто  в  упомянутом  отношении
несколько  приближался к нему. Еще раз процитируем М.Ботвинника
-- его статью "О борьбе за  первенство  мира  и  несостоявшемся
матче"  (см.  кн.  А.Голубева  и  Л.Гутцайта  "744 партии Бобби
Фишера", М., 1993, стр. 270):
     "Тот факт, что за два года и  семь  месяцев,  прошедших  с
окончания   матча   в   Рейкъявике,   Фишер   не   выступал  на
соревнованиях,  не  сыграл  ни  одной  турнирной  или  матчевой
партии,  позволяет  сделать  вывод,  что он просто не был готов
(?!)  к  тому,  чтобы  защищать  свое  звание.  Многие  не  без
оснований  (!)  считают.  что  если  бы  было  удовлетворено  и
последнее неспортивное (?!) требование Фишера о  предоставлении
форы  в  два  очка,  то и в этом случае он не стал бы играть, а
искал бы новые придирки и поводы, чтобы уклониться  от  борьбы.
Таким образом, ответственность за срыв матча полностью лежит на
Фишере".
     Даже   для   патриарха   советских   шахмат   неясно,  что
профессионал не может -- и не имеет права быть -- "неготовым" в
подобного рода ситуации. А если он действительно  считает  себя
неготовым,  то  --  уходит в отставку, сдает позиции, слагает с
себя звание. Фишер же в знаменитой  телеграмме  сложил  с  себя
всего-навсего   звание  чемпиона  мира  ФИДЕ.  Вне  рамок  этой
организации, не под ее эгидой он, следовательно, готов защищать
чемпионский титул (а то, что Фишер играет сильнее всех  в  мире
-- независимо  от  наличия  или  отсутствия в природе структуры
ФИДЕ -- было  со  всей  очевидностью,  с  избытком  доказано  в
1970-1972 гг.)
     М.Ботвинник считает требование признать матч закончившимся
вничью  при  счете  9:9 и сохранить звание чемпиона за тем, кто
этим званием уже обладает, неспортивным. Он далеко  не  одинок.
Можно   сказать,   что  весь  шахматный  мир,  вся  Америка,  в
частности, возмутились такой "выходкой".  Впрочем,  не  вся  на
100%. На 276-й странице упомянутой книги читаем:
     "...с  большой  статьей  под  многозначительным  названием
"Смысл   решения   Бобби    Фишера"    выступил    американский
психоаналитик   Барри   Ричмонд.   Манипулируя   модной  (?)  в
современном психоанализе терминологией  (?),  "наводя  тень  на
плетень"   (!),   он   окружил   решение   Фишера  своеобразным
психологическим  контекстом  и  пытался  показать,  что  Фишера
неправильно понимают.
     Но  главной  бомбой,  целью которой было воздействовать на
американскую  публику,   явилась   весьма   объемистая   статья
профессора  математики Чарльза Кальме... в которой, произвольно
подобрав факты и опираясь на  сомнительные  (?)  математические
выкладки,  Ч.Кальме  стремился  доказать,  что  условия  Фишера
выгодны и шахматному миру, и претенденту. Тогда  (на  конгрессе
ФИДЕ  в  Бергене,  ==  Л.Б.)  эта статья особого впечатления на
делегатов... не произвела. И вот теперь с большой  помпой  (?!)
эту статью преподнесли американской публике.
     Среди   специалистов   статья  Кальме  немедленно  вызвала
отрицательную   реакцию.   В   "Нью-Йорк   Таймс"    высказался
гроссмейстер  Р.Бирн:  "Если  бы  у  меня было время (??), я бы
написал статью, высмеивающую (!!) Кальме. Только  глупцы  могут
поверить, что Фишер был невинным ягненком, которого ФИДЕ повела
на убой!"
     По-видимому,  статьи Кальме и Ричмонда вызвали такую волну
откликов,  что  "Чесс  лайф  энд  ревю"  был  вынужден  открыть
специальную   рубрику   "Письма   читателей".   Авторов  статей
поддержали лишь немногие. Значительное большинство высказало  и
недовольство  решением Фишера, и несогласие с выводами Ричмонда
и Кальме.
     Вот некоторые выдержки из этих писем..."
     Мы приведем лишь одну, может быть, из числа наиболее,  ну,
как бы это поделикатнее сформулировать?.. наиболее простодушных
и прямолинейных. Однолинейных.
     "С  вашей статьей, Кальме, вы сошли с ума! Абсолютно ничто
не препятствовало Фишеру играть в шахматы между матчами.  Ясно,
что он просто не хочет играть (разрядка и курсив мои, --
Л.Б.). (М.Книбс)."
     Нет,  не  могу удержаться, не процитировать еще один отзыв
-- с позволения сказать
-- на мнения, высказанные специалистами:
     "Нельзя  ли  прекратить  печатать  подобные  статьи?  Ведь
журнал предназначен для тех, кто играет в шахматы, а Фишер, кем
бы  он  ни  был (!) давно их БРОСИЛ. Пусть он ЗАСЛУЖИТ, ЧТОБЫ О
НЕМ ПИСАЛИ. До тех пор, пока он не сядет за доску, единственное
место, где должно  быть  его  имя,  --  это  телефонная  книга!
(В.Маккой)."
     Но  где  же дискуссия, где перипетии конкретного, подлинно
делового обсуждения? Почему авторы нашей книги, Андрей  Голубев
и Леонид Гутцайт, не достали обсуждаемые статьи, не перевели их
(не  отдали  перевести) и не опубликовали, лучше в полном виде;
ну, пусть хотя бы в сокращении, хотя бы на самый крайний случай
в отрывках?
     Неужели   опять   готова   возобладать   привычка   родных
"ревнителей":   "Я  Пастернака  (роман)  не  читал,  но  гневно
осуждаю...", "не читал, но считаю  долгом  советского  человека
заявить, что..."
     Конгрессмены,     гроссмейстеры,    другие    специалисты,
приставленные к шахматам, к  решению  судеб  условий  матча  на
мировое  первенство  --  в рамках ФИДЕ -- среди мужчин, с самим
Фишером, и тогда, еще до лишения его звания,  и  потом,  уже  с
"лишенцем",   с  экс-чемпионом  мира  (ФИДЕ),  не  спорили.  Не
обсуждали  его   предложения,   как   оказалось,   поданные   в
ультимативной   форме,   не   развернули   своих   доводов,  не
конкретизировали их. Казалось, почему бы еще тогда, сразу по их
появлении  в  Америке,  не  воспроизвести  перевод  (а   то   и
английские  тексты)  этих одиноких статей в журналах "Шахматы в
СССР", "64-Шахматное обозрение", например? Чтобы  в  крупнейшей
шахматной  державе мира тоже могла бы, быть может, развернуться
предметная дискуссия.
     Нет, не то... время. А может быть, не совсем те подходы? А
может, это -- в некоторой мере традиционное нежелание  вникнуть
в  суть  позиции  (точки зрения) глубокого профессионала? Пусть
укажут мне на хотя бы одну-две диссертации  на  темы:  "Вопросы
профессионализма  в  творчестве  Пушкина", "Лермонтов и вопросы
профессионализма",    "Философско-художественное     осмысление
проблем   профессионализма  в  творчестве  Гоголя",  "Задачи  и
установки профессионалов в трактовке Гоголя (повести  "Шинель",
"Портрет"  и другие произведения)". Что-то не видно такого рода
диссертаций, статей, даже заметок, эссе,  газетных  публикаций,
журнальных, книжных тем более.
     Есть  писатели,  к  примеру,  долго, очень долго молчащие,
молчавшие. Но если после  "Тихого  Дона"  М.Шолохов  в  течение
многих лет не опубликовал ничего крупного, завершенного, то это
не значит (никому в голову не приходило, да и не могло прийти),
что  он  может  уже  не  считаться писателем, что он "не готов"
писать, что он "давно ничего не пишет", что он "не заслуживает,
чтобы о нем (!) писали". Но если шахматы,  как  сказал  в  свое
время  Ботвинник,  ничем  не  хуже  скрипки,  то  они не хуже и
художественной литературы; только здесь шедевры  не  пишутся  в
одиночку,  а чтобы подготовиться должным образом к такой тонкой
вещи как соавторство, к такому деликатному процессу, необходимо
время, выдержка, колоссальные, ежедневные, неотступные  усилия.
Нужно  умение выжидать, ожидать подходящих, подобающих условий,
всесторонне  благоприятных.  Популярный  драматург  Мишарин   и
знаменитый  режиссер  Андрей  Тарковский работали над сценарием
фильма "Зеркало" не слишком традиционно, хотя,  как  сказано  в
заголовке  воспоминаний  Александра  Мишарина,  "Работать  было
радостно и интересно" (см. журнал "Киносценарии",  №6  за  1994
год, стр. 47-51).
     "Сценарий  писали  сказочно  быстро.  В самом начале 68-го
года мы взяли путевки на два месяца в Дом творчества  "Репино".
первый  месяц  мы  занимались  чем  угодно, только не писали, а
общались" (стр.47).
     Еще бы! Надо ведь было загодя приглядеться друг  к  другу,
привыкнуть или заново привыкнуть, приспособиться. А может быть,
главное  -- наладить предварительное взаимодействие и отойти от
суеты, от замордованности студийно-литературной,  повседневной,
столично-тусовочно-колготной жизни, от мишуры и шелухи принятых
будней,  от  накопившейся  отупляющей  усталости  --  от быта и
будней.
     "Первый месяц мы...  не  писали,  а  общались.  Потом  все
РАЗЪЕХАЛИСЬ,   мы  остались  ВДВОЁМ...  С  самого  утра  Андрей
приходил ко мне в номер, мы обговаривали  эпизоды.  Главное,  и
это поражало меня всегда, что каждый рассказанный им эпизод был
на  пределе  отточенности  формы  (еще бы! после столь солидной
подготовки! да и условия создались -- лучше некуда! -- Л.Б.) Не
просто: "Мы напишем об этом". Нет, мы знали, как это  выглядит,
как  решается,  какой  это  образ, какая последняя фраза... Это
было какое-то вулканическое  извержение  идей,  образов.  И  он
всегда  добивался  крайне  точного зрительного образа и безумно
радовался, когда это получалось"...
     "Литературно Андрей был одарен  абсолютно,  и,  работая  с
ним,  я  не  чувствовал себя ведущим, но и ведомым не ощущал...
Наверное, поэтому так легко  и  естественно,  в  одной  манере,
одной  рукой  была  написана  наша  история  и в столь короткое
время. Причем мы писали не более полутора-двух часов в день,  и
это   было   не   высиживание,   это  не  был  каторжный
труд (курсив везде мой,
-- Л.Б.), это было радостное, приятное дело, мы искали только, чтобы это было
"поталантливее, поблестящее..."
     Итак, сценарий, который  мы  вместе  создали,  состоял  из
четырех  лет (!) притираний (оказывается, первый, "бездельный",
месяц в "Репино"  был  лишь  маленьким  последним  этапом  этой
сложной  процедуры,  --  Л.Б.),  двух недель работы и месяца до
этого  разгульной  жизни"  (стр.49).   "Андрей   был   счастлив
скоростью (!) и результатом и улетел на две недели РАНЬШЕ (!) в
Москву с готовым сценарием" (стр.49).
     Пример  идеально-ПОЛУЧИВШЕГОСЯ  соавторства!  В чем-то (во
многом, считаю) напоминает  сказочно-удавшийся,  наполненный  и
жесткой   борьбой  и  творческим  со-трудничеством  матч-реванш
Р.Фишер -- Б.Спасский (Югославия, 1992).  А  ведь  могло  и  не
получиться,   не-состояться,   авторы-соавторы   могли   как-то
сбиться, "не совпасть", резонанс мог быть по  каким-то,  в  том
числе  труднообъяснимым, для самих участников, причинам сорван,
нарушен.  А.Мишарин   и   А.Тарковский   многое   заботливо   и
проницательно  предусмотрели. Р.Фишер старается предусмотреть и
продумать все возможное, почти все мыслимое -- прежде  всего  в
условиях  реализации  соавторства  с  подходящим (это не значит
легкопобеждаемым!) партнером.
     И одна фраза А.Мишарина об Андрее Тарковском, мне кажется,
как нельзя   лучше   высвечивает   то,   что   можно    назвать
"перспективой  Фишера":  "Он  пытался  вернуть искусству нашего
времени достоинство подлинной культуры".
     Может быть, это --  одна  из  заповедей  профессионализма.
Одна  из  главных.  А  то  и  самая основная. Вернуть искусству
достоинство  подлинной  культуры.   Но   определенный   уровень
культуры    становится   неощутимым,   неуловимым   для   людей
недостаточно   "подкованных",   недостаточно   точно,   плотно,
подробно,  философски-обоснованно, фундаментально, недостаточно
вчувствованно разобравшихся в специфике своего занятия,  своего
предмета.  Обсуждаемого  предмета,  да  еще такого "от природы"
сложного, многосложного,  междисциплинарного,  как  шахматы.  В
частности,  этические  принципы  профессионализма (тем более --
суперпрофессионализма) оказываются сплошь  и  рядом  "темными",
непонятными   и   непонятыми,   не  так  понятыми;  обыденность
восприятия, упрощенчество захлестывают  критиков  единственного
живущего  сейчас  шахматиста-суперпрофи... Так, наверное, будет
еще долго продолжаться. Годы, десятилетия? Возможно. Тем более,
что  МОЖЕТ  НЕ  СЛОЖИТЬСЯ...   Новый   Е.Василевич   может   не
возникнуть,  условия  для  нового  "чуда"  на Свети Стефане и в
Белграде могут не  прийти,  не  образ-оваться.  И  --  никакого
матча,  ни  одного соревнования с участием Роберта Фишера -- до
конца его дней -- может не состояться:  комплекс  обстоятельств
не  будет  в  какой-то  момент  гармоничным,  так  и  не станет
таковым...
     "...нахожусь", -- писал  А.А.Алехин  в  знаменитой  статье
"Нью-Йоркский  турнир  1927 года как пролог к борьбе за мировое
первенство в Буэнос-Айресе", "в периоде, к счастью, бывающем  у
меня  не  часто  и  продолжающемся  недолго,  в  периоде, когда
шахматное  мышление  требует  двойного   нервного   напряжения,
отн