ем дело  -
получай, что следует!
     - Я что ж, не прочь, - колебался Козырь, - только  вот  я  слово  дал
Егорину, штоб из Томска значит уехать...
     - Плюнь ты на Егорина! Что он тебе!  -  перебил  его  Пройди-свет,  -
говорю, доверься мне. Дела мы с тобой будем обделывать тысячные!
     - Так-то оно так. Да ведь ежели Егорин  дознается,  что  я  здесь,  в
Томске остался, так ведь он, пожалуй, возьмется за  меня,  -  нерешительно
пробормотал Козырь.
     - Чего возьмется! Руки у него коротки! Да и не узнает он про тебя. На
первое время я сведу тебя к одному земляку, в дворниках он служит. Хозяина
его сейчас в Томске нет.  Живет  он  один  вроде  караульщика.  У  него  и
побудешь пока, а потом другие места найдем! По рукам, что ли?
     Козырь протянул руку.
     - Идет! - решил он. - Будем заодно работать.
     Парень-то ты хороший! Черт с ним, с Егориным...
     - Руку, товарищ, - и Пройди-свет сильно сжал Сенькину руку. -  Теперь
мы с тобой выпьем как следует. Спрыснем наш союз. Эй, кто там, скоро будет
готова солянка. Да пива  пару  похолоднее  поищи,  -  закричал  Александр,
подходя к двери.
     - Сию минуту, подают, - отозвался буфетчик.
     Часов  около  12  дня  новые  приятели  порядочно-таки   подвыпив   и
основательно закусив, покинули Савкино заведение.
     Козырь был полупьян  и  шел,  пошатываясь.  Смесь  пива  и  водки  на
голодный желудок давала себе знать. Александр же  шел  как  ни  в  чем  не
бывало, хотя пил не меньше Козыря.
     Он шел, широко размахивая руками, весело насвистывая  сквозь  зубы  и
вызывающе глядя на прохожих.
     - Теперь мы  пойдем  на  нашу  штаб-квартиру,  -  заметил  Александр,
свертывая с Бульварного в узенький боковой тупичок.
     Здесь было два-три дома,  на  всем  же  остальном  протяжении  тупика
тянулись  черные,  мокрые  от  дождя,  заборы,  за  которыми  шумели   уже
обнаженные ветром березы.
     Поравнявшись с низеньким покосившимся от времени забором, у  которого
не хватало двух узеньких досок, Александр быстро перемахнул через него.
     - Следуй моему примеру, дружище, - крикнул он Козырю.
     Они зашагали по мокрой траве, пробираясь  между  берез  к  маленькому
домику с мезонином, стоящему в глубине двора.
     Старая  облезлая  собака,  привязанная  к  полуразвалившейся  конуре,
злобно залаяла на подходивших.
     - Тубо, дружок! Своих не узнал, - окликнул собаку Пройди-свет.
     На  лай  собаки,  из  сенец  домика  показалась  какая-то  старуха  с
самоварной трубой в руках.
     - Скоренько вернулся, соколик, - заговорила она, пропуская  приятелей
в сени. - Я вот самовар поставлю, может, и вы попьете чайку...
     - Нет, Кузьмовна, некогда, - отозвался Александр.
     Пройдя через кухню с  большой  русской  печкой,  он  вошел  в  темный
чуланчик, из которого вела на мезонин ветхая скрипящая лестница.
     Козырь молча следовал за ним.
     Мезонин состоял из двух комнат. В первой, куда  они  вошли,  не  было
совершенно никакой мебели. Голые стены с  ободранными  запыленными  обоями
наводили уныние.  Углы  комнаты  были  затканы  серыми  тенетами  паутины.
Толстый слой пыли лежал на полу и подоконниках. Было очевидно,  что  здесь
не живут, а только изредка появляются по делу.
     - Подожди меня  тут  минуту,  -  сказал  Александр,  уходя  в  другую
комнату, - я сейчас выйду...
     - Ладно, - ответил Козырь и, подойдя к окну, уселся на подоконник.
     Сквозь грязные зеленоватые стекла ему был  виден  огород  с  черными,
размытыми дождем грядками... Далее тянулся  пустырь.  Опять  пошел  мелкий
назойливый дождик... Было скучно и грязно...
     Козырь зевнул и начал свертывать папиросу.
     Скрип половиц заставил его приподнять голову.
     - Старых вещей, душа мой, не продашь ли! Шурум-бурум нет  ли!  Калоши
старые, пиджаки берем!
     Перед ним стоял типичный татарин-старьевщик в тюбетейке с  мешком  за
плечами.
     Козырь даже привстал от удивления.



                            11. В ОТДЕЛЬНОМ КАБИНЕТЕ

     Простившись с Залетным, Егорин направился домой. Около думского моста
он взял извозчика с крытым верхом и всю дорогу, пока ехал, на разные  лады
перебирал происшедшее.
     Если уж Залетный ничего тут не придумает, тогда - шабаш! - думал он.
     Подъехав к своему  дому,  громадному,  трехэтажному  зданию,  недавно
только отстроенному, но уже заложенному под две закладные, Егорин отпустил
извозчика и прошел в лавку, где за прилавком хозяйничала его жена,  полная
белотелая женщина с заспанным лицом.
     - Где это ты пропадал, - встретила она его.
     - В карты играл, - коротко ответил Егорин и прошел в комнаты.
     - Самовар подавать, что ли? - крикнула ему вдогонку жена.
     - Нет, не надо. Если придет кто, так вели разбудить, спать лягу.
     Две  почти  бессонные  ночи  подряд  давали  себя  знать,  и  Егорин,
бросившись не раздеваясь в кровать, скоро уснул.
     Время было далеко  за  полдень,  когда  его  разбудило  прикосновение
чьей-то руки. Кто-то низко склонился над ним и тормошил его.
     - Кондратий Петрович, спишь? Вставай, пора!
     Егорин приподнял голову.
     Перед ним стоял Иван Семенович в пальто нараспашку, в шляпе сдвинутой
на затылок. Лицо у него было бледное, как у человека, не спавшего всю ночь
и изрядно выпившего.
     -  Будет  спать-то,  -  продолжал  Иван  Семенович,  подсаживаясь  на
кровать, - проспишь царствие небесное... А я, брат, вчера с  твоей  легкой
руки отыгрался, да и выиграл еще рублей четыреста с лишним взял.
     Егорин, ничего не отвечая, встал  и,  позевывая  подошел  к  угловому
столику, на котором стоял будильник.
     - Здорово я сыпанул, уже второй час! - пробормотал он.
     - Ну ты вот что, Кондратий  Петрович,  распорядись-ка,  брат,  насчет
опохмелья. Голова у меня трещит.  Дома  сегодня  только  показался:  прямо
беда. Отец волком смотрит, молчит, а мать, та  давай  меня  отчитывать.  И
пьяница ты, дескать, и  картежник,  непутевая  голова.  Слушал  я  слушал,
махнул рукой и ушел.
     - Женить тебя надо, так  тогда  остепенишься,  -  иронически  заметил
Егорин.
     - Ох, не говори, брат, надоели они мне с этой женитьбой. "Женись,  да
женись!" А на кой ляд мне жениться...
     - Коли Катька жива, - подхватил Егорин.
     Легкое облачко грусти прошло по лицу Ивана Семеновича.
     - Жива-то она жива, да что толку, - грустно вздохнул он.
     - Ну ладно, буде горевать... Анфиса, а Анфиса! -  Егорин  постучал  в
стенку, - собери-ка нам закуски, вот брата твоего опохмелять надо.
     Минут через 15 Егорин и Иван Семенович сидели за графинчиком водки и,
обмениваясь замечаниями, то и дело опустошали рюмки.
     По  мере  того,  как  содержимое  в  графинчике  улетучивалось  резко
определялось душевное состояние собутыльников: Иван Семенович все  чаще  и
чаще вздыхал, хватаясь за голову, по временам затягивая какую-то  грустную
протяжную песню; Егорин же по мере опьянения, наоборот,  глубже  уходил  в
себя и только вырывавшиеся порой гневные восклицания, неизвестно по  чьему
адресу направленные, обнаруживали, какая злоба кипит  в  его  душе.  Мысли
его, как и  следовало  ожидать,  были  заняты  таинственным  исчезновением
тридцати тысяч.
     Когда графин был допит, Иван Семенович  слегка  пошатываясь  поднялся
из-за стола и, с шумом отодвигая стул, крикнул: "гулять, так гулять!  Едем
брат!"
     - Куда, - вскинул на него глаза Егорин.
     Иван Семенович покосился на дверь, подмигнул  Егорину  и  намереваясь
возбудить подозрения в жене последнего, объяснил:
     - К Ухареву поедем, он обещал нового рысака достать.
     - Что ж, пожалуй, поедем! - согласился Егорин. - Анфиса Семеновна!  -
крикнул он жене. - Ты нас обедать не жди, в гостях пообедаем.
     - Налили зенки-то, - ворчала жена Егорина, когда они проходили  через
лавку, - опять с петухами воротишься домой.
     Отойдя саженей десять от дома, Иван Семенович расхохотался и  хлопнул
Егорина по плечу.
     - Облапошили бабу! Нет, мы, Кондратий Петрович, с тобой  знаешь  куда
зальемся? К Орлихе!
     - Чего там не видали-то! Уж пить, так пить,  как  следует.  Ты,  ведь
четыреста рублей, говоришь, выиграл, так и развернись  по-настоящему...  в
"Европу", аль в "Россию" поедем!
     - Что ж и это можно.
     Они взяли извозчика и покатили прямо в "Россию".
     Было часов семь  вечера.  В  общей  зале  гостиницы,  куда  мимоходом
заглянули наши  друзья,  народа  было  всего  два  или  три  человека.  Из
биллиардной доносился звук шаров. Не снимая пальто Иван Семенович и Егорин
пошли наверх. Перед ними появился лакей в почтительной, ожидающей позе.
     - Дай нам кабинет, -  отрывисто  бросил  Иван  Семенович,  -  угловой
свободен?
     - Так точно!
     - Ну, вот, и отлично, здесь мы и обоснуемся.
     Они прошли в кабинет.
     Это была большая высокая комната,  оклеенная  темно-зелеными  обоями,
стоял стол, покрытый белоснежной  скатертью.  В  углу  виднелось  пианино.
Лакей повернул кнопку и мягкий бледный свет электричества залил кабинет.
     - С чего же мы начнем, - спросил Иван Семенович, после того, как  они
разделись и присели на диван.
     Лакей  опустил  оконные   шторы,   поправил   скатерть   и   протянул
собеседникам карточку.
     - Нешто шампанской выпьем, как  ты  думаешь,  Кондратий  Петрович,  -
предложил Кочеров.
     Егорин утвердительно кивнул головой.
     - Какой марки прикажете-с, - изогнулся лакей.
     - А шут их разберет, ваши марки, тащи, что подороже.
     - Заморозить прикажете-с.
     - Ну понятное дело! А закусить-то ведь  чего-нибудь  надо,  Кондратий
Петрович.
     - Гм, закусит! Чего бы такого съесть.
     - Семга-с  есть,  отличная,  икра  свежая,  стерляди  живые  есть,  -
докладывал лакей.
     - Ну, ладно, - махнул рукой Кочеров, - давай нам и того и  другого  и
третьего. Гулять так гулять, правильно я говорю, Кондратий Петрович!
     - Вестимо дело! Ты у меня парень с головой. Одно дело - пончик,  иное
- каравай ржаной, - поддакнул Егорин.
     - Сию минуту-с, все будет подано!
     Лакей вышел из  кабинета,  плотно  притворив  за  собой  дверь.  Иван
Семенович подошел  к  одному  из  окон,  выходящему  на  Нечевскую  улицу,
приподнял тяжелую штору и посмотрел вниз. На улице уже совсем  стемнело...
В отблеске электрического фонаря, зажженного у подъезда  ресторана,  порой
мелькали силуэты прохожих.
     В такую холодную темную ночь, когда идет дождик и ветер жалобно шумит
в телеграфных проводах, светлый и уютный  кабинет  кажется  еще  уютнее  и
светлее.
     - А, ведь, без женского сословия скучно будет! -  обернулся  от  окна
Кочеров.
     - Что ж,  послать  можно,  -  безразличным  тоном  отозвался  Егорин,
нажимая кнопку звонка.
     Явился лакей.
     - Звонить изволили?
     - Да, вот нужно будет извозчика с запиской послать.
     Иван Семенович вынул из кармана записку и протянул ее лакею.
     - Вот, посылай извозчика к Орлихе.
     - Слушаю-с...
     На столе появилось шампанское.
     Вино запенилось в бокалах. Час  спустя,  в  дверь  кабинета  раздался
легкий стук.
     - Можно! - послышался за дверью молодой, нежный и приятный голосок.



                             12. ЗАГОВОРИЛО РЕТИВОЕ

     Иван Семенович со всех ног бросился к двери.
     - Милости просим.  Пожалуйте!  -  расшаркивался  он  перед  входящими
девицами. - Екатерина Михайловна, - продолжал он,  позвольте  вам  помочь!
Дайте сюда ваш шарф! Дождиком вас замочило немножко?
     - Нет, экипаж был крытый. Только вот в подъезд входили,  так  немного
спрыснуло. Ну да дождик же: льет, как из ведра, -  оживленно  рассказывала
Катя, сбросив  на  руки  Ивана  Семеновича  свой  модный  темно-малинового
бархата сак. На пышных, светло-русых волосах  девушки,  выбившихся  из-под
черного шелкового  шарфа,  блестели  дождевые  капельки.  Щеки  ее  горели
румянцем оживления.
     - Ну-с, господа, теперь поздороваемся как следует!
     Здравствуйте, Иван Семенович! Ой, ой, - да не  жмите  же  так  больно
руку. Что у вас за странная манера!
     Катя с легкой улыбкой подула на свои маленький  пальчики,  побелевшие
от рукопожатия Кочерова. Тот виновато наклонил голову.
     - Простите великодушно, Екатерина Михайловна: от радости великой, что
вас увидел!
     -  Вот,  господа,  позвольте  вам   представить   новую   "тетенькину
племянницу". Прошу любить да жаловать! Кланяйся,  Шура,  господам  пониже!
Господа почет любят.
     Другая девушка,  приехавшая  с  Катей,  рослая,  прекрасно  сложенная
шатенка лет восемнадцати, вспыхнула и смущенно  пробормотала:  "Ах,  какая
вы... просмешница!"
     - Ничего, ничего, Шурочка, не смущайся! Будь как дома! Ходи веселей!
     - Займись барышней, Кондратий Петрович! Ты ведь свеженьких-то любишь!
А она только неделю из деревни...  Посмотри,  даже  загар  деревенский  не
прошел!
     - Ну и ухарь же ты, девка: мертвого из могилы подымешь... -  процедил
сквозь зубы Егорин, потягивая шампанское.
     - Садитесь, садитесь, гости мои дорогие! Чем вас потчевать прикажете?
- суетился Иван Семенович, усаживая барышень.
     - Эге, да вы разгулялись не на шутку! Шампанское пьете. Помс-рисек  -
моя  любимая  марка.  Отлично!  -  болтала  Катя,  чувствуя  себя  в  этой
обстановке дорого кутежа, как в родной стихии. - Только  вот  что,  друзья
мои, - продолжала она, делая  бутерброд  из  свежей  икры,  -  должна  вам
заявить, что мы, я и моя подруга, голодны как сорок тысяч  пильщиков,  ибо
наша достоуважаемая "тетушка" накормила нас таким обедом, что...
     Иван Семенович сорвался с места.
     - Господи боже мой! Только приказывайте,  сию  минуту  все  будет,  -
крикнул он, нажимая кнопку.
     - Вот что, голубчик, - начала Катя, обращаясь к явившемуся  лакею,  -
вы нам дадите рябчиков под белым соусом... Только поскорее, пожалуйста!
     - Слушаюсь, - метнулся лакей. - А стерлядь паровую  сейчас  прикажите
подать!
     - Да, да, - вспомнил Кочеров, - подавайте сейчас...
     Катя медленно, маленькими глотками тянула вино.
     - Ах! Давно я не пила настоящего шампанского... великолепный напиток!
Он напоминает мне мою молодость!
     - Что вы, Екатерина Михайловна, стыдитесь говорить: "вашу  молодость"
- да разве теперь-то вы не молоды! - искренне вырвалось у Кочерова.
     - Теперь бы еще устриц десяток и совсем бы  на  столицу  походило!  -
продолжала Катя, мечтательно щуря свои темно-серые глаза, -  вы,  Ваня,  -
обратилась она к Кочерову, - понятия не имеете об устрицах.
     - Откуда мне... в Сибири их нет! Думаю, привычку надо к ним.
     - Да, брат, Катюша, - здесь об устрицах забыть надо...  Это  тебе  не
Москва! - вставил Егорин, наполняя бокалы.  -  Нечего  старое  вспоминать!
Выпьем лучше!
     Катя залпом выпила бокал.
     - Люблю за ухватку! Молодец девка: пьет не морщится!  -  одобрительно
крякнул Егорин.
     - А ты, что же, разлапушка, -  продолжал  он,  обращаясь  к  Шуре,  -
сидишь невесела. Пей вино-то...  -  И  он  обхватил  ее  левой  рукой,  та
сконфуженно опустила  глаза  и  сделала  слабую  попытку  освободиться.  -
Ничего, ничего! Сиди себе смирненько... Ишь ты, нагуляла  сколько  жира...
Сдобная!
     Шура молчала, краснела и  ежилась  от  слишком  грубых  прикосновений
своего кавалера. На глазах у нее блестели слезинки. Катя отодвинула кресло
и, шумя своим черным шелковым платьем, прошлась к пианино.
     - Эх, тряхнуть разве стариной, спеть, -  воскликнула  она.  -  Только
вот, кто аккомпанировать будет.
     - За этим дело не станет: тапера позвать можно. Здесь  при  гостинице
есть... - отозвался Иван Семенович.
     - Вот и прекрасно! Позовите, пожалуйста!
     Явился тапер - низенький  невзрачный  человек,  со  сморщенным  лицом
еврейского типа. Войдя, он  подобострастно  поклонился  присутствующим,  и
усевшись за пианино спросил:
     - Что сыграть прикажете.
     - Знаете аккомпанемент к романсу "Жажду свиданья".
     Тапер утвердительно кивнул головой  и  взял  несколько  вступительных
аккордов. Высокое, несколько надломленное,  но  приятное,  ласкающее  слух
сопрано Кати,  вступил  под  аккомпанемент  и  полился  страстный  зовущий
романс. Кочеров слушал, низко наклонив голову.
     - Приди, мой милый, я в ожидании! - пела Катя.
     Лицо  ее  побледнело  от  внутреннего  волнения.  Грудь   поднималась
прерывисто и высоко. Глаза ее были устремлены  куда-то  вдаль:  точно  она
видела там вдали того, кого так горячо, с такой глубокой тоской  призывала
в своей песне.
     - Хорошо, ей  богу,  хорошо!  -  вырвалось  у  Егорина,  когда  Катя,
закончив романс, быстро  подошла  к  столу.  Она  жадно  отпила  полбокала
шампанского. Шура смотрела на нее большими восторженными глазами, все  еще
находясь под обаянием пения.
     Тапер тихо перебирал клавиши.
     - Ступайте, больше я петь не буду, - сказала Катя, устало откидываясь
на спинку кресла.
     Тапер молча повиновался.
     - Пойдем и мы с тобой,  Шура!  -  поднялся  Егорин,  -  пройдемся  по
коридору.
     Катя и Иван Семенович остались вдвоем.
     - Эх, Катя! - странным, точно не своим голосом заговорил  Кочеров,  -
если бы ты только захотела! Душу бы за тебя положил!
     Девушка устало покачала головой.
     - Опять за старое!  Голубь  ты  мой,  брось!  Что  себя  расстраивать
попусту...
     - Люблю ведь я тебя, Катя, крепко люблю! Слово  только  одно  -  весь
твой!
     - Многие меня, голубь мой, любили, - грустно отозвалась Катя,  многие
по мне с ума сходили, еще там, в Москве, а где они теперь! И что  со  мной
сталось! Была я когда-то звездой кафешантанной -  на  собственных  рысаках
каталась... А теперь! Все, милый  мой,  пройдет,  все  забудется!..  Давай
выпьем лучше с горя!!!



                      13. СЕНЬКА КОЗЫРЬ У ТИХОЙ ПРИСТАНИ

     Читатель,  верно,  помнит  удивление,  овладевшее  Козырем  при  виде
внезапно появившегося татарина.
     - Откуда ты взялся? - удивленно спросил он.
     "Татарин" расхохотался.
     - Что, не узнал? Приятель!
     Козырь был окончательно сражен.
     Что за притча! - размышлял он, - по голосу, как будто Сашка, а с виду
форменный татарин! Перенарядился он, что ли!
     - Ну, гайда, теперь! -  скомандовал  Сашка.  -  Понравился  тебе  мой
маскарад? Это, брат, мне необходимо, потому что в тот дом, куда мы  сейчас
пойдем, надо являться с осторожностью.
     - Ну, брат, и штукарь ты, - покачал головой Козырь, - если бы  ты  не
заговорил своим настоящим голосом, ей богу же, я бы не узнал!
     - Здесь у меня, милый друг, - кивнул головой Александр,  указывая  на
соседнюю комнату, целый склад всевозможных вещей и костюмов.  Нечто  вроде
уборной  артиста.  Сегодня  я  татарином   нарядился,   а   завтра,   если
понадобится, монахом буду. Так-то, брат!
     Козырь почтительно слушал Александра и  невольно  перебирал  в  своей
памяти  все  рассказы,  которые  ему  приходилось  слышать  о  ловкости  и
находчивости Сашки Пройди-света.
     Когда они спускались вниз по лестнице, Александр обернулся к Семену и
отрывисто произнес:
     - Помни, Козырь, только одно: где ты был, что ты слышал -  не  видал,
не знаю! Понял?
     - Что ты, брат, разве я  "первоучка"  какой.  Нешто  я  товарищеского
обихода не знаю?
     Внизу, в кухне их встретила старуха.
     - Что это, батюшка, вы уже уходите? - обратилась она к Александру.
     - Уходим, уходим, Кузьмовна! - ответил тот. - Я к вечеру еще вернусь.
     Они вышли во  двор.  Собака,  было  вновь  загромыхала  своей  цепью,
тявкнула раза два, но, узнав проходивших, смолкла и завиляла хвостом.
     Выйдя в переулок, Пройди-свет  остановился  и  дал  Козырю  следующую
инструкцию:
     - Вот что, Семен, теперь ты иди по одной стороне улицы, а я пойду  по
другой. Не упускай меня из вида. В какой дом я зайду, туда и  ты  маленько
погодя заходи.
     Козырь молча кивнул головой.
     Через полчаса ходьбы они вышли на одну из  центральных  улиц  города.
Здесь Козырю труднее стало следить за сво