знают, что сделано правильно и что ошибочно, но отчета в своем суждении они часто не в состоянии дать и отвечают на вопрос, что в предмете, который не нравится, чего-то недостает" [3]. 
        Смутное познание у Лейбница - это область "чувственного познания", получаемое посредством низших способностей и противопоставляемое уму, интеллектуальному познанию. Это противопоставление объясняется отчасти некоторым пренебрежением к чувственному знанию. Это пренебрежение можно увидеть, например, в заметках Лейбница на книгу Шефтсбери "Характеристики людей, нравов, мнений и времен", где он, оценивал вкус как смутное восприятие, "для которого нельзя дать адекватного основания", уподобляет его инстинкту. В то же время в другой работе, говоря о воздействии музыки, Лейбниц пишет, что "сами удовольствия чувств сводятся к удовольствиям интеллектуальным, но смутно познаваемым" [4]. 
        Следует также иметь в виду, что, обособляя ум от чувственности, "рационалисты ХVII в. исходили из логических соображений" [5]. В этой связи надо согласиться с критикой К. Брауна в адрес Кроче, который в своей "исторической" части "Эстетики" писал о том, что-де у Лейбница (как и Баумгартена и у Канта) искусство отождествляется с чувственным и имажинативным "покровом" интеллектуального понятия. Эстетическое восприятие для Лейбница, пишет Браун, "не является просто неуспешной попыткой концептуализации" [6]. У Х. Карра были все основания сказать, что в теории познаний Лейбница мы впервые видим указание на различие между эстетикой и логикой [7]. 
Интеллектуальное, отчетливое познание у Лейбница в свою очередь "имеет степени" и подразделяется на неадекватное и адекватное. Последнее делится на символическое и интуитивное. Символическое познание имеет дело с "символизируемыми" идеями, т.е. речь идет о дискурсивном мышлении, оперирующем символами. Высший вид познания - интуитивное, причем у рационалиста Лейбница интуиция хотя и обособляется от символического, дискурсивного мышления и представляет собой непосредственное познание, тем не менее, оно принадлежит к роду интеллектуального, логического познания, - это - интеллектуальное созерцание. 
        Итак, в философской системе Лейбница, во-первых, символическое противопоставляется интуитивному и, во-вторых, искусство оказывается вне сферы как символического, так и интуитивного (в смысле рациональной интуиции). 
        Несмотря на то, что искусство не включается Лейбницем в область оперирования символами, следует кратко остановиться на его понимании символа и связанного с этим пониманием концепции языка, ибо они оказали влияние на последующее решение семантических проблем вообще и применительно к искусству в частности. 
        Символ понимается Лейбницем как тождественное произвольному знаку. После Гоббса и Локка Лейбниц был безусловно тем мыслителем, который внес значительный вклад в исследование знаков и языка науки [8]. Его работа "Ars Сharacteristica" специально посвящена этому вопросу. 
        Лейбниц стремился к тому, чтобы в языке науки каждому понятию соответствовал простой чувственный знак. Он хотел осуществить полную формализацию языка и мышления. В интересующем нас аспекте важно отметить, что подобные намерения он не только имел в отношении знаков рационального мышления, но и по отношению к естественным непроизвольно и инстинктивно прорывающимся формам выражения. Формы выражения в искусстве в этом отношении не составляли для Лейбница исключения. И хотя в 30-е годы ХХ в. Геделем была строго обоснована принципиальная неосуществимость намерений Лейбница, это не обесценивает методов, предложенных им в применении к частным задачам, в частности в области формализации языка исследований об искусстве. 
        Отмеченное выше стремление Лейбница было связано с его попытками избежать злоупотреблений языком. Эта проблема специально обсуждается Лейбницем в его "Новых опытах о человеческом разуме", полемически направленных против "Опыта о человеческом разуме" Д. Локка. В частности, Лейбниц последовательно приводит основные выдержки из III главы книги Локка, посвященной языку, и дает свои комментарии: соглашается, полемизирует, опровергает, дополняет. 
        Так, соглашаясь, что язык нужен для взаимопонимания, он верно подчеркивает также его роль для процесса мышления ("рассуждать наедине с самим собой" [9]. Там, где Локк говорит о необходимости общих терминов для удобства и "усовершенствования" языков, Лейбниц правильно обращает внимание на то, что "они необходимы также по самому существу последних" [10]. 
        Соглашаясь, что значения слов произвольны и не определяются в силу естественной 
необходимости, Лейбниц тем не менее полагает, что иногда они все же определяются по естественным основаниям, в которых имеет некоторое значение случай, а иногда моральное основание, где имеет место выбор [11]. В происхождении слов есть нечто естественное, указывающее на некоторую естественную связь между вещами и звуками и движением голосовых органов. Так, по-видимому, древние германцы, кельты и др. родственные им народы употребляли звук "Ч" для обозначения бурного движения и шума...  С развитием языка большинство слов удалилось от своего первоначального произношения и значения [12]. Лейбниц, полемизирует с тезисом Локка о том, что "люди установили по общему согласию имена" и полагает, что язык не произошел по плану и не был основан на законах, но возник из потребности людей, которые приспособили звуки аффектов и движений духа [13]. 
        Как известно, Лейбниц выступал против локковского учения о "вторичных качествах", поэтому он не видит "особой" разницы между обозначением "идеи субстанциональных вещей и чувственных качеств", ибо и тем и другим соответствуют "вещи", обозначаемые словами. Лейбниц при этом обращает внимание на то, что иногда именно идеи и мысли являются предметом обозначения, составляя ту самую "вещь", которую хотят обозначить. Кроме того, полагает Лейбниц, и это замечание очень существенно для эстетики, иногда и о словах говорят в "материальном смысле", так что как раз в этом случае "нельзя подставить на место слова его значение" [14]. 
        Лейбниц критикует концептуализм Локка: общее - не создание разума, оно состоит в сходстве единичных вещей между собой, а "сходство это и есть реальность" [15]. 
        Обсуждая вопрос о злоупотреблении языком, Лейбниц солидарен с Локком в том, что сюда следует отнести и злоупотребление "фигуральными выражениями", и "намеками", присущими риторике, а также живописи и музыке. Лейбниц в этом случае берет за эталон научное использование знаков: "Общее искусство знаков, или искусство обозначения представляет чудесное пособие, так как оно разгружает воображение... следует заботиться о том, чтобы обозначения были удобны для открытия. Это большей частью бывает, когда обозначения коротко выражают и как бы отображают интимнейшую сущность вещей. Тогда поразительным образом совершается работа мысли..." [16]. 
        Однако, он считает (впрочем как и Локк), что в отношении искусства этот тезис "должен быть несколько смягчен", ибо риторические украшения могут быть здесь применены с пользой в живописи - "чтобы сделать истину ясной", в музыке - "чтобы сделать ее трогательной" и "это последнее должно быть также задачей поэзии, имеющей нечто и от риторики, и от музыки" [17]. 
        Идеи Лейбница оказали большое влияние на эстетику Баумгартена, Канта и других немецких философов. "Гений Лейбница внес диалектическое начало в теоретическую мысль Германии. Его собственное учение оказалось той почкой, из которой выросло мощное древо немецкой классической философии" [18] . Можно говорить и о том, что Лейбниц стоит у истоков и немецкой классической эстетики. 

    1). И.С. Нарский.  Готфрид Лейбниц. М., 1972, с. 11. 
2). Г.В. Лейбниц.  Избранные философские сочинения. Пер. Э. Радлова. М., 1908, с. 38-40. 
3). Там же. 
4). Там же, с. 337. 
5). В.Ф. Асмус.  Проблема интуиции в философии и математике. М., 1965, с. 19. 
6). C. Brown.  Leibniz and Aesthetic // "Philosophy and phenomenological Research", v. XXVIII, N 1, p. 72. 
7). H.W. Car.  Leibniz. New York, 1960, p. 135. 
8). H. Schnelle. Zeichensysteme zur wisstnschafflichen Darstellung. Stuttgart, 1962, s. 11-21; E. Albrecht.  Sprache und Erkenntnis. Berlin, 1967, s. 53-68. 
9). Г.В. Лейбниц.  Новые опыты о человеческом разуме. М.-Л., 1936, с. 239. 
10). Там же, с. 240. 
11). Там же, с. 242. 
12). Там же, с. 246. 
13). Цит. по: H. Arens.  Sprachwisstnschaft. Freiburg-Munchen, 1955. Высоко оценивая лейбницеву концепцию происхождения языка, Х. Аренс полагает, что в своей основе его теория и сегодня не потеряла своего значения (с. 86). 
14). Лейбниц.  Новые опыты..., с. 250. 
15). Там же, с. 254. 
16). Цит. по ж. "Успехи математических наук", т. 3, вып. 1, 1948, с. 155-156. 
17). Лейбниц.  Новые опыты..., с. 309. 
18). И.С. Нарский.  Готфрид Лейбниц, с. 225. 






А. Баумгартен, Г. Мейер, М. Мендельсон
        Теория познания Лейбница оказала непосредственное влияние на Г. Баумгартена, которого принято считать "крестным отцом" эстетики как науки. Мера оригинальности Баумгартена достаточно полно раскрыта В.Ф. Асмусом в его книге "Немецкая эстетика ХVIII в.". В частности там говорится о Баумгартене: "Он объединил и обобщил в учении о предмете эстетики ряд воззрений, которые до него оставались разобщенными между собой и частными. Он связал в одно целое элементы, взятые из различных дисциплин - из теории познания, из лингвистики, из поэтики, из риторики - и сделал их объединение предметом новой науки" [1]. 
        То, что В.Ф. Асмус называет элементами, взятыми из лингвистики, и было учение о знаках. Анализ развития эстетической мысли до Баумгартена показывает, что семантические проблемы оказались в поле внимания уже в работах античных авторов, а позже через поэтику средневековой "схоластики" и Возрождения вошли и в эстетические учения ХVII-ХVIII вв. В трудах самого Баумгартена имеются ссылки (помимо Лейбница) на Брейтингера, Дюбо и Вико, исследовавших наряду с другими и семиотические ("лингвистические") проблемы в эстетике. О Дюбо уже говорилось ранее. Что же касается Вико, то он создал, как верно заметил И.Н. Голенищев-Кутузов", "своеобразную лингвистическую эстетику" [2].Вико стремился устранить"дуализм между поэзией и языком" [3]. В его "Основах новой науки об общей природе народов" (1726) наиболее отчетливо прозвучало положение о тождестве языка и поэзии (или более широко - языка и искусства). Согласно Вико, сознание первых народов имело образную природу. Соответственно образному характеру первобытного сознания и формы его выражения имели образный, "поэтический" характер. Сначала это были вещи, жесты; потом - речь и письмо. Первая речь была поэтической в буквальном смысле слова, она состояла из образов, символов, метафор и была ритмична. Первые люди говорили не прозой, они пели, сочиняли стихи. Так же, как дети, примитивы - "дети человечества" были поэтами. Таким образом, в отличие от Платона, Аристотеля и других философов Вико считает, что поэзия - это не поздний плод философии, критицизма и искусства композиции, а первоначальный язык. История началась героическим стихом и лишь впоследствии, когда появились родовые понятия, возник конвенциональный язык, утративший свою подлинную природу, и родилась проза. Вико "совершил подвиг, приравняв в 1721 г. роль поэтического творчества к роли, которую играют логические науки, и отождествив поэзию с мифологией и примитивным языком. Однако в энтузиазме по поводу своего открытия Вико ушел не далее афористических определений этих различий и сходств" [4]. 
        Идея Вико о генетическом тождестве языка и поэзии оказала влияние на взгляды Э. Кондильяка, И. Гамана, И. Гердера, Гете, Гегеля и значительно позже явилась отправной точкой отождествления языка и искусства в философии Б. Кроче. 
        Заслуга Баумгартена и его оригинальность в интересующем нас аспекте состоит в том, что он связал результаты семантических исследований и философские принципы своих предшественников в теоретическую систему. В трудах "отца" эстетики впервые семантический аспект был теоретически обоснован как необходимая составная часть предмета эстетики как науки. 
        В соответствии с той интерпретацией баумгартеновского определения эстетики как науки, которая дана в работах Петерса и Нивелля [5] и с которой солидаризируется В.Ф. Асмус, эстетика есть наука о совершенном чувственном познании. Такое "совершенство" чувственного познания как такового, - утверждает Баумгартен, - есть "красота" [6]. Она и является собственным, специфическим предметом эстетики. Само совершенство или красота понимаются при этом как "взаимное согласие", гармония трех элементов: содержания, порядка и выражения. В баумгартеновской "Эстетике" "содержание" раскрывается как "мысли", "порядок" - как "расположение", "выражение" - как "обозначение" (significatio). К последнему он относит "слово и высказывание (когда знаком является написанная речь или проповедь)", добавляя при этом, что речь "есть вместе с тем и действие, когда такая речь произносится вслух" [7]. В более ранней работе философа - в "Философских размышлениях..." эти элементы соответственно выступали как "чувственные представления", "их связь" и слова, или артикулируемые звуки, которые являются их знаками" [8]. 
        О красоте обозначения Баумгартен пишет в "Эстетике" следующее: "Поскольку обозначаемое мы не воспринимаем без знаков, универсальная красота чувственного познания есть внутреннее согласие знаков как с порядком, так и с вещами" [9]. В "Философских размышлениях" Баумгартен определял объект науки эстетики как "чувственно воспринимаемые знаки чувственного" [10]. Для исследования указанных трех элементов эстетика как теоретическая наука делится у Баумгартена на эвристику, методологию и семиотику [11]. Последнюю он определяет как учащую, дающую указания "о знаках прекрасно мыслимых и прекрасно располагаемых предметов" [12]. 
        К сожалению, Баумгартен не успел написать тот раздел своей эстетики, которую он назвал "семиотикой". Судить о ней можно по тем высказываниям, которые имеются в написанной части его "Эстетики", а также опираясь на "Философские размышления". В кратком изложении В.Ф. Асмуса содержание соответствующих разделов в этой работе (§77-107) сводится к следующему. 
        Предмет семиотики - знаки, применяемые художником в произведении и, в частности, слова поэмы, которые выступают как носители значения и как артикулированные звуки. Посредством этих своих двух аспектов слова содействуют красоте поэмы [11]. Наиболее поэтичны несобственные значения, фигуральные и образные выражения (метафора, синекдоха, аллегория и т.д.). Звуки, производимые словами, вызывают приятные или неприятные ощущения, "чувственные идеи": судит о них "суждение чувств". Производимое ими впечатление должно быть приятным, соответственно этому условию качество поэмы называется "звучностью" [12]. Поэзия в целом определяется Баумгартеном как "эмоциональная" [13] и "совершенная чувственная речь"[14]. 
        Итак, Баумгартен первый в истории эстетики выделил семиотический аспект исследования, теоретически обосновав его необходимую связь с красотой как специфическим предметом эстетической науки. 
        Философия, в систему которой он вводит свою эстетику и соответственно семиотический аспект исследования, была рационализмом, восходящим к Лейбницу. 
        Ученик Баумгартена Г.Ф. Мейер в своей трехтомной работе "Основоположения всех изящных искусств и наук" в значительной степени излагает и популяризирует идеи своего учителя. Как и Баумгартен, он пишет о семиотике, подробнее останавливаясь на характеристике различий между естественными, имитативными знаками и произвольными [15]. 
        Рассматривая, как и Баумгартен, эстетическое как область чувственного познания, Мейер утверждает, что естественные знаки как чувственно созерцаемые ближе к эстетическому, чем произвольные. Кроме того они, по мнению Майера, лучше всего соответствуют требованию быть внутренне согласованными с обозначаемым. Произвольные знаки должны подражать естественным, если хотят быть красивыми. И чем естественнее произвольные знаки, тем они красивее [16]. Так, например, он считает, что звуковая живопись в словесных искусствах и аллегория в изобразительных - это пограничные формы [17]. Эти взгляды Мейера соответствовали его общей концепции искусства как "подражания природе". Естественные знаки в качестве имитативных противопоставлялись Мейером символическим знакам, или просто "символам". 
Непосредственно примыкают к Баумгартену и эстетические идеи М.Мендельсона, развившего его учение в направлении эмоциональной эстетики действия. Естественные знаки, доступные чувственному созерцанию (чувственной интуиции), непосредственно воздействуют на чувства. Произвольные же знаки не обладают таким интуитивным действием [18]. Различие естественных и произвольных знаков он сводит к различию видов искусства. Изобразительные искусства и музыка - это сфера произвольных знаков, слов. Различие между искусствами в этом отношении не абсолютное. Поэт может использовать естественные знаки (ономатопоэзия, каденсия), его задача состоит в том, чтобы превратить знаки произвольные в знаки естественные. Средством такого превращения является, по Мендельсону, метафоризм языка [19]. Что касается пластических искусство, они не отказываются от аллегорий, которые, по Мендельсону, могут быть как естественными, так и произвольными. 

    1). В.Ф. Асмус.  Немецкая эстетика XVIII века. М., 1962, с. 55. 
2). История эстетики, т. 2, с. 607. 
3). B. Croce.  The Philosophy of Jiambattista Vico. New York, 1913, s. 50. 
4). Л. Гильберт, К. Кун.  История эстетики, с. 291; Ф.В. Максимовский.  Эстетические взгляды Джанбаттисты Вико // Литературный критик, 1935, № 11, с. 18. 
5). H.G. Peters.  Die Aesthetik A.G. Baumgartens und ihre Beziehungen zum Ethischen, Berlin, 1934; Armand Nivelle.  Les theories esthetiques en Allenagne de Baumgarten a Kant. Paris, 1955. 
6). История эстетики, т. 2, с. 455. 
7). Там же. 
8). См. A. Riemann.  Die Aesthetik Alex. Goltl. Baumgartns. Halle, 1928, ss. 106, 108. 
9). История эстетики, т. 2, с. 456. 
10). Там же, с. 452. 
11). Там же, с. 455. 
12). Там же. 
13). Чем поэтичнее оба, утверждал Баумгартен, тем совершеннее поэзия (см. A. Riemann, Op.Cit., s. 134). 
14). В.Ф. Асмус.  Немецкая эстетика XVIII века, с. 50-51. См. также M. Schlesinger.  Geschichte des Symbols. Berlin, 1912, s. 147-148. 
15). История эстетики, т. 2, с. 451. 
16). A. Riemann, op.Cit., s. 107. О различных интерпретациях этого определения см. В.Ф. Асмус.  Немецкая эстетика XVIII века, с. 10-12; R. Wellek.  A History of modern Griticism, v. 1, p. 145. 
17). A. Nivelle, op. Cit., p. 77; B.A. Sfrensem.  Symbol und Symbolismus. Kopenhagen, 1963, s. 32-34. 
18). G. Fr. Meier.  Anfangsgrunde aller schonen Kunste und Wissenschaften, 2 Aufl, 1755, t. 2, s. 626. 
19). B. Markwardt.  Geschichte der Deutschen Poetik. Berlin, 1958-1959, vol. 1, s. 138; vol. 2, s. 176-177. 
20). M. Mendelsohn.  Philosophischen Schriften, 1780, t. 2, s. 7. 
21). Ibidem, s. 120. 






И. Винкельман
        В эстетике одного из крупнейших представителей немецкого Просвещения И.И. Винкельмана среди коммуникативных проблем на первое место выдвигается проблема аллегории [1], которая рассматривается им как "естественный знак", противопоставляемый произвольных знакам. 
Необходимость такого средства репрезентации обусловлена, по Винкельману, потребностью изображать не только "отдельные предметы одного рода", но и "то, что обще многим отдельным предметам, а именно общие понятия". Каждое свойство отдельного предмета, будучи мысленно отделено от того, в чем оно заключено, образует такое общее понятие. Выразить это общее понятие в искусстве, то есть так, чтобы оно могло "сделаться доступным чувствам" можно лишь "в виде образа, который, будучи единичным, относится тем не менее не только к единичному, а ко многим" [2]. 
        Весь этот ход рассуждений Винкельмана подтверждает замечание Б.Сфренсена о том, что путь от