Это мы на пляже.
   - Это дома.
   На этой фотографии папаша Курт, Пауль и Софа сидели на той самой веранде,
на которой мы были теперь. Стол ломился от фруктов и выпивки, и у всех троих
были счастливые веселые лица.
   - Это я их снимала, а это мы его провожаем.
   С этими словами она вернулась на свое место и подняла рюмку.
   - Хорошее было время.
   - А Пашин папа занимается бизнесом? - спросила я,  разглядывая  последнюю
фотографию. На ней папаша Курт обнимал Софу за плечи, показывая другой рукой
на большую дорожную сумку у своих ног.
   - Нет, он работает на фабрике, что-то наподобие мастера, - ответила Софа,
прикуривая очередную сигарету.
   Я прикинула в голове, сколько лет понадобилось бы Курту, чтобы заработать
ту сумму, которую он выручил за иконы, и мне стало понятным его  возбуждение
на аукционе.
   - А как Пауль попал в Одессу? - поинтересовалась я.
   - Ты  чего  не  пьешь-то?  -  возмутилась  Софа.  Коньяк  оказал  на  нее
благотворное действие, и к ней возвращалась ее обычная манера поведения. Она
налила мне полную через край рюмку. - Ой, извини.
   - Где пьют - тай и льют, так как же он оказался в Одессе?
   - Давай выпьем, и я тебе расскажу. Мы выпили  еще  по  рюмке,  и  у  меня
внезапно проснулся аппетит. Я ела обильно сдобренный чесноком  фаршированный
перец и слушала Софии рассказ.
   - У Пауля было не очень счастливое детство. Когда ему  было  восемь  лет,
умерла его мать, а потом - любимый  дедушка.  Пауль  до  сих  пор  не  может
говорит об этом без волнения. Они остались вдвоем. Отец так  и  не  женился,
потому что не хотел, чтобы у Паши появилась мачеха. Нельзя сказать, что  они
бедствовали,  но  денег  всегда  не  хватало.  Но  отец  все-таки  дал   ему
образование.  Пауль  закончил  престижный  университет,  причем  тот   самый
факультет, о котором мечтал его дед. Он занимался научной  работой,  получил
степень магистра, или как там у них это называется. Для этого он  специально
выучил русский язык.
   - Я думала, это ты его научила, - удивилась я.
   - Да нет. Он до меня читал Достоевского в оригинале. Только раньше у него
был акцент, а теперь он совсем обрусел.  Поэтому  я  и  зову  его  Пашей,  -
улыбнулась она. - Хочешь пива?
   - Стоит ли мешать?
   - Ну, как хочешь. А я выпью.
   Она открыла бутылку пива и стала пить его из горлышка.  Сделав  несколько
больших глотков, она продолжила.
   - Ну вот. А потом разрушили Берлинскую стену, и  у  них  начались  всякие
трудности. Я не знаю, что там произошло, то ли  им  нужно  было  платить  по
кредиту, то ли еще что-то... одним словом,  срочно  понадобились  деньги.  А
искусствоведы и там живут не ахти...
   Она допила пиво, закурила новую сигарету и сказала:
   - А у Пауля были знакомые в той фирме, в которой он сейчас  работает.  Но
при его знании русского языка он устроился бы в нее без всяких знакомых...
   Софа посмотрела на коньяк и решительно разлила остатки по рюмкам.
   - В результате он оказался в Одессе, - она подняла  рюмку,  -  за  что  я
благодарила судьбу... до сегодняшнего дня.
   На несколько секунд она  задумалась,  после  чего  выпила  рюмку  залпом,
скривилась и закусила копченой колбасой.
   - Я боюсь, его убьют, - неожиданно  трезвым  голосом  проговорила  она  и
вздохнула.
   - Я думаю, Валера не даст его в обиду, - сказала  я.  -  У  них  неплохие
отношения?
   - Затрудняюсь ответить, - развела руки Софа совершенно пьяным  жестом.  У
нее даже начал заплетаться язык. - До недавнего времени они вообще старались
не встречаться, я же тебе говорила. А недавно я ехала по  городу,  смотрю  -
сидят себе как ни в чем не бывало и о чем-то разговаривают. Я потом спросила
Пашку, он сказал, случайно встретились. Какое там случайно, чуть ли не целый
час болтали... Слушай, Анька, я что-то совсем пьяная...
   Она попыталась закурить сигарету, но выронила ее на пол.
   - Пойдем, я тебя провожу, - предложила я.
   - Ты думаешь, я усну?
   - Уснешь. А если не уснешь - приходи ко мне.
   - Анька, если бы не ты... Я тебе так благодарна! Я помогла  ей  добраться
до спальни и отправилась к себе на  второй  этаж.  И  снова  легла  спать  в
парике. Правда, линзы я все-таки сняла.

***

   После дождя воздух  был  удивительно  чистый,  и  в  моей  комнате  пахло
яблоками. Я проснулась очень рано, съела пару сочных яблок, надела стекляшки
и стала дожидаться Софиного прихода.
   "Сегодня понедельник, скорее всего,  она  поедет  на  работу,  во  всяком
случае, отвезет в  фирму  Пауля",  -  подумала  я  и  стала  вспоминать  наш
вчерашний разговор.
   Вчера я слишком устала, чтобы анализировать каждое Софино слово, но легла
с твердым убеждением, что в ее пьяных откровениях была какая-то очень важная
для меня информация.
   С одной стороны, я вроде бы не узнала ничего нового, но с другой  стороны
- были там какие-то нюансы, заставившие  меня  навострить  уши  и  запомнить
каждое слово.
   Прежде всего, я должна была понять,  что  я  вчера  узнала  принципиально
нового. Для этого я воспроизвела в памяти весь разговор и убрала из него все
лишнее и незначительное. В результате у меня осталось совсем немного.
   Во-первых, что Пауль  занимался  в  университете  русским  искусством,  а
во-вторых, то, что он в последнее время сошелся с Валерой,  хотя  и  скрывал
это от Софы. И то и другое мне показалось любопытным, и я отложила эти факты
на полочку "до востребования". Ну, и наконец, я  убедилась,  что  Софа  даже
отдаленно не напоминает Соньку Золотую Ручку и не имеет никакого отношения к
вывозу икон  за  рубеж,  более  того,  она  понятия  не  имеет,  чем  вообще
занимается ее возлюбленный. И это меня радовало. За  эти  несколько  дней  я
привязалась к этой рыжей дурище, и мне не хотелось бы оказаться  с  ней  "по
разные стороны баррикады".
   Возможно, я  упустила  что-то  важное,  поэтому,  выражаясь  компьютерным
языком, я не стала стирать информацию, а убрала ее  в  "корзину",  чтобы  на
досуге осмыслить как следует.
   С кухни до меня донеслись бодрые голоса  и  грохот  посуды.  Я  не  стала
дожидаться приглашения, и сама спустилась на веранду.
   Софа наводила марафет на лице, а Пауль ходил по комнате из угла  в  угол.
Разговаривали они на повышенных тонах, и со стороны  могло  показаться,  что
они ругаются. То есть по форме, они, конечно, ругались, но по  содержанию  -
объяснялись друг другу в любви.
   Пауль убеждал свою любимую, что ей лучше никуда сегодня не ходить, а Софа
намекала своему ненаглядному, что без нее он теперь и носа из дома не должен
высовывать, если не хочет, чтобы ему его прищемили. Но самым главным в  этой
перепалке была взаимная радость от того, что они видят друг друга  живыми  и
здоровыми и почти без повреждений. Я имею в виду, разумеется, Пауля, который
этим утром побрился. А  после  того,  как  Софа  замазала  тональным  кремом
пожелтевший синяк на его лице, он стал выглядеть совершенным молодцом.
   Яичница с ветчиной окончательно примирила его с действительностью,  и  он
согласился на все Софины условия.
   Если говорить серьезно, то  Пауль  немного  нервничал,  но,  в  принципе,
держался хорошо.  А  на  героическом  Софином  лице  не  осталось  и  следов
вчерашнего отчаяния.
   Запив горячую яичницу ледяным  яблочным  соком,  мы  вышли  из-за  стола,
поблагодарили Софину сестру за завтрак и поехали в центр города. За рулем на
этот раз была Софа. Она  демонстративно  заняла  это  место  и  в  ответ  на
недоумение Пауля с кривой улыбкой произнесла:
   - Будет у тебя своя машина, тогда и нарулишься.
   Пауль ничего не ответил на это, только  вздохнул  и  уселся  на  соседнее
сиденье. Всю дорогу до гостиницы Софа  торжествовала  и  бросала  на  своего
возлюбленного презрительные взгляды.
   Она высадила меня у гостиницы, но не отпустила до  тех  пор,  пока  я  не
продиктовала ей свой номер телефона.
   Самое  время  было  позвонить  Кучеру,  что  я  и  сделала,  как   только
переступила порог своего номера. Противный запах за ночь  выветрился,  а  на
тумбочке у кровати лежала симпатичная полосатая ракушка.
   Кучер назначил мне встречу у музея через час, и в моем распоряжении  было
достаточно времени, чтобы переодеться и привести себя в нормальный вид.  Эта
голубоглазая блондинка в зеркале начинала выводить меня из себя!
   Ефим Леонидович ждал меня на  лавочке  около  музея.  Короткие  ножки  он
скрестил под лавкой, а руки сложил на животе. И ничто в  нем  не  напоминало
того пришибленного судьбой человека, с которым я говорила вчера  вечером  по
телефону.
   - Ну вот,  теперь  совсем  другое  дело,  -  улыбнулся  он,  рассматривая
поочередно мое лицо,  плечи  и  ноги.  -  Теперь  вы  отдаленно  напоминаете
одесситку.
   - Что же такое во мне изменилось? - удивилась я.
   - Цвет слоновой кости постепенно сменяется телесным, - рассмеялся  он.  -
Южное солнце делает свое дело. Присаживайтесь.
   И он слегка  подвинулся  на  лавке,  хотя  и  без  этого  слева  от  него
поместилось бы не менее трех таких стройных созданий, как я.
   - Задали вы мне задачу... - с довольным видом проворчал он. - Как  будете
расплачиваться?
   - Как скажете.
   - Что значит, "как скажете"? - развел он руками. - Утром деньги - вечером
стулья. Я понимала, что он шутит, но почувствовала  себя  неловко.  Он  ждал
ответа, но я не знала, какого.
   - А вы чем предпочитаете, кутятами или  литрами?  -  наконец  нашлась  я.
Ответ пришелся ему по душе.
   - Взял бы кутятами, но жилплощадь не позволяет, - довольно засопел он.
   - Так, может... - я подыскивала слово, - сменим интерьер?
   Я употребила то самое выражение, которое впервые услышала несколько  дней
назад от Курта Раушенбаха.
   - Ай-ай-ай, - запричитал Ефим Леонидович, -  у  меня  же  еще  масса  дел
сегодня, но что  с  нами  поделаешь...  -  он  решительно  махнул  рукой.  -
Уговорили. Но понемножку.
   - Куда изволите?
   - Есть тут одно местечко, - щелкнул Кучер языком, - может быть, слышали -
"Гамбринус" называется. Конечно, это уже не "Гамбринус" моей юности, но пиво
там по-прежнему замечательное.
   Через полчаса мы сидели за столом в "Гамбринусе",  а  перед  нами  стояли
кружки с пивом и блюдо с креветками. В глазах у Кучера заблестели огоньки, и
я подумала, что хорошо было бы посидеть с ним просто так, без всякого  дела,
поболтать о том о сем... Много интересного, наверное, мог бы рассказать этот
человек за кружечкой пива.
   К моему удивлению, пива он почти не пил, хотя креветками не брезговал. Но
его возбуждала сама атмосфера этого исторического заведения, знаменитого  на
весь мир.
   Именно поэтому я не буду описывать его. Кто  имел  счастье  посетить  это
заведение, тот и без меня его хорошо себе представляет. А  кто  не  бывал  -
пусть прочтет у Куприна и сделает  поправку  на  сто  лет,  учитывая  любовь
одесситов к традициям.
   - Между прочим, за соседним столом любил посидеть Мишка-Япончик, -  гордо
произнес Кучер, как будто этот знаменитый одесский уголовник был его хорошим
знакомым. - Там даже есть мемориальная табличка. Честное слово.
   - Я знаю, - улыбнулась я.
   - Откуда? Вы здесь уже бывали?
   - Рассказывали.
   - Таки это знаменитое место. Еще бы вам не рассказывали.
   Ефим Леонидович был настоящим  патриотом  "Одессы-Мамы",  и  я  не  могла
представить его ни в одном другом городе. Он был здесь на своем месте, и это
место его очень устраивало.
   Испытав мое терпение тремя-четырьмя одесскими анекдотами,  он  наконец-то
перешел к делу:
   - Так вы интересовались, что такое "NM-244"? Вам повезло. Вы имеете рядом
того человека, который может вас удовлетворить.
   Видимо, "Гамбринус" на него так действовал.  Его  акцент  увеличивался  с
каждой минутой.
   Но на этом буффонада закончилась, и Ефим Леонидович стал серьезным:
   - Я вынужден вам сообщить, что буду говорить о совсем не  веселых  вещах.
Это довольно длинная история, поэтому пейте пиво, кушайте креветки, а я буду
вам рассказывать.
   Честно говоря, я  неравнодушна  к  креветкам  и  охотно  последовала  его
совету, совместив полезное с приятным. А то, что рассказ  Ефима  Леонидовича
будет мне полезен, я поняла с первых его слов:
   - Начать мне придется издалека, но это необходимо.
   Кучер сделал небольшую паузу, выпил пива и продолжил:
   - Мы очень много знаем о Второй мировой войне, но далеко  не  все.  И  не
только потому, что нам не все о ней рассказывали. Дело в том, что  наряду  с
общеизвестными целями у Гитлера было еще множество секретных акций. Одной из
таких акций была "Операция Линц". Вы что-нибудь слышали об этом?
   - Вряд ли.
   - Вот видите. А результаты этой операции поистине чудовищны.
   Своим названием акция обязана маленькому немецкому городу Линцу. Именно в
этом городе должен  был  по  замыслу  Гитлера  открыться  "уникальнейший  из
уникальных"  музей  фюрера.  Там  фашисты  планировали  собрать   гениальные
произведения искусства со всего мира. Немцы - парод аккуратный. И для  этого
были образованы специальные ведомства.  Самыми  крупными  из  них  были  так
называемые  исследовательское  и  просветительское  общество  "Наследие"   и
генеральное посредничество  СС  Гимлера,  штаб  "Изобразительное  искусство"
Розенберга и батальон особого назначения, подчинявшийся министру иностранных
дел Риббентропу.
   Это все детали, но результатом  их  работы  стало  то,  что  на  временно
оккупированной территории только нашей страны было разграблено  427  музеев.
Вот такая... арифметика.
   Но это, так сказать, организованный грабеж. Не  гнушались  этим  делом  и
другие фельдмаршалы и генералы.  А  сколько  наворовали  простые  офицеры  и
солдаты -  представить  трудно.  Сотни  товарных  вагонов  с  произведениями
искусства день и ночь шли со всей Европы в Германию.
   И самое страшное, что вместе с произведениями искусства  они  вывозили  и
инвентарные книги, картотеки, негативные фонды... - Кучер  махнул  рукой.  -
Поэтому мы даже не можем им предъявить счет - мы просто не знаем, что именно
они вывезли... И немудрено. Почти полностью были вывезены  экспонаты  музеев
Курска, Смоленска, Ростова-на-Дону, Новгорода, Симферополя... Из Подмосковья
они вывезли больше трех миллионов томов книг.
   - Кошмар какой-то, - вздохнула я.
   - Не то слово. Они  не  только  вывозили,  но  и  просто  уничтожали.  Вы
слышали, что книгами из Харьковской библиотеки имени Короленко они вымостили
улицу?
   - Что значит вымостили?
   - А чтобы удобнее было ездить  автомобилям  местного  гестапо.  В  здании
музея Бородино они устроили скотобойню, в музее Циолковского - курятник, а в
Монплезире - уборную!
   Ефим Леонидович перечислял мне  десятки  фактов  чудовищного  вандализма,
называл имена фашистских  преступников,  произведения  искусства,  пропавшие
бесследно, но до сих пор  ни  словом  не  обмолвился  ни  об  иконах,  ни  о
загадочных знаках на них.
   - Извините, я немного увлекся. Вас интересуют иконы, - вздохнул он. -  Но
в том-то и дело, что с иконами дело обстоит еще хуже, чем со всем остальным.
Если кое-какую живопись, книги, скульптуры удалось вернуть, то с  иконами  -
дело дрянь.
   Он помолчал, съел несколько креветок, запил их пивом.
   - Что вы имеете в виду? - спросила я, так как пауза грозила затянуться.
   - Я имею в виду, что ни одна из украденных немцами икон  до  сих  пор  не
найдена.
   Он посмотрел на меня так, будто это я украла эти иконы.
   - Почему?
   - Да потому, что  до  самой  войны  у  нас  никто  к  иконам  всерьез  не
относился. Их сжигали вместе с храмами и рубили на  дрова.  И  только  перед
самой войной, я вам уже  говорил,  стали  создаваться  отделы  древнерусской
живописи, изделий народных ремесел, прикладного и декоративного искусства. И
благодаря этому большая часть икон,  сохранившихся  до  этого  в  церквях  и
монастырях и частных коллекциях  перекочевала  в  фонды  картинных  галерей.
Перекочевать-то они  перекочевали,  а  вот  систематизировать  или  хотя  бы
переписать их,  не  говоря  уж  о  том,  чтобы  сфотографировать,  никто  не
удосужился. А тут началась война! И стало не до икон.
   А немцы, в отличие от нас, уже тогда понимали, что это  за  сокровища,  и
вывозили их вагонами. Я тут порылся в документах, -  он  достал  из  кармана
записную книжку, нашел нужную страницу и  прочитал:  "Из  музеев  и  церквей
одной только Одесской области было вывезено более двух тысяч икон, из  музея
в городе Боровске Московской области похитили восемьдесят  девять  икон,  из
Софийского собора в  Новгороде  -  иконостасы  XVI  века  главного  храма  и
Рождественского  придела,  из  музея  русского  искусства  в  Киеве  увезена
коллекция икон, насчитывавшая более семи тысяч наименований".
   - Но куда же они делись? - не выдержала я.
   - Понятия не имею. И никто до сих пор  не  знает.  Известно  только,  что
часть икон до апреля сорок  пятого  года  находилась  в  Берлине  на  складе
торговой фирмы "Адлер". А куда она исчезла оттуда... - он развел  руками,  -
попробуйте спросить у американцев.
   - Так что, эти тысячи икон навсегда потеряны для нашей страны? И  вернуть
их невозможно?
   - Практически невозможно. Дело в том, что по международным  правилам  для
возвращения похищенных во  время  войны  произведений  искусства  необходимо
доказать их  принадлежность  тому  или  иному  музею.  Это  могут  быть  или
опубликованные   до   начала   войны   каталоги,   монографии,   статьи    в
искусствоведческих изданиях, или музейная маркировка, если она  сохранилась.
Но чаще всего ничего этого у нас нет за небольшим исключением.
   - Так вы думаете, что "NM-244" - это музейная маркировка? -  предположила
я.
   - Маркировка, - кивнул Кучер. - Только не  музейная.  Я  же  говорю,  что
немцы пунктуальные люди. На каждом произведении искусства, подготовленном  к
вывозу в Германию, аккуратно и пунктуально проставлялись названия музеев или
хранилища и порядковый номер по списку. Так что это немецкая маркировка.
   - И что она означает?
   - А вот этого я и сам не знал до вчерашнего дня,  -  загадочно  улыбнулся
Кучер.
   - А теперь знаете?
   - Теперь знаю. Может, еще по кружечке?
   - Хоть по десять,  -  еле  сдерживая  себя,  ответила  я.  Он  видел  мое
нетерпение и откровенно забавлялся своим преимуществом.
   Кучер подозвал официанта и  заказал  еще  по  кружке  пива.  После  этого
погладил меня по руке и сказал:
   - Больше не буду вас мучить. "NM" -  это  значит  Новгородский  музей,  а
"244" - порядковый номер. Это двести сорок четвертая по счету икона, которую
они вывезли из новгородского музея. А вот если бы там стояло  "NS",  то  это
значило бы, что икона украдена из Софийского собора того же Новгорода. И вам
повезло, что мне удалось это выяснить вчера вечером.
   Кучер светился от гордости и с удовольствием пил пиво с креветками.
   - Постойте, но это значит, что моя икона была вывезена в Германию?
   - Совершенно... не обязательно, - сказал Кучер, взяв очередную  креветку.
- Иногда, несмотря на строгий приказ  доставить  те  или  иные  произведения
искусства в очередной тайник, сопровождавшие груз солдаты и офицеры  бросали
его где попало, а сами спасались бегством.
   - И тогда икона оставалась здесь, - уточнила я.
   - Бывали и такие случаи, когда приказ предписывал уничтожить захороненные
в штольнях и карьерах сокровища, но те, кому было приказано, не успевали его
выполнить. И, может быть, сотни икон до сих пор лежат в какой-нибудь  шахте.
Вы приобрели эту икону в Одессе?
   - Да, - неуверенно подтвердила я.
   - Ну вот и  считайте.  Одесса  была  освобождена  десятого  апреля  сорок
четвертого года, а Новгород - в январе. Поэтому вашу икону могли и  потерять
по дороге. А кто-то нашел и продал вам. Здесь были очень ожесточенные бои, и
немцы  при  отступлении  бросали  все  награбленное.  Я  удовлетворил   ваше
любопытство?
   - Да, большое спасибо.
   - А икона, - он покосился на мою сумку, - у вас случайно не с собой?
   - Нет.
   - Жаль, интересно было бы