рила  моя  же
бабушка,  "кислое с пресным" -- в результате все закиснет ведь,
не так  ли?)  становится  шахматным  профессионалом.  Потом  --
чемпионом  мира  (или  достигает  другого,  важно,  что своего,
потолка).  А  потом  уж,  "на  досуге",  так   сказать,   можно
попробовать  стать  и  суперпрофессионалом.  И  на этом (таком)
основании, при подходящих условиях, разумеется, вернуться.
     Фишер  угрожает  возвращением,  хотя  до  конца  дней   не
сыграет,   кто   знает,  ни  одной  "серьезной",  прилюдной,  с
соблюдением турнирного регламента, как он выражается, партии.
     Но он, хотят того коллеги или нет, влияет на  них.  Он  их
подстерегает.  Он  в  засаде.  Он  наблюдает. Надзирает, как бы
издали поправляет их.  Пытается  все-таки  поправить.  А  вдруг
почувствуют (не говорю -- поймут): та вываривающая обыденность,
в  которую  99 будущих (возможных) партнеров погружено на те же
самые 90-99, отводит их  от  Игры.  Разрушает,  превращает  (их
нервы) в ветошку. Потрошит. Даже в чем-то, где-то по небольшому
счету  перерождает.  Ну, не растлевает, но... в образном смысле
близко к этому...
     Идут часы Роберта Фишера. И вряд ли  они  остановятся,  по
крайней  мере  для  тех,  кто  изучает развитие великой игры, в
момент смерти американского гроссмейстера. Скорее  напротив  --
прибавят хода. А впрочем, никакого ускорения тут не требуется.
     Фишер  уже  на деле доказал, что, как писали (в заголовках
статей о "матче-реванше ХХ века") наши  журналисты-специалисты,
"двадцать  лет  --  пустяк".  Проиграно  целых  пять  партий (в
Рейкъявике лишь две). Зато выиграно десять (а там, в 1972 году,
тогда, тоже лишь на три меньше --  семь).  Вы  скажете,  что  и
противник  тот же... Дескать -- уж настолько знакомый, что даже
вроде бы и... Отработанный.
     Верно,  партнер  недостаточно   показательный.   Надо   бы
посвежее.
     Ну, кто-то вроде... А.Морозевича.
     Однако,  как  выражаются  в  подобных  случаях,  так  тоже
нельзя.
     Играть с совсем юными и просто "непривычными"  --  опасно.
Прежде  всего для них. Мы знаем, как травмировал, правда, не до
конца, а в конце концов, антитравмировал -- на свою (!)  голову
-- один  гений (Карпов) другого, тоже гения (Каспарова). В 1984
году. Счет после 9-ти партий  стал  4:0  в  пользу  уверенного,
законного  или  скорее законченного, сразу в нескольких смыслах
слова, чемпиона. А затем и 5:0. Вот тут бы  и...  остановиться.
Сдать матч то есть?!..
     А  почему  бы и нет? Ибо другого выхода не было. Но Карпов
не увидел, с кем играет. Его  это  не  интересовало  тогда.  Он
видел,  что  приближается  к  побитию  рекордов Фишера, но не в
четверть-,  не  в  полуфинальном  матче,  а  в  состязании   на
высочайшем  уровне.  Он, как в свое, в то время (в то же время)
было замечено, погнался за тенью Фишера.
     И тем самым стал уже не играть, но -- готовить себе жуткое
разочарование: в случае, если счет будет... нет, не улучшен, не
сравнен  (он   так   и   остался   по-своему   не-срвненным   и
не-сравннным), а лишь размочен...
     Так  и случилось, конечно. После чего, можно предположить,
Анатолия Евгеньевича стали посещать -- подсознательно, конечно,
исподтишка -- мысли не более и не менее как о проигрыше  матча.
При  счете  5:1  по своей инициативе останавливать (оставлять?)
матч было еще почти прилично. Можно  было  как-то  это  --  для
публики, по крайней мере -- объяснить, по-яснить...
     Что  ж,  пришлось сходить (спрыгивать?) с поезда при почти
минимальном  "преимуществе"  --   5:3.   В   феврале   1985-го.
Остановленный,  недоигранный  матч. Впервые в истории розыгрыша
мирового шахматного первенства среди мужчин, что тоже,  на  мой
взгляд, немаловажно.
     А   если   бы   не   остановились,   не   прекратили,   не
прекратились?..
     Говорят, Гарри был на подъеме и дожал бы Анатолия.
     Говорят, наконец пришла пора допустить трагическую (но уже
не трагикомичную  ли?)  ошибку  и  юному   гению...   Да,   это
ощущалось,  помнится:  в матче, на игре, при игре, в игре могла
случиться  какая-то  даже  нелепость.   Внезапная,   уникальная
неприятность -- для кого-то из участников последняя.
     Она не произошла. Мудрый "папа Кампо" спас (как бы) обоих.
Избавил от взаимного (!) риска.
     Но  матч  был  испорчен,  более  того  --  аннулирован. Ни
ведущий  в  счете,  ни...  бурно  догоняющий  не  был  объявлен
победителем.  Так  это и называлось (назвалось, было официально
названо) тогда: матч прекращен без объявления победителя.  Идея
Фишера, формула Фишера (тогдашняя) была похоронена.
     Потому  что  --  теперь  это  совсем  уж  очевидно  -- оба
исполнителя,  в   особенности   один   (кто   же?),   оказались
недостаточно   и   не   так   подготовленными   к   такому  вот
соревнованию.   Хотя   бы   потому,   что   до   самого   конца
(неестественного,  навязанного)  несколько смутно, неотчетливо,
недостаточно трезво (здраво) представляли, с кем имеют дело.
     По Ботвиннику, с гениальным шахматистом за доской  успешно
сражаться  невозможно.  Правило, не знающее исключений. Но ведь
нужно еще признать его, уяснить. И им неуклонно, следовательно,
руководствоваться. Разглядеть  гения,  то  есть  непреодолимого
противника (партнера, прошу прощения) в самом молодом -- за все
время розыгрыша мирового шахматного первенства, с 1886 года, --
участнике  матча  на  Олимпе, в юноше, проигрывающем то 4:0, то
5:0 (причем, в пятой результативной партии Гарри был  переигран
настолько   чисто,   настолько  незаметно,  настолько  по  всем
статьям, что грех было бы не считать его ...соавтором шедевра),
различить это было мудрено.
     Но ведь это все идет уж слишком хорошо -- для того,  чтобы
и  дальше  (дольше) так продолжаться. Создалась психологически,
не побоюсь этого слова --  и  Фишер,  возможно,  что-то  такое,
что-то  (нечто) в этом роде видел или предвидел! == невыносимая
обстановка. Этого не могло и не должно было  быть.  Один  гений
бьет  другого, да еще более молодого-перспективного, -- с таким
счетом... Этого  не  может  быть,  потому  что  не  может  быть
никогда,  по  Чехову. Значит, это (такое) надо немедленно -- по
слову, по желанию старшего, так понимаю -- прекратить.
     Однако,  надо  было  еще  и  признать  свою  недостаточную
подготовленность.  Если  не  к  игре с таким партнером, то -- в
таком соревновании. В  безлимитном  матче  до  6-ти  выигрышей.
А.Карпов  уже  показал  свою  неподготовленность  к  матчу  "по
Фишеру" (в Багио), вот  только  тот,  благополучно  завершенный
(однако  --  из  самых  последних сил, то есть -- кое-как) матч
мало чему научил. Тем более что  через  три  года  была  совсем
нетрудная встреча в Мерано...
     Подход   оказался   и  тут,  и  там,  и  здесь  не  вполне
профессиональным. То есть -- не направленным, в конечном счете,
на повышение статуса шахмат, на улучшение мнения об этой  игре,
о такой игре -- у многих, у Других и просто -- других, у людей,
едва отличающих туру от лошади...
     Боксер  --  а  шахматы сравнивают с боксом нередко и более
чем   обоснованно,   как   известно,   --    боец-профессионал,
разумеется,   готовясь,   допустим,  к  10-раундовому  бою,  на
тренировках отрабатывает  без  передышки  (кроме  положенных  в
реальном  бою  традиционных  одноминутных  перерывов  между 3-х
минутными раундами), разумеется, не эти 10, а 12-13, а то и 15,
а то  и  больше,  раундов.  Древние  греки-бегуны,  готовясь  к
олимпийским  играм, говорят, привязывали к ногам дополнительные
тяжести  (свинцовые  или  медные  подошвы  и  т.п.);  бегали  с
отяжелениями   и   довольно   резво,  с  поясами,  наполненными
камнями...
     Не кажется ли вам,  уважаемые  читатели,  что  шахматисту,
считающемуся  и считающему себя профессионалом... ну, как-то не
совсем прилично (а должно быть и непривычно) говорить о слишком
большой длительности безлимитного матча. "Что за счет -- была б
охота", есть ведь и такая поговорка. Матч не может и не  должен
быть бесконечным; другое дело, что размеры (длительность) матча
могут   отпугивать,   повторяю,   недостаточно   подготовленных
гроссмейстеров. Тех, кто не  привык  готовиться  к  "запойной",
безоглядной, так скажем, встрече с желательным
-- что крайне немаловажно для профессионала, -- партнером, не может не отпугивать
"отключка", извлечение из наркотизирующей суеты так называемой повседневной
жизни.
     Возня,  копошение,  гениально открытые Ч.Чаплиным и как бы
приписываемые  маленькому,  обыкновенному  человеку,   человеку
обыденности, держат, не отпускают, заражают, приучают к себе. А
возвыситься  (вырваться),  стать  не  маленьким, дано далеко не
каждому заядлому спортсмену, даже и шахматисту. Не каждому дано
хотя    бы    частично     осознать     опасность     обычного,
деромантизированного,  существования.  Опасности, своим острием
обращенные   против   профессионализма   (в    любой    области
деятельности). "Если скрипач, певец, писатель -- настоящие люди
(читай,   профессионалы  --  Л.Б.),  то  работа  доставляет  им
удовольствие (в любых -- в принципе? --  количествах).  Вот  мы
думаем, что это есть настоящее отношение к работе."
     А  тут -- игра. И какая! За одно удовольствие подумать над
позицией надо (бы) еще приплачивать. Вот  только  кому?  Уж  не
тому ли, кто в наше время выдвинул идею безлимитных матчей.
     Тем  более,  что  одной  из  основных, ведущих идей Фишера
является стирание  граней  между  подготовкой  и  выступлением,
между игровой и тренировочной обстановкой. Подготовительные же,
тренировочно-игровые,  действия  -- это то, что на сознательном
или  бессознательном  уровне  совершается  профессионалом   (не
говоря  уже  о суперпрофессионале) ежечасно, ежеминутно, скажем
так, и во сне, и  наяву.  От  этого  отдыха  и  "лекарства"  не
бывает;  это нельзя считать трудом (от слова "трудно"), работой
(от слова "раб"). Можно сказать,  что  люди,  боящиеся  слишком
долгих  матчей,  занимаются  шахматами  между  прочим, играют в
шахматы всего лишь потому, что способны это делать  неплохо  и,
может быть, все другое делают несколько хуже (если пробовали).
     Говорят,   очень   длительный   матч   может,   право  же,
превратиться в состязание на выносливость. Но ведь шахматы  еще
и  спорт,  к  тому  же и безлимитный матч ограничен. Выиграй 10
партий подряд и -- гуляй,  грубо  говоря.  Фишер  вот  сократил
число   своих   свиданий   (с  М.Таймановым  и  Б.Ларсеном)  до
фантастического минимума... Не без помощи партнеров. Но это уже
другой вопрос -- как и с чьей помощью.
     Для  профессионала  выступление  --  лишь  одна  из   форм
применения  шахмат  (или  другого  вида искусства). Причем, как
правило, -- во второй половине жизни -- не  самая  главная.  Не
преобладающая.  Шахматы становятся все в большей мере посильным
подспорьем в размышлениях. О жизни... самих же шахмат.
     Но с кем -- сесть, самостоятельно  --  и  в  то  же  время
соавторски == поразмышлять?..
     Сальери,  который,  конечно  же,  более  чем неспособен...
писать музыку вместе с Моцартом -- об этом даже дико  подумать,
-- протестует   у  Пушкина  не  против  "шалопайства"  великого
композитора,  но   против   неподобающего,   любому   служителю
искусства   противопоказанного,   образа  жизни.  Моцарт  --  в
широко-философском смысле слова, а может и узко-бытовом, -- для
Инспектора-Инквизитора -- пропитан,  промаслен,  проникнут  (от
слова    "никнуть,    поникнуть")    запахами    быта,   самого
благопристойного  и  необходимого  человеку.   "Художник?!   --
воскликнул  как-то  Г.Флобер -- так ведь это чудовище". Сальери
-- блюститель истинно художественного  поведения  --  выступает
против  непротивления  быту  со  стороны  Моцарта,  против  его
попустительств  обыденности  --  например,   в   виде   слепого
скрипача.  Против его приятия обыденности (от слова "принятый",
"приятный"?).
     Моцарт не делает ничего  безнравственного,  плохого  --  в
композиторском  или,  так  скажем,  в  домашнем  смысле;  он --
предупредительный,  внимательный,  ценящий  труд,  кухонный   в
частности  ("Пойду  сказать  жене,  чтоб не ждала к обеду"), он
играет с сыном, готов, как в таких случаях выражаются,  оказать
материальную  помощь  скрипачу.  Он -- более нормальный,
чем Сальери, человек, а следовательно, по мнению суперпрофи, не
может служить достойным  примером  ("Наследника  нам  не
оставит он").
     Можно  предположить, что наследники Фишера уже подрастают:
непонимание, да  еще  массовое,  совершенно  стопроцентное,  не
может  быть  сплошным  и вечным. Лет через пятьдесят-шестьдесят
наши потомки еще прочитают мемуары тех, кто в свое время мечтал
сразиться с Фишером, получить...  страшновато  сказать  --  его
вызов.  Между  тем, если очередные чемпионы (Карпов и Каспаров)
предпочтут игнорировать инициативу Фишера  --  назревающую,  на
мой взгляд, -- может быть, уклониться молча, может быть, слегка
сыронизировав  над  "совсем стариком", Фишеру ничего другого не
останется как попробовать "вырубить" вокруг них  более  молодую
поросль.  Но  он  не  завидует  такой,  своей, участи. Он, быть
может,  наивно,  надеется  на   появление   еще   кого-то,   на
последователей,  приверженцев  его, классического, направления,
кому, в случае проигрыша матча, можно было бы, по-стейницевски,
провозгласив  троекратное  "ура"  в  честь   нового   чемпиона,
передать звание.
     Сальери  строже  и  бесчеловечнее Моцарта, он у Пушкина, в
сущности, только критик, не сказавший ни  единого  критического
слова (звука) в адрес, нет, не гения, а бога музыки. Но шахматы
-- сравнительное,     жесточайше     сравнивающее    искусство,
произведения  здесь  создаются  на  основе  (и  в   результате)
пристрастнейшей,     усиленной,    нелицеприятной,    предельно
скрупулезной   чаще   всего,   критики.   Взаимной,   обоюдной,
непрестанной.  Это  --  соавторство  воюющих,  а  потому как бы
враждующих   авторов.   Лишь   поднявшись    на    определенную
шахматно-культурную  высоту,  некоторые  гроссмейстеры начинают
догадываться (мастера и кандидаты, понятно, тоже): чтобы  иметь
отношение   к  Большим  шахматам,  чтобы  играть  по-настоящему
позиционно,     "выдержанно",     необходимо      иное,      не
военно-схваточное,  но  дискуссионно-академическое  отношение к
партнеру, любому -- на садовой скамейке или в  турнирном  зале,
на    сцене.    Оба   соавтора   ходят,   однако,   при   любых
взаимоотношениях, по лезвию ножа  (меча  скорее).  Каждая  нота
(неверная)    совместно    создаваемой,   складываемой   музыки
(музыкальной   партии)   грозит    неотвратимым    прекращением
творческого  процесса, снятием с дистанции, поражением в данной
встрече, нередко немедленным, всегда необратимым. По Фишеру  (и
не   только   по   нему),  большинство  промахов  --  результат
несвежести,  изношенности,   тряпичности,   "ветошности"   (тут
слышится  не  одна  "ветошь",  но и "тошнота") нервной системы.
Которую  необходимо   всемерно   холить,   беречь,   сохранять,
восстанавливать  (по  возможности),  не давать в обиду и -- еще
раз --  оберегать  от  травм,  даже  самых  мелких.  Вся  жизнь
профессионала     --    непрерывные,    в    идеале,    маневры
обходительности,  осмелюсь  так  сформулировать   эту   сторону
дела...
     Шахматы   --  наука-искусство-спорт,  где  царят  чересчур
точные и строгие, почти  "бесчеловечные"  условности,  правила,
установления.  Они  к  тому  же чересчур провокационны. Где-то,
когда-то, как-то, какое-то время, в какие-то моменты,  создавая
некие  фрагменты, можно играть совсем не по правилам, и даже ==
выигрывать именно за счет этого; только в подобных случаях они,
шахматы, как бы скрывают от победителя причины его триумфа.  Но
рано,   а   чаще   поздно  (слишком  поздно)  оказывается,  что
условности "техники", в  частности,  особенности,  определенная
глубина  понимания  основ  игры,  --  совершенно  необходимы, а
постоянное оперирование "безыдейными" ходами обязательно  ведет
к  ошибке.  Как  в  этой  игре,  так  и  в  жизни. Боксеров, не
демонстрирующих общепринятую подготовку, иной раз  судьи  сразу
снимают   с   соревнований   --  за  отсутствие,  так  сказать,
технического минимума (техминимума),  технического,  начального
хотя  бы,  арсенала.  Выходят  на  ринг,  допустим, два молодых
человека, одетые, экипированные по всей форме, в  перчатках,  с
безукоризненно  перебинтованными  руками,  и  начинают наносить
друг другу удары -- не ниже пояса, не открытой перчаткой, не по
затылкам.  Дерутся  вроде  бы  почти  и  без  оплеух,   но   их
останавливают  и  просят  покинуть  место  состязания -- "ввиду
явной технической неподготовленности". Что-то  похожее,  только
более   наглядное   и   одностороннее,  происходит,  скажем,  в
настольном теннисе: один из игроков как-то отбивает мячик, счет
растет 5:0, 10:0 не в его пользу и -- судьи не дожидаются  21:0
или  21:1  -- партия (и вся встреча) оканчивается по их решению
-- по причине  той  же  "технической  неготовности"  одного  из
участников.  Хотя  нигде  не  сказано  о  границе,  грани между
ударами, выполненными -- хоть в боксе, хоть  в  теннисе  --  по
правилам, и ударами "неправильными".
     Фишер -- представитель, если так позволительно выразиться,
усиленно-правильных  шахмат  --  и  здесь имеет шансы опередить
своих более молодых коллег. Которые не столь  долго,  не  столь
беззаветно  работали  над  собственно  "техникой",  то  есть ==
способами отыскания надежных ориентиров  для  игры,  отвечающей
духу  позиции,  а  потому в огромном большинстве случаев дающей
особый, повышенный запас  прочности,  защищенности  от  тех  же
принципиальных (но не "случайных", конечно) ошибок.
     Не  слишком  умудренный таким опытом Михаил Таль выиграл у
Михаила Моисеевича Ботвинника целый матч (на большинство из  24
партий),  но  с  треском  проиграл  матч-реванш  (1961). Играть
который он не смог отказаться.
     Невозможно  представить  себе  Таля,  признавшего  меньшую
содержательность  своей  игры  и  потому  сделавшего  вывод:  в
большом,    сдвоенном,    с    позволения    сказать,     матче
(матч+матч-реванш) у меня нет шансов -- превосходство патриарха
скажется  на  большой, на всей (!) предстоящей дистанции. Между
тем, как известно, Д.Бронштейн незадолго до начала матч-реванша
уверенно предсказал победу пожилому  претенденту  (так  ведь  и
хочется  заключить  это  слово  в  кавычки).  Именно по причине
бльшей содержательности, солидности, что ли,  фундаментальности
его  игры  (и  подхода  к  шахматам,  надо думать). Длительное,
основательно-протяженное состязание многое расставляет по своим
местам -- это не надо (ни к чему) специально  доказывать.  Тут,
как  говорится,  роль  случайности  сводится к минимуму. Не для
того ли, чтобы окончательно ее, случайность проклятую,  добить,
чтобы потеснить еще, если не исключить, Фишер добавил в условия
безлимитного  матча  пункт  о сохранении звания (чемпионом) при
счете результативных партий 9:9.  Мы  хорошо  помним,  что  тут
началось, что тут поднялось. В чем только ни обвиняли Фишера. И
очевиднее других грехов была... трусость, требование -- себе!
-- форы. Дескать, Карпов, претендент, обязан выигрывать матч как минимум со
счетом 10:8. Он не имеет права проиграть больше 8-ми партий, а выиграть должен
обязательно 10. В то время как восседающему на троне, чемпиону, достаточно ==
чтобы сохранить (спасти) звание -- выиграть лишь 9 партий, проиграть же он может
целых 9, а не 8. Но ведь при этом как-то не учитывается, что 9, число
чемпионских побед, лишь на единицу меньше чаемых 10-ти побед претендентских,
что число проигрышей, "допустимых" для чемпиона, то есть 9, на единицу больше,
нежели число поражений, вполне допустимых для претендента. А главное -- как мог
бы "в случае чего" чувствовать себя претендент, победивший чемпиона с перевесом
только в одно очко -- может быть, в результате какой-то маловероят