ь оконные рамы и ворваться в квартиру на девятом этаже через
крышу здания - вот тогда мы незаменимы. А  когда  нужно  играть  роль  шутов
только для того, чтобы понравиться вору, у нас вполне может  не  получиться.
Но мы, конечно, ничего не стали говорить Гвоздеву, решив, что  действительно
лучше подождать.
   Однако с этого дня и за Счастливчиком, и за Кротом было установлено самое
тщательное наблюдение. Мобильные телефоны обоих были взяты на прослушивание.
За ними пустили следить  целые  группы  оперативников.  Но  Счастливчик  был
неуловим.
   Он  легко  уходил  от  преследования,   словно   издеваясь   над   нашими
оперативниками. И также легко появлялся в поле их наблюдения,  будто  ничего
не боялся.
   А над нами продолжали сгущаться тучи.  Мотин  уже  серьезно  требовал  не
просто нашего отстранения, а передачи дела в прокуратуру и нашего ареста  за
намеренный отказ выполнять действия командиров в боевой обстановке. Он так и
формулировал свои обвинения. Мы были не просто трусы и  дезертиры,  мы  были
подонки, оставившие своих товарищей на поле боя, и именно мы были косвенными
виновниками гибели всей группы. Чего только мы не наслушались за эти дни  от
Мотина. Иногда  мне  казалось,  что  человеческой  глупости  не  может  быть
предела.
   Или Мотин просто хотел выслужиться? Но тогда почему он так  старался  нас
утопить? Возможно, ему просто нужны были виноватые?
   За два дня до окончания срока,  который  нам  назначил  Счастливчик,  нас
вызвали к самому генералу Мальцеву. Мы знали, кем именно был  этот  Мальцев.
Его фамилию знал каждый офицер в министерстве. Это был начальник  управления
собственной безопасности министерства. И мы знали, что визит к нему не сулит
нам ничего хорошего.
   В  кабинете,  кроме  него,  сидели  еще  несколько  человек.   Полковника
Тарасова, который нас допрашивал, мы уже  знали.  Из  городского  управления
пригласили самого Панкратова, который сидел  справа  от  генерала  Мальцева.
Рядом с Панкратовым устроился и Горохов. Он был мрачен, а когда мы  вошли  в
комнату, он отвернулся, словно опасаясь выдать наши  отношения.  В  кабинете
находился и красномордый Мотин, который даже не  стал  с  нами  здороваться,
когда мы вошли в кабинет, а просто брезгливо придвинул к  себе  наши  личные
дела. Он, очевидно, считал, что для нас все уже кончено.
   - Садитесь, - строго приказал генерал.
   Собственно, в кабинете было даже два генерала. Панкратов  и  Мальцев.  Но
они были в этот момент в разных весовых категориях. Мальцев выступал в  роли
обвинителя и судьи в одном лице, а Панкратова в  лучшем  случае  можно  было
считать свидетелем со стороны обвиняемых. Мы уселись на стульях.
   - Неприглядная картина получается, -  вздохнул  Мальцев,  покосившись  на
Панкратова, - наши сотрудники считают, что ваша  вина  доказана  материалами
дела и свидетельскими  показаниями.  Подполковник  Мотин  убежден,  что  вас
четверых нужно вычистить из органов и передать дело в прокуратуру.
   При этих словах Панкратов громко  крякнул  и,  оглядевшись  по  сторонам,
нахмурился.
   - Я решил лично встретиться с вами, чтобы разобраться во всем, прежде чем
мы примем решение, - продолжал Мальцев. -  Обвинения  против  вас  выдвинуты
серьезные. Фактически вас обвиняют  ни  мало  ни  много  -  в  пособничестве
убийцам вашего подполковника и  ваших  товарищей.  Так  что  вы  хотите  нам
сказать? И учтите, что это ваше  последнее  слово.  Мы  больше  не  намерены
церемониться с вами.
   Мы переглянулись. Все смотрели на Хонинова. После  смерти  Звягинцева  он
был для нас командиром. Он понял наши взгляды и попросил разрешения  сказать
несколько слов. Мальцев кивнул, разрешая  Хонинову  говорить.  И  тогда  тот
выдал текст примерно следующего содержания:
   -  Мы  с  самого  начала  готовы  были  сотрудничать  со   следователями,
расследующими обстоятельства случившегося. Мы  готовы  были  рассказать  обо
всем, дать любые показания, чтобы помочь вам  найти  тех  подонков,  которые
убили наших товарищей. Но нас никто не слушал. Нам удалось  установить,  что
кто-то выдавал наши действия другой стороне.
   - Конкретнее, - заорал Мальцев.
   - Бессонов, - назвал фамилию предателя Сережа, и у него дрогнуло лицо,  -
он передавал обо всех  наших  передвижениях,  обо  всех  подробностях  нашей
операции. Когда Дятлов догадался об этом, он его  убил,  задушил  той  самой
леской, которую купил за несколько дней  до  этого  в  магазине.  Это  легко
проверить.
   - Кому передавал сведения Бессонов? - спросил, нахмурившись, Панкратов.
   - Полковнику ФСБ Баркову.
   - Его застрелили еще два месяца назад. Вы о нем говорили  и  следователям
прокуратуры, - напомнил Мальцев.
   - Но мы не сказали о том, что за несколько часов до операции  журналистке
Людмиле Кривун позвонили из министерства  и  предложили  принять  участие  в
операции. Ей позвонили в десять часов вечера. А сообщение  Метелиной  пришло
только в одиннадцать.  Значит,  звонивший  заранее  знал,  что  должно  было
произойти нечто такое и именно в два часа ночи.
   - Откуда вы это узнали? - быстро спросил Панкратов.
   - Людмила Кривун рассказала об этом Никите Шувалову перед своей смертью.
   Теперь все смотрели на меня.
   - Да, - сказал я, понимая, что нужно говорить, - она мне  рассказала  обо
все в поезде.
   - Почему вы об этом молчали? - нервно спросил  Панкратов,  не  дожидаясь,
когда задаст вопрос Мальцев.
   Я немного смутился.
   - Говори! - закричал генерал Панкратов, ударив кулаком по столу.
   - Я узнал, кто звонил Кривун,  и  тогда  вычислил  предателя,  -  наконец
произнес я, чувствуя  на  себе  настороженные  взгляды  со  всех  сторон,  -
предателем был Миша Бессонов.
   - Поэтому ты с ним подрался? - быстро ввернул Горохов.
   Он явно пытался нам помочь. Я согласно кивнул.
   - Людмиле Кривун звонили из министерства, - напомнил мне генерал Мальцев,
- вы можете назвать фамилию офицера,  который  звонил  журналистке  накануне
операции?
   - Да.
   - Имя? - требовательно спросил Мальцев.
   - Подполковник Решко, - тихо сказал я.
   Наступила тишина.
   - Бывший помощник Александра Никитича, - очень неприятным голосом уточнил
генерал Мальцев, - убитый  несколько  дней  назад.  Мы  как  раз  занимались
разработкой этого типа. Он был переведен в управление кадров.
   - Почему вы не сказали об этом раньше? спросил Панкратов.
   Я сидел, опустив голову.
   - Мы все виноваты, - тут же взял на себя мою вину Сергей  Хонинов,  -  мы
все знали о Решко.
   - Нет, - отчаянно крикнул я, - не правда. Я рассказал им об  этом  только
недавно. Я не хотел никого вмешивать. Я хотел сам все узнать. Но Решко  ушел
в отпуск сразу же после смерти своего шефа и вернулся только недавно.
   - Нужно было нам все рассказать, - покачал головой Горохов, - мы могли бы
вместе что-нибудь придумать.
   Отвечать мне было нечего. Он был прав.
   - Решко, - задумчиво сказал Мальцев,  посмотрев  на  остальных  офицеров,
сидящих в его кабинете. - С кем же он был связан?
   Все молчали.
   -  Эх,  Мотин,  Мотин,  -  укоризненно  произнес  Мальцев,  -  вечно   ты
торопишься, все у тебя виноватые, чуть парням  жизнь  не  сломал.  И  откуда
только такие, как ты, берутся?
   Мотин стал красный, как рак, но промолчал.
   - Дураки вы четверо, -  подвел  неутешительный  итог  Мальцев,  -  а  ты,
Шувалов, - двойной дурак. Тоже мне - "народный мститель". Мог бы  сразу  все
рассказать. Мы бы сейчас уже вышли на тех,  кто  этим  Решко  командовал.  А
теперь у нас никого нет.
   - Разрешите? - вдруг вмешался Тарасов, и, когда генерал кивнул, он  вдруг
спросил:
   - Как же так получается, Шувалов, что все, про кого вы говорите, мертвы?
   Бессонов, Барков, Решко, журналистка Кривун  и  даже  Александр  Никитич,
который умер от инфаркта. И никто не может подтвердить ваших слов.
   Конечно, он был прав. И крыть здесь было  нечем.  Поэтому  я  молчал.  Но
опять вмешался Горохов.
   - Вы говорите это  с  таким  нажимом,  как  будто  Шувалов  несет  личную
ответственность за их смерть. В том, что он не сообщил нам  про  Решко,  он,
конечно, виноват. И должен за это строго ответить. Но все остальное для него
такая же неожиданность, как и для нас.
   - Что вы предлагаете? - спросил генерал Мальцев.
   - Еще раз проверить все связи погибшего  Решко.  Пройтись  по  Бессонову,
подняв его личное дело. Отправить запрос насчет Баркова в ФСБ.
   - Уже был один, - мрачно напомнил Панкратов.
   - Значит, нужен еще один, - настаивал Горохов. - Нам нужно все  проверить
еще по одному разу. Люди, придумавшие такое масштабное дело, не успокоятся.
   Один раз сорвалось, значит, они придумают нечто другое. И  я  думаю,  что
задача была не в том, чтобы  скомпрометировать  меня  или  Липатова.  Задача
стояла гораздо серьезнее.
   - Ладно-ладно, - отмахнулся Панкратов,  -  ты  только  политику  сюда  не
приплетай. Обычное уголовное дело. И в наших рядах бывают паршивые овцы.
   - Да нет, - покачал головой  Горохов,  -  я  думаю,  что  у  нас  уже  не
единичные овцы. На наших полях бредут уже целые стада паршивых  овец,  а  мы
делаем вид, что ничего не замечаем.
   - Что ты хочешь сказать? - разозлился Панкратов.
   - Решко не мог быть организатором такой акции. И  Барков  не  мог.  Нужно
искать более крупную рыбу.
   Поняв, что разговор может зайти далеко, Мальцев решил вмешаться.
   - Мы все проверим еще раз, - строго сказал он, - в  любом  случае  выводы
Мотина заслуживают корректировки. А вы, Шувалов,  можете  уже  считать  себя
уволенным из органов МВД. Нам такие люди не нужны. Это я вам обещаю.
   Разговор закончился. Нам разрешили уйти, и я вышел из  кабинета  с  таким
настроением, что хоть сейчас готов был вешаться. Следом за  нами  вышли  все
остальные. Когда подошел Горохов, мы уже стояли в конце коридора и курили.
   Полковник тронул меня за плечо и тихо позвал:
   - Никита!
   Я обернулся. Он меня никогда так не называл.
   - Вообще-то я ваш должник. И твой в первую  очередь,  -  негромко  сказал
Горохов, - поэтому ты пока в меланхолию не впадай. Мы за тебя еще поборемся.
А про Решко ты напрасно молчал. Нужно было сказать хотя бы мне.
   Конечно, он был прав. Мы поступили глупо. Хорошо еще, что вместе с  Решко
не убрали и кого-то из наших ребят.
   - Через два дня у вас  свидание  со  Счастливчиком,  -  по-прежнему  тихо
напомнил Горохов, - не забудьте, ребята.
   С этими словами он отошел от нас.
   - Мировой мужик, - сказал Маслаков.
   - Ага, - подтвердил Хонинов.
   Откуда нам было знать, что в это самое время один из сидевших  с  нами  в
комнате офицеров уже звонил какому-то Виталию Николаевичу.
   - Это я, - сказал он, - они все рассказали.
   - Что именно?
   - Про Решко. Это они следили за ним.
   - Я так и думал. Эти ребята просто неуправляемы.
   - Да, - согласился звонивший, - они неуправляемы, - повторил он.
   - В таком случае решите их вопрос раз  и  навсегда,  -  нервно  предложил
Виталий Николаевич и положил трубку.

Глава двенадцатая

   В этот день рано утром  Счастливчик,  как  обычно,  позвонил  полковнику,
используя второй мобильный телефон, который  он  всегда  носил  при  себе  и
пользовался только в случае самой крайней необходимости. Про  этот  телефон,
оформленный на постороннего человека, не знал никто: ни сотрудники  милиции,
прослушивающие  его  первый  аппарат,  ни  полковник  Тарасов,  которому  он
позвонил, ни люди Крота, которые пытались все  время  предугадать,  куда  он
поедет, уже, собственно, поняв, что следить за ним бесполезно.
   - Сегодня в десять я должен ее увидеть, - четко произнес он.
   - Да, - согласился полковник, - сегодня.
   Счастливчик отключился. Потом достал первый аппарат, набрал номер Крота.
   - Как дела? - громко спросил он, улыбаясь и подмигивая самому себе.
   - У нас все готово, - нервно произнес Крот, - когда нам к тебе приехать?
   - Вечером, - он посмотрел на часы, - где-то к шести.
   - Я все понял, - деловито сказал Крот.
   Прослушивающий разговор  подполковник  Гвоздев  сделал  отметку  в  своем
журнале.
   - Найди Пирожкова, - посоветовал Счастливчик, - мне понадобятся его люди.
   - Да-да, конечно, - согласился Короткое, - когда они будут тебе нужны?
   - В пять.
   Гвоздев сделал еще одну запись.
   - Почему в пять? - занервничал Крот. - Мои люди в шесть, а пирожковские в
пять?
   - Не волнуйся. Тебя не обидим, - сказал на прощание Счастливчик.
   Он отключил и этот аппарат, прошел  в  другую  комнату.  Начал  не  спеша
одеваться.  Он  одевался  медленно  и  с  таким  значением,  словно  шел  на
костюмированный  бал.  Самый  важный  костюмированный  бал  в   его   жизни.
Счастливчик надел обычный костюм, как всегда повязал  галстук.  Он  любил  и
умел завязывать галстуки. Поправил  воротник  рубашки.  Особое  внимание  он
уделил своей обуви, несколько раз прошелся по комнате, словно проверяя,  как
именно смотрятся его туфли. Потом обошел комнаты квартиры, в которой он жил.
За время своих странствий он сменил много квартир и много домов. Но  никогда
ни из одной квартиры не уходил с таким чувством тоски, как теперь.
   Ровно в восемь часов утра он вышел из  дома.  У  здания  уже  стояли  два
автомобиля с парнями Крота и три машины с оперативниками. Счастливчик  вышел
со двора, огляделся, рассмотрел все машины, стоявшие поблизости. В это ранее
утро машины с сидевшими  в  них  молодыми  людьми  были  очень  заметны.  Он
улыбнулся и заспешил к своему автомобилю.
   И вот тогда началось представление. Бандиты и  оперативники,  мешая  друг
другу, состязались в гонках за  машиной  Счастливчика,  который  неожиданно,
против всяких правил, сворачивал в переулки, обгонял в неположенных местах и
даже умудрился проехать однажды на красный  свет.  Визжали  тормоза,  дважды
позади него сталкивались автомобили. А он продолжал улыбаться, сидя за рулем
своей машины.
   Эта изнурительная гонка для его преследователей  закончилась  в  половине
десятого, когда, остановив автомобиль у большого супермаркета,  он  вошел  в
магазин и вышел из него через черный ход, оставив  своих  преследователей  в
дураках. Через несколько  минут  об  этом  узнали  и  Крот,  и  подполковник
Гвоздев.
   Первый разразился невероятным матом, перемежая его угрозами в адрес своих
боевиков. Второй лишь мрачно стиснул зубы. Оба уже понимали, что Счастливчик
просто-напросто издевался над их людьми.
   В десять часов утра Счастливчик подошел  к  машине  полковника  Тарасова,
стоявшей в  условленном  месте.  Открыл  дверцу  и  без  приглашения  сел  в
автомобиль.
   - Я не думал, что меня повезешь лично ты, полковник, - насмешливо заметил
Счастливчик.
   - А я не доверяю даже своим людям, - усмехнулся полковник.  -  Подними-ка
руки, я должен посмотреть, нет ли у тебя оружия. Может, ты  решил  разыграть
из себя Рэмбо. Так вот, предупреждаю еще раз. Если  кто-нибудь  даже  просто
так, случайно, позвонит в дверь, моим людям приказано стрелять на поражение.
Ты меня понял? Сразу стрелять в твою бабу. Ты не сумеешь ее вытащить. Ни ее,
ни свои бабки. И не нужно посылать туда своих боевиков. Они тоже  ничего  не
смогут сделать.
   - Не пугай, -  посоветовал  Счастливчик,  пока  полковник  его  тщательно
обыскивал, - лучше поехали. И скажи мне наконец, какой именно  сейф  я  буду
брать?
   Полковник закончил обыск и усмехнулся.
   - Нет, - сказал он, - еще рано. Я тебя знаю. Ты у нас можешь  что  угодно
выкинуть. Про сейф я скажу тебе только в самый  последний  момент.  Ты  меня
понял, Счастливчик, только в самый последний, когда мы поедем на дело.
   -  Я  же  должен  подготовиться,  -  пробормотал  вор,  -  а   если   там
нестандартная система сигнализации? Или появится охрана? Что  тогда  я  буду
делать?
   - Это уже мои проблемы, - зло сказал Тарасов, - твоя задача открыть сейф.
   И снова его закрыть. И не нужно меня злить, Счастливчик.  У  нас  впереди
еще длинный день и длинная ночь.
   После этого в салоне наступило молчание. Они ехали довольно долго,  минут
сорок, пока наконец полковник не свернул во двор обычного пятиэтажного дома.
   - Она здесь, - сказал он, показывая на дом.
   Он  внимательно  следил  за  лицом  Счастливчика,   но   оно   оставалось
бесстрастным. Они вышли из машины. Когда  они  вошли  в  подъезд,  полковник
вдруг  достал  пистолет  и  приставил  ствол  ко  лбу  Счастливчика,  больно
вдавливая его дуло.
   - Если ты попытаешься сегодня меня обмануть, - прохрипел полковник,  -  я
тебя по стене размажу. Убью и тебя, и ее.
   Счастливчик поднял руку и осторожно отвел дуло. Потом холодно сказал:
   - У тебя сдают  нервы,  полковник.  Бром  пить  надо  перед  сном.  Пошли
быстрее, и кончай махать своей игрушкой, как ребенок.
   Тарасов убрал пистолет и повелительно кивнул ему:
   - Иди первым. Они на четвертом этаже.
   - Это я уже понял, - серьезно сказал Счастливчик, - обратил  внимание  на
оконные решетки. Настоящая тюрьма.
   -  Умный  ты,  Счастливчик,  -  недобро  сощурился  полковник,  -  просто
настоящий профессор.
   Они поднялись на четвертый этаж и оказались перед стальной дверью.
   Полковник позвонил в дверь. Три коротких звонка, потом  один  длинный.  И
один короткий. Было слышно, как сначала открылась  одна  дверь  в  квартире,
потом вторая, стальная. Когда обе двери открылись, оказалось,  что  они  обе
стальные. В проходе стоял лысоватый  мужчина  с  пистолетом  под  мышкой.  В
коридоре показался еще один, с автоматом в руках.
   - Все в порядке, - мягко произнес Тарасов, входя в квартиру. За ним вошел
Счастливчик, и дверь сразу же закрылась.
   Квартира  была  небольшая,  стандартная  трехкомнатная.   Оба   охранника
смотрели, как они проходят по коридору,  входя  в  третью  комнату.  Там  на
диване сидела Катя, испуганно смотревшая прямо  перед  собой.  Напротив  нее
сидел молодой человек,  читавший  газету.  Рядом  с  ним  на  столике  лежал
пистолет. Увидев вошедших, он поднялся с кресла, убирая пистолет  в  кобуру,
укрепленную под мышкой.
   - Можешь выйти, - разрешил полковник.
   Молодой человек вышел из комнаты, оставив газету  на  столике.  Полковник
сел в его кресло и поднял ту же газету, словно давая понять,  что  не  будет
мешать их разговору. Счастливчик шагнул к Кате.
   - Тебя освободили, - он не спросил. Он просто констатировал факт.
   Она,  улыбаясь,  кивнула,  все  еще  не  решаясь  подняться  с  дивана  в
присутствии постороннего и подойти к Счастливчику. Она ничего  не  понимала:
ни почему ее арестовали, подбросив непонятный наркотик, ни тем более  почему
ее отпустили, так и не спросив ничего про найденный в ее доме товар.  Теперь
она сидела на диване и со смешанным чувством надежды и страха смотрела,  как
Счастливчик подходит к ней.
   - Здравствуй, - сказал  он  самым  обычным  тоном,  словно  ничего  и  не
произошло.
   Она поднялась с дивана, глядя на него непонимающими глазами.  Сидевший  в
комнате незнакомец пугал ее сильнее, чем соседки по камере. Ей казалось, что
она уже видела этого человека, который приходил вместе с другими  к  ней  на
квартиру, когда там совершенно неожиданно нашли наркотики.
   - Меня освободили, - сказала она, с трудом сдерживая слезы.
   - Я же тебе говорил, - кивнул Счастливчик.
   Она все-таки не выдержала и с плачем кинулась к нему. Она  плакала  тихо,
беззвучно,  научившись  подобному  плачу  в  тюремной  камере,  где  громкое
выражение своего горя вызывало только насмешки и упреки сокамерниц.
   Счастливчик  сурово  взглянул  на  полковника.  Но  тот  поднял  на  него
равнодушные, ничего не выражающие глаза и снова уткнулся в  газету.  Его  не
трогало горе молодой женщины. Ему  было  абсолютно  все  равно,  как  именно
чувствовала себя Сорокина в тюрьме. С таким  же  равнодушным  видом  он  мог
принять решение и о ликвидации стоявшей перед ним  пары.  Полковник  слишком
огрубел на своей работе, привыкнув за много лет к боли, крови, слезам.
   Но Счастливчик глядел на него таким презрительным взглядом,