уация чрезвычайно подвижна; предвидеть будущую динамику индивидов и групп без подробного изучения довольно сложно. Кроме того, возникает проблема критерия оценки: чему отдавать предпочтения - показателям социального статуса или же субъективным определениям, интерпретациям и переживаниям относительно своей позиции? Таким образом, возникает проблема социальной локализации явления "маргинальности". На мой взгляд, локализация маргинальных групп (выбор объекта исследования) происходит не в результате изучения признаков и соответствующих показателей, а в результате номинации - априорного обозначения тех или иных групп, как маргинальных.
        3. Понятие "маргинальность", судя по современной практике употребления, оказывается несамостоятельным, оно используется в качестве предиката - логического сказуемого, указывающего на свойство некоторого объекта. Исходная нечеткость понятия открывает возможности для терминологических экспериментов, дает простор фантазии и необоснованным экстраполяциям. В результате становится непонятным, что скрывается за термином "маргинальность" - состояние сознания, процесс социальной или групповой динамики, кризисное состояние социальной интеграции, и чем этот термин в том или ином случае отличается от близких по смыслу - "фрустрация", "дезинтеграция", "статусная рассогласованность", "нисходящая мобильность" и т.п. 
        
        Последнее, что хочется отметить после критического рассмотрения заявленной темы, связано с некоторыми позитивными предложениями. Существуют по крайней мере три крайние позиции в отношении категории "маргинальность". 
        Первая: развитие социальной мысли в целом, социологии и социальной психологии превратило это понятие в научный артефакт.
        Вторая: ограничить применение термина его исходной проблематикой, а именно, изучением проблем эмиграции, процессов культурной маргинальности (ситуация "на краю двух культур").
        Третья: теория маргинальности и маргиналистика обладают достаточным эвристическим потенциалом для изучения транформирующихся обществ, в частности - России. 
        Понятие "маргинальность" и связанные с ним производные употребляются в контексте рассуждений не просто о переходном состоянии, но о ситуации, в которой прослеживаются кризисные тенденции. По-видимому именно этим обусловлен повышенный интерес к концепции. Однозначного ответа относительно применимости и ее будущей судьбы дать невозможно, тем более невозможно придать ему директивный характер. Можно попытаться сформулировать некоторые пожелания и резюмировать изложенные выше соображения.
        Во-первых, исследователю, работающему с этой категорией, необходимо представлять себе ее историографию. Это поможет ему операционализировать используемые понятия и употреблять их соответственно своим определениям, не подменяя содержания.101
        Во-вторых, представляется целесообразным воздерживаться от интенсивного употребления терминов маргиналистики, заменять их на синонимы и другие теоретические эквиваленты там, где это возможно. Это поможет определить место понятий в ряду других терминов.
        В-третьих, при операционализации понятий необходимо "дифференцирующий диагноз" с близкими по смыслу терминами, объясняя, почему в данном случае целесообразно применять именно понятия маргиналистики, и определяя, в каком контексте они используются - в структурном, культурном или личностном.
        В-четвертых. По всей видимости, привлечение категорий маргиналистики представляется наиболее адекватным для тех случаев, когда исследователи могут констатировать наличие культурного разрыва, когда один и тот же агент меняет культурную среду своего обитания. В других ситуациях эти категории не могут выступать в качестве ведущих.
        И последнее, пятое. При изучении кризисных проявлений социальных трансформаций, необходимо следовать простому методологическому приему: говорить о маргинальных группах можно только в отношении типологических групп, выделяемых в ходе исследования по определенным параметрам, а не о реальных социальных группах, существующих в обществе и взятых в качестве объекта изучения.
        Возможно, в противовес традиции сегодняшнего дня, эти приемы помогут сделать практику употребления терминов маргиналистики более определенной и проявят их действительный эвристический потенциал. 
        
2.3. Ответ 2. (Попытка оправдания). О том, почему трудно заниматься социологией, не используя понятие "маргинальность"
        Признавая вполне оправданной дискуссионность данного раздела, остается добавить размышления о том, что определяет актуальность и своеобразие понятия маргинальности в отношении нашей действительности. И сделать это в жанре, близком, скорее, к публицистике. Впрочем, стоит вспомнить, что "отец" понятия выдающийся социолог Роберт Парк был сначала журналистом, и возможно, на границе журналистики и социологии была высечена сия загадочная искра, не погасшая до сих пор. 
        Действительно, хотелось бы понять, почему сейчас трудно обойтись без понятия маргинальности в исследовании, прежде всего, социальной структуры, и шире, трансформационных процессов в современной России. А это признаем, так или иначе, не только мы, небольшой коллектив авторов этой книги. Можно сослаться на целый корпус диссертационных работ (в основном, кандидатских) и массу публикаций 90-х годов, многие из которых приведены здесь в библиографическом списке. Публикаций, поднимающих самые разные темы, в которых слово "маргинальность" звучит в разных аспектах и значениях. Оно предстает, с одной стороны, как некий социальный миф, помечающий наше время, с другой, и все чаще и обоснованней - как вполне приемлемый теоретический инструмент для исследования структурных изменений и явлений. Можно по-разному оценивать эти попытки, но следует задуматься прежде всего над тем, что заставляет исследователей разных регионов и направлений, не сговариваясь, обращаться к этому концепту, как бы заново пересматривая его, дискутируя и признавая незавершенность этих дискуссий, в которых еще никому не удалось поставить общепризнанную точку. Что это за обстоятельства? По-моему, именно здесь ключ ответа на вопрос, почему трудно заниматься социологией, не используя понятие маргинальности.
        Словом, не стоит отрицать очевидное, пусть и ссылаясь на вполне уважаемые словари. Концепция маргинальности оказалась на периферии западной социологии, исчерпав в какой-то момент свой эвристический потенциал. Но очевидное состоит в том, что понятие маргинальности востребовано нашим временем в нашей стране. 
        Итак, почему же это понятие остается актуальным? 
        Определяющим фактором является, конечно, интенсивность социальных изменений, характерных для нашего времени. История термина свидетельствует, что "востребованность" его определяется подобными ситуациями. Наиболее резкие перемены касаются следующих сфер: социально-профессиональной структуры, уровня жизни, ценностных норм. Происходящие в результате этого изменения всех статусных позиций, касающиеся больших групп людей, настолько глубоки и масштабны, что позволяют говорить о кризисной ситуации социокультурного разрыва, некой границы, преодоление которой означает формирование новых оснований для социальных связей и структур, в конечном итоге, их нового социального качества. Эти изменения, растягиваясь во времени, создают ситуацию промежуточности в неопределенной по длительности перспективе стабилизации. Словом, можно говорить об идеальном типе границы, межи - одного из значений латинского слова "margo". Что оставлено - известно, а как происходит переход, что его сопровождает и что в перспективе? Каковы способы и цена стабилизации и социальной гармонии, и где мера возможности превращения этой межи в границу, отсекающую значительные массы новообращенных социальных аутсайдеров?
        Из этого следует другое обстоятельство, которое связано с поиском объясняющей исследовательской модели этих изменений. Возможно, это особенность российской социологии, определяемая потребностью в объединяющей конструкции познания социальной реальности. Для соединения разнообразных "кусков" стремительно изменяющейся социальной реальности - безработных, новых бедных, новых русских, челноков, беженцев и т.д. - в общую картину требуется некая общая основа. Концепция маргинальности в качестве таковой представляется удобным теоретическим инструментом. Не претендуя на познавательную универсальность, она может придать целостность определенному ракурсу, став одним из способов видения стремительных перемен и связанных с ними комплексов сложнейших социальных проблем.
        Итак, пережив время подъема и упадка, концепция маргинальности на российской почве "нащупывает" то место в будущих направлениях развития социологии, которое наиболее перспективно для исследования социальной динамики. И здесь приобретает значимость ее гибкость, эластичность, многоаспектность исследовательского взгляда на вполне определенные процессы с разных позиций (в структуралистской, культурологической, ролевой или институциональной и других стратегиях). Привлекательны также возможности сочетания микро- и макроанализа, сосредоточение на микроанализе с целью пристального исследования явлений, возникающих на границе структур под влиянием макрофакторов. 
        Здесь хотелось бы особенно подчеркнуть важную проблему, которая связана с необходимостью "исторической реконструкции" понятий и идей социологии, возникающей в контексте дискуссий о реконструкции самой социологии102. Суть проблемы в том, чтобы "вписать" соответствующий концепт в контекст наличествующей социальной реальности адекватно и содержанию понятия, и особенностям и требованиям места и времени. В случае с понятием маргинальности задача усложняется - необходимо переосмыслить и его первоначальную неопределенность и многозначность, и длинный шлейф традиции, и требования современного его функционирования. 
        Попробуем разобраться в том, что имеет значение для нашей действительности. 
        Прежде всего, нужно признать, что представляет наибольший интерес понимание маргинальности как явления пограничности, переходности, означающее формирование новых социальных качеств трансформирующейся социальной структуры. Именно это направление обсуждается наиболее интенсивно. Важный момент - отказ от оценочности, априорного негативизма термина, особенно характерного для российской ситуации вследствие его интенсивной эксплуатации как политизированного социального мифа. Негативный или позитивный смысл имеет только социальная направленность маргинальных процессов, их конструктивные или деструктивные последствия.
        Исследование маргинальности в данном направлении каждый раз требует уточнения основных критериев. Универсальными можно признать следующие: состояние перехода, определяемого как кризис; невключенность или неполная включенность индивида или группы в стабильно существующие структуры; разрушение прежних социальных норм (или невозможность следовать им), или отсутствие норм, определяющих поведение в новой ситуации.
        При этом основной трудностью остается эмпирическая "ускользаемость" этой теоретической категории. Ее операционализация дает известный набор эмпирически верифицируемых конструктов - маргинальная ситуация, маргинальный статус (маргинальная позиция), маргинальная группа, маргинальная личность. На их проблематике фокусируется исследовательская практика.
        И последнее. Важная функция понятия состоит в том, что оно определяет проблему, ведущий тип социальных изменений. Поэтому в попытках ограничить его употребление некими рамками нужно учитывать одну важную вещь. Она касается основного социального типа, репрезентирующего маргинальность в данное время и в данном месте. Каждое время перемен уникально и рождает свои типы "маргинального человека". Они очень разные. Это иммигрант, борющийся за свое существование в чужой стране. Это изгой, отброшенный на обочину жизни на своей родине. Это бунтарь, интеллектуал-одиночка, восстающий против косных порядков. В нашей стране и в наше время это тип социально и экономически активного человека, потерявшего свое место, положение, статус под влиянием внешних обстоятельств: реформ, кризиса, смены общественного строя. При всем различии этих типов, в них есть общее - существование на пределе, переломе цельности бытия. 
        Следовательно, маргинальный человек - воплощение противоречий времени, символ трансформации общественных отношений. Трудно оценить эту конструкцию. С одной стороны, в ней проклятие эпохи перемен, поскольку это типизация наиболее болезненных проблем общества и страданий попавших в "сдвиг времени" людей. Но с другой - это ее надежда, поскольку миссия маргинального человека - творить новые образцы социального поведения и социальной практики, связывая прошлое и будущее. 
        Итак, понятие маргинальности, как некая общая метка, помечает кризисные времена, эпохи перемен. В этом, возможно, объяснение того, почему сейчас на благополучном западе о концепции маргинальности благополучно забыли. Пришло к нам время вспомнить о ней. Возможно (и дай Бог, поскорее), придет время, когда мы о ней забудем. И будем заниматься социологией, не используя понятие "маргинальность".
        
2.4. Ответ 3. (Попытка объяснения). Кризис идентичности как способ самоорганизации пространства социального взаимодействия
        Как-то приятели попросили меня посидеть один вечер с их четырехлетней дочкой. У меня есть достаточный опыт общения с маленькими детьми, поэтому на ее предложение "Давай поиграем!" я ответил - "Давай".
        - Тогда ты будешь папой, а я твоей дочкой.
        - Давай! - храбро согласился я.
        - Папа, ты будешь Дедом Морозом, а я - Снегурочкой.
        - Ладно, - с некоторым удивлением ответил я.
        - Дед Мороз, давай, ты будешь Кощеем Бессмертным, а я - Бабой Ягой.
        Мне пришлось и с этим согласиться.
        Но когда моя сценаристка предложила мне быть Ваней, а ей - Таней, которые пошли в лес, я понял, что мой воспитательный опыт здорово обогатится, при условии, что до прихода приятелей я не сойду с ума. 
        Так за одну минуту маленькая девочка задала мне четыре совершенно различные роли одновременно, не считая моей основной в тот момент - друга ее родителей. Естественно, я тут же в них запутался, был папой, когда, по ее мнению, должен быть Кощеем. Только я вживался в пламенный образ Кощея, как оказывался Дедом Морозом. Сложность для моего рассудка заключалась еще в том, что во время пребывания, например, Дедом Морозом, девочка совершенно не обязательно была Снегурочкой, а могла быть кем угодно из тех пяти ролей, которыми ограничилась ее фантазия в этот вечер, и ничуть не запутывалась в них.
        Позже я спросил моих друзей, в какие игры они играют со своей дочерью, и выяснил, что в самые обычные: в дочки-матери, куклы, догонялки и др. Когда же я рассказал им о нашей игре, они очень удивились, поскольку ничего подобного у них раньше не было. 
        Мне стало понятно, что установленные девчушкой странные правила нашей игры явились своеобразной защитной реакцией на ситуацию того вечера, которая для нее была неопределенной и тревожной. Еще бы - остаться на целый вечер одной с чужим, хотя и хорошо знакомым, дядей, с которым она никогда не оставалась прежде один на один. Чтобы избежать неопределенности (не было установленных ранее рамок наших отношений) и тревожности (не известно, чего можно ожидать от дяди), она интуитивно задала предложенными правилами игры еще большую неопределенность. Неопределенность уже для меня. Это позволяло ей лавировать и манипулировать нашим взаимодействием, в определенной степени делало ее свободной.
        Приведенный пример показателен, так как позволяет обнаружить целый ряд существенных процессов, происходящих в рамках уже не межличностного, а социального взаимодействия в условиях неопределенности и тревожности.
*      *      *
        
        То, что в обществе растет напряженность и тревожность, есть факт, не требующий особых доказательств и подтверждаемый любым репрезентатавным социологическим опросом. Как объяснить этот процесс? Существует множество равнозначимых объяснительных моделей постсоветского, постперестроечного социокультурного пространства, предлагаемых историками, социологами, философами, экономистами, экологами, физиками, - наверное, невозможно назвать научную дисциплину, которая не предложила бы собственную версию происходящего. Вероятнее всего, наиболее релевантной оказывается парадигма кризиса, в котором оказалось общество и который, соответственно, необходимо преодолеть. Для этого следует точно (а скорее логически непротиворечиво) установить диагноз "нашего кризиса", выписать рецепт и принимать лекарство, строго соответствуя этому рецепту. И дальше все очень просто: либо мы следуем рекомендациям и сценариям, предложенным с позиции какого-либо монизма/детерминизма (экономического, политического, культур-антропологического, военного...), либо общество ввергается в еще больший хаос, а кризис, "во имя" которого концептуализировалась действительность, все более углубляется. И дальше появляется новый, еще более модный рецепт/концепт, учитывающий уже в качестве одного из факторов нереализацию старого.
        Признание наличия в обществе кризиса изначально задает ситуацию модернизма, требующую от социальных институтов борьбы за универсальность, однородность, монотонность и ясность, которые однозначно отождествляются с успешностью 103. А кризис в России нельзя не признать важной составляющей реальности - реальности модерна. Такой вывод влечет существенные последствия для рефлексирующего сознания. Все, что касается постмодернизма, постмодерна, неприменимо и неприемлемо для России. Тем самым вновь утверждается идея исключительности России, то есть углубляется ситуация модернизма. Попутно обратим внимание на интересный парадокс: чем активнее и последовательнее внедряются в нашу реальность западные социально-экономические модели, тем сильнее утверждается и подтверждается исключительность и принципиальная "непостмодерновость" России.
        Так ли это? Можно ли понять феномен кризиса не в логике модерна? Положительный ответ на последний вопрос, разворачиваемый в статье, возможен при вписывании ситуации в совершенно иной контекст - контекст личного, личностного проектирования пространства социального взаимодействия. Исходная позиция заключается в том, что нельзя объяснять этап (процесс) воспроизводства кризиса в обществе макросоциальными (культурными, экономическими, политическими и др., то есть надличностными) причинами. На этапе воспроизводства у кризиса нет каузальности, он не есть глубинное следствие системных изменений социума. Кризис порождает сам себя и выступает как необходимый механизм самоорганизации жизнедеятельности и коммуникации людей. Изначально процесс социальной трансформации разрушает или значительно деформирует сложившиеся в обществе ко времени кризиса основные идентичности. В дальнейшем, в условиях тотального разрушения или смешения социокультурных связей, позволявших обществу быть единым, кризис Эго и социальной идентичности уже не воспринимается ни обществом, ни личностью как трагедия, как нечто аномальное, от чего необходимо как можно скорее избавляться, а становится скорее способом существования, образом и стилем жизни, приобретает значение субстанции, конституирующей пространство социального взаимодействия. Наступает как бы этап привыкания, приспособления, адаптации личности к кризису социальной идентичности. Ибо в условиях кризиса практически любая социокультурная рамка (Э.Гоффман) не обеспечивает гарантий благополучия и успешности. Обнаруживаются существенные преимущества ситуации социальной неопределенности, смешения ролевых и ценностных ожиданий перед положением жесткой включенности в определенные социокультурные ниши и закрепления однозначной идентичности. Осуществляется массовая личностная отстройка на кризис, приводящая к возникновению своеобразного типа кризисной личности, который обеспечивает сохранение и удержание самоидентичности и целостности за счет или с по