л  внимание
на меня, ты смог бы это понять... ОПЕР.
   - А кто он? - спросил Петрухин.
   - Он бизнесмен.
   - О-о, круто! С бизнесменом мне, конечно, не  тягаться.  Теперь  тебе  не
придется ходить в штопаных колготках.
   - Да, представь себе, мне не придется больше ходить в штопаных колготках,
Дима. Но если ты думаешь, что все дело в деньгах...
   - Нет, - сказал он, - я так не думаю.
   - Господи! Ну до чего же ты сволочь. Ты же эгоист. Для тебя не существует
ничего, кроме твоей работы. Десять лет! Десять лет я терпела. Я состарилась,
ожидая тебя. Ты знаешь, что мне скоро тридцать? Ты понимаешь, что моя  жизнь
проходит? А я женщина. Я хочу любить. Я хочу, чтобы меня любили.  Ты  можешь
это понять своими ментовскими мозгами?
   - Нет. Ментовскими мозгами это понять трудно.
   - Сволочь.
   - Я желаю тебе счастья, Наталья Николаевна. Привет бизнесмену.
   Петрухин положил трубку, закурил... На березе за окном  сидела  ворона  и
косила на него черным глазом. Если  бы  вдруг  она  каркнула:  "Господи!"  -
Петрухин нисколько не удивился бы.

***

   На другой день после этого разговора Петрухин вышел на службу.  Все  было
как всегда: потерпевшие с заявлениями, начальство  с  замечаниями,  сезонное
увеличение квартирных краж с  первых  этажей...  Бродили  слухи  о  грядущей
вскоре проверке. Слухи, они и есть слухи,  но  Паша  приказал  всем  навести
порядок в бумагах. Для проверяющих -  известное  дело  -  главное,  чтобы  в
бумагах был порядок. Весь день Петрухин "наводил порядок". На самом деле  он
только делал вид, что работает, и бесцельно перелистывал страницы  уголовных
дел.
   В конце дня позвонила агентесса  и  дала  толковую  информацию.  Петрухин
оживился  -   информация   позволяла   взять   налетчика.   Если,   конечно,
подтвердится. Он начал прикидывать, что необходимо  предпринять,  и  наметил
реальный план. С ходу начал его осуществлять. На бумаги, конечно, плюнул...
   Домой приехал поздно. Послонялся по пустой  квартире,  "поужинал"  банкой
сардин в масле и стаканом  водки.  Лег  спать.  Снились  разрушенные  здания
Грозного.

Глава вторая
Петрухин

   Фамилия у проверяющего оказалась высший класс - Мудашев. Я как услышал  -
рассмеялся невольно. А Паша сказал:
   - Зря, Дима, смеешься. Он хоть и Мудашев, а до полковника  дослужился.  А
ты пока в капитанах бегаешь. Вот если бы  было  наоборот...  тогда  конечно.
Тогда - смешно. А сейчас иди и разбирайся с бумагами. День сиди, ночь  сиди,
но наведи порядок. Чтоб ни сучка ни сучки... Иди работай.
   А у меня были другие  планы.  Мне  два  дня  назад  позвонила  агентесса,
сообщила, что как раз сегодня Сеня Волчок встречается с Татарином у Татарина
в гараже. Хочет Сеня сдать Татарину иконы, что взял у  одного  коллекционера
еще в январе. Надо брать обоих орлов. Я так Паше и объяснил.
   - А без тебя, - говорит мне Паша, - некому? Валька со Штирлицем  сделают.
Ты лучше о проверке думай. Что я, не знаю, какой у тебя бардак в делах?
   Ну нормальное  дело!  Я  операцию  подготовил,  я  вычислил  этот  гараж,
договорился с владельцем соседнего гаража, а брать Волчка  будут  Валька  со
Штирлицем. Ну, нормально... Я так Паше и сказал. А он:.
   - Поменьше, Петрухин, рассуждай. Иди готовься к проверке.
   Я спорить не стал - бесполезно, но в засаду все  равно  поехал  вместе  с
Валькой и Штирлицем. Просидели мы в соседнем гараже часа четыре, но не  зря.
Взяли обоих орлов культурно, в момент совершения сделки с заведомо краденым.
Культурно взяли, сделали нормальную аудиозапись разговора,  изъяли  иконы  и
газовый револьверчик, переделанный для стрельбы боевыми. Татарин,  может,  и
отделается условным, а Волчок пойдет в зону гарантированно и надолго.
   В общем, дело мы  сделали,  потом  душевно  отметили  успех,  и  никакими
бумажными делами я заниматься, конечно, не стал. Если сказать по правде, мне
все уже было до фонаря.  К  тому,  что  произошло  на  другой  день,  я  был
подготовлен всей цепочкой предыдущих событий.
   А вечером я затеял навестить Костыля. Визит получился что надо. Дверь мне
открыла Костылева жена - маленькая и серенькая, как мышка.  И  глаза  у  нее
были мышиные - тревожные. А под глазом наливался синяк.
   - Костя, - сказала она, - спит.
   Я потоптался в прихожей... Неловко как-то. А она спросила:  не  хочу  ли,
мол, чая? Я согласился, видел, что она здорово не в себе, и согласился. Зря,
наверно... Потом, когда  уже  чай  пили  и  я  пытался  как-то  поддерживать
разговор, который никак не хотел  поддерживаться,  она  вдруг  заплакала.  Я
растерялся. И не знал, что говорить. И говорил какую-то  ерунду,  что,  мол,
жизнь не кончилась и надо, мол, набраться мужества... А она вытерла слезы  и
сказала:
   - Козел!
   Я опешил. А она смотрела на  меня  страшными  глазами,  стирала  потекшую
косметику, и синяк обнажался все явственней из-под слоя грима.
   - Ты козел, Дима. Зачем ты пришел? А? Мужеству меня  поучить?  Объяснить,
что жизнь не кончилась? Ах какой ты умный! Ты бы лучше умишко включил, когда
с пистолетом вы...бывался. Ты, Дмитрий  Борисыч,  мужика  моего  в  инвалида
превратил... Жизнь, видите ли, не кончилась! Для Кости -  кончилась.  И  для
меня кончилась... Видишь синяк? Видишь? Это он ударил,  когда  я  за  водкой
бежать отказалась. Понял? Ты понял? У него теперь день с водки начинается  и
водкой же заканчивается. А ему пить нельзя. Вообще ни капли нельзя. Но он не
может уже... и меня бьет. Я сына к матери отвезла, чтобы он этого кошмара не
видел. А ты: жизнь не кончилась. Ты дурак, Дима?
   Вот так я навестил своего товарища по оружию.
   А утром приехал проверяющий. Аж из самой  столицы.  Из  аппарата  МВД.  А
аппарат МВД - это вам не хрен собачий.. Хотя мне, признаюсь, после  "беседы"
с женой Костыля все стало по барабану.
   Проверяющий отобрал несколько  дел  из  моего  сейфа  и  ушел  с  ними  в
специально отведенный кабинет - работать. Работал он до обеда.  После  обеда
проверяющий, полковник  МВД  Олег  Юзбарович  Мудашев,  снова  вошел  в  мой
кабинет. На скуластом  лице  Мудашева  были  следы  некоего  томления  духа.
Наверно, ему, как и мне, хотелось пива... или, допустим, кумыса  от  любимой
белой кобылицы. Я бы и сам с удовольствием выпил кумыса  и  посидел  в  тени
юрты вместе с полковником Мудашевым, наблюдая,  как  ветер  гонит  волны  по
степи. Я, конечно, кумыса никогда не пробовал, но вот Штирлиц - он срочную в
братской Монголии служил - говорит, что нормальная штука. Только  привыкнуть
надо.
   - Полковник Мудашев, - сказал полковник Мудашев.
   - Старший оперуполномоченный капитан Петрухин, - сказал я.
   И началась проверка моей работы.  За  без  малого  шестнадцать  лет  моей
пахоты в уголовном рыске проверок было немало... Я не знал, что эта окажется
последней. Хотя, наверно, обязан  был  почувствовать  что-то.  Но  ничего  я
сначала не почувствовал.
   "Кумыс, - говорил Славка Штирлиц, - отличная штука. Сначала, конечно,  не
того... Зато потом! Только привыкнуть надо".
   Привыкнуть, наверно, ко всему можно. Даже к министерским  проверкам.  Вот
только надо ли привыкать?
   - А почему, - спросил  Мудашев,  поднимая  голову  от  бумаг,  -  у  вас,
капитан, не подшит ответ на запрос в Петрозаводское управление?
   - Потому, что они не дали ответа.  Полковник  посмотрел  на  меня  поверх
очков и сказал:
   - То есть как?
   - Этот вопрос нужно задать им, товарищ полковник.
   - Интересно... как же выработаете, оперуполномоченный?
   - Сам не пойму,  -  ответил  я.  -  Но  дело-то  ведь  раскрыто,  товарищ
полковник. Даже без их ответа на запрос. Преступники в  СИЗО  отдыхают...  В
чем проблема?
   Мудашев провел рукой по черным как смоль, без  единой  сединки,  волосам,
откинулся на спинку стула.
   - Проблема, - сказал он  значительно,  -  в  отношении  к  делу.  В  СИЗО
преступники или не в СИЗО - это второй вопрос.
   - Действительно, - согласился я.  -  Подумаешь,  ерунда  какая:  раскрыли
банду, у которой  как  минимум  шесть  грабежей,  разбой  и  убийство.  Это,
конечно, вопрос второй. А то, что бумажки в деле нет, - это первый.
   - Вы, Петрухин, сколько лет в розыске? - доброжелательно спросил Мудашев.
   Я ответил.
   - Странно, - сказал он. - Очень странно, что за столько лет работы вы  не
поняли: в нашем деле мелочей не бывает.
   В нашем деле, сказал он. В НАШЕМ деле. Я вспомнил,  как  мы  работали  по
этим отморозкам. Сколько было потрачено времени, сил и  здоровья.  Вспомнил,
как гнали их по обледеневшим крышам на Охте, и Валька сорвался, сломал  руку
и, три ребра... В НАШЕМ ДЕЛЕ, сказал полковник Мудашев. Ну нормально!
   - ...как  только  вы,  Петрухин,  открыли  сейф,  -  доносился  откуда-то
издалека голос полковника, - я сразу обратил внимание что у вас в сейфе клей
лежит. А ведь не положено.
   - Что, простите?
   - Клей, говорю, в сейфе держать не положено. Не хотел на  этом  заострять
ваше внимание. Зачем буквоедством заниматься? Мелочь в сущности.  Но  теперь
вижу, что это, скорее, ваш стиль. Этакая присущая вам неряшливость.  Я  буду
вынужден зафиксировать это в отчете.
   И вот тут я понял: все! Все, не могу я больше.  НЕ  МОГУ.  Перед  глазами
встало лицо Тамары - Костылевой жены. И улица Некрасова в снежной  пелене...
И разрушенная  улица  Грозного,  в  который  я  уехал  "лечиться"  от  улицы
Некрасова.  Шестнадцать  лет  я  приземлял  преступников  всех  мастей.  При
задержаниях часто слышал от них: мент. Мусор. Козел. Сволочь.  Легавый...  Я
на них не обижался. Все нормально: я мент  -  он  жулик.  За  что  ему  меня
любить? За последние несколько дней я услышав  те  же  слова  от  нормальных
людей - от двух жен шин, связавших свою жизнь с сотрудниками милиции.
   - ...начинается с элементарной  неряшливости  в  делах,  а  заканчивается
выстрелом в своего товарища.
   - Что? - спросил я. Видимо, я изменился в лице, когда  понял  смысл  слов
Мудашева. - Что вы сказали?
   - Да вы успокойтесь, капитан.  Я  знаю,  что  по  результатам  служебного
расследования к вам претензий нет. Но,
   - Товарищ полковник, - перебил я. - Позвольте кое-что уточнить.
   - Да? - доброжелательно спросил Мудашев. Он вообще очень  доброжелательно
ко мне отнесся. Без лишнего буквоедства. Просто  хотел  как  старший,  более
опытный товарищ помочь мне в НАШЕМ деле. - Да? Слушаю вас, капитан.
   - Пошел ты на х..., товарищ, Мудашев.

***

   В кабинет к Паше я вошел спустя час после объяснения с Мудашевым. За  это
время я успел тяпнуть сто граммов в разливухе, потом  посидел  в  сквере  на
теплом  апрельском  солнышке,  выпил  бутылку   пива.   Потихоньку   отошел,
успокоился... потом вернулся в управу.
   Паша был, конечно, уже в курсе. На меня он  посмотрел  шальными  глазами:
видно, ему уже тоже досталось.
   - Сядь, - сказал он мне с плохо скрываемым гневом.
   Я опустился на стул. Паша снял очки и бросил их на бумаги.
   - Ты что себе позволяешь?
   - Да, в общем-то, ничего особенного.
   - Ни х... себе! Ничего особенного? Мудашев  сейчас  сидит  в  кабинете  у
Петровича. Там знаешь что?
   - Догадываюсь, - пожал я плечами.
   - Догадываюсь... Да хер ты догадываешься! Петрович валидол сосет.
   - Может, ему лучше задницу у Мудашева полизать?
   - Молчать! - закричал Паша и хватил кулаком по столу.  Очки  подпрыгнули.
Сильно он кулаком врезал, и это его немножко отрезвило. Он посмотрел на меня
изменившимися глазами и сказал:
   - Вылетишь, к черту, со службы, Борисыч. Ты что?
   - А я, собственно, с этим к тебе и пришел, - ответил я тогда и положил на
стол удостоверение, потом - пистолет и печать. Следовало сдать и "сбрую", но
было лень снимать  куртку  и  пиджак...  Паша  враз  успокоился,  закурил  и
протянул мне пачку. Я тоже закурил.
   - Ну... ты чего это, Дима? - спросил он.
   - Надоело, Пал Григории. Надоело... ты понимаешь? Выслушивать нравоучения
от мудашевских надоело.
   - Всем надоело, - сказал Паша. Он вообще-то нормальный мужик  и  толковый
опер. Своих всегда как мог перед  начальством  прикрывал.  -  Всем  надоело.
Думаешь, мне это нравится?
   - Нет, - ответил я, - я так не думаю.
   - Ну вот... а я их не посылаю, терплю.
   - А я не хочу, Паша. Дай-ка лист бумаги.
   - Зачем? - спросил Паша.
   - Заявление написать, - сказал я и потянулся через стол к стопочке чистых
листов, но он положил на стопку ладонь и строго произнес:
   - Не дури.
   Потом втянул носом воздух, неодобрительно хмыкнул и повторил:
   - Не дури, Димка. Иди проспись, а завтра сутра - как штык! Будем этого...
Мудашева коньяком поить и извиняться.
   - Я извиняться не буду. Дай, Пал Григорич, бумагу, и я  напишу  заявление
по собственному.
   - Не дам!
   - Ну, как знаешь, - пожал я течами, встал и пошел к двери.
   - Димка! По статье уволим... вернись.
   Но возвращаться я не стал. Я  вышел  из  Пашиного  кабинета  и  пошел  по
коридору. На лестнице стояли и разговаривали Батя и  Мудашев.  На  меня  они
посмотрели как... не знаю уж как... но,  в  общем,  не  очень  дружественно.
Посмотрели и ничего не сказали. Насвистывая, я спустился  вниз  и  вышел  на
улицу. Ярко светило солнце.
   Вот так я расстался с уголовным розыском.

***

   Вот так я расстался в розыском. И запил. Впрочем, сначала  встретился  со
своей агентессой.  С  той,  которая  навела  меня  на  Волчка  с  Татарином.
Агентессу звали Марина, и она  была  наркоманкой.  Марину  я  официально  не
оформлял, работал с ней "накоротке". Стимул у нее был один - наркотики.  Два
года назад, когда мы с ней "законтачили", она путанила, уже вовсю сидела  на
игле. За два года потребная ей доза выросла в десять раз!  Теперь  ежедневно
ей требовалось около грамма героина! Путанить, конечно, уже не могла... да и
"товарный вид" безвозвратно потеряла.
   Я позвонил ей из уличного таксофона, договорился о  встрече.  Она  первым
делом спросила: есть? Когда-то у нас были нормальные человеческие отношения.
Но это совсем другая история.
   Мы встретились в скверике, в квартале от ее хаты, давно превратившейся  в
притон. Я передал ей два чека и двести рублей. Для нее - ничто, но больше  я
ничего не мог сделать.
   Объяснил ей ситуацию, предложил поработать с Валькой.
   - Не, - сказала Марина, - не буду. Да и осталось мне недолго, Митя. Ты же
видишь.
   - Может, полечишься? - спросил я. Сам знал, что ерунду говорю.
   - Не, не вставляет. Да и смысла нет, СПИД у меня нашли.
   - Понятно, - сказал я. - Жаль.
   - Мне - нет. Я уже устала, Мить.  Хочу,  чтобы  поскорее...  Сколько  уже
народа зажмурилось, а меня все никак Бог не приберет. Но  теперь  уж  скоро.
Чувствую. Ну... бывай, что ли?
   Мы разошлись. Когда я отошел метров на  десять,  Марина  вдруг  окликнула
меня:
   - Митя.
   Я обернулся,  посмотрел  на  ее  иссохшую  фигуру  в  грязном  плаще,  на
истощенное лицо. Марина подошла, взялась за пуговицу на моей куртке.  Я  уже
знал, что она хочет сказать. Про наркомана всегда все знаешь... у  них  один
интерес.
   - Дай еще на дозу, - попросила она. Я сунул  пятьдесят  рублей  из  своих
денег. Не прощаясь, она повернулась и ушла. Против солнца силуэт Марины  был
совсем черным.

***

   После разговора с Брюнетом Петрухин зашел в кафе напротив метро.
   В кафе Дмитрий принял сто граммов и пивка, потом еще сто граммов... потом
продолжил дома. Короче, получилось как вчера.
   Утром было отвращение к себе, к человечеству и к водке. А первой  мыслью:
надо тормозить!  Кровь  из  носа,  а  надо  тормозить,  пока  не  отвезли  в
Скворешник или на Пряжку... С этими мыслями он просыпался уже неделю. Была в
советские времена песня со словами: "Утро! Утро начинается с рассвета..."  У
бывшего старшего оперуполномоченного Дмитрия  Петрухина  утро  начиналось  с
похмелья. Уже неделю. Чуть больше или чуть меньше. Точнее он сказать не мог.
Приблизительно это можно было прикинуть по количеству пустых бутылок.
   Нужно тормозить, подумал Петрухин и осмотрелся: не осталось ли чего? Чуда
не произошло - ничего не осталось. Надо, обязательно надо  тормозить,  думал
он, одеваясь, чтобы идти за опохмелкой. В  зеркало  старался  не  глядеть  -
стыдно. Когда совсем уже собрался выйти из квартиры, вдруг возникла еще одна
проблема: деньги. В бумажнике сиротливо  лежала  десятка.  Мятая  и  рваная,
склеенная скотчем... В карманах куртки обнаружилась  горстка  мелочи  -  еще
рублей десять.
   Он побренчал мелочью и вышел из дому. Утро было солнечным, ясным, спешили
на работу люди. Петрухину спешить было некуда. В ближайшем ларьке  он  купил
бутылку пива, сел на борт чудовищной бетонной клумбы. Ни цветов, ни земли  в
ней не было. Была вода, в ней плавали разбухшие трупы окурков. Из-за окурков
вода приобрела цвет чифиря. А может быть, торфяного болота.
   Дмитрий Петрухин сидел на краю болота и пил пиво  из  горлышка.  На  него
косились, но ему было наплевать. По пыльному асфальту гуляли жирные  голуби,
ворковали громко, утробно.
   После пива в голове несколько прояснилось, он закурил и сплюнул в болото.
Нужно тормозить,  сказал  он  себе.  Нужно  тормозить  и  подвести  какие-то
промежуточные итоги. Итоги оказались таковы: за три последних месяца он едва
не убил своего товарища (а если говорить прямо, не лукавя, то хуже чем убил)
и проклят его  женой.  Он  нахлебался  кровавого  абсурда  чеченской  войны.
Женщина, которая его любила, ушла к другому. И в  конце  концов  он  потерял
работу... Потерял то последнее, за что мог бы зацепиться и выплыть.
   Именно теперь, когда он потерял работу, он осознал вдруг,  насколько  она
важна для него. Нет, разумеется, он и раньше  никогда  не  отделял  себя  от
розыска... Но вот сейчас это ОТДЕЛЕНИЕ произошло.  И  все  стало  ясно.  Все
стало предельно ясно и от этой ясности - тошно... А ведь  он  жил  розыском.
Теперь их пути разошлись. Уголовный розыск без Петрухина обойдется... А  как
Петрухин будет жить без розыска?
   Он сидел на краю  болота,  и  ему  хотелось  выть.  Тормозить  больше  не
хотелось. Он снова обшарил карманы в  надежде  найти  случайно  затерявшуюся
купюру... не  нашел.  А  из  нагрудного  кармашка  пиджака  вытащил  плотный
четырехугольник  картона   с   золотым   тиснением:   "ЗАО   "Магистраль   -
Северо-Запад". Голубков Виктор Альбертович. Генеральный директор".
   Брюнет!

***

   - Виктор Альбертович, - сказала секретарша, - вам звонит человек, который
представился странно: Борисыч... соединять?
   - Соединяй, - ответил генеральный директор, крутанулся в кресле и  встал.
Во время серьезного разговора он любил ходить по кабинету  или,  по  крайней
мере, быть на ногах. Возможно, думал Брюнет, это рецидив тех  времен,  когда
фарцевал. Стоящий человек более собран и быстрее сумеет "сделать ноги"...
   - Але, Брюнет!
   - Привет, Борисыч... Хорошо, что позвонил. Никак, передумал?
   -  Еще  не  знаю.  Может,  и   возьмусь.   Мне   нужно   ознакомиться   с
обстоятельствами.
   - Все, что знаю... Ты подъехать сможешь?
   - А ты где?
   - Записывай: Свердловская набережная, дом...
   - Место, Брюнет, ты толково выбрал - Арсенальная, 7,  <Арсенальная,  7  -
адрес СИЗО "Кресты"> совсем рядом. При надобности недалеко переезжать.
   - Типун тебе на язык! Когда приедешь?

***

   В офис "Магистрали" Петрухин приехал спустя три часа. Время  требовалось,
чтобы элементарно прийти в себя: побриться, отмокнуть в ванной, попить  чая.
Меры примитивные, снять  последствия  недельного  запоя  они  не  могут,  но
Петрухин уже принял решение и откладывать его осуществление  "на  потом"  не
хотел.
   Офис  "Магистрали"  производил  впечатление  уже  с  улицы.  Даже   самый
невнимательный прохожий, который и по сторонам-то не глядит, а  только  себе
под ноги, не смог бы его не заметить. Перед фасадом "Магистрали" неровный, в
выбоинах,  асфальт  сменялся  на  двухцветную  импортную  брусчатку.  Горели
большие матовые шары и стояли  синтетические  деревья  в  больших  кадках...
Этакий  маленький  европейский  оазис  среди  расейског