Она посмотрела на меня  с
большим интересом и с подозрением сказала: забавный ты "лесоруб"! Я  тут  же
прикусил язык. И на всю жизнь понял,  что  легенда  и  поведение  разведчика
должны быть из одной оперы, иначе - провал.
 
   С у д ь б а. Удача сопутствует сильному, а  не  слабому,  смелому,  а  не
трусу, в  нашем  деле  -  знающему  разведчику,  умеющему  использовать  все
возможности, которые предоставляются ему случаем. Это  старый  закон,  и  не
только в разведке - в спорте, искусстве, короче, в жизни. Со мной  в  камере
одно  время  сидел  весьма  сообразительный  молодой  человек  с  интересной
историей. Когда-то он решил стать тюремщиком - хорошенькая мечта, правда?  -
и, представьте себе, устроился! И вот в тюрьме, где он  работал,  ему  вдруг
оказался по душе какой-то бродяга, и он, недолго думая,  помог  ему  бежать.
Всего сутки или двое гулял тот на свободе, а когда  его  поймали,  он,  тоже
недолго думая, заложил своего спасителя. Так  молодой  человек  оказался  со
мной в одной камере. Вы полагаете, он  случайно  "загремел"?  Нет!  Случайно
можно наехать на  гвоздь,  но  в  багажнике  должна  быть  запаска.  Кстати,
двенадцать лет я не  нарывался  на  гвозди,  а  нарвался,  запаски-то  и  не
оказалось у меня: поэтому и я поселился  в  одной  камере  с  этим  странным
мечтателем.  По  натуре  он  был  шкодливым.  Еще  в  счастливую  свою  пору
тюремщика, тщательно изучив сигнализацию в тюрьме, он  давал  иногда  ложные
тревоги или  в  случае  побега  заключенного  путал  карты  своим  коллегам,
указывая неверное направление, в  котором  якобы  тот  бежал,  и  вся  орава
неслась по невидимым следам за невидимым человеком. Зачем он это  делал?  Из
любви к "искусству". В камере он вдруг решил  писать  мемуары  и,  хотя  нам
давали  нормальные  чернила  в  любых  количествах,   попросил   меня,   как
"бывалого", сделать ему невидимые. Я сказал: хорошо, для  начала  не  сливай
горшок. Что-о-о? - он не поверил: и будут невидимые?! Добавь  немного  соли.
Короче, сделал ему чернила. Неделю спустя его от меня переводят, а  за  мной
усиливают наблюдение. Что случилось? Оказывается, он написал моими чернилами
письмо в Скотленд-Ярд, будто готовит вместе со мной побег! Больше я  никогда
не видел этого забавного человека.
 
   Р а б о т а. Для получения в Канаде паспорта,  даже  при  наличии  хорошо
отработанной легенды и метрик, замечательно изготовленных нашими  умельцами,
нужен еще "гарант" - человек, подпись которого имеется  в  мэрии  и  который
может  официально  заявить,  что  хорошо  знает  соискателя  не  менее  двух
последних лет. Обычно гарантами выступают уважаемые в  городе  люди:  врачи,
бизнесмены, адвокаты, хоккеисты - ну а как  мне  заполучить  гаранта?  Центр
предложил однажды испытанный ход: еще в  Москве  мне  высверливают  в  зубах
несколько дырок (процедура, прямо скажу, не из  приятных,  один  бормашинный
звук чего стоит!), и вот я в Ванкувере. Начинаю, как и положено  разведчику,
с изучения обстановки, города, его достопримечательностей, горожан,  историй
-  во-первых,  в  надежде  "легендировать"  что-нибудь  из  увиденного   или
узнанного, то есть органично  включить  в  мою  легенду,  и,  во-вторых,  на
случай, если потребуется срочно уходить. Разумеется,  изучаю  не  только  по
энциклопедии,  фотографиям,  картам  и  телефонным   справочникам,   а   еще
собственными ногами и в личном  общении.  Вот  так  и  "выхожу"  на  доктора
Вайсмана -  превосходного  стоматолога,  обаятельного  старика  и  "знающего
человека", если переводить его фамилию на русский язык, не помните: "Их вайс
нихт, вас золь эс бедойтен"? - затем предъявляю ему свои "московские" дырки.
В итоге: кто из нас более "знающий человек", если на третьей пломбе  Вайсман
становится моим гарантом, и я получаю настоящий канадский паспорт!
   П с и х о л о г и я. Иногда, страстно желая попасть хоть на сутки  домой,
мы придумываем нечто, из-за чего Центр вынужден вызывать нас в Москву, и мы,
конечно, летим на всех парусах, рискуя  получить  от  "Первого"  нахлобучку.
Впрочем, степень доверия Центра разведчику полная и взаимная.  Разведчик  не
может не доверять и не верить своему руководству: психологически и  морально
это важнее, чем доверие между супругами, без которого "нет жизни".  И  если,
положим, "Первый", провожая разведчика за  кордон,  обещает  ему  "в  случае
чего" похоронить его дома, тот может не сомневаться: как ни трудно,  гроб  с
телом перекочует на  родину  и  ляжет  в  землю  где-то  на  Введенском  или
Ваганьковском кладбище. Но  если  у  Центра  появляется  крохотное  сомнение
относительно поведения разведчика, он тут же  и  "без  обид"  проверяет  его
всеми доступными  способами  и  может  отозвать  домой;  но  отзывает  Центр
по-умному, так, чтобы разведчик  не  заметил,  что  его  подозревают,  -  на
какое-нибудь важное совещание, и не одного, а несколько  человек  из  разных
стран, или для вручения награды. Подполковника X.,  который  был  помощником
нашего резидента в Америке, как вам известно, отозвали грубо...
 
   Б ы т. Не помню кто, кажется, Сократ (или  Сенека?)  на  вопрос  молодого
мужчины, обратившегося к мудрецу за советом, жениться ему или  не  жениться,
ответил: "Как бы вы ни поступили, юноша, вы об этом горько  пожалеете!"  Моя
точка зрения на "женскую проблему" в чем-то схожа: и без женщины  разведчику
никак нельзя, и с  нею  тоже  невозможно!  Один  мой  коллега,  намучившись,
поступил так. Во Францию из Англии приезжали по обмену на языковую  практику
молодые женщины, чаще всего студентки, это  называется,  если  не  ошибаюсь,
"опэр"  (на  пару).  Они  были,  как  правило,  из  обеспеченных  семей,   а
устраивались на работу в качестве гувернанток, официанток  или  секретарш  в
офис. Главное их достоинство, с точки зрения моего  коллеги,  заключалось  в
том, что пребывание их в стране ограничивалось трехмесячным сроком. С  этими
молодыми и прекрасными дамами он и появлялся на людях, очень скоро заработав
почтенно звучащее в его кругу звание ловеласа, которое ни у кого не вызывало
и не могло вызвать подозрений на его счет. Через три месяца:  гуд  бай,  май
диа гёл! Адью, сэр! И на память о замечательно проведенном времени  невинный
презент: то ли шубка, то ли колечко... Внешне, возможно, все это выглядит, с
точки зрения пуритан, не очень нравственно, а  что  делать?  Избранный  моим
коллегой вариант, право, наименее  травматичен  для  всех  "сторон":  прежде
всего для молодой леди,  которая  за  три  пролетавших  месяца  не  успевала
привыкнуть к "сэру", стало быть, и для Центра, который мог быть  спокоен  за
тайны, находящиеся в прямой зависимости от прочности отношений, и,  наконец,
для разведчика и его совести,  поскольку  отношения  эти  были  добрыми,  не
строились на обмане или авансах, а были премилой "игрой", на которую  охотно
шли его партнерши и о которой он  мог  потом  дома  с  улыбкой  рассказывать
родной жене,  хотя  я  не  уверен,  что  жена  с  улыбкой  воспринимала  его
рассказ... Конечно, бывали случаи, когда разведчик имел разрешение Центра на
брак с иностранкой, женился, рожал детей и жил  счастливой  жизнью,  но  это
было позволено только холостякам, кроме того, жена становилас
   ь тогда помощницей разведчика, утвержденной  Центром  и  прошедшей  перед
утверждением все необходимые формальности.
 
   Р а б о т а. Если агент болен или даже при смерти, он все равно приползет
на плановую встречу с резидентом, так как  знает:  в  противном  случае  шеф
объявит  общую  тревогу,  смысл  которой  в  консервации  всей  деятельности
резидентуры и в уходе в глубокое подполье, что  связано  с  весьма  сложными
мерами и бывает только  в  ситуациях  чрезвычайных.  Резидент  иногда  может
позвонить помощнику напрямую из уличного автомата, когда это необходимо,  но
агенты телефона шефа не знают, поэтому и не  могут  предупредить  о  неявке:
надо - ползи! Если агент ведет себя странно (например, после встречи с шефом
какое-то время вдруг идет за ним), его немедленно начинают перепроверять,  и
пока Центр занят этим, деятельность резидентуры замирает. Одним из  способов
перепроверки (далеко не единственным) может быть такой: агента срочно просят
достать секретный  документ,  заполучить  который  он  наверняка  может,  но
который уже есть в Центре, о чем агент, естественно, не знает, и сверка двух
документов "откроет глаза"  на  агента  -  чист  он  или  уже  перевербован?
Впрочем, контрразведка тоже не лыком шита и кое в чем разбирается  и,  чтобы
не провалить своего (бывшего "моего") агента, может дать  ему  для  передачи
шефу не "липу", а истинный документ в надежде продлить игру  в  кошки-мышки.
Стало быть, одним каким-нибудь способом перепроверка не делается; для  того,
чтобы исключить  сомнения,  которые  в  нашем  деле  -  яд,  Центр  идет  на
"перекрестный вариант", о технологии которого говорить  нет  смысла,  скажем
потому, что вам может быть скучно, начнете зевать.
   Каждый раз, уходя после плановой встречи, резидент проверяется: следят за
ним или нет, не  мелькнет  ли  где-нибудь  короткая  вспышка  блица  (нынче,
правда, уже без вспышек прекрасно фотографируют  даже  в  темноте);  опытный
разведчик затылком чувствует слежку, у него  чутье,  как  у  собаки,  но  не
идущей по следу, а, наоборот, за  которой  гонятся.  "Ликвидация"  агента  -
пошлый стереотип, навеянный обывателю детективами.  Лишать  человека  жизни,
даже если  есть  уверенность,  что  его  перевербовали,  не  только  нельзя,
особенно в мирное время, да и не нужно. Какой смысл? Месть? Всего-то? Уверяю
вас, низкое это дело и к реальности отношения не имеющее. "Своего" агента (я
имею  в  виду  перевербованного)  наказывать,  конечно,  можно,  но  и   без
ликвидации вариантов достаточно, но иностранца, который  работал,  а  потом,
предположим, "одумался", - зачем?  Лучше  уйти,  тихо  свернув  деятельность
резидентуры, или сделать вид, что перевербовка  не  распознана,  и  работать
дальше, ведя на этом новую "игру". Правда, если  контрразведка  тоже  начнет
"игру" на нашей "игре", разобраться, кто  в  такой  ситуации  волки,  а  кто
зайцы, не так легко, как кому-нибудь может сгоряча показаться!
 
   П с и х о л о г и я.  Когда  идет  сложная  операция,  хирурги,  говорят,
теряют килограммы. И хоккеисты теряют, и  бегуны  на  длинные  дистанции,  и
актеры за спектакль... У нас тоже  потери,  но  не  в  килограммах,  а  чаще
душевные, психологические. Делаешь дело и  внутренним  взором  видишь  тонко
очерченный меловой круг, переступать который по чисто нравственным  причинам
нельзя и не переступать - тоже нельзя! А вот как показать в  кинофильме  эту
меловую черточку? Куда проще: бам-трах, та-та-та-та! После войны я больше ни
разу не стрелял, не бил ножом,  не  бегал  ни  от  кого  и  ни  за  кем,  не
скрежетали тормоза моей машины на крутых виражах, не приходилось мне  ходить
по карнизу на высоте тринадцатого этажа или прыгать на полном ходу с поезда,
а неисправимые кинодеятели упорно "жалают" романтики и  погонь!  У  нас  же,
пока не арестуют, пока не наденут наручники - какая "романтика"? Весь период
моего пребывания за границей, кроме бритвы (безопасной!), другого  оружия  у
меня не было. Ни пистолетов, ни ядов, ни каких-то невероятных приемов  дзюдо
или каратэ, а самое главное - никакой во всем этом надобности!
 
   В з г л я д. Вот ситуация. Там все  платят  чеками,  которые  учитываются
банками. Чековая система для контроля, поскольку банк,  открывая  бизнесмену
счет, как бы контролирует (то есть дает возможность  налоговым  организациям
проверять) все финансовые операции вкладчиков. Но иногда клиенты по каким-то
"своим" причинам платят за покупку наличными,  и  вот  тут-то  и  появляется
возможность для разного рода комбинаций. Например, я,  будучи  полновластным
хозяином фирмы, могу взять сам у себя через подставное лицо партию автоматов
(положим, полсотни штук), а затем через то же лицо продать  их  за  наличные
деньги,  которые  банком  не  учитываются  и  не  подлежат  налогообложению.
Покупателю я, разумеется, дам скидку, но это все же выгодней, чем платить  с
прибыли налог. Я внятно объяснил? В данной операции я действую, как "чистый"
бизнесмен, естественно стремящийся любыми способами обойти банк  и  на  этом
заработать. Но ведь лично я  не  просто  бизнесмен,  а  еще  разведчик.  Мое
положение много сложней, поскольку я нахожусь как бы под  двойным  "гнетом":
со стороны банка и финансовых ведомств Англии  и,  кроме  того,  со  стороны
бухгалтерии собственного родного Центра. Всю документацию мои клерки вели  в
двух  экземплярах:  один  за  моей   подписью   получали   правительственные
учреждения,  а  второй  я,  тоже  за  своей  подписью,  но  с  переводом  на
микропленку,  направлял  в  Центр.  В  одном  месте  по  этой   документации
определялась сумма налога, и я был заинтересован в  "плохом"  отчете,  чтобы
уменьшить налог, а в другом месте судили о качестве моей  работы,  и  тут  я
хотел отчитаться как можно лучше, чтобы не сказали: какой же  ты  бизнесмен,
если даешь мало прибыли, улицы тебе подметать, а  не  владеть  фирмами!  Так
вот, заверяю вас: если налоговое управление  Англии  я  еще  мог  с  большим
трудом, но все  же  обдурить,  то  своего  "министра  финансов"  -  фигушки,
извините, с маслом!
 
   Л е г е н д а. Рассказывая кому-нибудь о своем "сиротстве" и о  том,  как
утонули мои бедные пап? и мам?, я совершенно  искренне  думал:  на  кого  вы
меня, несчастного, бросили!  И  "непрошеная"  слеза  выкатывалась  из  моего
глаза.
 
   П с и х о л о г и я. Считаю, что ни один человек не мыслит на иностранном
языке, как бы совершенно им ни владел, а  на  родном,  и  тут  же  сам  себе
переводит. Больше того, мне кажется, что люди вообще мыслят  не  словами,  а
образами: видят внутренним взором какой-нибудь стол и  лишь  тогда  называют
его "столом" или вообще не  формулируют,  а  просто  знают,  что  это  стол.
Ошибочное мнение? Возможно. Другой бы спорил... Приехав домой после  обмена,
я первое время говорил по-английски: не мог  привыкнуть  к  безопасности.  А
потом, когда перешел на родной  язык,  в  моей  речи  невольно  проскакивали
английские  слова  и  обороты,  и  я  очень  пугался:  получалась   какая-то
невероятно  сложная  в  психологическом  отношении  "конспирация  наоборот"!
Великая Отечественная длилась долгих четыре года, столько же  я  просидел  в
тюрьме в ожидании обмена, не очень-то на него надеясь.  Четыре  года,  и  ни
слова по-русски, потому  что  официально  меня  принимали  за  поляка,  хотя
прекрасно знали, кто я на самом деле, но формальных доказательств у  них  не
было. Поэтому я, "проходя"  как  польский  разведчик,  и  обменивался  через
социалистическую Польшу: английского бизнесмена-шпиона Гревилла  Винна  наши
отдали полякам, а уже те меняли его на "своего" разведчика, то есть на меня.
Между прочим, полковника А. тоже меняли через ГДР.
 
   О д н а ж д ы. Мне передали отлично сделанный паспорт, и я отправился  за
билетом на самолет, чтобы лететь  из  Англии  в  другую  страну  под  другой
фамилией; так было нужно. Иду совершенно спокойно, так как документ воистину
безупречный.  Но  кто  может  заранее  сказать,  где   и   какая   опасность
подстерегает  разведчика?  Скажу  несколько  слов,  чтобы  дальнейшее   было
понятно: авиакассы во всех странах мира - единственное место, где спрашивают
фамилию будущего  пассажира  и  сверяют  его  физиономию  с  фотографией  на
документе. Итак, я подхожу к кассиру-таможеннику, протягиваю ему  паспорт  и
деньги за билет и - молчу! Представьте себе, забыл фамилию, которая значится
на сделанном документе! А паспорт-то  не  у  меня,  подсмотреть  невозможно.
Ситуация... Что делать? Он ждет. Я молчу. У меня уже начинает болеть копчик.
Наконец, помолчав еще немного... - а что бы вы предприняли? Ну, подумайте!..
- спокойно ему говорю: фамилию поставьте ту, которая в паспорте. Он  ошалело
посмотрел на меня, а потом так смеялся, будто его щекотали.
 
   Б ы т. Зарплату я получал в соответствии со своим званием  и  должностью:
фактически ее получала жена, причем во  Внешторге,  за  которым  я  для  нее
значился. Мне же давали так называемое "валютное обеспечение", присылая  его
с курьером.  Как  вы  понимаете,  это  "обеспечение"  с  лихвой  покрывалось
доходами фирм, и я, таким образом, не был Центру в убыток. Что  же  касается
моих "фирменных" заработков, то они были, по сути дела, не мои. А к  прибыли
я и вовсе не имел никакого отношения. Личные траты  позволялись  мне  только
для прикрытия и никогда для удовольствия. Все, что я тратил "на себя", затем
шло в финансовый отчет  Центру,  и  если  там  полагали  траты  лишними,  их
элементарно вычитали из моего заработка.
   Даже на такой рискованной работе нам не  разрешали  отождествлять  карман
собственный с государственным. Напомню: весь  оборотный  капитал  и  прибыль
моих четырех фирм (миллионы фунтов стерлингов!), умножаемые  каждый  год  не
без моей помощи, были "социалистическим имуществом". Парадоксально, но факт.
   Расходы из "валютного обеспечения" тоже согласовывались мною по  сумме  с
Центром. Агенту-министру я платил иначе, чем агенту-клерку  -  это  понятно.
Впрочем, не только от должности помощников зависели мои траты,  а  в  первую
очередь от ценности  поставляемой  ими  информации.  Кроме  того,  я  всегда
боялся, как бы "озолоченный" мною агент не спился, да  и  денег,  откровенно
говоря, было жалко. Поэтому,  передавая  помощнику  сумму,  предположим,  на
покупку  автомашины,  я  часть  ее  временно  удерживал,  говоря:  вот   вам
столько-то  от  договоренного,  остальное  потом,  а  машину   покупайте   в
рассрочку! - ни  физически,  ни  морально  не  мог  доставить  агенту,  мною
завербованному, такого  удовольствия,  чтобы  он  сел  за  руль  собственной
машины, полностью выкупленной! Тут во мне, вероятно, поднималось и клокотало
классовое сознание.
   Если я узнавал, что агент мой по натуре игрок, к тому же азартный,  я  во
избежание его перекупки немедленно начинал  процесс  "принижения",  а  лучше
сказать, перевоспитания. Если не  получалось,  дело  заканчивалось  "золотым
рукопожатием": с глаз долой, из сердца вон - снимал с довольствия.
   Автор:
   С ю ж е т. Уточняя предложенную мне  Ведущим  сюжетную  схему  повести  о
Лонгсдейле,  я  узнал  такую   прелюбопытную   историю.   В   начале   войны
семнадцатилетний Конон Молодый был определен в диверсионную группу. Немецкий
он знал, а парашютному и взрывному  делу  его  научили  за  полторы  недели.
Осенью сорок первого года он уже закапывал парашют в землю  где-то  недалеко
от города Гродно. Во время прыжка группа рассеялась и собраться  не  смогла.
Оставшись один, Конон, ничего не успев  взорвать,  попал  в  облаву  и,  как
личность подозрительная, был доставлен  в  городскую  комендатуру.  Аусвайс,
наскоро сделанный на втором  этаже  знаменитого  здания  на  Маросейке,  где
формировались "летучие" диверсионные группы, был столь  откровенно  липовым,
что юноша понимал: это конец. Но случилось невероятное.
   Его ввели в кабинет, в котором под портретом фюрера  за  огромным  столом
сидел в массивном кресле немецкий полковник-абверовец и поглаживал  овчарку,
коротким поводком привязанную к ручке кресла.  При  появлении  арестованного
полковник встал, бросил короткий взгляд  на  аусвайс  (хорошо  еще,  что  на
удостоверении была фотография именно Конона Молодыя, а не  кого-то  другого,
что в спешке было возможно) и сказал: "Партизан?" Конон мотнул головой,  как
ученик в классе: "Не!" Он  был  в  рваном  ватнике  и  мял  в  руках  шапку.
Полковник очень внимательно посмотрел на юношу, будто  желая  запомнить  его
физиономию на всю жизнь (этот невинный домысел я делаю, исходя из того,  что
мне известно о дальнейших событиях). Затем встал, подошел близко  к  Конону,
взял его рукой за плечо, вывел на высокое крыльцо  комендатуры,  пове