ю"! Будем жить по коммерческим ценам!
   Сергей снял со  спинки  стула,  надел  легкий,  шелестящий  серебристой
подкладкой пиджак и, затягивая галстук, подошел к зеркалу. Он  разглядывал
себя внимательно. Костюм шел ему, был лишь немного тесен в плечах, облегал
фигуру, как китель; это ощущение (не хватало тяжести  пистолета  на  боку)
было ему знакомо.
   Было незнакомо лицо - сильно  обветренное,  с  новым,  чуть  смягченным
выражением, от которого за четыре года  он  словно  отвык,  белая  сорочка
подчеркивала грубую темноту лба, шеи, темноту глаз.
   - Комильфо, вернувшийся в свет, - сказал Сергей, с  грустным  интересом
узнавая и не узнавая себя.
   Никогда до войны он не носил ни галстуков, ни хороших костюмов, вернее,
не успел носить, и  сейчас  в  этом  шелковом  галстуке,  модном  костюме,
чудилось ему, было нечто  полузабытое,  далекое,  когда-то  вычитанное  из
книг.
   - Костя! - позвал Сергей неуверенно. - Оценивай и  рявкай  "ура".  -  И
рукой провел по поясу, вроде  бы  машинально  поправлял  на  ремне  кобуру
пистолета. - Ну как?
   Причесывая мокрые волосы, вошел Константин, весь  обновленный,  свежий,
смуглый румянец проступал на скулах, очень серьезно осмотрел Сергея, дунул
на расческу, сказал:
   - Наверно, и перед свадьбой, - если  когда-нибудь  женимся,  то,  целуя
невесту, будем хвататься за пистолет на заду... А костюм  великолепный.  И
сидит здорово. Ты в нем красив. Девочки будут  падать  направо  и  налево.
Только галстук, галстук! - воскликнул Константин и захохотал. -  Нелепость
в квадрате! Не то коровий хвост намотал на  шею,  не  то  шею  на  коровий
хвост. Дай-ка завяжу.
   - Ладно, действуй, - согласился Сергей, подставляя шею.
   Константин ловко завязал Сергею галстук, затем  застегнул  пуговицы  на
его костюме и посоветовал:
   - Ты не скромничай. Надень ордена. Все, до последней медали. Сейчас  их
носят все.
   - Обязательно портить костюм?
   - Это принципиально добровольно.
   - Хорошо. Надену все - те, что дороги, и те, что не дороги!
   Константин пожал плечами.
   - У тебя есть такие?
   - Трудно заработать первый орден.
   Они вышли на улицу. К вечеру заметелило. Снег порывисто вместе с  дымом
сметало  с  крыш,  густой  наволочью  стремительно  несло   вдоль   домов,
заметенных подъездов.



4

   Огромный зал "Астории" встретил их нетрезвым шумом, жужжанием  голосов,
суетливой беготней официантов между столиками -  той  обстановкой  зимнего
вечера,  когда  ресторан  полон,  оркестр  устал  и  музыканты,   неслышно
переговариваясь, курят, сидя за инструментами на эстраде.
   Они, скинув шинели в вестибюле, вошли после  холода  в  зал,  в  теплое
сверкание люстр и зеркал, в папиросный дым, и эта обстановка гудящего  под
блеском огней веселья оглушила, ослепила в первую  минуту  Сергея,  как  и
утром сегодня хаотичная толпа Тишинского рынка.
   Стоя среди прохода, он оглядывал  столики,  эту  пестроту  ресторана  с
чувством растерянности и ожидания. Здесь было много военных всех званий  -
от лейтенанта до генерала, были здесь и безденежные штатские  в  потертых,
но отглаженных костюмах, и полуголодные студенты, получившие  стипендию  и
скромно делящие один салат  на  четверых,  и  темные  личности  в  широких
клетчатых  пиджаках,  шумно  пьющие  водку   и   шампанское   в   компании
медлительных девушек с подведенными бровями.
   Свободных столиков не было.  Константин,  слегка  прищурясь,  скользнул
взглядом по залу, сейчас же  уверенной  походкой  подошел  к  стоявшему  у
крайнего столика седому метрдотелю и тихо  и  внушительно  сказал  что-то.
Метрдотель как бы проснувшимися глазами скосился из-за  плеча  Константина
на Сергея, кивнул ему издали и, солидно откинув голову, повел их в глубину
зала.
   - Прошу вас сюда,  -  сказал  он  бархатным  баритоном,  передвигая  на
столике чистый прибор. - Единственный столик. У нас в эти часы очень много
посетителей. Кондеев! - строго окликнул он  пробегавшего  мимо  сухопарого
официанта. - Обслужите, будьте любезны, фронтовиков... Располагайтесь.
   - Прекрасно, - сказал Константин. - Благодарю вас.
   Они сели.
   - Как тебе удалось в такой толкучке? - спросил Сергей, когда метрдотель
с достоинством занятого человека отошел от них.
   Константин развернул меню, ответил улыбаясь:
   - Иногда не нужно умирать от скромности. Я сказал, что ты только что из
Берлина. И как видишь, твой иконостас произвел  впечатление.  Результат  -
вот он. Как говорится, шерсти клок.
   - И это неплохо, - сказал Сергей.
   Он посмотрел на ближние столики. Багровый,  потный  человек  с  налитой
шеей, на лацкане  тесного  пиджака  -  орденские  колодки,  быстро  жевал,
одновременно разговаривая, наклонялся к двум молоденьким, вероятно  только
что из училища, младшим лейтенантам. Младшие  лейтенанты,  явно  смущенные
бедностью своего заказа, отхлебывали из бокалов пиво, растерянно  хрустели
убогой соломкой; сосед их, этот багровый  человек,  пил  водку,  аппетитно
закусывал ножкой курицы и, доказывая что-то, дирижировал ею.
   Сергей перевел взгляд, мелькнули  лица  в  дыму,  и  ему  показалось  -
недалеко от эстрады девушка в сером костюме поглядела в его сторону с чуть
заметной улыбкой и тут же снова заговорила о чем-то с  молодыми  людьми  и
полной белокурой девушкой, сидевшими  рядом  за  столиком  возле  колонны.
Сергей сказал серьезно:
   - Посмотри, Костя,  у  меня  слишком  пресная  вывеска?  Или  идиотское
выражение?
   - Не нахожу, - произнес Константин, деловито занятый изучением меню.  -
А что?  Обращают  внимание?  Пожинай  славу.  Молодой,  красивый,  весь  в
орденах. И с руками и ногами. - Он проследил за взглядом  Сергея,  спросил
вскользь: - Вон та, что ли,  со  вздернутым  носиком?  Ничего  особенного,
середняк. Впрочем, не теряйся, Серега.
   - Циник чертов.
   Лавируя между столиками, подошел сухопарый официант, озабоченно  махнул
салфеткой по скатерти, сказал с приятностью в голосе:
   - Слушаю, товарищи фронтовики...
   - Бутылку коньяку - это во-первых... Какой у вас - "старший лейтенант",
"капитан"?
   - Есть и "генерал", - ухмыльнулся официант, вынимая книжечку для записи
заказов. - Все сделаем.
   - Тащите сюда "генерала". И  сочините  что-нибудь  соответствующее.  От
вашей расторопности зависит все дальнейшее.
   - Одну минутку. - И официант понесся в проходе среди столиков.
   - У меня такое впечатление, что ты целыми днями торчишь в ресторанах, -
сказал Сергей. - Пускаешь пыль в глаза, как миллионер!
   - А,  гульнем,  Сережка,  на  всю  катушку,  чтоб  дым  коромыслом.  Не
заслужили, что ли?
   - Когда ехал от границы по России, - проговорил Сергей, -  почти  везде
керосиновые  лампы,  разрушенные  станции,  сожженные  города  -   страшно
становилось.
   - Мы победили. Сережка, и это главное. Что ж,  придется  несколько  лет
пожить, подтянув ремень.
   - Несколько лет?..
   Внезапно заиграла музыка, зазвучали скрипки, говоря  о  печали  мерзлых
военных полей. В тени эстрады стояла певица с худеньким, бледным и стертым
лицом, руки подняты к груди.

   Я кручину никому не расскажу,
   В чистом поле на дорогу упаду.
   Буду плакать, буду суженого звать,
   Буду слезы на дорогу проливать.

   В  зале  нервно  покашливали.  "Что  это?  Кажется,  еще  и  война   не
кончилась?" - подумал Сергей,  сжатый  волнением,  видя,  как  внимательно
вглядывались в эстраду молоденькие младшие лейтенанты и, уставясь  в  одну
точку, размеренно жевал багровый человек.
   - "Буду плакать, буду суженого звать".  Ничего  гениального.  А  просто
нервы у нас никуда, - услышал он голос Константина.
   Тот разливал коньяк в рюмки, покусывая  усики;  поставил  преувеличенно
твердо бутылку на середину стола.
   - Я понял одно: прошли всю войну, сквозь осколки, пули, сквозь  все.  И
остались живы. Наверно, это счастье, а мы его не ценим. Так,  может  быть,
сейчас, когда мы, счастливцы, остались живы, она нас подстерегает,  глупая
случайность подстерегает. На улице, за углом, на самолете, в  какой-нибудь
неожиданной встрече ночью. Остерегайся случайностей. Не летай на самолетах
- бывают аварии. Не рискуй. Только не  рискуй.  Мы  всю  войну  рисковали.
Только не рискуй по-глупому.
   Сергей, нахмурясь, выпил коньяк, сказал:
   - Если бы я понял, что должен сейчас делать! На войне я рисковал,  и  в
этом была цель. Я часто иду по улицам и завидую дворникам, убирающим снег.
Уберет снег во дворе и войдет в свою жарко натопленную комнату,  к  семье.
Что ж, пойти в институт? В какой? Да мне кажется, я не  смогу  учиться.  Я
завидую людям с профессией, каждому освещенному окну по  вечерам.  У  тебя
бывает такое?
   - У меня? - Константин засмеялся. - Ты  счастливец.  Остался  жив.  Вся
грудь в орденах. В двадцать два года -  капитан.  Перед  тобой  все  двери
распахнуты! У меня! - повторил он, хмыкнув. - Я, очевидно, не обладаю тем,
чем обладаешь ты. Мы живы. Разве это не счастье, Сережка? Слушай, ну ее  к
дьяволу, болтовню. Пойдем танцевать. Танго.  Здесь  вперемежку  -  военные
песни и танго. Выбирай любую, кто  понравится.  Кого  бы  мне  выбрать  на
сегодня?
   Константин подтянул спущенный узел галстука,  встал,  оглядел  соседние
столики. Сергей видел его гибкую походку, его небрежную беспечность, когда
он приблизился к какому-то столику, и то, как  наклоном  головы  он  смело
пригласил тонкую темноволосую женщину, и она охотно пошла с ним. "Он живет
ясно и просто, - подумал Сергей. - Он понял то, чего не понял  я.  Да,  мы
остались живы, - это, вероятно, счастье. Странно, я об этом не думал  даже
после боя. А вот когда нет опасности, мы думаем  об  этом.  Случайность?..
Какая случайность? Ерунда! Вся жизнь впереди, что бы со мной ни было.  Мне
только двадцать два..."
   И он с острым, пронзительным сквознячком ожидания взглянул  на  женщин,
которые еще не танцевали.
   Девушка в узком сером костюме сидела спиной к эстраде, говорила что-то,
пальцами поглаживая высокую ножку  бокала,  молодые  люди  слушали  молча,
глядели на ее оживленное лицо.
   "Я сейчас приглашу ее"... - подумал Сергей и, когда решительно  подошел
к столику, произнес негромко; "Разрешите?" - она повернулась, со вниманием
посмотрела снизу вверх  прозрачно-зелеными  глазами,  спросила  удивленным
голосом, обращаясь к молодым людям:
   - Вы мне разрешаете?
   Они, не отвечая, натянуто вежливо разглядывали Сергея, и  он,  понимая,
что помешал им, все же сказал самоуверенно:
   - Простите, но, думаю, они разрешат.
   - Тогда танцуем все, - проговорил один из молодых людей. - Если уж...
   - Правда, я плохо танцую, - с улыбкой сказала она Сергею и встала.
   Когда она, положив руку ему на плечо,  пошла  с  ним,  подчиняясь  ему,
слабо прижавшись грудью, задевая  его  коленями,  он  удивился  условности
людских взаимоотношений, - эти когда-то выдуманные людьми танцы  неуловимо
разрушали человеческую разъединенность; он чувствовал ее  сильные  пальцы,
сжимавшие его руку, будто была она давно знакомой, близкой ему, и вместе с
тем чувствовал некоторую ее и свою неловкость от этих  движений  близости.
Он видел морщинку на ее лбу, глаза чуть-чуть настороженно смотрели ему  на
грудь.
   - Странно... - проговорил он.
   - Что же странно?
   Она вопросительно подняла взгляд. "Может быть, это и  есть  то,  что  я
хотел? - подумал он, увидев ее зрачки.  -  Ничего  не  надо.  Только  это.
Только вот так..."
   И вдруг все исчезло. Это было  мгновение,  которое  он  не  уловил.  Он
только посмотрел в зал, желтый  от  дыма,  и  тотчас  же,  как  от  удара,
оборвалась, смолкла музыка, и  он  словно  мгновенно  опустился  в  вязкую
глухоту, чувствуя, как пальцы  в  его  руке  шевельнулись,  близкий  голос
спрашивал о чем-то. Он даже улыбнулся  этому  голосу,  что-то  сказал,  не
понимая  слов,  и  когда  говорил  и  улыбался,  то  подумал:   "Еще   раз
повернуться... возле крайних столиков, посмотреть. Я не мог ошибиться..."
   Около крайних столиков он повернулся.
   К этим столикам возле колонны шел человек в кителе  без  погон,  белело
при свете люстр холеное полное лицо,  гладко  зачесанные  светлые  волосы,
ранние залысины над высоким  лбом.  Человек  этот  сел;  женская  сумочка,
блестя лаком, лежала на краю столика. И Сергея удивило то, что столик этот
был вблизи стола, за которым только что сидели молодые люди, и  он  раньше
не заметил это знакомое  лицо.  И  сейчас,  облокотившись,  человек  этот,
казалось, в рассеянности подносил папиросу ко рту, следил за танцующими.
   Нет, он не мог ошибиться, не мог. Кто это -  командир  батареи  капитан
Уваров? Это он...
   "Я сейчас подойду к нему, сейчас все кончится - и я подойду к  нему,  -
вспышкой мелькнуло у Сергея. - Я подойду к нему..."
   - Что вы?
   И он очнулся, будто вынырнул из горячей пустоты, ощутил  нажатие  чужих
пальцев на своем плече, и опять его словно обдуло ветерком - ее  смеющийся
голос:
   - Вы перестали танцевать. Мы ведь стоим. Это что - новый стиль?
   - Да, да... - машинально  выговорил  он,  так  же  машинально  отпустил
девушку, договорил почти  беззвучно:  -  Простите...  -  И  не  увидел,  а
почувствовал, как кто-то пригласил ее тут же.
   Всего пять метров, несколько шагов было  до  того  столика,  где  сидел
человек с полным белым лицом,  было  несколько  шагов  осенней  карпатской
грязи,  засосавшей  орудия,  тела  убитых,  сброшенные  в  воду  лотки  со
снарядами.  Там  среди  убитых  лежал  на   станинах   раненый   лейтенант
Василенко...
   Крупная рука  этого  человека  поднесла  папиросу  ко  рту.  Потом  он,
раздумчиво сдвинув  брови,  налил  в  бокал  боржом.  Не  отводя  глаз  от
танцующих, выпил, медленно вытер губы салфеткой. Помнил  ли  он  сожженную
деревню Жуковцы? Ночь в окружении и  страшное  серое  октябрьское  утро  в
Карпатах, когда орудия увязли на лугу и немецкие танки расстреливали их?..
   Он курил и отхлебывал боржом, лицо исчезало в дыму,  маленькая  лаковая
сумочка лежала на краю стола рядом с его локтем. Чья  это  сумка  -  жены,
знакомой? Она, видимо, танцевала с кем-то.
   - Капитан Уваров!..
   Сергей не услышал своего голоса, только понял,  что  сказал  это  после
того, как человек этот, вскинувшись, двинул локтем по столу,  от  движения
бокал с боржомом опрокинулся на скатерти.
   - А, ч-черт! - выругался он и,  перекосив  губы,  закрыл  мокрое  пятно
салфеткой. - Что вам? - спросил громко, обтирая сумочку. - В чем дело?
   - Не узнаете? - сказал Сергей чересчур  спокойно.  -  Правда,  я  не  в
военной форме. Трудно узнать.
   - Подожди... Подожди, что-то я припоминаю... что-то в тебе  знакомое...
- заговорил Уваров; голубые его, покрасневшие глаза сверху вниз  метнулись
по лицу Сергея,  по  его  груди,  и  что-то  дрогнуло  в  них.  -  Капитан
Вохминцев? Ты?! - налитым изумлением голосом воскликнул  Уваров,  вставая;
раскатисто  захохотал,   протянул   через   стол   руку.   -   Ты   здесь?
Демобилизовался? Из Германии?..
   Сергей стоял не шевелясь; глядел на  уверенно  протянутую  ему  широкую
ладонь, и в ту же минуту в его сознании мелькнула мысль,  что  Уваров  все
забыл, и, чувствуя холодный,  колющий  озноб  на  щеках,  стянувший  кожу,
сказал тихо:
   - Сядем. Поговорим. Я  демобилизовался,  -  хрипло  добавил  он.  -  Из
Германии.
   И Уваров, отдернув руку, опустился на стул,  сказал  резким,  командным
голосом:
   - Что за чепуха, хотел бы я знать! Не узнаешь? Контужен? Ты что?
   - Мы никогда не были на "ты", - сказал Сергей, напряженно,  неторопливо
закуривая, с удивлением видя что руки его дрожат. - Мы не были друзьями.
   - Ах, дьявол! - качнув головой, преувеличенно весело засмеялся Уваров и
откинулся на стуле. - Обиделся, что ли? Все ерунда это!  Давай  выпьем  за
встречу,  за  то,  чтобы  на  "ты".  А?  И  не   будем   показывать   свою
интеллигентность!
   Уваров  поставил  перед  Сергеем  рюмку,  потянулся   за   графинчиком,
добродушно морщась,  но  в  то  же  время  голубизна  глаз  стала  жаркой,
мутноватой,  и  по  тому,  как  он  внезапно  захохотал  и  потянулся   за
графинчиком, угадывалось настороженное беспокойство в кем.
   - Не пью, - проговорил Сергей, отодвинув рюмку.
   - Да ты что? Трезвенник? Нич-чево не  понимаю!  -  досадливо  поразился
Уваров. - Встречаются два фронтовика, один не пьет,  другой  обижается,  у
третьего печенки, селезенки. Что происходит с фронтовиками?  -  Он  накрыл
своей ладонью руку Сергея, спросил с доверительным простодушием: -  Может,
перехватил уже. Давно здесь веселишься?
   - Брось, Уваров! Ты все помнишь! - сухо произнес  Сергей  и  высвободил
руку из горячей тесноты его ладони.
   Уваров с судорожной усмешкой спросил медлительно:
   - Ты пьян?
   - Помнишь, на станинах лежал Василенко, когда я со  взводом  вытаскивал
орудия из окружения? Помнишь?
   - Ты пьян, - через зубы выговорил Уваров и, оглядываясь, крикнул зычно:
- Метрдотель, подойдите ко мне!
   Он встал, застегивая китель.
   За соседними столиками посмотрели в их сторону. Сергей твердо сказал:
   - Если ты позовешь метрдотеля, я выйду  на  эстраду  и  скажу,  что  ты
убийца. Я это сделаю.
   - Ты что? - злым шепотом спросил Уваров, снова тяжело садясь. -  Будешь
вспоминать Жуковцы? Будешь перечислять фамилии убитых? Обвинять меня? Нет,
милый, надо обвинять войну.  Так  ты  можешь  обвинить  половину  строевых
офицеров, в том числе и себя. У тебя гибли солдаты? А? Гибли?
   - В одну могилу врагов и друзей не положишь, - сказал Сергей с  трудом.
- Братской могилы не  получится.  -  Он  глубоко  затянулся  дымом,  чтобы
перевести дыхание, договорил отчетливее: - Ты сам взялся поставить батарею
на прямую наводку, не зная, где  немцы.  Когда  Василенко  сказал  тебе  в
глаза, что ты дуб и ни хрена не смыслишь, ты пригрозил ему трибуналом...
   - Не было этого! Вранье!
   - Вспомни  еще  -  утром  танки  окружили  Жуковцы  и  прямой  наводкой
расстреляли людей и орудия. Всех - двадцать семь человек и четыре  орудия.
Но Василенко даже в  болоте  стрелял.  А  ты  притворился  больным  и  как
последняя шкура просидел сутки в блиндаже. Бросил людей...  А  потом?  Все
свалил на Василенко - под трибунал его! Мол, он командир  первого  взвода,
погубил батарею. В штрафной его! Ты, конечно, знаешь, что Василенко  погиб
в штрафном.
   - Вранье!
   - Ты отправил Василенко в штрафной. А в штрафной должен был пойти ты.
   - Вранье!
   Уваров  стукнул  кулаком  по  столу,  лицо  его  туго  набрякло,  точно
мгновенно постарело, потемнели мешки под веками,  лоб  и  залысины  облило
потом: голубые, с красными прожилками глаза скользили то по груди  Сергея,
то по залу, и вдруг он подался вперед,  крепко  потер  крутой  подбородок,
неожиданно со сдержанной досадой заговорил:
   - Ну чудак ты, ей-богу! Если была какая неразбериха - на то  война.  Не
косись, брат, на меня; я не хуже и не лучше других. Ты считаешь меня своим
врагом, я тебя - нет. Просто думаю: ты хороший парень. Только  мнительный.
Выпьем, Вохминцев, за примирение, за то, чтобы... ко всем  матерям  это!..
Глупых смертей было много.  Война  кончилась  -  бог  с  ним,  с  прошлым.
Предлагаю выпить за новую дружбу и все забыть!
   Он  повторил  "все  забыть"  и  словно  успокаивался,   голос   набирал
осторожную фамильярную мягкость, рука легла на стол,  быстро  вправо-влево
погладила скатерть, в эти движения будто хотели пригладить, сравнять  все,
что было осенью сорок четвертого года  в  Карпатах.  Будто  не  было  того
октябрьского  рассвета,  залитого  дождями  луга,   неудобно   и   страшно
затонувших в грязи трупов солдат, четырех орудий, в упор разбитых танками.
Василенко лежал на станинах, одной рукой прижимая скомканную,  потемневшую
пятнами шинель к  плечу,  в  другой  побелевшими  пальцами  со  всей  силы
стискивал масленый ТТ, дико выкрикивал: "Где он?.. Я прикончу эту шкуру...
В штрафной пойду, а прикончу!.." - и плакал глухо, беспомощно.
   Была  тишина.  Она  пульсировала  в  ушах.   Сергей   поч