Взял пинжак, где у него кошелек,
И прошлепал босиком в колидор,
А вернулся -- и обратно залег.
Он сопит,а я сижу у огня,
Режу меленько на водку лучок,
А ведь все-тки он жалеет меня,
Все-тки ходит, все-тки дышит, сучок !
А и спи, проспись ты, мое золотце,
А слезы -- что ж, от слез -- хлеб не солится,
А что мадам его крутит мордою,
Так мне плевать на то, я не гордая...
Ой, Караганда, ты Караганда !
Если тут горда, так и на кой годна !
Хлеб насущный наш дай нам, Боже, днесь,
А что в России есть, так то не хуже здесь !
Кара-ган-да !
Что-то сон нейдет, был, да вышел весь,
А завтра делать дел -- прорву адскую !
Завтра с базы нам сельдь должны завесть,
Говорили, что ленинградскую.

                 - 41 -

Я себе возьму и кой-кому раздам,
Надо ж к празднику подзаправиться !
А пяток сельдей я пошлю мадам,
Пусть покушает, позабавится !

Пусть покушает она, дура жалкая,
Пусть не думает она, что я жадная,
Это, знать, с лучка глазам колется,
Голова на низ чтой-то клонится...

Ой,Караганда, ты, Караганда !
Ты угольком даешь на-гора года,
А на картиночке -- площадь с садиком,
А перед ней камень...
Ка-ра-ган-да !..
                (116)


   "ЭРИКА"  БЕРЕТ  ЧЕТЫРЕ  КОПИИ

          ЛЕТЯТ УТКИ

              Посвящается Л.Пинскому

С севера, с острова Жестева
Птицы летят,
Шестеро, шестеро,шестеро
Серых утят,
Шестеро, шестеро к югу летят...
Хватит хмуриться, хватит злобиться,
Ворошить вороха былого,
Но когда по ночам бессонница,
Мне на память приходит снова --
Мутный за тайгу
Ползет закат,
Строем на снегу
Пятьсот зэка.
Ветер мокрый хлестал мочалкою,
То накатывал, то откатывал,
И стоял вертухай с овчаркою
И такую им речь откалывал :
"Ворон, растудыть, не выклюет
Глаз, растудыть, ворону,
Но ежели кто закосит, --

                 - 42 -

То мордой в снег,
И прошу, растудыть, запомнить,
Что каждый шаг в сторону
Будет, растудыть, рассматриваться
Как, растудыть, побег !.."

Вьюга полярная спятила --
Бьет наугад !
А пятеро, пятеро, пятеро
Дальше летят,
Пятеро, пятеро к югу летят...

Ну, а может, и впрямь бессовестно
Повторяться из слова в слово ?!
Но когда по ночам бессонница,
Мне на память приходит снова --

Не косят, не корчатся
В снегах зэка,
Разговор про творчество
Идет в ЦК.

Репортеры сверкали линзами,
Кремом бритвенным сверкала харя,
Говорил вертухай прилизанный,
Непохожий на вертухая :

"Ворон, извиняюсь, не выклюет
Глаз, извиняюсь, ворону,
Но все ли сердцем усвоили
Чему учит нас Имярек ?!

И прошу, извиняюсь, запомнить,
Что каждый шаг в сторону
Будет, извиняюсь, рассматриваться
Как, извиняюсь, побег !"

Грянул прицельно с надветренной
В сердце заряд,
А четверо, четверо, четверо
Дальше летят !..
И если долетит хоть один, значит, стоило,
                значит, надо было лететь !..
                                 (119)

                 - 43 -


  ГУСАРСКАЯ  ПЕСНЯ

По рисунку палешанина
Кто-то выткал на ковре
Александра Полежаева
В черной бурке на коне.

           Тезка мой и зависть тайная,
           Сердце горем горячи !
           Зависть тайная, "летальная" --
           Как сказали бы врачи.
Славно,братцы,славно,братцы,славно,братцы-егеря!
Славно, братцы-егеря, рать любимая царя !
Ах,кивера да ментики, ах,соколы-орлы,
Кому вы в сердце метили ле-пажевы стволы ?
Не мне ль вы в сердце метили ле-пажевы стволы !

А беда явилась за полночь,
Но не пулею в висок,
Просто в путь, в ночную заволочь,
Важно тронулся возок.

           И не спеть, не выпить водочки,
           Не держать в руке бокал !
           Едут трое, сам в середочке,
           Два жандарма по бокам.

Славно,братцы,славно,братцы,славно,братцы-егеря!
Славно, братцы-егеря, рать любимая царя !
Ах,кивера да ментики, пора бы выйти в знать,
Но этой арифметики поэтам не узнать,
Ни прошлым, и ни будущим поэтам не узнать.

Где ж друзья,твои ровесники ?
Некому тебя спасать !
Началось все дело с песенки,
А потом -- пошла писать !
            И по мукам, как по лезвию...
            Размышляй теперь о том,
            То ли броситься в поэзию,
            То ли сразу -- в желтый дом...
Славно,братцы,славно,братцы,славно,братцы-егеря!
Славно, братцы-егеря, рать любимая царя !
Ах,кивера да ментики, возвышенная речь !
А все-таки наветики страшнее, чем картечь !
Доносы и наветики страшнее, чем картечь !
По рисунку палешанина
Кто-то выткал на ковре
Александра Полежаева
В черной бурке на коне.
             Но оставь, художник, вымысел,
             Нас в герои не крои,
             Нам не знамя жребий вывесил,
             Носовой платок в крови...
Славно,братцы,славно,братцы,славно,братцы-егеря!
Славно, братцы-егеря, рать любимая царя !
Ах,кивера да ментики, нерукотворный стяг !
И дело тут не в метрике, столетие -- пустяк !
Столетие, столетие, столетие -- пустяк...
                          (121)

                 - 44 -

          ПАМЯТИ  Б.Л.ПАСТЕРНАКА

   "... правление Литературного Фонда СССР изве-
   щает о смерти писателя, члена Литфонда, Бори-
   са   Леонидовича  Пастернака,   последовавшей
   30 мая сего года, на 71-ом году жизни,  после
   тяжелой и продолжительной болезни, и выражает
   соболезнование семье покойного".

     Единственное, появившееся в газетах, вернее,
     в одной -- "Литературной газете", -- сообще-
     ние о смерти Б.Л.Пастернака.

Разобрали венки на веники,
На полчасика погрустнели,
Как гордимся мы, современники,
Что он умер в своей постели !

И терзали Шопена лабухи,
И торжественно шло прощанье...
Он не мылил петли в Елабуге,
И с ума не сходил в Сучане !

Даже киевские "письмэнники"
На поминки его поспели !..
Как гордимся мы, современники,
Что он умер в своей постели !

И не то чтобы с чем-то за-сорок,
Ровно семьдесят -- возраст смертный,
И не просто какой-то пасынок,
Член Литфонда -- усопший сметный !

Ах, осыпались лапы елочьи,
Отзвенели его метели...
До чего ж мы гордимся,сволочи,
Что он умер в своей постели !

     "Мело, мело, по всей земле, во все пределы
     Свеча горела на столе, свеча горела..."

Нет, никакая не свеча,
Горела люстра !
Очки на морде палача
Сверкали шустро !
А зал зевал, а зал скучал --
Мели, Емеля !
Ведь не в тюрьму, и не в Сучан,
Не к "высшей мере" !
И не к терновому венцу
Колесованьем,
А как поленом по лицу,
Голосованьем !
И кто-то,спьяну, вопрошал :
"За что? Кого там ?"
И кто-то жрал, и кто-то ржал
Над анекдотом...
Мы не забудем этот смех,
И эту скуку !
Мы поименно вспомним всех,
Кто поднял руку !
    "Гул затих.Я вышел на подмостки.
     Прислонясь к дверному косяку..."
Вот и смолкли клевета и споры,
Словно взят у вечности отгул...
А над гробом встали мародеры,
И несут почетный караул...   Ка-ра-ул!

                 - 45 -

        СНОВА  АВГУСТ

  Посвящается памяти А.А.Ахматовой.

         Анна Андреевна очень боялась и не любила
   месяц август  и  считала  этот месяц для  себя
   несчастливым, и имела  к этому все  основания,
   поскольку в августе был расстрелян Гумилев, на
   станции Бернгардовка, в августе был арестован ее
   сын Лев,в августе вышло известное постановление
   о журнале "Звезда" и "Ленинград" и т.д.

     "Кресты" -- ленинградская тюрьма
     Пряжка -- район в Ленинграде.

         "... а так как мне бумаги не хватило,
         я на твоем пишу черновике..."

            Анна Ахматова "Поэма без героя"


В той злой тишине, в той неверной,
В тени разведенных мостов,
Ходила она по Шпалерной,
Моталась она у "Крестов".

Ей в тягость? Да нет, ей не в тягость --
Привычно, как росчерк пера,
Вот если бы только не август,
Не чертова эта пора !

Таким же неверно-нелепым
Был давний тот август, когда
Над черным бернгардовским небом
Стрельнула,как птица, беда.

И разве не в августе снова,
В еще не отмененный год,
Осудят мычанием слово

И совесть отправят в расход ?!
Но это потом, а покуда
Которую ночь  -- над Невой,
Уже не надеясь на чудо,
А только бы знать, что живой !
И в сумерки вписана четко,
Как вписана в нашу судьбу,
По-царски небрежная челка,
Прилипшая к мокрому лбу.
О, шелест финских сосен,
Награды за труды,
Но вновь приходит осень --
Пора твоей беды !
И август, и как будто
Все тоже,как тогда,
И врет мордастый Будда,
Что горе -- не беда !
Но вьется, вьется челка
Колечками на лбу,
Уходит в ночь девчонка
Пытать твою судьбу.
По улице бессветной,
Под окрик патрулей,
Идет она бессмертной
Походкою твоей,
На праздник и на плаху
Идет она, как ты !
По Пряжке, через Прагу --
Искать свои "Кресты" !

                 - 46 -


И пусть судачат глупые соседи,
Пусть кто-то обругает не со зла,
Она домой вернется на рассвете
И никому ни слова -- где была...

Но с мокрых пальцев облизнет чернила,
И скажет, примостившись в уголке :
"Прости, но мне бумаги не хватило,
Я на твоем пишу черновике..."
                        (127)


     НА  СОПКАХ  МАНЧЖУРИИ

            Памяти М.М.Зощенко

В матершинном субботнем загуле шалманчика
Обезьянка спала на плече у шарманщика,
А когда просыпалась, глаза ее жуткие
Выражали почти человечью отчаянность,
А шарманка дудела про сопки манчжурские,
А Тамарка-буфетчица очень печалилась...
       Спит Гаолян,
       Сопки покрыты мглой...
Были и у Томки трали-вали,
И не Томкой -- Томочкою звали,
Целовались с миленьким в осоке,
И не пивом пахло, а апрелем,
Может быть, и впрямь на той высотке
Сгинул он, порубан и пострелян...
       Вот из-за туч блеснула луна,
       Могилы хранят покой...
А последний шарманщик -- обломок империи,
Все пылил перед Томкой павлиньими перьями,
Он выламывал, шкура, замашки буржуйские --
То, мол, теплое пиво, то мясо прохладное,
А шарманка дудела про сопки манчжурские,
И спала на плече обезьянка прокатная...
        Тихо вокруг,
        Ветер туман унес...
И делясь тоской,как барышами,
Подпевали шлюхи с алкашами,
А шарманщик ел, зараза, хаши,
Алкашам подмигивал прелестно --
Дескать, деньги ваши -- будут наши,

                 - 47 -

Дескать, вам приятно -- мне полезно !
         На сопках Манчжурии воины спят,
         И русских не слышно слез...

А часов этак в десять, а может, и ранее,
Непонятный чудак появился в шалмании,
Был похож он на вдруг постаревшего мальчика.
За рассказ, напечатанный неким журнальчиком,
Толстомордый подонок с глазами обманщика
Объявил чудака всенародно обманщиком...
         Пусть Гаолян
         Нам навевает сны...

Сел чудак за стол и вжался в угол,
И легонько пальцами постукал,
И сказал, что отдохнет немного,
Помолчав, добавил напряженно, --
"Если есть "Боржом", то ради Бога,
Дайте мне бутылочку "Боржома"..."
         Спите, герои русской земли,
         Отчизны родной сыны...

Обезьянка проснулась, тихонько зацокала,
Загляделась на гостя, присевшего около,
А Тамарка-буфетчица -- сука рублевая,
Покачала смущенно прическою пегою,
И сказала :"Пардон, но у нас не столовая,
Только вы обождите, я за угол сбегаю..."
         Спит Гаолян,
         Сопки покрыты мглой...

А чудак глядел на обезьянку,
Пальцами выстукивал морзянку,
Словно бы он звал ее на помощь,
Удивляясь своему бездомью,
Словно бы он спрашивал -- запомнишь ? --
И она кивала -- да, запомню, --

         Вот из-за туч блеснула луна,
         Могилы хранят покой...
Отодвинул шарманщик шарманку ботинкою,
Прибежала Тамарка с боржомной бутылкой --
И сама налила чудаку полстаканчика,
(Не знавали в шалмане подобные почести),
А Тамарка,в упор поглядев на шарманщика,
Приказала :"Играй, -- человек в одиночестве". --
         Тихо вокруг,
         Ветер туман унес...
Замолчали шлюхи с алкашами,
Только мухи крыльями шуршали...
Стало почему-то очень тихо,
Наступила странная минута --
Непонятное, чужое лихо --
Стало общим лихом почему-то !
         На сопках Манчжурии воины спят,
         И русских не слышно слез...
Не взрывалось молчаньем, ни матом, ни брехами,
Обезьянка сипела спаленными бронхами,
И шарманщик, забыв трепотню свою барскую,
Сам назначил себе -- мол, играй, да
                              помалкивай,--
И почти что неслышно сказав,--
                              благодарствую,--
Наклонился чудак над рукою Тамаркиной...
         Пусть Гаолян
         Нам навевает сны...
И ушел чудак, не взявши сдачи,
Всем в шалмане пожелал удачи...
Вот какая странная эпоха --
Не горим в огне -- и тонем в луже !
Обезьянке было очень плохо,

                 - 48 -

Человеку было много хуже !
         Спите, герои русской земли,
         Отчизне родной сыны...
                            (131)


              ЛЕГЕНДА  О  ТАБАКЕ

       Посвящается  памяти замечательного человека,
       Александра Ивановича  Ювачева,  придумавшего
       себе  странный  псевдоним -- Даниил Хармс --
       писавшего прекрасные стихи и прозу, ходивше-
       го в автомобильной кепке и с неизменной труб
       кой   в   руках,    который    действительно
       исчез, просто вышел на улицу и исчез. У него
       есть такая пророческая песенка:

          "Из дома вышел человек
          С веревкой и мешком
          И в дальний путь, и в дальний путь,
          Отправился пешком,
          Он шел, и все глядел вперед,
          И все глядел вперед,
          Не спал, не пил,
          Не спал, не пил,
          Не спал, не пил, не ел,
          И вот однажды, по утру,
          Вошел он в темный лес,
          И стой поры, и с той поры,
          И с той поры исчез..."

Лил жуткий дождь,
Шел страшный снег,
Вовсю дурил двадцатый век,
Кричала кошка на трубе,
И выли сто собак,
И, встав с постели, человек
Увидел кошку на трубе,
Зевнул, и сам сказал себе --
Кончается табак!
Табак кончается -- беда,
Пойду куплю табак,

                 - 49 -

И вот..., но это ерунда,
И было все не так.

Из дома вышел человек
С веревкой и мешком
И в дальний путь,
И в дальний путь
Отправился пешком...
И тут же, проглотив смешок,
Он сам себя спросил --
А для чего он взял мешок?
Ответьте, Даниил!
Вопрос резонный, нечем крыть,
Летит к чертям строка,
И надо, видно, докурить
Остаток табака...

Итак, однажды, человек
Та-та-та с посошком...
И в дальний путь,
И в дальний путь
Отправился пешком.
Он шел, и все глядел вперед,
И все вперед глядел,
Не спал, не пил,
Не спал, не пил,
Не спал, не пил, не ел...

А может, снова все начать,
И бросить этот вздор?!
Уже на ордере печать
Оттиснул прокурор...

Начнем вот этак -- пять зайчат
Решили ехать в Тверь...
А в дверь стучат,
А в дверь стучат --

Пока не в эту дверь.
Пришли зайчата на вокзал,
Прошли зайчата в зальце,
И сам кассир, смеясь, сказал --
Впервые вижу зайца!
Но этот чертов человек
С веревкой и мешком,
Он и без спроса в дальний путь
Отправился пешком,
Он шел, и все глядел вперед,
И все вперед глядел,
Не спал, не пил,
Не спал, не пил,
Не спал, не пил, не ел.
И вот, однажды, по утру,
Вошел он в темный лес,
И с той поры, и с той поры,
И с той поры исчез.
На воле -- снег, на кухне -- чад,
Вся комната в дыму,
А в дверь стучат,
А в дверь стучат,
На этот раз -- к нему!
О чем он думает теперь,
Теперь, потом, всегда,
Когда стучит ногою в дверь
Чугунная беда?!
А тут ломается строка,
Строфа теряет стать,
И нет ни капли табака,
А  т а м -- уж не достать!
И надо пропускать стишок,

                 - 50 -

Пока они стучат...
И значит, все-таки -- мешок,
И побоку зайчат.
(А в дверь стучат!)
В двадцаьый век!
(Стучат!)
Как в темный лес.
Ушел однажды человек
И навсегда исчез!..
Но Парка нить его тайком
По-прежнему прядет,
А он ушел за табаком,
Он вскорости придет.

За ним бежали сто собак,
А он по крышам лез...
Но только в городе табак
В тот день как раз исчез,
И он пошел в Петродворец,
Потом пешком в Торжок...
Он догадался, наконец,
Зачем он взял мешок...

Он шел сквозь свет
И шел сквозь тьму,
Он был в Сибири и в Крыму,
А опер каждый день к нему
Стучится, как дурак...
И много, много лет подряд
Соседи хором говорят --
Он вышел пять минут назад,
Пошел купить табак...
                 (136)


                ВОЗВРАЩЕНИЕ НА ИТАКУ

  Памяти Осипа Эмильевича Мандельштама

          ...в  квартире,  где  он жил, находились,
          он, Надежда Яковлевна  и  Анна  Андреевна
          Ахматова, которая  приехала его навестить
          из  Ленинграда.  И  вот  они  сидели  все
          вместе,  пока  длился  обыск,  до утра, и
          пока шел этот обыск, за стеною,  тоже  до
          утра,  у  соседа их, Кирсанова, ничего не
          знавшего об обыске, запускали пластинки с
          модной в ту пору гавайской гитарой...

          "И только и света,
          Что в звездной, колючей неправде,
          А жизнь промелькнет
          Театрального капора пеной,
          И некому молвить
          Из табора улицы темной..."
                          Мандельштам

Всю ночь за стеной ворковала гитара,
Сосед-прощелыга крутил юбилей,
А два понятых, словно два санитара,
А два понятых, словно два санитара,
Зевая, томились у черных дверей.
И жирные пальцы, с неспешной заботой,
Кромешной своей занимались работой,
И две королевы глядели в молчании,
Как пальцы копались в бумажном мочале,
Как жирно листали за книжкою книжку,
А сам-то король -- все бочком, да вприпрыжку,
Чтоб взглядом не выдать -- не та ли
                                 страница,
Чтоб рядом не видеть безглазые лица!

                 - 51 -


А пальцы искали крамолу, крамолу...
А там, за стеной все гоняли "Рамону":
"Рамона, какой простор вокруг, взгляни,
Рамона, и в целом мире мы одни".

"...А жизнь промелькнет
Театрального капора пеной..."

И глядя, как пальцы шуруют в обивке,
Вольно ж тебе было, он думал, вольно!
Глотай своего якобинства опивки!
Глотай своего якобинства опивки!
Не уксус еще, но уже не вино.

Щелкунчик-скворец, простофиля-Емеля,
Зачем ты ввязался в чужое похмелье?!
На что ты истратил свои золотые?!
И скушно следили за ним понятые...

А две королевы бездарно курили
И тоже казнили себя и корили --
За лень, за небрежный кивок на вокзале,
За все, что ему второпях не сказали...

А пальцы копались, и рвалась бумага...
И пел за стеной тенорок-бедолага:
"Рамона, моя любовь, мои мечты,
Рамона, везде и всюду только ты..."

"...И только и света,
Что в звездной, колючей неправде..."

По улице черной, за вороном черным,
За этой каретой, где окна крестом,
Я буду метаться в дозоре почетном,
Я буду метаться в дозоре почетном,
Пока, обессилев, не рухну пластом!
Но слово останется, слово осталось!
Не к слову, а к сердцу подходит усталость,
И хочешь, не хочешь --- слезай с карусели,
И хочешь, не хочешь -- конец одиссеи!
Но нас не помчат паруса на Итаку:
В наш век на Итаку везут по этапу,
Везут Одиссея в телячьем вагоне,
Где только и счастья, что нету погони!
Где, выпив "ханжи", на потеху вагону,
Блатарь-одессит распевает "Рамону":

"Рамона, ты слышишь ветра нежный зов,
Рамона, ведь это песнь любви без слов..."

"...И некому, некому,
Некому молвить
Из табора улицы темной..."
                    (139)

                 - 52 -

     ЦЫГАНСКИЙ РОМАНС

Повстречала девочка бога,
Бог пил мертвую в монопольке,
Ну, а много ль от бога прока
В чертовне и в чаду попойки ?
Ах, как пилось к полночи !
Как в башке гудело,
Как цыгане, сволочи,
Пели "Конавэлла" !

"Ай да Конавэлла, гран-тадела,
Ай да йорысака палалховела !"

А девчонка сидела с богом,
К богу фасом, а к прочим боком,
Уж домой бы бежать к папане,
А она чокается шампанью.
Ах, елочки-мочалочки,
Сладко вина напьются
В серебряной чарочке
На золотом блюдце !

Кому чару пить ?! Кому здраву быть ?!
Королевичу Александровичу !

С самоваров чертям полуда,
Чар летал над столами сотью,
А в четвертом часу, под утро,
Бог последнюю кинул сотню...
Бога, пьяного в дугу,
Все теперь цукали,
И цыгане -- ни гу-гу,
Разбрелись цыгане,
И друзья, допив до дна, --
Скатертью дорога !
Лишь девчонка та