льный ответ в начале беседы. 6.  Дайте
возможность собеседнику больше говорить, а сами старайтесь говорить  меньше,
чем слушать. Если вы не согласны, не  прерывайте  собеседника,  это  опасно;
дайте ему высказаться, подбрасывая  вопросы.  Постарайтесь  его  понять.  7.
Дайте человеку почувствовать, что идея, которую вы подали, принадлежит  ему,
а не вам. 8. У всякого человека имеется причина поступать именно так,  а  не
иначе. Найдите причину, и вы получите ключ, с  помощью  которого  разгадаете
действия человека и даже его личные качества. Старайтесь  смотреть  на  вещи
глазами вашего собеседника. 9. Относитесь с сочувствием к  желаниям  другого
человека.  10.  Прибегайте  к  благородным,  а  не  истинным  мотивам.   11.
Используйте принцип наглядности для доказательства своей правоты.  12.  Если
вы хотите заставить волевого, с сильным  характером  человека  принять  вашу
точку зрения, бросьте ему вызов в том смысле, что возьмите под сомнение  его
возможности  и  способности  что-то   сделать,   или,   наоборот,   публично
провозгласите уверенность в том, что он это сделать может.
 
   ДЕВЯТЬ СПОСОБОВ  ИЗМЕНИТЬ  МНЕНИЕ  ЧЕЛОВЕКА,  НЕ  ВЫЗЫВАЯ  ПРИ  ЭТОМ  ЕГО
НЕГОДОВАНИЯ ИЛИ ОБИДЫ:
 
   1. Начинайте беседу с похвалы собеседника и восхищения им. 2. Не говорите
человеку прямо в глаза о его ошибках.  3.  Прежде  чем  критиковать  других,
укажите на собственные недостатки. 4. Задавайте вопросы, вместо  того  чтобы
отдавать приказания. 5. Дайте возможность человеку сохранить свою репутацию.
6. Хвалите  собеседника  за  малейшие  его  достижения;  будьте  искренни  в
одобрении и щедры на похвалу.  7.  Создавайте  человеку  хорошую  репутацию,
которую он мог бы оправдать; приписывайте ему  хорошие  качества,  доказывая
наличие которых он будет  совершать  достойные  поступки.  8.  Прибегайте  к
поощрениям; старайтесь показать человеку, что то,  что  вы  хотите  от  него
получить или добиться, легко осуществимо именно и только им.  9.  Поступайте
так, чтобы человек был счастлив сделать то, что вы ему предлагаете.
   Конон Трофимович:
   Р а б о т а. Смысл добытых разведчиком сведений состоит в том, чтобы  они
попали  в  Центр.  Тогда  эти  сведения  становятся  "разведывательными",  в
противном случае - пустыми. Наиболее важные данные можно  передавать  Центру
по рации, причем иногда  даже  так:  "Достал,  ждите!"  (Помните  знаменитую
телеграмму из анекдота: "Волнуйтесь, подробности письмом"?), а потом все  же
переправить по назначению. Особенно долго  рацию  не  эксплуатируют,  минуты
две-три, иначе могут засечь, тем  более  что  Центр  работает  по  старинке,
обычным ламповым передатчиком; впрочем, ну, так запеленгуют Москву  -  ну  и
что? Важно, чтобы я остался "чистым". Когда для нас  должна  быть  передача,
Центр предварительно дает позывные на волне,  согласованной  заранее,  а  то
ведь весь мир передает по пять знаков - ищи ветра в поле, если не условиться
о волне! Прием мы осуществляем на слух,  это  нетрудно,  поскольку  передача
ведется "тихоходным" ключом. А современные разведчики уже давно  перешли  на
быстродействующие транзисторные радиостанции: один импульс - и вся передача!
Попробуй запеленгуй. Я не знаю ни одного провала по этой причине. Пользуемся
кодом и шифром. Шифр - это цифры и буквы, а код -  "новый  язык":  например,
"болит голова" - значит, неприятность, "идет скорый  поезд"  -  чрезвычайная
готовность, "хорошая погода" - будет курьер; короче, как уговоримся заранее.
Если противнику каким-то образом попадает  в  руки  кодовая  книжка,  это  -
конец.  Сегодня  чистым  кодом  пользуются  редко,  заменяют  его  шифром  с
элементами кода (смесью), иначе с помощью ЭВМ можно быстро все расшифровать;
письменность майя, и ту расшифровали. Кстати, если читать - дело секунд,  то
зашифровывать - адская работа, спасибо,  уже  облегчили  жизнь  разведчикам:
придумали  специальные  шифровальные  машины.  Когда  мы  передаем  в  Центр
телеграмму с пометкой "Цито!", мы уверены, что ее содержание будет  доложено
руководству немедленно.
 
   К а ч е с т в  а.  Идеальный  разведчик  -  тот,  кто  умеет  уходить  от
соблазнов. Вот мне, считайте, повезло с "крышей": миллионер! А мой  коллега,
который ничуть  не  хуже  меня,  десять  лет  прожил  за  границей,  работая
консьержем: каждый сочельник обходил жильцов, "проздравлял с праздничком"  и
получал свои чаевые. Чтобы хорошо и красиво поесть, он раз в  год,  испросив
разрешение Центра, уезжал в  другой  город  другой  страны,  надевал  вместо
рабочей блузы смокинг, шел в ресторан и обедал со стерлядкой "по-русски" и с
креветками, чего  не  мог  себе  позволить,  не  вызвав  подозрений,  будучи
консьержем. Господи,  не  в  креветках  дело!  Я  о  том  говорю,  что  мне,
миллионеру, роскошные обеды, в отличие от моего  коллеги,  есть  приходилось
каждый день и тоже, чтобы не вызвать подозрений:  как  говорится,  судьба  -
индейка!
   Но жил я на самом деле "по системе Станиславского". Что это значит в моем
понимании? У меня было восемь автомашин разных марок, я ездил на  бензине  с
октановым числом "100" (пять шиллингов за галлон), имел в пригороде  Лондона
виллу и несколько номеров в лучших отелях  города,  снятых  "на  постоянно";
впрочем, все это и было "по системе Станиславского",  потому  что  на  самом
деле ничего этого у меня не было: ни виллы, ни восьми автомашин, ни капитала
в  несколько  миллионов  фунтов  стерлингов,  ни  полутора  дюжин   вечерних
костюмов, а был я рядовым и счастливым обладателем "Волги М-21" с оленем  на
капоте, двухкомнатной квартиры в Москве, правда, в высотном доме на  площади
Восстания, а также четырех сотен рублей, которые  выдавали  ежемесячно  моей
жене Гале.
   Миллионерские соблазны (не скажу, чтобы у меня их не было, да и как могло
не быть при владении такими немыслимыми  богатствами?)  следовало,  конечно,
преодолевать. Не  скрою:  делать  это  было  трудно,  в  условиях  жестокого
подполья вообще нелегко сохранять нравственное здоровье и духовную высоту. Я
старался держать себя в руках, не поддаваться страстям и понимал, что умение
носить маску, оставаясь при этом самим собой,  и  делает  в  конечном  итоге
разведчика профессионалом - в  отличие  от  любителя,  который  сорвется  на
первом же повороте. Маска миллионера  давала  мне,  казалось  бы,  право  на
роскошную жизнь, но я правом этим пользовался сдержанно и  ровно  настолько,
чтобы не быть среди миллионеров белой вороной. И все же маска так  прилипала
ко мне, что  грозила  стать  второй  кожей,  хотя  вся  моя  человеческая  и
партийная суть восставала. Я и сейчас, вернувшись на родину, не всегда  могу
ее снять, из-за чего у меня уже были и еще будут неприятности, но да  бог  с
ними - не тема! А  вас  я  серьезно  прошу  иметь  в  виду  и  предупреждаю:
поскольку, даже разговаривая с вами, я иногда  продолжаю  играть  миллионера
сэра Лонгсдейла, делайте, когда почувствуете в этом необходимость, "поправку
на маску".
 
   Р а б о т а. Живая связь Центра с разведчиком  осуществляется  с  помощью
курьеров. Это посторонние люди,  имеющие  возможность  регулярно  бывать  за
границей:  стюардессы,  моряки  торгового  флота,   музыканты,   спортсмены.
Впрочем, они постоянны для Центра, а для нас - разные, никого из них в  лицо
или по именам мы, как правило, не знаем.  И  вообще,  в  целях  безопасности
разведчик каждый раз встречается  с  курьером,  во-первых,  по  специальному
указанию Центра и, во-вторых, по новому  (лучше  сказать,  свежему)  паролю.
Разумеется, курьер приходит на встречу не в форме стюардессы или боксера,  а
в обыкновенной гражданской одежде.
   Главный принцип: важная информация должна быть передана из  рук  в  руки.
Ловкости фокусника для этого не требуется, литераторы и кинематографисты тут
явно перебарщивают, заставляя и курьера, и разведчика многократно  озираться
по сторонам, а в момент передачи свертков и  пакетов  смотреть  один  влево,
другой вправо и делать вид, что они вообще друг друга не знают и встретились
случайно, как споткнулись. Но именно такая, извините, "методика" как  раз  и
способна привлечь постороннее внимание. Все делается много проще. Ведь люди,
встречаясь  на  улицах,  в  парках,  кафе  или  в  метро,   обыкновенно   не
оглядываются пугливо, если, конечно, у них не любовное свидание и  если  они
не опасаются ревнивых супругов: они спокойно здороваются, хлопают друг друга
по плечам, иногда  целуются,  но  не  воротят  физиономий,  а  дарят  цветы,
обмениваются  книгами,   рассматривают   фотографии,   хвастают   покупками,
шушукаются, смеются и печалятся, и никому  до  них  нет  дела,  особенно  за
границей. Ну а  если  за  ними  кто-то  специально  следит,  им  уже  поздно
маскировать свои отношения, маскироваться должен как раз следящий: поднимать
воротник плаща, надвигать на лоб  шляпу,  поминутно  оглядываться,  "читать"
газету  -  вот  тут  кинематографисты  могут  "гулять",  как   им   хочется.
(Работникам кино и пера, наверное, от меня достается,  но,  во-первых,  они,
надеюсь, это обстоятельство переживут, а во-вторых, достается отнюдь  не  по
злобе, я этот хороший народ уважаю, а по праву,  узурпированному  мною,  как
узким специалистом, считающим для себя не только возможным,  но  и  законным
такое вмешательство в чужие  дела  во  имя  якобы  охраны  "чистоты"  своего
жанра.) Так вот, встречаясь с курьерами, мы ведем себя просто и естественно,
а если оглядываемся, то после встречи, чтобы уйти от слежки, когда она  нами
зафиксирована.
   Впрочем, если разведчик попадает "под колпак" (мы еще  говорим:  "садится
на мушку"), ему уже мало что способно помочь, так  как  против  него,  кроме
Скотленд-Ярда, начинают работать даже невинные дети. Играя, они  запоминают,
к примеру, номера автомашин: кто больше? Потом их спрашивают: вы не видели в
Бирмингеме машину с лондонским номером? Видели! И диктуют ваш номер, как  бы
вы ни осторожничали, проезжая мимо. К слову сказать, дети по  природе  своей
лучшие контрразведчики!
 
   П с и х о л о г и я. Я примерно знаю, что вы о нас думаете: боже, как они
одиноки! Из чего вы исходите? Одиночество - удел преследуемых людей,  и  нас
вы относите к их числу. Вы даже убеждены, что в случае провала  иные  страны
списывают разведчиков со своих счетов, не всегда имея  возможность  признать
их "своими", чтобы затем обменять. Это я ваши мысли цитировал, теперь  свои:
обменивают нас, обменивают  и  "своими"  признают!  И  я  тому  классический
пример...
   Автор:
   Э п и з о д (из беседы). У меня было несколько,  как  я  понимаю  теперь,
наивных просьб, в ответ на которые Ведущий  недоуменно  пожимал  плечами,  а
Лонгсдейл и его коллеги отшучивались. Так, однажды я  попросил,  чтобы  "для
полноты ощущений" меня познакомили с "любым" - оценили? - арестованным у нас
американским или английским шпионом, которому я  мог  бы  задавать  вопросы,
связанные с психологией провалившегося разведчика. Ведущий,  как  я  сказал,
был  в  некотором  недоумении,  а  Конон   Трофимович   под   дружный   смех
присутствующих произнес: "Во-первых, ими занимается другой отдел, не наш,  а
во-вторых, откуда мы возьмем для вас шпионов, если сегодня, слава  богу,  не
тридцать седьмой год!"
   П р о в а л. Сцену ареста Лонгсдейла я видел в английском  художественном
фильме, ему посвященном. В роли  советского  разведчика  был  актер,  внешне
похожий на Конона Трофимовича: скуластое лицо, восточные глаза, небольшая по
габаритам фигура, аккуратно сидящий костюм,  стрижка  бобриком.  По  фильму:
Лонгсдейл  сидит  в  парке  на  скамейке,  вокруг  тихо  и  пусто,  к   нему
подсаживается агент, и в то мгновение, когда они обмениваются свертками,  из
всех кустов появляются полицейские и люди в штатском,  одновременно  человек
пятьдесят, и кидаются к Лонгсдейлу. Немедленно встав со скамейки и  протянув
вперед руки, Лонгсдейл спокойно говорит офицеру, надевающему ему  наручники:
"Прошу вас отметить в протоколе, что я не оказал сопротивления при  аресте".
Голос за кадром: "Благодаря этому обстоятельству он получил потом на  десять
лет меньше того, что мог бы получить..."
   Фильм мы смотрели  вдвоем.  Конон  Трофимович  комментировал.  Про  сцену
ареста сказал, что снято довольно близко к истине. Потом добавил:  когда  на
него надели наручники и обыскали,  нет  ли  оружия,  он  заметил,  что  один
полицейский зорко следит за тем, чтобы арестованный не  проглотил  ампулу  с
цианистым калием (вероятно, по нашумевшей ленте "Пять секунд, и я умираю!").
"Мне казалось, - продолжал Конон Трофимович,  -  что  все  это  не  со  мной
происходит, какой-то кошмар! Я бы сказал: как в кино! Хотя  и  понимаю,  что
степень реальности происходящего  зависит  от  когда-то  избранного  амплуа.
Поясню. Ни страха, ни волнения я не испытывал. Кто-то из полицейских,  держа
мои руки в своих, явно считал мой пульс и  до  того  был  поражен  спокойным
ритмом, что вытаращил на меня глаза. Тогда я  спросил  его:  "Вы  врач?"  Он
ответил: "Мы везем вас в Скотленд-Ярд, вы это понимаете?" Куда меня повезут,
я знал еще двенадцать лет назад!..
   Аркадий Голуб (он же
   А. Алексеевский, он же А. Голубев):
   С у д ь б а. Я  находился  в  районе  города  Джабраил.  Сидел  как-то  в
ресторане, рядом рос огромный клен, из-под которого вытекал ручей;  ресторан
как бы сросся с кленом, его второй деревянный этаж словно жил на разросшихся
ветвях. Огрызком  чернильного  карандаша  написал  на  столе  строки,  вдруг
пришедшие в голову:
 
   С пути-дороги совсем я сбился,
   А потому попал сюда.
   Воды холодной и я напился
   Под этим кленом из родника...
 
   Короче, решил бежать. По  мелководью  перешел  реку  Аракс,  сел  на  том
берегу, долго мучился, думал  идти  обратно,  но  вошел  в  воду  только  по
щиколотки. Она охладила. Зачем-то помыл  ноги.  Мне  фантастически  повезло:
граница была позади, я - в Иране.  Первыми  меня  заметили  жители  деревни,
позвали полицейского.
   И началась моя одиссея.
   Полицейский переправил  меня  в  Тебриз,  в  тюрьму,  которая  называлась
"шахрабани"  -  полицейская,  через  несколько  недель  я  уже  очутился   в
Хурамабаде, в армейской тюрьме - "дэжбани", а потом  в  лагере  "Камп",  где
почти не кормили и не поили, держали на солнцепеке. Чуть не сдох. Просидел в
общей сложности восемь месяцев,  пока  меня  не  отправили  на  поселение  в
Исфаган. Там я познакомился со старым эмигрантом Александром Благообразовым,
который бежал вместе с женой из России еще двадцать лет назад, в  1933-м.  У
него была в Исфагане механическая мастерская. Отнесся он ко мне с пониманием
и  сочувствием,  дал  взаймы  немного  денег  и  свел  с  брюхатым  Селгани,
владельцем дохленького электрорадиомагазина. Я стал работать,  руки  у  меня
золотые плюс четыре курса технического вуза. Но  платил  он  мне  всего  три
тумана в сутки: хватало, чтоб не помереть с голоду. "А я еду,  а  я  еду  за
туманом..." Увидев, что я действительно хорошо разбираюсь в радиоаппаратуре,
Селгани открыл при магазине мастерскую по ремонту. Через год мы с ним  стали
компаньонами. Между прочим, брюхатый эксплуататор был членом какой-то  левой
партии Ирана, подозреваемой в связях с  коммунистами.  Не  без  моей  помощи
Селгани вскоре последовал туда, откуда я уже вырвался. Магазин и  мастерская
перешли ко мне, от семьи толстяка я откупился небольшой суммой и даже  отдал
долг Благообразову. Тут-то он и свел меня с Волошановским и Кошелевым, после
чего начался мой "американский" период жизни. Эти два типа были сотрудниками
ЦРУ и находились под началом Стива (Стивенсонна).
   У меня тогда уже была мысль  вернуться  в  Союз,  я  даже  несколько  раз
подходил к советскому консульству в Исфагане, но войти не решался: грехи  не
пускали. Стив завербовал меня у себя на  квартире,  предварительно  выяснив,
что я могу. Что я мог? Кроме прочего, я  имел  профессию  радиста-оператора:
закончил  в  Кемерове  полугодичные  курсы  с  любительским  статусом.  Стив
проверил мои способности: слух, память, умение различать  цвета  (кстати,  я
дальтоник), знание "морзянки",  скорость  работы  на  ключе,  даже  попросил
напечатать текст на пишущей машинке. Потом мы втроем  (я,  Стив  и  Кошелев)
самолетом перелетели в ФРГ, причем совершенно официально: документы мне дали
"натуральные". Где-то под  Мюнхеном,  километрах  в  тридцати  -  сорока  от
города, в каком-то старом особняке меня  проверили  на  "детекторе  лжи"  и,
несмотря на то что я, будучи в действительности Аркадием  Голубом,  назвался
детектору Антоном Алексеевским, он подтвердил, что мои  сведения  правдивые.
Смех!
   Потом  меня  отправили  в  Баварию,  и  я   шесть   месяцев   прожил   на
конспиративной  квартире  со  Стивом  и  Кошелевым.  Кошелев   обучал   меня
парашютному делу, топографии, фальсификации документов, а  Стив  -  самбо  и
"свежей советской действительности": какие в  СССР  за  последние  три  года
появились марки телевизоров, типы самолетов и грузовиков, какие вышли  новые
законы, чтобы я в случае заброски не был "оторван от жизни". Но до  заброски
дело пока не доходило, да я и не рвался. Откуда-то они все же узнали  потом,
что я не Алексеевский (фамилия жены), а Голуб, что был судим за  вооруженный
разбой, осужден и бежал из лагеря, находящегося в  Средней  Азии.  Досталось
мне на орехи! Нет, не за разбой и побег, а  за  сокрытие  настоящего  имени,
прошлое же мое их как раз устроило, потому что даже с  повинной  мне  теперь
назад хода не было. А  я  сказал,  что  наврал  им  нечаянно,  просто  хотел
проверить детектор и был уверен, что он меня все равно  раскроет,  я  же  не
виноват, что ваш детектор липа!  Они  посмеялись  над  моей  "наивностью"  и
передали американскому майору Майклу Огдену. Он увез меня из Германии в США.
   Больше трех месяцев я прожил где-то под  Вашингтоном,  в  лесу,  там  еще
речка рядом глубокая и богатая рыбой; название этого места я так и не узнал,
хотя и пытался, мне интересно было, я  по  природе  любознательный,  но  эта
школа считалась у них сверхсекретной. Меня опять учили разведделу,  особенно
старался один немец по  имени  Франц  (кличка  "Феодор"),  он  здорово  знал
русский: полвойны просидел в лагере для военнопленных где-то в Сибири и стал
большим "специалистом по России". Франц замечательно матерился, ни  в  каких
учебниках не прочитаешь, там акцент очень важен и ударение, такое  искусство
можно перенять только "из рук в руки".
   После Вашингтона я был в сопровождении  Тони  (фамилию  не  говорили,  но
внешность, как и наличность "Феодора", описать могу) переведен в город Бойс,
штат Калифорния. На две недели. На чистый отдых, поскольку перед  заброской.
Мы ходили с Тони на лыжах (дом стоял высоко  в  горах),  охотились,  у  меня
мелькнула было мысль убрать Тони, - но куда бы я и как подался из Калифорнии
со своим одна четверть немецкого языка в  объеме  советской  средней  школы?
Выходит дело, хорошо, что так плохо нас языку учили: вот  крылья  у  меня  и
подрезаны! Извините, отвлекся. Последние четверо суток мы прожили с  Тони  в
Чикаго, где отрабатывали радиосвязь в условиях большого современного  города
и его естественных помех. А потом еще два дня купались на  мысе  Конкорд.  Я
терялся в догадках: куда меня забросят, в смысле -  в  какое  место  России?
Судя по столь тщательной подготовке, с иронией думал я, не иначе как прямо в
Кремль! Со мной уговорились, что если меня берут и заставляют  работать  под
контролем, на вопрос базы: "Какой длины антенна вашего приемника?", я должен
давать ответ "в метрах", а если я на свободе и работаю без контроля,  то  "в
футах". Но мыс Конкорд еще не был концом моего  долгого  путешествия:  целую
неделю меня продержали с неразлучным Тони в Сан-Франциско,  оттуда  на  пять
суток перебросили в Токио и, наконец, последние перед заброской  три  дня  я
прожил на  базе  в  Иокогаме,  с  которой  должен  был  поддерживать  связь,
оказавшись на территории Союза. Тон