ся права работать на оперативной  работе.  Михалыч,  наш
бывший командир, подполковник Звягинцев за него у самого Панкратова  просил.
Сергей молча пил пиво и слушал наш разговор, как будто он не  имел  никакого
отношения ни этим беседам, ни к нашим спорам.
   Потом, чуть заикаясь, выговорил:
   - Нам самим с этим делом еще ничего не ясно.
   Вот за что я его люблю, так это за четкую постановку вопроса.  Он  бывший
военный, а у них мозги так устроены, что прежде всего нужно  ставить  четкую
задачу, чтобы подчиненные поняли. У нас в милиции больше экзотики. И  больше
импровизации. У военных больше  порядка  и  больше  четкости  в  выполняемых
действиях. Вот так одной  фразой  Хонинов  сразу  перевел  наш  разговор  из
разряда пивных баек на конкретную тему.
   - Что тебе неясно? - вскинулся Аракелов. - Может, ты думаешь,  кто-то  из
нас Дятлова задушил и все эти подлянки устроил?
   - Не думаю, - невозмутимо отозвался Хонинов, - просто мы два месяца глупо
себя ведем. Нам самим нужно было работать, а  не  ждать,  пока  прокуроры  и
следователи во всем разберутся.
   - Ты же помнишь, что нам сказал Краюхин, - встрял Маслаков, -  он  просил
не высовываться. Да и Баркова этого давно убили.  Чего  мы  будем  копаться,
если за нас все равно отомстили?
   - Это еще неизвестно, - почему-то мрачно заметил я, и все  уставились  на
меня. Я попытался сделать вид, что ничего особенного не сказал. Но все  трое
смотрели на меня, и я понял, что должен еще что-нибудь добавить.
   - Бессонов погиб, - словно спрашивая, сказал Аракелов.
   - Правильно, - согласился я, - но ведь  кто-то  послал  этот  конверт  из
министерства? И я знаю, кто.
   Вот тут у Маслакова рука дернулась, и он пиво  чуть  не  пролил  себе  на
брюки. Сережа Хонинов на него посмотрел, потом на меня и строго так сказал:
   - Ну?
   - Я думаю, что Александр  Никитич  сыграл  здесь  не  последнюю  роль,  -
неохотно сказал я.
   Вообще-то, я - сука. Нужно было давно им  все  рассказать.  Но  я  просто
устал. И немного боялся.  Видел  я,  сколько  моих  товарищей  они  за  день
угрохали.
   И думал отсидеться, никому и ничего  не  рассказывать.  А  может,  просто
хотел выждать время и сам все разузнать, чтобы ребят еще раз не подставлять.
Я и сам не знаю, что я хотел, но  про  мои  приключения  я  им  подробно  не
рассказывал.
   Вернее, рассказывал, но всегда упускал одну подробность. Что я перед  тем
как в управление приехал, еще в министерство заезжал. И там точно  убедился,
что за всеми этими событиями стоял Александр Никитич. Но наш бывший  генерал
был уже давно на том свете, а я очень не хотел неприятностей.
   - Это мы и сами знаем, - строго сказал Хонинов, - ты, Никита,  не  темни.
Ты нам лучше скажи, что ты знаешь еще. Я  ведь  чувствовал,  что  ты  что-то
скрываешь,  не  до  конца  договариваешь.  Но  думал,  ты   ребят   погибших
выгораживаешь, не хочешь лишний раз их пачкать.
   - Верно, и ребят тоже не хотел лишний раз марать. Я  вас  подставлять  не
хотел. Я, кажется, знаю, кто мог послать такой конвертик.
   Хонинов поставил свою кружку на стол и  строго  на  меня  посмотрел.  Так
строго, что мне сразу неприятно стало. Словно это я был предателем.  И  меня
нужно было на куски резать как убийцу Влада. Я первый отвел глаза.  А  потом
сказал:
   - Прости, командир, но я думал так будет лучше. Не хотел вас в это дерьмо
снова втягивать. Думал, без вашей помощи обойдусь.
   - Ты уже говори, раз начал, - посоветовал мне Хонинов.
   - Мне Людмила Кривун перед смертью успела  сказать,  что  ей  звонили  из
министерства в десять часов вечера. Позвонили  и  сказали,  чтобы  она  была
готова к ночному выезду.
   - Ну и что? - разочарованно спросил Аракелов.
   - Сейчас объясню. А от Леньки Свиридова, который дежурил  в  ту  ночь,  я
узнал, что сообщение о группе Коробка поступило только в одиннадцать вечера.
   Значит, кто-то точно знал, что Метелина позвонит в одиннадцать часов и  в
ту ночь будет назначена эта операция.
   Ребята молчали. Маслаков  и  Аракелов  растерянно  переглянулись.  Только
Хонинов сидел как ни в чем не бывало. Потом медленно спросил:
   - Кто звонил, знаешь?
   - Знаю.
   - Фамилию тоже знаешь?
   - Да.
   - И ты все это время молчал? - безжалостно спросил меня Хонинов.
   - Да, - опустил я голову.
   Он вдруг резко взмахнул правой рукой. И точно влепил мне прямо  в  морду.
Ну и поделом влепил. Он ведь не дешевкой был, а настоящим  боевым  офицером.
Понял, что я просто испугался, решил больше  ни  с  кем  не  связываться.  И
товарищей предал. Я такого резкого и сильного удара  не  ожидал.  И  поэтому
упал на пол, опрокинувшись на стуле. Со всех сторон подбегали клиенты  бала.
Даже Слава нахмурился. Он ведь точно знал, где мы работаем. И  когда  к  нам
один парень подскочил, чтобы что-то сказать, он  его  уже  по  инерции  тоже
отбросил. Сильным ударом локтя. Тот упал, а подоспевший Слава развел  руками
характерным жестом, как обычно на ринге судьи разводят боксеров.
   - Иди, иди, - взял он за шиворот незадачливого  посетителя,  -  не  нужно
лезть в чужую драку. Видишь, люди спорят. Ты лучше пойти и сядь в  сторонке,
я тебе пива бесплатно поставлю.
   Вот за такие вещи все Славу и любят. Он обычно чутко  улавливает,  где  и
что происходит.  И  сразу  вмешивается,  чтобы  людей  зря  не  нервировать.
Посетитель отошел, а я поднялся с пола. Нос у меня был в крови, и  я  платок
носовой достал.
   Сергею врать было нельзя. Он понял, что я просто боялся. Я  сел  напротив
него, уже зная, что второй раз он меня не ударит. Он внешне остался таким же
невозмутимым, как  прежде.  Маслаков  и  Аракелов  тяжело  дышали,  но  пока
молчали, не вмешиваясь в наш разговор.
   Я не хотел смотреть им в глаза. Особенно в глаза Сережи Хонинова.  Теперь
я понял, почему не сопротивлялся Миша Бессонов, когда я его так страшно  бил
перед самым взрывом конверта. Взгляды товарищей могут сковать  тебя  гораздо
сильнее самых крепких наручников. А когда  ты  чувствуешь,  что  драться  не
имеет  смысла  хотя  бы  потому,  что  твоя  позиция  полное  дерьмо,  тогда
понимаешь, что твой соперник все равно  тебя  измочалит.  Может,  поэтому  в
уличных драках побеждает обычно тот, кто  считает  себя  более  сильным.  Не
самый сильный, а именно считающий себя самым сильным. Важна твоя  внутренняя
позиция. Или самый настойчивый, что тоже немаловажно.
   Я приложил платок к носу, пытаясь  остановить  кровь.  Слава  принес  мне
стакан холодной воды и пачку салфеток. Он настоящий психолог, этот бармен. И
несмотря на свои необъятные размеры, очень деликатный человек.
   - Теперь скажи нам его имя, - потребовал Хонинов.
   Я прошептал фамилию офицера. Хонинов кивнул. Потом посмотрел на  ребят  и
невозмутимо сказал:
   - Мы ведь сейчас не на службе, ребята. Нас временно  отстранили.  Значит,
нам никто не помешает самим до всего докопаться. Как частным  лицам.  А  ты,
Маслаков, кажется, собрался уходить в частное агентство?
   - Когда? - сделал удивленное лицо Маслаков. - Я с вами, командир.
   - А ты, Аракелов? У тебя, может, тоже какие-нибудь свои планы?
   -  Нет.  Мои  планы  с  твоими  совпадают,  Сергей,  ты  можешь  на  меня
рассчитывать.
   Хонинов  кивнул  головой  и  наконец  посмотрел  на  меня.  Потом   вдруг
посоветовал:
   - Еще одну салфетку возьми.
   Я послушался его совета. Взял салфетку. Приложил к лицу.
   - Ты с нами?
   - А как ты думаешь? - разозлился я.
   - Тогда давайте решать, что нам делать дальше, - заключил Хонинов, словно
ничего не произошло. - И расскажи нам все еще раз, но только очень подробно.
Глава третья

   Подполковник Гвоздев работал в органах больше двадцати лет. Он  пришел  в
милицию сразу после армии. Стал сержантом,  водителем  в  уголовном  розыске
далекого от  столицы  Братска.  Затем  была  Высшая  школа  милиции,  долгая
практика.
   Через двадцать два года после того, как он впервые надел  на  себя  форму
сотрудника милиции, Гвоздев был уже подполковником и  работал  в  Московском
уголовном розыске.
   Он был невысокого роста, крепко скроенный, широкоплечий.  Взгляд  у  него
традиционно был хмурый, мрачный, многие коллеги называли его Гвоздем. Он был
неудобным сотрудником, никогда не угождал начальству.  Его  невозможно  было
заставить изменить  мнение  или  немного  "подправить"  факты  при  докладах
руководству. Может, поэтому он и дослужился всего лишь до подполковника.
   Гвоздев   был   оперативником   божьей   милостью,   но   характер   имел
неудобоваримый и, собственно, так ни с кем на службе и не подружился. Такому
характеру соответствовало и то обстоятельство, что Гвоздев почти  пятнадцать
лет провел на оперативной работе и большей частью  встречался  не  с  самыми
лучшими представителями человеческого рода.
   Кроме того, по должности он еще занимался и работой  с  агентурой,  когда
приходилось идти на контакт со штатными стукачами, двойными агентами, просто
подонками, доносившими на своих друзей. Правда, иногда  он  встречался  и  с
сотрудниками милиции, засланными для агентурной работы в ряды  бандитов  или
подсаженными в камеры к уголовникам.  Но  таких  отчаянных  смельчаков  было
очень мало, и встречались они гораздо  реже,  чем  принято  было  думать.  В
милиции  советского  государства  не   любили   рисковать   судьбами   своих
сотрудников, предпочитая использовать в качестве обычных "подставок" рядовых
уголовников.
   Гвоздев был известен в уголовном мире как честный и порядочный человек.
   Его уважали и боялись уголовники, зная, что  купить  Святослава  Гвоздева
невозможно. Мать у него была  из  Могилева,  из  Белоруссии,  и  именно  она
назвала его Святославом. А отец был  кадровым  военным,  и  из  воспоминаний
детства Гвоздеву запомнились  только  частые  переезды  из  одного  военного
гарнизона в другой.
   Подполковник читал агентурное сообщение одного из своих  осведомителей  и
недовольно хмурился. В сообщении  агент  указывал,  что  встретил  в  Москве
недавно  освободившегося  из  мест  заключения  Счастливчика  -   известного
медвежатника,  который  хвастался,  что  освобожден  вчистую.  Но   не   это
раздражало и злило Гвоздева. Он злился из-за другой  бумаги,  полученной  им
только что из информационного управления. На  его  срочный  запрос  о  месте
нахождения Счастливчика пришел ответ, что известный уголовник, которому,  по
расчетам подполковника, нужно было сидеть еще несколько лет,  уже  вышел  на
свободу и был действительно освобожден досрочно.
   Гвоздев вчитывался в  бумажку,  не  понимая,  что  происходит.  Известный
уголовник, дважды бежавший из колонии,  имевший  в  общей  сложности  восемь
судимостей и одиннадцать лет лагерей, несмотря на свой относительно  молодой
возраст, Счастливчик был выпущен на свободу, и его документы были  оформлены
как полагается.
   Подполковник невольно выругался,  с  презрением  отодвигая  от  себя  оба
сообщения. Однажды он занимался Счастливчиком и даже встречался с ним, когда
работал в  Волгограде  еще  двенадцать  лет  назад.  Достаточно  было  одной
встречи,  чтобы  понять  -  такие,  как  Счастливчик,   никогда   не   могли
"исправиться или перевоспитаться". Это был убежденный в своей правоте наглый
негодяй,  которого  просто  невозможно  было  убедить,  что  он   занимается
недостойным человека делом.
   И теперь такой  тип  запросто  приехал  в  Москву  и  даже  стал  открыто
появляться в ресторанах,  похваляясь  своей  свободой.  Гвоздев  нахмурился.
Такой медвежатник, как Счастливчик, не мог появиться в Москве просто так. По
всем расчетам, он должен был немедленно уехать за  границу  сразу  же  после
освобождения.  Его  называли  Счастливчиком  не  потому,  что  он  умудрялся
избегать сурового наказания, каждый раз производя  впечатление  на  судей  и
следователей своей относительной интеллигентностью и мягкой, доброй улыбкой.
И даже не потому, что до сих  пор  не  удавалось  доказать  его  участия  по
меньшей мере в нескольких очень крупных кражах со взломом, и даже не потому,
что на руках его подручных была  кровь  нескольких  жертв,  от  которой  они
старательно отмывали Счастливчика. Он заслужил эту кличку потому, что  почти
никогда  не  удавалось  найти  похищенные  им  деньги  и  драгоценности.  Он
умудрялся прятать их  таким  образом,  что  их  никто  не  мог  отыскать.  И
соответственно, в деле эти ценности не фигурировали, несмотря на все  усилия
следователей. Более того, Счастливчик умудрялся обойти и своих подручных, не
доверяя никому из них то, каким образом и  куда  он  прячет  основную  часть
похищенного.
   Именно поэтому он всегда имел в своем распоряжении очень большие деньги и
как следствие массу друзей и подручных, готовых сделать  для  него  все  что
угодно. Но именно поэтому он и должен был сразу же после  обретения  свободы
рвануть за рубеж, как это уже сделали  очень  многие  известные  авторитеты,
предпочитая руководить своими подручными из Вены и Праги, Берлина и  Парижа,
Нью-Йорка и Монреаля.
   По всем расчетам, у Счастливчика было очень  много  денег,  чтобы  суметь
обосноваться где-нибудь подальше от беспокойной Москвы, давно превратившейся
в  настоящий  полигон  "для  выживания"  и  ставшей  гораздо   опасней   для
авторитетов, чем привычная среда  обитания  в  самых  суровых  колониях.  Но
Счастливчик сразу после освобождения решил  не  мешкая  приехать  в  Москву.
Гвоздев  не  верил  в  сентиментальность  бандита.  Он  не  сомневался,  что
освобождение уголовника было куплено за большие деньги. Абсолютная коррупция
в правоохранительных органах давно была ни для кого не секретом.  Но  почему
Счастливчик, получивший возможность выйти на свободу, не торопился  покинуть
Россию? Ведь на нем висело еще несколько нераскрытых преступлений. И в любой
момент дотошный следователь мог выйти  на  кого-нибудь  из  его  пособников,
заставив последнего проявить большую откровенность. И тогда Счастливчик  мог
снова оказаться в колонии, откуда его вытащили с таким трудом.
   И тем не менее он приехал в Москву  и  даже  рискнул  появиться  в  своих
кругах.  Гвоздев  подчеркнул  название  ресторана,  решив,  что  ему   нужно
присмотреть  за  этим  местом.  И  обвел  название   колонии,   откуда   был
условно-досрочно освобожден Счастливчик.  Подполковник  не  сомневался,  что
соответствующий заграничный паспорт для Счастливчика с измененной фамилией и
именем уже давно лежал в кармане  медвежатника.  Купить  или  сделать  такой
паспорт не представляло никакой сложности, и в Москве это  знали  не  только
сотрудники милиции и уголовники, но и обычные граждане.
   Гвоздев еще  раз  посмотрел  на  лежавшие  перед  ним  сообщения.  Почему
Счастливчик появился в Москве именно сейчас? Он  подумал,  что  нужно  будет
задействовать всю имеющуюся  агентуру.  О  приезде  такого  авторитета,  как
Счастливчик, обязательно должны были узнать  и  другие  агенты.  Счастливчик
никогда  не  работает  один.  Любое  его   преступление   всегда   тщательно
планируется  и  так  же  тщательно  готовится.  У  него  масса   помощников,
советников, просто друзей, готовых подстраховать его  в  момент  неудачи.  У
него есть и резервные варианты действий на случай  провала.  Об  этом  знали
все, кто хоть раз сталкивался со Счастливчиком.
   Почему он все-таки приехал в Москву, недовольно подумал подполковник. Что
он  здесь  потерял?  Или  он  готовит  новое  крупное  дело,   чтобы   потом
окончательно залечь на дно? Или приехал, чтобы улететь отсюда за границу? Но
тогда почему он появляется в ресторане, похваляясь тем, что его выпустили на
свободу. Он ведь мог затаиться где-нибудь, пересидеть, пока  ему  подготовят
паспорт и билеты.
   Если бы он хотел уехать, он бы так и поступил. Если же он готовит большое
дело, то ему нужно быть на виду,  на  людях,  чтобы  собрать  новую  группу,
подготовить свое преступление и дать знать всем  бывшим  подручным,  что  он
готов действовать.
   Только в этом случае ему нужно появиться в ресторане. Гвоздев нахмурился.
   Теперь  он  не  успокоится,  пока  не  выяснит,  что  планирует   сделать
Счастливчик. И для этого ему понадобится задействовать в этой операции  всех
своих сотрудников.
   Иначе ему просто не справиться с таким опасным соперником.
   Вечером этого дня он уже встречался на конспиративной квартире с одним из
своих лучших агентов, которого берег для особых  случаев.  Леонид  Пирожков,
имевший три судимости и завербованный оперативниками  еще  во  время  первой
отсидки, был одним из самых  надежных  и  самых  лучших  агентов  уголовного
розыска, всегда давая наиболее качественную  информацию.  Пирожков  был  вне
подозрений у братвы и ходил в лидерах одной из подмосковных группировок. Ему
разрешалось заниматься вымогательством и  поборами,  милиция  сквозь  пальцы
смотрела на его преступления.  В  этом  был  самый  большой  парадокс  любой
агентурной работы уголовного розыска. С одной стороны, необходимо было иметь
как можно больше осведомителей в уголовном  мире,  с  другой  -  нужно  было
закрывать глаза на их преступления, чтобы не демаскировать  полезных  людей,
поставляющих нужную информацию. Со своей стороны агенты, уверовавшие в  свою
безнаказанность,  становились  все  наглее  и  откровенно  нарушали   закон,
полагая, что теперь имеют надежную  "крышу".  Получался  своеобразный  торг,
когда за  действительные  преступления  осведомителей  не  трогали,  получая
взамен столь нужную оперативникам информацию.
   Гвоздев знал о многочисленных  прегрешениях  Пирожкова,  знал  о  случаях
откровенного вымогательства  со  стороны  его  многочисленных  подручных,  о
фактах насилия. Но он знал и другое. Тот  объем  информации,  который  давал
Пирожков, был слишком важен для оперативников. Эта постоянная  раздвоенность
и сделала Гвоздева меланхоликом, страдающим язвой желудка. С одной  стороны,
он понимал, как важна информация  Пирожкова,  с  другой  -  каждый  раз  при
встрече с этим агентом он испытывал неодолимое желание набить морду негодяю,
который так откровенно спекулировал на своем стукачестве.
   Пирожков приехал на  встречу  в  дорогом  костюме,  купленном  за  тысячу
долларов в одном из  тех  магазинов,  в  которые  обычные  люди  никогда  не
заходили.
   У него были редкие волосы, полноватые губы и сплющенный, картошкой нос.
   Внешность далеко не самая аристократическая, чего нельзя было  сказать  о
его нарядах. Очевидно, он сам чувствовал свою ущербность, предпочитая носить
самые дорогие костюмы и вызывающей расцветки галстуки. Войдя в квартиру,  он
кивнул подполковнику и с недовольной миной уселся на диван, всем своим видом
давая  понять,  как  ему  неприятно  иметь  дело  с  таким  человеком,   как
подполковник  Гвоздев.  В  свою  очередь,  и  подполковнику  было  неприятно
присутствие человека,  которого  он  не  любил  и  с  которым  не  хотел  бы
встречаться.
   -  Здравствуй,  Пирожков,  -  негромко  сказал  он,  -  тебя   не   учили
здороваться, когда входишь в комнату?
   -  А  вам  не  говорили,  что  к  агентам  нельзя  придираться?  -  нагло
ухмыльнулся Пирожков. - Я ведь вам столько пользы приношу.
   - Это тебе так кажется, - покачал головой подполковник, - твоя информация
- полная дрянь, а терпим мы тебя только потому, что никому неохота  мараться
с такой грязью, как ты.
   Пирожков задумался. Спорить с подполковником не входило в его планы.
   - Всегда вы ко мне придираетесь, - миролюбивым  тоном  сказал  он,  -  не
любите вы меня, гражданин подполковник.
   - Еще скажи, чтобы я на тебе женился, - разозлился Гвоздев.
   - Я вам не "голубой", - обиделся Пирожков.
   - Ну тогда и не болтай про любовь, - посоветовал подполковник, - и кончай
свои дурацкие разговоры. Я рожу твою видеть не могу, а ты  приходишь  и  еще
начинаешь права качать.
   Пирожков молчал, не решаясь больше спорить.
   - Вот так-то лучше, - удовлетворенно кивнул подполковник, - дело у нас  к
тебе есть, Пирожков, очень важное дело. И не вздумай