ой стычки,  отец зашел к нему в комнату и,
обняв за плечи, спросил:
   -  Что  с тобой  происходит? Мама грешит  на твой трудный  возраст. Но,
по-моему, все гораздо серьезней...
   Рассказ сына он  слушал,  опустив глаза. А когда,  наконец, их  взгляды
встретились, Виктора пробил озноб и он замолчал на полуслове: отец знал!
   А тот попытался улыбнуться и глуховатым, подсевшим голосом сказал:
   -  Чему  ты  удивляешься? В России  ни  одно  поколение  без  войны  не
обошлось.  У  нас в  роду все предки воевали.  Прапрадеды твои  на Дону  и в
Запорожье казаковали. Деды и  прадеды  с немцами дрались. Их кровь носишь. И
их память...
   У входа в комнату послышались мамины шаги и отец торопливо шепнул:
   - Не говори матери. А то она нас обоих к психиатру потащит.
   Больше они к этой теме не возвращались.

x x x

   Напряжение было  просто невыносимым.  Кудрявые кусты, незнакомые  южные
деревья, каждая травинка  - все излучало опасность. Они были где-то здесь. И
в любой  момент могли ударить  в упор  длинной очередью,  катнуть  под  ноги
гранату или, прыгнув на спину, полоснуть по горлу кинжалом.
   Виктор  остановился.  Стараясь  не  лязгнуть  громко  ножнами,  вытащил
штык-нож и прищелкнул  к автомату. Раньше он никогда этого не делал. Не было
такой  нужды.  "Духи"  никогда не  лезли  в рукопашную,  предпочитая,  после
внезапных обстрелов из  засад, смываться, не дожидаясь ответа. Да и штык-нож
он сегодня  взял  с  собой  только потому,  что  вчера,  выпендриваясь перед
ребятами,  метнул  любимую  финку  в старый  каштан.  Нож  попал  в железной
твердости сучок, и лезвие отломилось у самой рукоятки.
   - Рэмбо, твою мать, - снова обругал себя Виктор.
   Неожиданно стало легче.  Воспоминание о конкретной неприятности сделало
окружающий мир более реальным.
   Но все же...
   Те двое,  которых  они  с Санькой "срисовали" в  "зеленке"  недалеко от
дороги, растворились где-то здесь. А  ведь была  надежда, что, незаметно сев
им на хвост или захватив их живьем, удастся выйти на базу боевиков. Командир
разведроты, дав по рации "добро" на преследование, тут же выслал подмогу. Но
ребятам нужно было минимум тридцать минут. А "духи" долго сидеть в засаде не
стали. Сунули в лужу на дороге  две  противотанковых мины и легким,  упругим
шагом поперли в горы. Пришлось, наскоро  вышвырнув опасные гостинцы в кювет,
идти за ними вдвоем.

   Слева,  метрах   в   ста,   воздух   распорол   автоматный  треск.  Два
"калашникова" рычали друг на друга. Санька напоролся! Виктор рванул на звук,
стараясь рассчитать так, чтобы зайти  со спины автоматчика, стрелявшего выше
по склону.
   Перелесок внезапно  кончился. И метрах в пятидесяти  от него,  за двумя
большими  валунами  вдруг  четко  нарисовалась  фигура боевика,  стоящего на
колене.  Второй   -  неподвижно  лежал  рядом,  подтянув  ноги  к  животу  и
неестественно   запрокинув  голову.   Автомат   у   живого   "духа"   был  с
подствольником. Хлопок!  Виктор  невольно проводил  взглядом  черную  каплю,
вырвавшуюся  из  короткого  ствола.  Граната пыхнула  дымком  возле  старого
мощного дуба, подпрыгнула и рванула в воздухе, вышвырнув из-за дерева смятую
пятнистую фигурку. Боевик что-то яростно прокричал и кинулся к упавшему.
   Магазин автомата  был полон.  И предохранитель  давно снят. Но стрелять
Виктор не стал. Удивительно знакомая багровая  волна плеснула  ему в  мозг и
понесла  вперед  невесомое, пружинящее тело. Он мчался наперерез, видя сразу
все: бегущего врага, перевернутую  курносину штыка на конце своего автомата,
Саньку, лежащего с размозженной головой... И неистовое "А-а-а!"  первобытным
рыком вырвалось из мгновенно пересохшей глотки.
   Боевик,  тормознув, развернулся навстречу опасности. Вскинул оружие, но
тут же, отчаянно вскрикнув, вырвал из "калаша" пустой магазин, отшвырнул его
в сторону и выхватил из "разгрузки"15 другой.
   В  последнем, стелющемся  прыжке Виктор выбросил  свой автомат  вперед.
Штык-нож, коротко хрястнув, вошел между четкими контурами запасных рожков, в
клапан  только что  опустевшего  кармана.  Сила инерции пронесла Виктора еще
несколько шагов, а его враг,  развернувшись от  страшного удара и сорвавшись
со штыка, мягкой куклой перевалился через сашкин труп .

   Виктор стоял, опустив автомат. Бешеное возбуждение клокотало в груди:
   - Я убил Его! И я жив!
   Жутковатый, пьянящий  запах-вкус бил в ноздри, наполняя рот солоноватой
слюной и кружа голову.
   А  по широкому  плоскому  лезвию  штыка,  рисуя  алые дорожки,  стекали
тяжелые  капли, падали на  раскаленные щебнистые камни и  мгновенно высыхали
бурыми лепешечками...

   Страшный удар вырвал у него землю из-под ног.
   Виктор по-кошачьи извернулся в воздухе, шлепнулся на живот  и мгновенно
перекатился за убитых.
   Через  несколько секунд он пошевелился, отполз за дерево  и, прижавшись
спиной к стволу, стал рассматривать свою правую ногу.
   С  одной  стороны  бедра  камуфляж  медленно  темнел  вокруг  небольшой
аккуратной дырки. С другой - из кратера вырванного воронкой мяса на лохмотья
ткани плевался кровью маленький пульсирующий гейзер...
   Снизу  затрещали  сразу  несколько  "калашниковых".  Виктор   торопливо
затянул жгут, сунул назад, в карман, индивидуальный пакет и  потянул к  себе
автомат. Но пули пропели с двух сторон от него и ушли в "зеленку".  А сквозь
нарастающий в ушах звон пробились знакомые голоса:
   - Держись, братишка! Держись, разведчик!
   И тогда он опустил оружие.

x x x

   Дед,  припав на  изуродованную  страшным шрамом  ногу,  хлестал Виктора
березовыми вениками и приговаривал:
   - Терпи, казак, атаманом будешь!
   Банный   полок  раскачивался,  как  корабельная  койка.   Пар   волнами
прокатывался по телу, и пот крупными каплями стекал по лицу,  по  плечам, по
ложбинке на груди.

   Виктор  плыл в жарком розовом тумане и его запекшиеся  губы  облегченно
шептали:
   - Я вспомнил! Я вспомнил!...
   А   пульсирующие   пальцы   мертвой    хваткой   впивались    в    края
импровизированных носилок, собранных из двух жердей и камуфлированных курток
разведчиков, которые бегом несли своего товарища.






ЗАКОН ВЫЖИВАНИЯ

   Не только  ты меня  об  этом спрашивал. Я  сам  себя об этом  постоянно
спрашиваю. И с ребятами, когда собираемся, тоже об этом часто спорим.
   И никто ответить не может: как же так получается?
   Едут на броне  десять  бойцов. Выстрел - хлоп!  Девять - живых. Один  -
"двухсотый". Почему он? Почему не тот, что слева? Почему не тот, что справа?
Или  фугас - ша-арах! Шесть "двухсотых".  Три "трехсотых".  А на одном -  ни
царапины. Опять же: почему он уцелел? Не тот, что без половины черепа лежит.
Не тот, что без ступни ползает.
   Никто не ответит. Никогда не ответит.
   И все  же есть Законы выживания. Они простые  очень.  Правда, даже если
все их соблюдать, это еще не значит,  что  жизнь тебе гарантирована. Почему?
Одни говорят, что Господь к себе лучших забирает. И не смерть это, а переход
в новую,  лучшую  жизнь, тяжким ратным  трудом  заслуженную.  Другие плечами
пожимают: лотерея, закон больших чисел. Кому-то должен этот жребий  выпасть.
В общем, выше это разумения человеческого.
   Зато, если эти Законы не  соблюдать  - то  тебе из войны  уже  точно не
выйти.
   А  самый главный их них я для себя  давно  вывел: надо верить в то, что
делаешь, и надо делать то, во что веришь.
   Когда не  веришь, то ты  без всяких исключений - покойник. Даже если  с
войны без царапины вернешься, ты - покойник. Тело еще бродит. А душа твоя  -
"двухсотый". Побродишь еще, потаскаешь это тело. И уйдешь. Хорошо, если сам,
один. Хорошо, если другим беды еще не наделаешь.
   А если веришь...
   Мне вот, когда про свою роту рассказываю, обычно говорят:
   -  Это  просто ты  сейчас за своими парнями  скучаешь, вот они  тебе  и
кажутся золотыми, да серебряными.
   Или вообще:
   - Хорош, мужик, заливать. Всякое мы про контрактников слыхали, но какие
ты сказки рассказываешь...
   А я и сам бы не поверил, если бы мне кто другой  рассказал. Знаешь, как
в анекдоте про черта, который пять лет всех баб бл...довитых  в один самолет
собирал? А тут - с точностью до наоборот: чей-то ангел-хранитель в одну роту
всех классных мужиков свел. Причем  -  разными  путями. Один -  чужую машину
разбил, в долги влетел. У другого - работы нет, дома нелады пошли. Я в Чечню
вернулся, чтобы слово свое выполнить, которое сам себе дал, когда нас, после
Хасавюртовского  мира, оплеванных  оттуда  вышвырнули... короче,  у  каждого
свое.
   Когда  в Новочеркасске  собрали  батальон, стали  формироваться.  Кто в
разведроту  просился  -  как-то сразу и скучковались.  Еще познакомиться  не
успели толком, а уже будто ниточки между нами протянулись.
   В первый  же вечер у  нас  в казарме заварушка маленькая  приключилась.
Народ понажрался, кто от скуки, кто  от страху перед будущим. Были и те, кто
уже повоевать успел, в первую кампанию. Ну и завелись некоторые:
   - Все равно  на смерть идем! Давайте деньги  авансом! Мы  сейчас гулять
хотим!
   Вижу, обстановка накаляется с каждой  минутой.  Психоз вот-вот массовый
попрет. А ведь батальон целый, с оружием. Делать  нечего. Вышел  на середину
казармы:
   - Хорош орать!  Что  и за что вы требуете?  Родина  от вас  еще ничего,
кроме  заблеванных подушек,  не видела. Кто  умирать собрался, возвращайтесь
домой.  Там сопли  лейте,  или помирайте. А  кто  жить  собирается  -  спать
ложитесь. Завтра в дорогу.
   Я их не боялся, крикунов этих. Надо было  бы - остудил бы  пару-тройку.
Но вижу - разведчики мои будущие ко мне подтянулись. Встали рядом.
   И как-то успокоилось все сразу.
   Вот  тогда-то и почувствовали мы  все, что больше  нет  нас поодиночке.
Есть рота.  И именно тогда мы приняли  наши правила.  Не мародерствовать. Не
крысятничать. Не палачествовать. Никогда не терять  свое лицо. И верить друг
другу. Верить до последнего.
   Я мужикам своим прямо сказал:
   - Если мы от своих правил не отступим, если мы  свою веру сохраним, Бог
всегда будет на нашей стороне.
   И не оказалось среди нас ни одной гнилушки. Сколько вместе всего прошли
- ни один трещину не дал.  И  когда  нас  предали,  загнали  в  окружение  и
бросили.   И когда мы из окружения этого с боями выходили. Был у нас парень,
Сашок.  Лучший из лучших. Он за линию ходил,  как  на  прогулки.  Не  успеет
вернуться  - готов опять идти. Но когда сдали нас, это так по душам ударило,
что не каждый сдюжил. И Сашка, когда мы на прорыв пошли, вдруг говорит:
   - Все  ребята. Я сломался.  Я больше ни  во что  не верю. Вот мы сейчас
пойдем, а нас снова подставят... Я боюсь. Боюсь  так, что поджилки трясутся.
Вы теперь на меня сильно не рассчитывайте.
   Я за всю свою жизнь большего мужества не встречал. Первое: что нашел он
в себе силы такое  сказать. А второе, что он,  после этих  слов, с нами  две
недели через  бои шел.  Боялся смертно,  но  шел  и  вышел. Потому  что  ему
казалось, что он веру свою утратил.
   А она с ним была.

   А приятель мой Серега во вторую роту попал.
   Замечательный он был человек. Чистый.
   Месяц спустя мы  под  Грозным  стояли.  И  потянуло  комбата нашего  на
подвиги.  Придурок пьяный. С  каких глаз  он это затеивал,  с каких  в жизнь
проводил, с каких команду на открытие огня подал?...
   Ушла  вторая  рота.  Засаду  выставили на  выходе  из  Грозного.  Ждали
боевиков  на  прорыв. И  в сумерках уже вышла на них  колонна. Слышали  мы -
стрельба  в  том  районе  отчаянная была.  По  радиопереговорам судя -  наши
боевиков в полную силу долбили. Колонну эту в прах разнесли.
   Мои от зависти прямо изнывали. Но чувствую я: что-то не то.
   - Не торопитесь завидовать, - говорю.
   Вернулась  рота.   Обычно  после   такой  удачи  азарт   прет,   каждый
рассказывает что, да как. А тут - молчком. Я на Серегу смотрю: ходит,  как в
воду  опущенный.  Тоже молчит. В душу ему я лезть не стал.  Созреет, сам все
скажет.
   Да и говорить особо не понадобилось. Через день проходили мы тот район.
И колонну эту  увидели.  Не боевая колонна. Только один  "Урал" на транспорт
боевиков тянет. Хоть и сгорело все, но видно, что остальное  - разношерстная
техника. Легковушки. Автобусы. Остатки барахла гражданского... Заглянули мы.
Разные там  трупы были. И женщины.  И дети. А оружия не было.  Ни целого, ни
обгоревшего.
   Подошел Серега. Смотрел, смотрел... и заплакал молча.
   А вечером, когда мы с ним у меня в палатке сидели, говорит:
   -  А  ведь  не  всех  сразу....  Мы,  когда сообразили  что происходит,
прекратили огонь, кинулись помогать. Засветились  перед ними - чья работа. А
что  дальше  делать? Комбат, козел, протрезвел  резко.  Собрал нас, говорит:
"Если отпустить их, или в госпиталь отвезти - все! Кранты  нам!..." В общем,
получается,  перевязали мы  их, накормили и ...  Не знаю,  как теперь с этим
жить. Но думаю, что скоро мы за это ответим.
   Не стал я его ни утешать, ни успокаивать. Не поверил бы он моим словам.
   Тем более, что прав он  оказался на сто процентов. Будто знак какой -то
лег на роту. Через день, да каждый день пошли у них потери. Глупые какие-то,
непонятные... для тех, кто не знал, что происходит.
   Я тогда об одном Господа просил: чтобы дал Сереге легко уйти. Чтобы дал
ему возможность успеть душу свою очистить.
   А  под  Дуба-Юртом их  рота легла. Практически  полностью. Человек пять
осталось. Когда чехи на пятки сели, Серега отход остатков роты прикрывал.
   После того, как мы духов вышибли, мои ребята его нашли. Меня позвали.
   Он  себя вместе с боевиками гранатами подорвал. Две  воронки по  бокам.
Весь - как  решето. Кистей рук нет.  А на лице - ни  царапины. Чистое  лицо.
Строгое и спокойное.
   Я рад за него. Жить по своей вере он уже не мог. Но умереть успел...
   Он с верой умер.

   Что? Да! Я  -  православный. Только тут  не  о том речь.  Нет. Кто  как
молится - это без разницы. Бог один на всех, это и  без меня сказано. И вера
настоящая - она одна в душе. И Закон на всех действует одинаково.

   Работали мы как-то за линией. Надо было броды  к  Катыр-Юрту разведать.
Пошли впятером. Ночь хорошая  такая  была. Туман, морось.  Можно под носом у
любого секрета пройти. Если только прямо на них не наступим - не заметят.
   Прошли мы  эту речушку, как велено. Броды нашли, и не один. Времени еще
полно. И  такой соблазн одолел: посмотреть, как у духов служба организована,
что в ауле делается.
   Там,  где  мы  заходили,  постов не было.  Или  спали, как  убитые. Но,
скорей, все же не было. Мы же не дуриком шли. Смотрели.
   К крайним домам вышли. И тут - патруль.
   Трое  их было.  Что-то  типа ополчения местного. Боевиками-то и назвать
трудно. Но,  здоровые ребята. Один с охотничьим ружьем, а двое - с калашами.
У нас  и Винторез был, и пистолет бесшумный. Но только, если бы мы их просто
убрать  решили,  то  не  стали бы и  патроны тратить. Они же идут, болтают о
чем-то по-своему. Только песни не поют. В ножи спокойно можно было взять. Но
интерес-то другой. Три "языка" сами в руки идут.
   Надо было  видеть, когда  мы  им сзади  каждому ствол в  ухо  вставили.
Обмякли джигиты.
   Сначала трудно они шли. Да  нет, не  сопротивлялись,  какое  там!  Ноги
просто у них поотказывали. Идут, а коленки в разные стороны выгибаются.
   За речкой передохнули. Стали совет держать.  Тащить их?  Кому они особо
нужны?  В кусты  порознь  растащить, на  месте расспросить  и избавиться  от
обузы.
   Но  тут я  прикинул, времени  - можно  хоть еще раз к  духам сходить  и
вернуться. Пленники наши очухались. Идут уже живо. Говорю парням:
   - Не стоит грех на душу брать.
   Были  бы  наемники.   Или  серьезные  отморозки  типа  басаевских.  Тех
сокращать при  любых  обстоятельствах надо.  Нечего  им в колониях  наш хлеб
жрать. А эти... народные дружинники.
   Ребята посомневались. Но спорить не стали. "Языки" наши сообразили, что
им  жизнь подарили. Впереди нас чешут, но бочком-бочком, в  глаза по-собачьи
заглядывают.
   Доставили мы их. Сдали.  Пусть другие с  ними  беседуют.  Есть любители
бесед с пристрастием.
   Но  опять повезло джигитам этим.  Узнали  про  них  высокие начальники.
Приехали  лично допросить.  Ну,  тут уже  культурно  все,  чуть  ли  не  под
протокол. Клянутся "дружинники",  что  боевиков в  селе нет. Укреплений нет.
Только ополченцы местные.  И  против  федералов ничего  не  имеют. Ополчение
создали,  чтобы,  наоборот,  боевиков  в село  не  пускать  и  от  мародеров
отбиваться.
   Когда их  отпускали,  нам поручили их за  посты вывести.  Старший их на
прощание обниматься полез. Говорит:
   - Мы  тебе жизнью обязаны.  Приходи ко  мне  в гости. Хоть сейчас, хоть
завтра. Всей семьей охранять  будем. Да и охранять  не надо  будет.  Аллахом
клянусь, у нас в селе гостя никто не тронет! А в моем доме - тем более!
   Обниматься я  с  ним не стал.  Но  руку пожал.  Понял человек  добро  -
хорошо. Меньше зла будет. Его в Чечне и так слишком много.
   А на  следующий  день  наши парни  на  их засаду напоролись. Тогда  вся
бригада развернулась  и пошла на зачистку. Ну, ты знаешь, что там оказалось.
И дзоты в подвалах и снайперы на крышах. Сколько ребят легло!
   Но рассчитались мы с  ними.  Закончили работу, вернулись на базу, с ног
валимся.  Сил  нет  даже  поесть.  Одна  мысль  -   забраться  в  палатку  и
отключиться.  И  тут, представляешь: ... ведут моего  "друга"! Не одного. Их
там десятка полтора было. Но я его сразу узнал. В разгрузке, крутой такой.
   - Ну,  привет, говорю. Значит, так  у вас гостей встречают? Выходит, ты
меня в  гости  звал, чтобы в засаде  повязать? А  как  же  твой Аллах?  Ваше
гостеприимство хваленое?
   И  тут  меня   заело  -  передать  не  могу!   Мы,   русские,  о  своем
гостеприимстве  на каждом углу  не кричим. Но  из собственного дома  ловушку
делать  для  того,  кто тебе  жизнь  подарил,  ... У нас последний уголовник
такого себе не позволит. Порвать бы его, суку, голыми руками! Душа клокочет,
чуть сердце не лопается.
   Ребята, что его вели, поняли все. Говорят:
   - Не переживай, братишка. Сейчас мы  вон до тех кустиков дойдем, и он у
нас бежать попытается...
   - Нет, говорю, не пойдет так. Вы из сволочи мученика сделаете. А ему на
небе места нет. Даже у Аллаха.
   Мои ребята в круг встали. Духов рядом поставили.
   В кругу я и  он.  Он на голову  выше. Крепкий.  На  свежей баранинке  и
молоке рос.
   - Бери  нож. Я  тоже только с ножом буду. Убьешь меня - мои ребята тебя
отсюда выведут и  отпустят.  Слово офицера  и моя  последняя  воля  на  этот
случай. Ты Аллахом клясться любишь... Ну что ж, если  твоя вера сильней,  то
покажи, как ты в него веришь.

   Не было у него никакой веры.


НИКТО НЕ ХОТЕЛ УБИВАТЬ

   Метрах  в  двухстах от  комендатуры,  по изрытому  ямами и  заваленному
битыми кирпичами пустырю,  шли  двое. Старуха  в обычной  деревенской одежде
темного  ситца толкала  перед  собой наполненную какими-то обломками  тачку.
Рядом с ней, поминутно нагибаясь, чтоб сорвать приглянувшийся цветок, весело
припрыгивала девчушка лет пяти. Ростиком - чуть выше тачки.
   - Ой бабушка, смотри: веревочка!
   Старуха  наклонилась  вбок, подслеповато  пытаясь разглядеть,  что  там
увидела  внучка. И в это  же время  услышала,  как  кто-то кричит со стороны
почти невидимых из-за куч мусора постов комендатуры:
   - Эй! Эй, куда! Назад!
   -  Ах, чтоб  вас!  - Заворчала  бабка,- что мне, эту дрянь назад, домой
везти? Ага,  щас! И решительно  двинув тачку  вперед,  наклонила ее на  бок,
чтобы поскорее сбросить свой груз.
   Что-то хлопнуло. Странный темный  предмет, выпрыгнув из травы, ударился
о  борт тачки  и отлетев  в сторону,  рванул, выбросив черно-огненный  клуб.
Долго ждавшая  своего  часа  ОЗМка16  хлестанула  во все  стороны
тысячами стальных осколков.
   Старуха, упавшая от страшного удара по ногам, пронзительно закричала и,
оставляя  кровавый след, поползла  к девочке. Та, лежа на  спине, прерывисто