гах, Бонафу здорово загребает.
   - Похоже, люди не очень любят его, - заметил я.
   - Его боятся, - сказал мэр, делая ударение на последнем слове.
   - Она мне показался приятным человеком.
   - Всегда готов помочь, - насмешливо продолжил учитель,  -  сделать  для
вас все, что хотите, может даже просидеть целую ночь у постели больного.
   - Но ведь так оно и есть, - возразил  Лорагэ,  -  вы  не  можете  этого
отрицать.
   Так мы беседовали еще минут двадцать,  мои  собеседники  стали  гораздо
любезнее.  Они  высказали  все,  что,  по  их  мнению,  следовало  сказать
журналисту из Парижа, и к ним опять вернулось свойственное им  добродушие.
В их словах постоянно ощущалась любовь к родному краю, к  отцам  и  дедам.
"Бедняги, - подумал я, - они не знают своего счастья. Нетрудно  вообразить
воплощение их грез - заводы в предместьях, отравленная  речка,  в  которой
водились раки, супермаркет в сквере, в тени  собора".  Я  представил,  как
бульдозеры штурмуют Пролом  и  вокруг  крепости  вырастают  домики  членов
городской управы. "Слава Богу, - думал я, - этого никогда не  произойдет".
Но у меня не было уверенности. И потому, ложась спать, я сказал себе,  что
завтра непременно пойду и навещу тот дом - волшебный дом, где все дышит  в
едином ритме. И девушку. Она казалась  мне  чудесной  реликвией  из  мира,
который давно исчез. Возможно, так все и было. А  может,  какие-то  другие
причины побудили меня встретиться с ней.



3

   Однако мой визит закончился довольно неожиданно. Начался  он  в  десять
часов возле чулана под  лестницей.  Там  пахло  старой  обувью  и  спелыми
яблоками.  Непременными  атрибутами  старого  дома  были  полные  сокровищ
чердаки, скрипучие доски, плохо закрывающиеся двери,  погреба,  прогнившие
балки, тяжелая мебель  и  выцветшие,  пожелтевшие  фотографии  на  камине.
Романтичная дребедень. Весь эффект заключался в  неустойчивом  равновесии.
(У Терезы была мания располагать безделушки, рамы для картин, подсвечники,
вообще все предметы немного наискось,  иногда  на  самом  краю  стола  или
каминной  полки.  Удивительно,  как  они  держались.  Позже  мне  пришлось
вспомнить об этом.)
   Несмотря на  отсутствие  у  меня  энтузиазма,  Тереза  повела  меня  на
экскурсию в парк  раньше,  чем  намечалось.  Это  оказалось  действительно
забавно. Она рассказывала все,  что  можно  было  рассказать  о  дорожках,
кустах и лужайках и о том, какие звезды видны ночью между теми  или  иными
ветками. Она  проводила  сравнение  между  домом  и  садом.  Дорожки  были
коридорами, солнечная лужайка - гостиной, заросли  кустов  -  чердаком,  а
просветы неба между ветвями - окнами. Все перемешалось.
   - Бывают такие дома, - сказала она, - которые посещаются призраками  Но
это заколдованный дом. Его посещают добрые духи, а не злые. Вы согласны?
   Она настойчиво пыталась узнать мое мнение. Я был готов  согласиться  со
столь странной метафорой. Тереза показала мне маленький  зеленый  домик  в
дальнем конце парка. Там работал старый садовник.  Его  лицо  с  перебитым
носом боксера казалось старше остального тела. Когда ом появился у  своего
жилища с тремя горшочками азалий в руках, Тереза представила его:
   - Это Фу.
   Садовник бросил рассеянный взгляд в  мою  сторону  и,  не  проронив  ни
слова, ушел.
   - Он помешан на цветах, - едва слышно прошептала она,  словно  посвящая
меня в некую тайну. - Если бы я его послушалась, у меня  повсюду  были  бы
цветы. Но я люблю только полевые цветы без  запаха,  например  лютики  или
маргаритки.
   - Зачем же вы его держите?
   - Это долгая история. Если когда-нибудь встретитесь с  ним,  не  будите
его, он носит цветы во сне.
   "Если когда-нибудь  встретитесь  с  ним..."  -  не  в  первый  раз  она
употребляла это выражение. Например, я узнал, что дверь в одной из  спален
на первом этаже не запиралась, как бы сильно ни давили на  щеколду.  Чтобы
ее правильно закрыть, нужно знать один секрет. "Я покажу вам  как-нибудь",
- сказала она. Как будто мне было суждено вернуться. Или остаться.
   К часу пополудни я уже умирал от голода. Тереза это предусмотрела.  Она
приготовила корзинку с сандвичами, столь же твердыми, как и  ее  бисквиты.
Эту корзинку Тереза отнесла в свою "хижину" - так  она  называла  странную
постройку в дальнем конце парка, почти полностью скрытую  листвой.  Вблизи
хижина оказалась сложенной из старых  досок,  сухого  тростника,  железных
балок, ржавых железных листов, битых  кирпичей  и  кусков  шифера;  дверью
служила тяжелая, изъеденная временем деревянная панель.
   Внутри стоял запах сырого перегноя.  Ни  окон,  ни  какой-либо  мебели,
только охапка сена, заменявшая, очевидно, сиденье. Единственным  предметом
обстановки был очаг из четырех больших камней и старой трубы. Рядом лежало
несколько поленьев. Я сел на землю, прислонившись спиной к стене.  Хозяйка
расположилась  напротив  меня  и  принялась  медленно  распаковывать  свои
припасы. Она была разочарована моей реакцией, моим ироническим  отношением
к ее заколдованному миру.
   - Вы должны кое-что узнать обо мне, Тереза. - Впервые я  назвал  ее  по
имени. - Прошлое, детство - весь этот хлам  имеет  для  меня  значение  не
большее, чем окурок сигареты.
   - Прошлое не играет никакой роли в вашей жизни?
   - Слава Богу, никакой.
   - Почему слава Богу?
   - Я не люблю старые дома, старые сады и вообще все, что тянет назад.
   - Что же вы тогда любите?
   - Вопрос не в том, что люблю я, я в том, что любите вы.  Вы  не  можете
провести всю жизнь, оставаясь тенью давно исчезнувшей девочки,  посещающей
дом своих родителей. Когда-нибудь  вы  состаритесь.  И  одиночество  будет
плохим помощником... Ладно, не стоит обращать на меня внимания. Это просто
моя склонность читать морали. Не принимайте всерьез.
   Рискуя сломать зуб, я укусил сандвич.
   - Одиночество - не такая вещь, которую можно принять или отвергнуть  по
своему выбору, - сказала она очень серьезно.
   - Хорошо, - похвалил я. - Очень хорошо и глубоко. Передайте бутылку.
   - А как у вас, у такого умного?  -  Ее  глаза,  казалось,  разделились:
правому я еще нравился, а левый смотрел враждебно. - На  что  похожа  ваша
жизнь?
   - Моя жизнь лишена очарования, - сказал я.  -  Во  всех  смыслах  этого
слова.
   - У вас нет никаких привязанностей?
   - Есть. К жене.
   - А ваша работа?
   - Не стоит и гроша.
   - И больше ничто вас не интересует?
   - О, меня интересует многое. - Я стал перечислять. - Катание  на  яхте,
вечеринка с приятелями, девочки, карты.
   Тереза взглянула на меня с мукой. В ее  глазах  словно  отразились  все
Сержи, которыми я не был.
   - Но мне наплевать и на то, что меня интересует, - добавил я.
   - О? - произнесла она, передавая мне наконец бутылку своим  замедленным
движением.
   Потом она задумалась. Прошла  целая  вечность,  прежде  чем  последовал
очередной вопрос.
   - А ваша жена, какая она?
   - Чудесная, - ответил я с набитым ртом. - Это слово всегда приходит мне
на ум, когда я думаю о ней. Она как бы... Видите ли, я  не  обладаю  вашим
даром сравнения. Она - пузырек в бокале шампанского.
   - Вы любите все легкое, да?
   - Совершенно верно. Я сам довольно тяжелый. И мне часто  бывает  тяжело
переносить самого себя. - Говоря это, я улыбался, но потом опять заговорил
серьезным тоном. - Вы не поняли,  что  я  хотел  сказать,  Тереза.  Или  я
неудачно выразился - я имею в виду мою жену. Она совсем не  легкомысленная
или...
   - У вас есть ее фотография.
   - Минуту. Я имею в виду, что она просто обладает  даром  облегчать  мою
жизнь.
   - Я понимаю.
   Она протянула руку, ожидая карточку. Я чувствовал, что  довольно  глупо
показывать Терезе фотографию жены, но больше ничего не оставалось. На этом
снимке, сделанном в Ибице в июне перед виллой, Ким,  совершенно  голая,  с
длинными черными волосами, ниспадавшими до пояса, стояла спиной  к  камере
и, обернувшись, улыбалась своей боттичеллиевской улыбкой.
   - Какая красивая! - сказала Тереза.
   Я положил фотографию обратно в маленький прозрачный конвертик и сунул в
бумажник. В разговоре наступила пауза.  Тишина  казалась  нескончаемой.  Я
взглянул  на  часы  и  с  удивлением  обнаружил,  что  наступил  вечер.  С
сандвичами я давно покончил. Должно быть, Тереза встала и разожгла  огонь,
потому что в очаге потрескивало. Куда-то провалился  значительный  отрезок
времени, я тряхнул головой.
   - Что случилось?
   - Ничего, - сказал я, - все в порядке.
   Тереза присела на корточки возле очага, глядя  на  языки  пламени.  Еще
одно странное ощущение: казалось, тепло идет от нее к огню, а не наоборот.
Но было и еще что-что. Ее мысли. Они как будто возникали  в  языках  огня,
некоторое время витали над ее головой, потом  собирались  вместе  и  вдруг
стремительно бросались на меня. "Прижми меня к своей груди", - приказывали
они. Я был в каком-то оцепенении. Казалось, в течение целого  часа  Тереза
поворачивала ко мне свою голову. Глаза ее поблескивали, и  какие-то  блики
играли возле губ. Еще один провал во времени. Когда сознание вернулось,  я
лежал с Терезой на сене. В голове звенели колокола...  Медленно,  медленно
ее и мои губы сближались, я пил слюну, у которой был вкус рассветной росы.
Губы Терезы,  холодные  и  мягкие,  едва  размыкались.  Мои  ребра  начали
неистово вздыматься и опускаться. Резко оторвавшись от Терезы,  я  вскочил
на ноги, сознавая лишь одно: надо уходить. И как можно скорее.



4

   Я вернулся в Париж в восемь утра, проехав всю ночь. Ни один муж не  был
бы стремительнее меня в то утро, когда  я  поставил  машину  в  гараж  под
домом, бросился со своим чемоданом  к  лифту,  бесшумно  просунул  ключ  в
замочную скважину, тихо прикрыл за собой дверь  и  миновал  прихожую.  Ким
притягивала меня как магнит на протяжении всего четырехсотмильного пути. Я
хотел застать ее спящей. И получил то, что хотел, - пробуждение  Ким.  Еще
не проснувшись, она улыбалась, словно человек,  стоявший  перед  ней,  был
одним из образов ее сновидений. Она  медленно  воскресала,  переносясь  из
одного чудесного мира в другой, столь  же  восхитительный.  Из-под  одеяла
появились ее руки. Потом открылись глаза, чтобы тотчас закрыться снова,  и
послышался тихий смех - значит, она проснулась.
   Я погрузил губы в атлас ее шеи, вдыхая нежный аромат и ощущая блаженный
покой, которого был лишен в течение поглотивших меня последних двух дней.
   - Моя черноволосая, - прошептал я, - обожаю тебя.
   Она  опять  погрузилась  в  сон,  снова  пробудилась,   на   этот   раз
окончательно, улыбнулась и свернулась калачиком.
   - Ты разбудил меня, - пожаловалась она.
   Только тут я заметил перемену: длинные  черные  волосы  Ким  больше  не
рассыпались по подушке.
   - Ты не  сердишься?  -  Она  поднялась  на  локте,  покрутив  согнутыми
пальцами над тем, что осталось от ее волос. - Скажи что-нибудь. Это только
вначале шокирует, а  потом  ты  привыкнешь.  И  они  опять  вырастут.  Так
выглядит гораздо лучше, правда?
   - Лучше, - согласился я.
   У меня не было сил  спорить,  хотелось  просто  заключить  мир  лет  на
десять.
   - А у меня есть для тебя подарок.
   Она вынырнула из-под  одеяла  в  чем  мать  родила  и  на  четвереньках
добралась до стула,  стоявшего  в  ногах  кровати.  Покопавшись  в  сумке,
лежавшей на стуле, она достала прядь волос, перевязанную черной ниткой.
   - Значит, я не потерял их совсем,  -  заметил  я,  засовывая  волосы  в
маленький конвертик, к фотографии Ким.
   - Очень мило с твоей стороны, что ты так хорошо все  воспринял.  -  Она
вернулась на кровать. - Как твои дела?
   - Нормально.
   -  Ты  знаешь,  золотисто-каштановые  тона  должны  смягчить  суровость
стрижки.
   - Я не против золотисто-каштановых тонов.
   - Ты так мило все воспринял. Я боялась,  что  ты  рассердишься.  -  Она
раскинула руки: - Ну, иди же, разбуди меня.
   - Нет, сейчас я приму душ и освобожусь от всего этого бреда...
   - Какого бреда?
   - От статьи. Пока она у меня  в  голове.  Всю  дорогу  обдумывал.  Хочу
скорее выложить все на бумагу и забыть.
   - А нельзя с этим подождать?
   - Нет, нельзя.
   - Тогда я сварю тебе кофе. Ты вообще-то спал?
   - Потом посплю.
   Она "принесла мне кофе в спальню. Даже выпив две  чашки,  я  чувствовал
себя разбитым и обессиленным,  но  как  только  сел  за  машинку,  клавиши
застучали, как одержимые. Я опять выдел старую крепость  при  свете  луны,
стога сена в залитой солнцем долине. И девушку, с которой, быть может, был
знаком в прошлой жизни, грустное лицо мэра, стоявшего под лампой  в  холле
гостиницы, и дорогу, проходившую за сто десять миль,  экс-субпрефектуру  с
ее ветхими стенами,  серый  безобразный  дом  Бонафу,  окруженный  людьми,
томимыми недугами и надеждой, и смерть, крадущуюся между ними  с  косой  в
руках.  Дом,  парк  и  магнитные  поля  Хьюстона.  И  хижину.  Но  тут   я
остановился. Я не стал упоминать в своей статье хижину. Пятнадцать страниц
были готовы. Вложив их в большой конверт, я  оставил  его  на  полу  перед
входом в квартиру,  запер  дверь  и  позвонил  в  газету,  чтобы  прислали
курьера. После этого я забрался в постель и тотчас погрузился  в  сон  без
сновидений.
   На этот раз настала очередь Ким будить меня. Ее длинная, созданная  для
поцелуев шея, склонилась надо мной.
   Ким сообщила, что уже восемь вечера, а также что мы  должны  обедать  у
Канавы. И уже опаздываем.
   - Когда я женюсь на тебе, - пообещал я, - мы положим  конец  всей  этой
светской жизни.
   - Но ты уже женился на мне.
   - Я намерен начать все сначала.
   - Ты ничего не рассказал мне о своей  истории,  -  сказала  она  другим
тоном.
   - О, это было так поэтично.
   Я пошел в ванную, намочил голову и начал бриться.
   - Хорошенькая девушка, местное вино, заколдованный дом  и  таинственный
парк - как в волшебной сказке.
   - Чушь какая, - сказала она.
   Именно так я и думал. Она примерила последовательно  трое  колготок,  и
третьи, желтые как лютик, по-видимому,  наилучшим  образом  подошли  к  ее
настроению.
   - А что это за девушка? Расскажи. Конечное, она в тебя влюбилась?
   - Точно.
   - Ее покорила твоя любовь к природе?
   - Точно.
   - И она готовила приворотное зелье и все такое?
   - Возможно. Я не стал выяснять. Ким, а что если  мы  никуда  не  пойдем
сегодня?
   - Ты обещал на прошлой неделе.
   - Стоит ли держать свои обещания?
   - Может, нам понравится.
   Ким была готова.  Ярко-желтая  юбка  с  разрезом,  нечто  вроде  блузки
горчичного цвета - один из ее сверхмодных костюмов. Новая прическа шла ей;
ее глаза сияли, как у королевы, и прислонившись к двери, она держала  свою
сумочку, как скипетр.
   - Может, нам все-таки остаться? - предложила она после долгого поцелуя.
   - Мы обещали, - ответил я.
   Этот вечер был похож на другие. Народу оказалось гораздо больше, чем мы
ожидали.  Мало  еды  и  много  спиртного.  Последняя  пластинка  "Стоунз",
манекенщицы с  отсутствующими  лицами,  огни  свечей,  отражавшиеся  в  их
глазах,  по  углам  группы   мужчин,   обсуждавших   серьезные   проблемы,
шестнадцатилетняя девочка, скакавшая от одной  группы  к  другой,  немного
веселья и чуть-чуть блюза.
   - Не пей слишком много, - сказал мне Канава около двух часов ночи.
   - Слишком много выпить нельзя, - ответил я.
   - Это непохоже на тебя.
   Он был прав, и чем больше я пил, тем больше она - Тереза - преследовала
меня. Она  появлялась  повсюду,  падала  с  потолка,  выходила  из  стены,
заползала по моей ноге. Я хватался за любой стакан, который  оказывался  в
пределах досягаемости, и вдруг понял,  что  нахожусь  в  мертвецки  пьяном
состоянии. Я ушел в ванную, закрылся и сказал зеркалу:
   - Я запрещаю тебе кричать.
   - Это не так просто, - ответило оно.
   - Притворись кем-нибудь другим.
   Зафиксировав в сознании эту здравую мысль, я вернулся в гостиную и стал
искать Ким. Наконец ее лицо промелькнуло где-то в толпе, словно луч света.
Я начал осторожно  пробираться  к  ней.  Это  был  долгий  путь  в  темном
коридоре.
   - Забери меня отсюда, - попросил я.


   - Мне нужна эта девушка!
   Берни яростно опустил свой кулак на мои пятнадцать страниц.
   - Мне нужна эта девушка. Мне нужен  этот  дом  с  приведениями  и  этот
чудесный... этот шекспировский парк. Мне нужен этот мертвый  город  с  его
призрачным собором и извилистыми аллеями. Мне  нужны  все  эти  несчастные
больные, которые выстроились в очередь у дверей целителя. Но больше  всего
меня интересует девушка.
   - Но что в ней такого интересного?
   Он повел носом, словно нюхая воздух.
   - Ее аромат. Послушай, читатели по  горло  сыты  грязью.  Они  получают
грязь в каждом номере. Им нужно немного свежего воздуха.
   - Но в этой девушке нет ничего свежего.
   - Она живет не в нашем веке. Ее нисколько не интересуют бары  и  модные
магазины. Она разговаривает с облаками, она черпает энергию из природы,  и
у нее есть - как бы это сказать? - что-то вроде "власти" над природой.  Ты
сам так пишешь. Больше того, ты пишешь, что она хорошенькая.  Я  дам  тебе
Феррера.
   Марк Феррер был одним из четырех штатных фотографов,  получавший  более
"поэтичные" задания: пастух, ставший убийцей; пекарь, покончивший с  собой
из-за  несчастной  любви,  засунув  голову  в  печь;  директор   компании,
бросивший бизнес  и  ставший  пчеловодом.  Марк,  высокий,  длинноволосый,
сорокадвухлетний вегетарианец, превосходно подходил для такой работы.
   - Он и так неплохо работает здесь, - попытался возразить я.
   - Решено. Вы отправляетесь туда сегодня  вечером.  Если  устал,  закажи
место в спальном вагоне. А я тем временем подготовлю твою статью. Введение
я уже немного обмозговал. Начало будет  на  первой  странице,  и  еще  две
страницы внутри. "Существует ли тайна?.." Как,  говоришь,  называется  это
захолустье? Нет!
   Он простер руку с вытянутыми большим и  указательным  пальцами,  словно
очерчивая в воздухе воображаемый заголовок.
   - "Колдовство в век атома: возможно ли это?" Видишь ли, Серж, на  самом
деле я не верю во всю эту чепуху. Но, к счастью, в нашей истории есть  еще
и  хорошенькая  девушка.  Может,  она  ведьма!   Может,   она   натирается
колдовскими снадобьями и танцует голая в полнолуние.
   - Не так-то просто будет застать ее за этим занятием, -  заметил  я.  -
Даже с Марком.
   - Может, она участвует в черной мессе или чем-то подобном. Я вижу,  как
она лежит обнаженная на алтаре, а  ее  дядя  в  черном  клобуке  совершает
обряд, перемещая священные дары по ее лону.
   - Андрэ, твоя фантазия...
   - И сумасшедший  садовник,  который  бродит  с  рассвета  до  заката  с
охапками цветов. Ради Бога, ты должен написать это!
   Его ладонь легла на мои пятнадцать страниц.
   -  "В  сиянии  звезд  купол  оранжереи  начинает   вздыматься,   словно
человеческая грудь". Нет! Я не откажусь от этого ни за что на свете!!
   - Я не писал этого!
   - Но я же прочел! Ты гораздо талантливее, чем думаешь. У тебя  чудесный
дар  вызывать  ощущение  чего-то  неуловимого.  Возьми  Марка  за  руку  и
постарайся объяснить ему все это. Таинственное лицо этой  девушки.  Старый
чердак, призрачная лестница, коридоры, кишащие вампирами... Я хочу,  чтобы
все это было между строк. Мне нужен астральный элемент, понимаешь?
   Я понимал. И прежде всего понимал, что снова увижу  Терезу.  "Завтра  в
это время я буду с тобой, с тобой, с тобой, с тобой..."  Эта  мысль  долго
крутилась у меня в  голове.  Можно  продумать  дело  до  мелочей,  оценить
различные  возможности,  потом  вдруг  -  стоп!  -  и  нет  ничего,  кроме
абсолютной Пустоты. Так, может, это и есть  любовь?  -  продолжал  я  свою
околесицу, направляясь к издательской конторе. Во всяком случае, спорить с
Берни было совершенно бессмысленно.



5

   Мне нравилось, что Марк говорил только тогда, когда его спрашивали.  Он
был еще тут, а вы уже забыли о нем. Через  плечо  перекинуты  две  камеры:
"Хассельблад" для цв