ановилась. Из бурана, будто дымясь
красными окнами, с гулом выделился  огромный  катящийся  утюг  трамвайного
снегоочистителя, пропал в метельной мгле.
   - Шагом ма-арш...
   По обеим сторонам шоссе потянулись темные силуэты качающихся  деревьев,
низенькие дома со ставнями -  окраины.  Потом  впереди  проступили  мутные
сквозь летящий снег  большие  огни.  А  когда  колонна  приблизилась,  все
увидели огромное здание вокзала,  ярко  освещенные  широкие  окна,  должно
быть, уютного теплого ресторана, вьюжно  залепленные  фонари  у  пустынных
подъездов. И донеслись далекие или близкие - не понять -  тоскливые  гудки
паровозов.
   - Ба-атарея, стой! Командиры взводов, ко мне! - разнеслась команда.
   Вдоль колонны проносились рваные белые  облака,  шумели  тополя,  буран
крутился среди заваленных снегом скамеек станционного сквера.
   - Закуривай, что ли, пока стоим! - сказал Борис, прикурив от  зажигалки
под полой шинели, и окликнул, стоя  спиной  к  ветру:  -  Алексей,  хочешь
табачком согреться?
   Алексей воткнул лопату в  сугроб,  подошел  к  нему;  Борис  переступал
ногами, точно выбивая чечетку, возле заборчика сквера.
   - Слушай, мне показалось - ты немного надулся на меня? Объясни, Боря, в
чем дело?
   - Я? - переспросил Борис. - Ерунда! Из-за  чего  мне  на  тебя  дуться?
Только меня коробит  от  этих  маленьких  приказаний:  "Получить  лопаты",
"Распишитесь в получении имущества" - просто начался  мелкий  быт,  Алеша!
Вот ты мне спокойно говоришь  "распишись",  словно  ты  уж  к  этой  жизни
привык. Неужели мы превращаемся в тыловых службистов?
   - Какие службисты? - сказал Алексей, понимая и в то же время не понимая
до конца, о чем говорил Борис, чувствуя  какую-то  недосказанность  в  его
словах. - Мне показалось, мое приказание обидело тебя.
   - Я сказал - ерунда это! Чувствую, не сумею я тут ужиться! Градусов все
равно жизни не даст! Физиономия моя, видишь, ему не  понравилась!  Удирать
на фронт нужно, вот что мне ясно!
   Борис злобно швырнул окурок, затоптал его каблуком.
   - На фронт никого из нас не отпустят, - ответил Алексей. - Это я  понял
давно. Как только прибыли сюда.
   Кто-то, притопывая на снегу, проговорил за спиной раздраженным голосом:
   - Арктика! Насквозь продувает труба!
   Ссутулившийся Полукаров, подняв  воротник  шинели,  остервенело  хлопал
себя рукавицами по бокам.
   - Арктика, говоришь? - усмехнулся Борис. - Холодно  было  не  здесь.  А
впрочем, задачи в теплом классе легче решать.
   - Расскажешь фронтовой эпизод? К  дьяволу  с  нотациями!  -  огрызнулся
Полукаров, подпрыгивая. - Чего  ждем?  Вот  бестолковщина!  Остановили  на
холоде, и стой как осел. Вот тебе,  брат,  ди-сци-пли-на:  приказали  -  и
стой, хлопай ушами.
   Издали донеслась команда:
   - Ма-арш...


   Это был участок железнодорожного полотна, занесенный снегом от  станции
до разъезда.
   Пути проходили по котловине.
   На буграх в снежном круговороте носилась метель,  всю  котловину  будто
обволакивало густым дымом, ветер не давал никакой возможности работать.
   Алексей бросал лопату за лопатой, с тягостным нетерпением ожидая, когда
острие стукнется  о  рельсы,  работал  автоматически,  не  разгибаясь.  От
беспрерывных движений заболела поясница; ремень стягивал намокшую, тяжелую
шинель, затруднял движения, уши шапки были давно спущены, но снег  набился
к щекам, таял, влажные ворсинки корябали щеки. Алексей был весь мокрый  от
пота; гимнастерка прилипла к груди; иногда, выпрямляясь, он ощущал  спиной
холодные знобящие струйки от  растаявшего  за  воротником  снега.  Сколько
прошло времени? Два часа? А может быть, три? Почему не объявляют  перерыв?
Или забыли о перерыве?
   - Товарищи курсанты, - понеслось по котловине, -  отдыхать  по  одному!
Работу не прекращать!
   - Легко командовать, - часто дыша, выговорил Полукаров и, обессиленный,
сел в сугроб. - Стоит, понимаешь, и командует, а ты как лошадь... Перекур!
   - Что, выдохся, товарищ студент? - вежливо спросил  Луц.  -  А  ну  иди
покури. Такой богатырь - и устал! Где твоя сила Портоса?
   - Не язви, Микула Селянинович! - со злостью огрызнулся Полукаров. -  От
твоих острот тошнит!..
   - Понятно, - вонзая лопату в снег, скромно согласился Луц. - Ему  жалко
свое здоровье, - и, вытирая мокрое лицо, закричал в  ветер:  -  Саша!  Как
дышишь?
   - А-а!. Ава! - ответил Саша сквозь буран непонятное.
   - Привет от Жени Полукарова! - снова закричал Луц. - Он жив  и  здоров!
Того и тебе желает!
   - Цыц, остряк-самоучка! - рокотнул Полукаров.
   Алексей выпрямился, задыхаясь,  рывком  сбросил  ремень,  сунул  его  в
карман, расстегнул шинель: так просторней было и легче работать. Но  ветер
сейчас же подхватил мокрые полы шинели, неистово заполоскал  ими,  ледяной
холод остро ожег колени, грудь; снег облепил влажную от  пота  гимнастерку
леденящим пластырем.
   - Помкомвзво-ода!
   Он обернулся. Сквозь проносившееся облако снега  увидел  в  двух  шагах
худенькую фигурку Зимина - от порывов ветра тот покачивался, как  тополек,
руками загораживал лицо.
   - Не могу! - сказал он и привалился к сугробу.
   - Что, Витя? - крикнул Алексей.
   - Полукаров ушел, Луц курит. Только Саша и Борис  работают,  -  выдавил
Зимин. - А снег... а снег... Надо быстро его, без остановок. А  то  ничего
не сделаем. Ведь я им не могу приказать?
   Где-то  в  движущемся  небе  тоскливо  носились  едва  уловимые  слухом
паровозные  гудки,  метались  разорванными  отголосками  над  степью,  над
темными окраинами. А там  одиноко  желтел  огонек.  Раньше  его  не  было.
Наверно, скоро утро уже.
   - Паровозы гудят, - сказал Зимин вздрагивающим голосом. - А  мы  тут...
Эшелоны ведь стоят...
   Он внезапно повысил голос:
   - А Полукаров ушел. Говорит:  "Сейчас".  Очень  образованного  из  себя
ставит. Подумаешь!
   Алексей огляделся: на участке было почти пусто; только вдали шевелились
силуэты Дроздова и Гребнина.
   - Вот черт возьми! - с сердцем выругался Алексей и  закричал  изо  всех
сил: - Лу-уц! Полукаро-ов!
   - Да, да-а-а!
   Из-за  сугроба  показалась  высокая  фигура  Луца,  он  странно  нырял,
спотыкался;  похоже  было  -  хромал.  Завидев   Алексея,   он   улыбнулся
сконфуженно, лицо его было серо-землистым, волосы заиндевели  на  лбу.  Он
взял лопату, отбросил глыбу, закричал преувеличенно бодро:
   - Был у Саши! У них лопаты об рельсы стучат.  Понимаешь?  Стоп!  А  где
студент? Я не слышу его острот!
   - Полукарова нет, - сказал Алексей, уже злясь. - Где Полукаров?
   - Товарищ помкомвзво-о-да!
   Вдоль котловины, наклонясь вперед, преодолевая порывы ветра, нетвердыми
шагами продвигался лейтенант Чернецов. Он приблизился - из-под заледенелой
шапки возникли возбужденные глаза.
   - Как дела?
   - Не могу похвалиться!
   - То есть?
   - Куда-то ушел Полукаров.
   - Куда?
   - Об этом он не доложил!
   - Сейчас же переставьте людей на участок  Гребнина!  Зимин,  вы  будете
связным у комбата. Карапетянц вас сменит.
   - Товарищ лейтенант, вы не думайте... - забормотал Зимин растерянно.  -
Я не хочу...
   - В армии нет слова "не  хочу".  -  Чернецов  обернулся  к  Алексею.  -
Полукарова найти немедленно. Хотя бы для  этого  вам  стоило  обойти  весь
город. Возьмите с собой Брянцева. Впрочем, я сам пришлю его к вам. Идемте,
Зимин.
   Они исчезли в крутящейся мгле.
   Минут через пять Алексей и Борис вышли из котловины, зашагали к окраине
по огромным сугробам, у них не было сил  говорить,  силы  уходили  на  то,
чтобы вытаскивать ноги из снега.
   Начались темные, пустые дачи  с  окнами,  забитыми  досками;  крылечки,
клумбы и террасы - все завалено, завьюжено, из горбатых наносов проступали
обледенелые колодцы. На улочках ни одного огонька.
   - Эй! - неожиданно закричал Алексей.
   Впереди что-то зачернело: как будто шел человек. Борис тоже окликнул:
   - Кто идет? - И обещающе недобро добавил:  -  Ну,  если  встречу  этого
болвана под горячую руку, быть ему носом в снегу!
   Человек стоял на дороге: незнакомое лицо паренька, в зубах папироса, от
которой трассами сыпались по ветру искры.
   - За своего  приняли?  А,  курсанты?  Соседи.  Погреться,  по-видимому?
Второй дом, во-он огонек. Там наши девчата и один ваш  товарищ...  Веселый
парень! - Он вскинул лопату на плечо, исчез в метели.
   Вскоре они увидели впереди расплывчатое пятно света. Оно розово мерцало
в окне маленькой дачи в глубине узенького переулочка, занесенного  бураном
до заборов. Гребни сугробов перед крыльцом мутно дымились, точно оползали.
   - Зайдем сюда, - сказал Алексей.
   Они взбежали на крыльцо и вошли в темноту большой  стеклянной  террасы,
слабо и морозно-свежо пахнущей почему-то осенними холодными  яблоками.  За
стеной послышались голоса, смех.
   Алексей ощупью нашел дверь, постучал.
   - Войдите, пожалуйста! - раздался  приветливый  ответ  из-за  двери,  и
Алексей толкнул ее.
   Одурманивающе  повеяло  теплом  горящих   березовых   поленьев.   Около
гудевшей, до малинового свечения раскаленной железной  печи,  развалясь  в
соломенном кресле, сидел Полукаров в расстегнутой шинели, без  шапки  и  с
удивлением глядел на Алексея и Бориса. Вдруг он засмеялся и  воскликнул  с
нарочитой беспечностью:
   - Привет товарищам по оружию! Соня и Клавочка, познакомьтесь: друзья по
взводу!
   Просторная эта комната тускло освещалась керосиновой лампой,  Полукаров
был не один: на диване, прижавшись друг к  Другу,  сидели  две  девушки  в
бараньих  полушубках;  возле   ног   лежали   лопаты;   девушки   украдкой
переглянулись.
   - Выйди поговорить, - сказал Алексей холодно.
   - Поговорить? Пожалуйста. - Полукаров поднялся с готовностью, и от  его
движения затрещало кресло. - Извините великодушно, - закивал он  девушкам,
улыбаясь.
   Они вышли в морозные потемки террасы, Алексей сказал хрипло:
   - Бери шапку, и идем.
   - Куда идем? - непонимающим голосом спросил Полукаров.
   - Ах ты, вундеркинд! - не выдержал Борис. - Он еще спрашивает - "куда"!
В ресторан на вокзал! Пить коньяк!
   - Но, но! Потише! Окрашено!
   - Что-о?
   - Подожди, Борис, - прервал Алексей. - Вот что,  Полукаров,  бери  свою
лопату, и идем во взвод!
   - У меня, братцы, неважно с желудком,  -  секретным  шепотом  заговорил
Полукаров, оглядываясь на дверь. - Да вы что, ей-богу! Не младенец я!..
   - Ты болен? У вокзала стоит машина санчасти.  Мы  поможем  тебе  дойти,
если ты болен, - сказал Алексей, едва сдерживаясь.
   - Да бросьте вы! Пройдет приступ, сам приду. В  этом  я  не  виноват...
Боли в животе. Это можно понять?
   Наступило короткое молчание. Сухо  скрипнула  дверь,  мимо  осторожными
тенями проскользнули две девушки с лопатами; одна сказала уже на крыльце:
   - До свидания, товарищи курсанты.
   - Вы куда, девушки? - с наигранным оживлением воскликнул  Полукаров.  -
Так скоро? - И глянул на Бориса со злобой. - О, дьявол вас возьми! Что  вы
ко мне пристали? Кто я вам - родственник? Что вы  так  заботитесь  о  моей
судьбе?
   Борис презрительно выговорил:
   - Значит, испугался работы? Так, что ли, поклонник Дюма и Буссенара?
   - Расчищать путь в буран - это все равно что ходить  строевым  шагом  в
уборной. И у меня кровяные мозоли уже, Боренька!..
   Алексей, не выдержав, сказал резко:
   - На разъезде стоят два эшелона с танками. Ты или наглец, или  сволочь!
Ты слишком громко умеешь говорить о своих страданиях.
   - Размазня! - Борис придвинулся к Полукарову.  -  Червяк!  Видеть  тебя
тошно!
   - Ах, пошли вы к дьяволу! - застонал Полукаров. - Я  же  объяснил  вам!
Оставьте меня в покое!..
   Алексей сказал как можно спокойнее:
   - Слушай, мы с тобой просто встретились. Я ничего не буду  докладывать.
Ты доложишь о себе сам: мол, курил - и все. Идем!
   Он повернулся и, не дожидаясь ответа, пошел к выходу; Борис выругался и
вышел следом, с треском хлопнув дверью.
   Алексей стоял на крыльце, засунув руки  в  карманы  и  ждал.  Некоторое
время молчали.
   -  Либеральничаешь?  -  разгоряченно  заговорил  Борис.  -   С   такими
субъектами поступают иначе! Неясно?
   - Как?
   - Приводят силой. Он же шкурник первой марки. - Борис  поморщился  -  у
него появилась неприятная привычка морщиться. - Ну как знаешь!
   Алексей  не  ответил.  Красный  отблеск  раскаленной  печи  по-прежнему
безмятежно теплел в окне этого заметенного снегом уютного домика, а внутри
дачи - ни звука, ни шороха, ни шагов.
   Внезапно со стуком распахнулась дверь, и  Полукаров,  подымая  воротник
шинели, сбежал по ступеням крыльца, проговорил как бы в пустоту:
   - Пошли, что ли, - и зашагал, ссутулясь, в буранную мглу переулка.
   Спустя несколько минут  они  подошли  к  котловине.  По-прежнему  среди
метели носились жалобные гудки паровозов, и снег  хлестал  по  лицу  будто
мокрой тряпкой,  влажная  шинель  облепила  всю  грудь  сырым  холодом.  В
нескольких шагах от участка Алексей остановился и  начал  счищать  снег  с
шинели. Пальцы были как неживые. Борис  и  Полукаров  стали  спускаться  в
котловину, и вдруг оба заметили между сугробами  полузанесенный  "виллис".
Возле машины двигались два снежных кома - это были  лейтенант  Чернецов  и
майор Градусов. Они говорили что-то друг другу сквозь ветер, не  разобрать
что.
   - Судьба моя  решена,  -  сказал  Полукаров,  нехотя  опуская  воротник
шинели. - Заранее считаю себя на гауптвахте. А, была не была!..
   Карабкаясь по сугробам, Борис прокричал в спину ему:
   - Молчи! Этого для тебя мало, щенок!
   Офицеры, заметив их, перестали двигаться.
   Справляясь с дыханием,  Борис  подбежал  к  "виллису",  и,  как  только
заговорил  он,  лицо  его   преобразилось,   приняло   холодно-решительное
выражение.
   - Товарищ майор, разрешите обратиться к лейтенанту? Товарищ  лейтенант,
ваше приказание выполнено! Мы нашли Полукарова в пустой даче возле  печки,
едва не привели его силой!
   Чернецов молчал, и было странно видеть на лице  его  робкое,  виноватое
выражение, словно кто-то ударил его случайно.
   - Как... вам... не совестно?  -  отрубая  слова,  крикнул  Градусов.  -
Как... не совестно, будущий... вы... офицер!
   И больше ничего не сказал Полукарову.
   Через минуту, сбежав с насыпи, Алексей увидел: Градусов,  запахивая  на
коленях шинель, с мрачным, отчужденным видом  садился  в  "виллис",  рядом
стоял Чернецов, вытянувшийся весь.
   - Слушай, какое ты имел право докладывать в такой форме? -  зло  сказал
Алексей Борису, когда узнал все от Чернецова. - Я же обещал Полукарову!  В
какое глупое положение ты меня ставишь?
   - Нечего возиться с этим маменькиным сынком! - ответил Борис.  -  Пусть
привыкает, не на печке у бабки!..


   Войдя в  маленькую,  жарко,  до  духоты  натопленную  будку  обходчика,
капитан Мельниченко  сбил  перчаткой  снег  с  рукавов  набухшей,  влажной
шинели. За синеющим оконцем не переставал буран,  царапал  стены,  яростно
колотил в стекло. Электрический свет не горел в  будочке  -  буран  порвал
провода. Слабо мигала здесь закопченная керосиновая лампа.
   Через несколько минут Полукаров шагнул через порог; желтый  свет  лампы
упал на его большелобое лицо; тонкие губы поджаты - и  лицо,  и  губы  эти
ничего не выражали, и только по слегка  вдавившимся  его  ноздрям  капитан
понял, что Полукаров готов что-то сказать; с этим он, очевидно, шел  сюда.
И Мельниченко проговорил первым:
   - Слушаю вас, Полукаров.
   Полукаров  посмотрел  капитану  в  лицо,  и  в  глазах  его   появилось
намеренное равнодушие. Он сказал:
   - Я знаю, вы должны наказать меня. Наряд, гауптвахта? Я готов. Мне  все
равно.
   В тишине было слышно: порыв ветра с гулом ударил по крыше.
   - Не верю, что вам так хочется попасть на  гауптвахту,  -  сухо  сказал
Мельниченко и припустил огня в лампе.  -  Не  верю,  что  вам,  болезненно
самолюбивому человеку, все равно, что подумают о вас другие!
   Полукаров ответил безразлично:
   - Товарищ капитан, я превосходно понимаю, что  совершил,  так  сказать,
неэтичный поступок.
   - Но почему вы его совершили?
   Полукаров пошевелил своими покатыми медвежьими плечами.
   - Может быть, я не герой, товарищ капитан...
   - Вы плохой артист, Полукаров! Идя ко мне, вы плохо выучили роль!  -  с
подчеркнутой неприязнью перебил Мельниченко. -  Вы  говорите  так,  словно
жизнь ударила вас когда-то и разочаровала. Сколько вам лет?
   - Двадцать один, товарищ капитан.
   - Когда же вы успели набраться этого скепсиса по отношению к себе  и  к
людям?
   - Разрешите не отвечать, товарищ капитан? -  тихо  и  выжидающе  сказал
Полукаров, и большелобое лицо его отклонилось в тень.
   - Можете не отвечать. Я вас больше не задерживаю. Идите.
   Полукаров стоял не двигаясь.
   - Кто меня будет арестовывать? - спросил он бесстрастно.
   - Нет, арестовывать я вас не буду. Я хотел это  сделать,  но  раздумал.
Ведь вы не герой. Зачем вас унижать? Вы и сами  себя  унизили.  Вы  хотите
красиво пострадать, а вызываете  к  себе  жалость!  Нет,  я  не  буду  вас
арестовывать. Можете идти.
   Полукаров вышел.



6

   Путь был расчищен к утру.
   Капитан  Мельниченко  вел  батарею  в  училище  и  видел,   как   вяло,
пошатываясь в дреме, идут курсанты, как часто  меняет  ногу  колонна,  как
растягиваются левофланговые, - буранная ночь вымотала людей вконец.
   В столовой сели без  обычного  шума;  одни  обессиленно  привалились  к
столам и сейчас же заснули; у иных клонились  головы,  ложки  выпадали  из
рук.
   С серым от усталости лицом Мельниченко ушел  в  канцелярию  просмотреть
расписание. Последние часы в первом взводе -  тактические  занятия,  выбор
наблюдательного пункта на местности; в  остальных  взводах  -  артиллерия,
топография: занятия по классам. Капитан посмотрел в  окно  и  прижмурился.
Утро после буранной ночи было ослепительно солнечным, жестоко морозным. Но
дымы не  поднимались  из  труб  вертикально  в  сияющее  ледяное  небо,  а
стлались, сизые тени их ползли по белизне крыш, по свежим сугробам. Стволы
орудий плотно обросли инеем, поседели. Возле орудий ходил  часовой,  из-за
поднятого воротника тулупа, из густого инея вырывался пар.  Было  двадцать
градусов ниже нуля.
   Капитан, щурясь, смотрел на белые до рези  в  глазах  сугробы,  на  пар
дыхания, тающий над  головой  часового,  на  слепящее  косматое  солнце  и
чувствовал, как голову медленно обволакивает теплая глухота  сна.  Капитан
потер выступившую щетину на щеках, вызвал дежурного.
   - Объявите батарее отбой! Преподаватель тактики в училище?
   - Никак нет, еще не приходил.
   - Батарею поднимать только по моему приказу. Шинели - в сушилку.
   Капитан поднялся на третий этаж, к командиру дивизиона.
   Положив жилистые руки на подлокотники кресла, Градусов  читал  какую-то
бумагу. Он был в очках,  китель  расстегнут  на  верхнюю  пуговицу  -  это
придавало ему домашний вид. Увидев  капитана,  майор  застегнул  пуговицу,
снял  очки  и  сунул  их  в  футляр.   Он   стеснялся   своей   старческой
дальнозоркости.
   - Садитесь, - указал на кресло, и губы его чуть  поползли,  готовясь  к
улыбке. - Слушаю вас.
   - Я хотел поговорить с вами, товарищ майор, - начал капитан.  -  Думаю,
что занятия по тактике первого взвода...
   - Знаю, знаю, - перебил Градусов, и скупая улыбка осветила крепкое  его
лицо. - Люди вымотались на заносах, так? Вот тоже просматриваю расписание.
   Белки его глаз были красноваты  после  бессонной  ночи:  час  назад  он
вернулся в училище, усталость чувствовалась в том, как  он  сидел,  в  его
взгляде, в движениях его крупного тела, его рук.
   Он снова улыбнулся, размышляюще побарабанил пальцами по столу.
   - Все это верно, люди устали, - повторил он, мягко глядя на капитана. -
Курите! - Придвинул раскрытый портсигар, взял  папиросу,  но  не  закурил,
помял ее и аккуратно положил на прежнее место, шумно вздохнул и  продолжал
ровным голосом: - Но  меня  вот  какой  вопрос  интересует,  капитан.  Что
подумают сами курсанты, когда поймут, из-за чего  мы