нского,  и  на  книги. Среди  тех
потрепанных  томов, что я  приобретал  у  букинистов,  мне попался Ламброзо,
"Гениальность  и  помешательство" . Его-то  я и  вспомнил после  первых двух
допросов, когда понял, что  Семигановский -  вы правильно назвали начальника
саратовской  охранки -  все знает о  нашей группе, полный  провал,  никто не
уцелел, рассажали по камерам всех до одного во главе с Осипом.
     - Минором? - уточнил Бурцев.
     - Именно.
     - Какую вы играли манию?
     - Я требовал, чтобы ко мне пустили жену, Марию Стюарт.
     -  Погодите, а разве у Ламброзо есть  подобный аналог? - Теперь  Бурцев
посмотрел на Савинкова, словно бы ища у него поддержки.
     Тот пожал острыми плечами.
     -  Владимир Львович,  мне  сумасшествие  играть не  надо, я от  природы
несколько  умалишенный, это от  папы-прокурора, он был кровожаден, ненавидел
революцию  и  очень ее боялся...  Но  отчего  же  вы лишаете  Сашу права  на
фантазию? Первооснова была? Была. Ламброзо. А дальше - бог в помощь.
     Бурцев перевел медленный, колючий взгляд на Петрова.
     - Вы потребовали себе Марию Стюарт в камере? Или уже в карцере?
     - В карцере.
     - А за что вас туда водворили?
     - За просьбу дать те книги, которые просил.
     - Что же вы просили?
     - Тэна  "Историю революционных движений". - ответил Петров и понял, что
гибнет эта книга была запрещена тюремной цензурой.
     - Вы же не первый раз в тюрьме, - Бурцев покачал  головой, - неужели не
знали, что Ипполита Тэна вам не дадут ни в коем случае? Или хотели попасть в
карцер?
     - Может быть, там было удобнее начать игру? - помог Савинков.
     - Конечно, - ответил Петров с облегчением. - В карцере, где нет света и
койки, такое значительно более правдоподобно.
     - Я так и думал, - кивнул Савинков. - Я бы на месте Саши поступил точно
таким же образом.
     -  Хорошо, а когда вы  потребовали  Марию Стюарт? - гнул свое Бурцев. -
Сразу же? Или по прошествии времени?
     - Конечно, не сразу. Сначала я на карачках ползал,  песенки  пел, а  уж
потом стал плакать и звать Машу.
     - Как реагировала стража?
     -  Обычно. Смеялись  надо  мной...  Носком сапога  пнут,  скажут,  мол,
вставай, и все...
     - Врача не приводили?
     - Нет.
     -  Вы  десять  дней ползали на карачках, пели  и звали  Машу Стюарт, но
врача к вам не приводили?
     - При всей темноте стражников, при всей их  жестокости они обязаны были
докладывать начальству  о поведении человека, заключенного в  карцер... А  в
тюремной  книге  нет  никаких  записей...  Первая  появилась  лишь  двадцать
третьего, Александр Иванович...
     - Знаете что,  - Петров  прикрыл  глаза,  чтобы не  сорваться, - можете
обвинять меня в  провокации, черт с вами. Печатайте в ваших журналах. Только
добавьте:  "Я обвиняю "хромого" на основании материалов, полученных  мною от
саратовских тюремщиков. Других улик у меня нет". Валяйте.
     - Владимир Львович, - вступился Савинков, - я не вижу никаких оснований
обвинять Сашу в провокаторстве на основании ваших сведений... Они совершенно
недоказательны.  Это тень на ясный день.  К  тому же ни один из наших не был
провален, а смысл и цель провокации  состоит  в том, чтобы  сажать и убивать
революционеров...
     Бурцев прикрыл рот ладошкой, кашлянул:
     - Что ж, отложим это дело.  Но смотрите, Павел Иванович, как бы  партия
не пригрела у  себя на груди второго Азефа. Данные, которыми  я  располагаю,
пришли от революционеров, от чистейших людей.
     - От кого? - спросил Савинков резко. - Псевдоним?
     Бурцев  поднялся, молча кивнул и, повернувшись, словно солдат на плацу,
пошел на  бульвар,  -  пальтишко старенькое, локти  протертые,  косолапит, и
каблуки стоптаны, словно клошар какой, право.
     Петров нервно, но с огромным облегчением рассмеялся:
     - Страшно...
     - Сейчас-то чего бояться? Сейчас нечего... Знаете, кстати, отчего я был
так груб при вас с Зоей, в которую вы были влюблены?
     - Кто старое помянет, тому глаз вон, Бо... Павел Иванович!
     -  Нет, я все же вам скажу... Она ко мне домой пришла... Ночью... После
того, как вы  ее домой проводили, на третий этаж доковыляли, чтоб кто, спаси
бог, не  обидел любимую...  А она - ко  мне  в кровать.  А  я предателей  не
терплю, Саша, - в любви  ли, в терроре -  все одно...  Поэтому я и был с ней
так резок при вас. Думал, поймете, сделаете выводы...  А вы оскорбились, зло
на меня затаили... Ладно, теперь о деле... Партия благодарит вас за  то, что
вы  внесли  предложение  продолжить  работу  в  терроре.  Но  после Азефа мы
вынуждены проверять каждого, кто вносит такое предложение...
     -  Поэтому  здесь  и  появился  Бурцев?  -  понимающе  спросил  Петров,
испытывая какое- то радостное чувство близости к тому,  кого он недавно  еще
считал своим заклятым врагом.
     Савинков покачал головой:
     - Лишь отчасти.
     - То есть?
     - У него своя информация, у нас своя. - Савинков полез в карман пиджака
за  конвертом,  медленно  достал  оттуда фотографический  оттиск  и протянул
Петрову. - Поглядите, Саша. Это здесь легко делается, надо только знать, где
интересующий нас человек живет и кто из почтальонов обслуживает его участок.
Почтальоны - бедные люди, они легко дадут ознакомиться с  письмом, тем более
отправленным  не во Францию, а  в Россию, мифическому присяжному поверенному
Рохлякову. Поглядите, милый, поглядите.
     Петров уже видел - это была копия его письма Герасимову.
     Савинков между тем неторопливо продолжал:
     - Мы  знаем, кто получает корреспонденцию по этому адресу. Саша. У  нас
ведь  всюду есть свои  люди. Теперь все зависит от  вас. либо  я передаю это
письмецо вместе с вашим же обращением в ЦК о  терроре Владимиру Львовичу для
идентификации почерка  и  распубликования в мировой печати  сообщения о вас,
втором Азефе, либо вы рассказываете мне правду.
     Петров  открыл  рот,  но  голоса   не  было,  он  прокашлялся,  спросил
совершенно чужим, незнакомым ему фальцетом:
     - Шанс на спасение есть?
     - Конечно.
     - Что я должен сделать?
     -  Как что? - Савинков  искренне удивился.  - Вернуться в  Петербург  и
убить Герасимова.
     После  исчезновения  Азефа   ЦК  эсеров   принял   решение   уничтожить
Герасимова, ибо  тот знал от Азефа про партию то, что было  неведомо  никому
более,  Петров упал  как  с неба пора невезения кончилась, прощай, Александр
Васильевич!

          ВОТ ПОЧЕМУ РЕВОЛЮЦИЯ НЕМИНУЕМА! (IX)

     "...Три  месяца  тому назад  Судебной палатой  мне вынесен  приговор  в
окончательной  форме...  Приговор отправлен царю на  утверждение и только на
днях прислан обратно из Петербурга. Возможно меня вышлют только через месяц.
Во  всяком случае,  я скоро  распрощаюсь с десятым  павильоном.  Шестнадцать
месяцев я  провел здесь,  теперь  мне кажется  страшным, что я должен уехать
отсюда, или, вернее, что меня увезут отсюда - из этого ужасного и печального
дома. Сибирь куда меня сошлют, представляется мне страной свободы, сказочным
сном желанной мечты.
     Наряду с  этим  во мне  рождается тревога.  Я уйду, а эта ужасная жизнь
здесь  будет  продолжаться по-прежнему.  Странно это и непонятно.  Не  ужасы
этого  мрачного дома приковывают к нему, а чувство  по отношению к товарищам
друзьям незнакомым соседям - чужим и все же близким.  Здесь мы почувствовали
и  осознали,  как  необходим  человек человеку,  чем  является  человек  для
человека. Здесь мы научились любить не только  женщину и  не стыдиться своих
чувств  и своего желания  дать людям  счастье.  И я думаю, что если есть так
много предателей,  то не потому  ли, что у них не было  друзей, что они были
одиноки, что у  них не  было  никого,  кто прижал  бы их к себе и приласкал?
Думается,  что отношения между людьми сложны, что  чувство вопреки  тому что
оно  является  врожденной  потребностью  человека  стало  привилегией только
избранных. И если мы здесь тоскуем по цветам то здесь же мы научились любить
людей, как любим цветы. Мы любим место нашей казни ибо здесь мы уяснили себе
что борьба которая нас сюда привела, является также борьбой и за наше личное
счастье за освобождение  от навязанного нам  насилия  от тяготеющих над нами
цепей!"
     ...Когда Дзержинского наконец расковали,  в Сибири  уже, он  две недели
лежал,  не  в  силах встать на ноги,  кисти рук и  лодыжки стертые  в  кровь
массировал старый поселенец Мацей, варшавянин.
     Когда  поднялся  Игорь Каргин  меньшевик,  сосланный сюда,  в  Бельское
(триста верст  за  Красноярском)  еще в пятом сказал, что  на  опушке  возле
кладбища захоронен Петрашевский, могила заросла бурьяном, вот-вот исчезнет с
лица земли, какая уж тут память о героях?!
     Дзержинский  с  товарищами  работал  четыре  дня,  могилу  восстановил,
предложив  водрузить  на  ней столб - копию  с того  к которому был привязан
Петрашевский на Семеновском плацу.
     В тот же день урядник отправил донос в Красноярск, требуя убрать поляка
деятельность  которого,  не успел еще поселиться  толком,  "есть  проявление
дерзости смутьянства  и  подстрекательства  темных  мужиков  к неповиновению
властям,  что выразилось  в  уходе за могилой государственного преступника и
масона, некоего Петрашевского".
     За это Дзержинский был переведен еще дальше в тайгу на север.
     Оттуда и бежал.

        ЗАГОВОР

     Вернувшись  из  Пятигорска  (нет курорта более прекрасного!)  Герасимов
ощутил давно забытое чувство  счастья,  будто что  отвалилось в душе  словно
какая-то тяжесть  исчезла -  ходилось  легко думалось весело, даже  отчаянно
казалось, что не сорок девять сравнялось а только-только стукнуло двадцать.
     В   день  приезда  заехав  на  квартиру,  позвонил  Пашеньке  Эдмэн  из
кордебалета, пригласил поужинать в загородном "Ливерпуле",  прекрасная кухня
хорошие вина, знакомых рож нет,  все больше иностранные торговцы и сибирские
промышленники  вернулись  домой  в третьем часу  нежно  ласкали друг  друга,
Пашенька  клялась  что никого еще  так не чувствовала, утром пили кофе потом
Пашенька прикоснулась к его  лбу своими  нежными губами и сказав, что  будет
ждать звонка побежала на репетицию.
     Лишь после этого Герасимов отзвонил к себе, в канцелярию Столыпина а уж
потом   скорее  руководствуясь   привычкой  чем  надобностью  соединился   с
департаментом  Виссарионов  сердечно  его  поприветствовал  осведомился  как
прошел отпуск на  вопрос о  новостях  ответил, что в империи  наступила пора
благодати, и выразил убеждение что в самое  ближайшее время "милый Александр
Васильевич найдет время, чтобы вместе попить чайку".
     Затем  Герасимов отправился  на встречу  со своим маклером,  обменялись
новостями,  и  только  поздно   вечером  ему  удалось  заглянуть  на  личную
конспиративку, где жил мифический "присяжный поверенный".
     Прочитав письма Петрова он поразился их тону и отправился на квартиру к
подполковнику санкт-петербургской охранки Доброскоку.
     Раздевшись в тесной прихожей доброскоковской квартиры, Герасимов в зало
не  вошел (там музицировали жена  с дочерью) и просквозил  в узенький словно
пенал, кабинетик.
     -  Что слышно о хромом? - сразу же  спросил  Герасимов, снимая дымчатые
очки: по дороге к Доброскоку трижды проверился,  два раза поменял извозчика,
теперь надо быть аккуратным, - один неверный шаг - и погибель.
     - Вернулся, - ответил  Доброскок. - Я встречался с  ним.  Он  в ужасном
состоянии. Что случилось, не открывает... Ждет встречи с вами.
     - Ваши предположения?
     - Боюсь, не попал ли он в бурцевский переплет.
     - Почему Виссарионов не отправил к нему на связь Долгова?
     - Что, не понятно?
     - Против меня затеяли игру?
     - Именно так.
     - Где вы с ним увидались?
     -  Слух прошел, что он здесь...  Ш-ш-ш, полная секретность,  но от меня
разве утаишь... Словом, я нашел его в "Метрополе", перехватил утром в толпе,
утащил от филеров в  подворотню, там у  меня проходной ход отработан... А за
ним, помимо наших, эсеровский Бартольд смотрит... Исхудал хромой еще больше,
нервен,  как  дама  в известные дни, пришлось даже прикрикнуть  на  него, не
помогло.  "Выдвигаю  ультиматум: или Герасимов со  мной  увидится, или пусть
пеняет на себя".
     - Что ответили?
     - Сказал, что на днях вернетесь... Свяжусь... Доложу...
     - Хм...  Вот  что, Иван  Васильевич...  Войдите-ка  с ним в контакт  не
сегодня, так  завтра...  И попросите его написать письмо  на мое имя, чтоб я
мог с документом обратиться к Курлову... Основание нужно  для встречи, иначе
рискованно...
     -  Они  вам  откажут,  Александр  Васильевич...  И  Курлов  откажет,  и
Виссарионов...
     - А Карпов?  Все-таки я  его своим  преемником назвал.  Неужели и  этот
лишен чувства благодарности?
     - Нет,  он человек  совестливый,  но  сейчас  крутые  времена  пошли...
Курлов, словно конь, роет копытом... Виссарионов с ним во всем заодно...
     -  Мне  нужно  письмо,  -  упрямо повторил  Герасимов.  -  Пусть Курлов
откажет...
     Достал  из  кармана портмоне, отсчитал  пятьдесят рублей, - помнил, что
Доброскок из осведомителей, зазря не рискует:
     - Найдите  кого из  наших  стариков, прикройте спину, пусть они будут с
вами постоянно. А это, - он достал тысячефранковую  банкноту,  - для подарка
дражайшей половине, вам ее вкусы известны, вы и поднесите.
     Доброскок посмотрел на Герасимова восторженно:
     - Что за счастье с вами работать!
     -  Мы еще не  работаем, - ответил Герасимов, посуровев. - Мы готовимся.
Работа начнется, когда я получу письмо...

     "Милостивый государь, поскольку я был  брошен известными вам  людьми на
произвол  судьбы  в  Париже, необходимость  нашей  встречи  не  нуждается  в
раз®яснении.  В случае,  ежели вы от нее  откажетесь, всю ответственность за
последующие  события вам придется нести  перед  Богом и вашей совестью, коли
она в вас сохранилась.
                                                  Южный".

     С  этим  письмом  Петрова,  позвонив  предварительно своему  преемнику,
полковнику  Сергею  Георгиевичу Карпову, генерал и отправился в  свой бывший
кабинет, столь дорогой его сердцу.
     Карпов  принял его  дружески,  хотя,  как  и Виссарионов,  старался  не
смотреть  в  глаза, был  излишне  экзальтирован,  расспрашивал  о  здоровье,
отдавал ничего не значившие  сплетни, - никаких имен, ни одного упоминания о
новых,  делах,  будто с каким бомбистом говорил -  перед началом вербовочной
беседы.
     Герасимов  тем не  менее  ответил на  вопрос о здоровье,  однако, когда
Карпов  -  сразу  же   после  обязательно-протокольных  пробросов   -  начал
извиняться,  ссылаясь на то, что вызывает Виссарионов, генерал остановил его
достаточно приказно:
     -  Погодите,  полковник. Надо обсудить  дело,  которое  известно  Петру
Аркадьевичу... Вы, полагаю, помните Петрова?
     - Ну как же, слыхал...
     -  Нет,  вы  не  только   слыхали  о  нем,  Сергей  Георгиевич.  Вы  им
занимаетесь.  И  я говорю сейчас не только от своего  лица. Что вы  намерены
сообщить мне для передачи Столыпину?
     - Александр Васильевич, - чуть не взмолился Карпов, - не ставьте меня в
жуткое положение! Мне запрещено говорить с вами о Петрове!
     Герасимов удовлетворенно кивнул, подумав,  что на  провинциала,  только
три месяца как  переселившегося в столицу, употребление фамилии премьера без
обязательных титулов не могло не произвести нужного впечатления.
     - Кем запрещено, Сергей Георгиевич?
     - Генералом Курловым.
     - А Виссарионов?
     - Он также рекомендовал мне  не вступать с вами в разговоры  по  поводу
Петрова. Мне поручено вести "Южного" совершенно самостоятельно.
     Герасимов   снова   кивнул  и,  достав  письмо   Петрова,   привезенное
Доброскоком, попросил.
     - Приобщите к делу, Сергей Георгиевич, пригодится.
     Тот пробежал текст и обхватил голову руками:
     - Бред  какой-то! Ну,  отчего мы с вами не можем вести его вдвоем? Кому
это мешает?
     - А  вы  как  думаете?  -  спросил Герасимов  и, не  дожидаясь  ответа,
поднялся, кивнул и вышел из кабинета.
     В два  часа  ночи,  после того  как  Герасимов доложил Столыпину дело и
получил  от премьера  устную санкцию на  работу, Доброскок вывел Петрова  из
"Метрополя"  проходными  дворами, посадил на пролетку  и отвез  на квартиру,
снятую им на Пантелеймоновской улице.
     Герасимов  обнял Петрова,  который как-то  обмяк  в его  руках,  спина,
однако,  оставалась напряженной; ощутил легкий запах алкоголя, хотя  помнил,
что  раньше  агент  никогда  ни  водки,  ни финьшампаню  не  пил, кивнул  на
Доброскока: "это друг, верьте ему, как мне, если со мною  что-либо случится,
он спасет вас", сказал подполковнику,  чтоб тот вернулся  через  три часа, и
повел  позднего гостя к столу, накрытому наспех, ветчина, сыр, копченая рыба
и  две бутылки - водка и ликер (отчего-то вспомнил Азефа, попросил  привезти
"шартрез").
     - Ну, рассказывайте, - сказал он, усадив Петрова напротив себя.
     - О чем? - спросил тот каменно.
     - О том,  как  провалились,  -  ответил Герасимов, вздохнув. -  По вине
новых начальников имперской  полиции...  Хоть и  я с себя ответственности не
снимаю.
     - Если знаете, чего ж спрашиваете?
     - Чтобы найти единственно верный выход.  Помните  пословицу:  "И  волки
сыты,  и  овцы целы"?  Вот  и будем считать  это  отправным  посылом в нашей
задачке. Кого поручили убить?
     - Вас.
     -  Савинков? -  сразу же  просчитал  Герасимов, поэтому и  спрашивал-то
утверждающе,  Бурцев вне террора, значит, Петровым  занимались боевики, хоть
там и смута, безвластие, но крепче фигуры, чем Борис Викторович, нет.
     - Коли известно, зачем спрашивать?
     -  Спрашиваю  для  того лишь,  Александр Иванович,  чтобы  спасти  ваше
честное имя для социалистов-революционеров.
     - Это как понять?
     - Да так и понимайте. Вы динамитом должны меня поднять?
     - И это знаете?
     - Если б иначе, могли здесь  пристрелить, небось мой  браунинг  с собою
таскаете?
     - Отдать?
     - Отдайте. Я вас  вооружу  "бульдогом"  понадежнее, американцем, у  них
калибр  шальной,  печень  вырывает. -  И,  повернувшись  к  Петрову  спиной,
Герасимов    неторопливо   двинулся   к   шкафу,   куда    заранее   положил
"смит-и-вессон",  каждый  шаг  давался с  трудом, Петров  истерик,  куда его
поведет,  черт  знает,  засандалит  промеж  лопаток,  и прощайте,  родные  и
близкие!
     Он  считал  про себя, принуждая  не торопиться,  на "семь"  понял,  что
Петров стрелять не  будет, достал  "бульдог" и только после  этого, держа  в
руках оружие, обернулся.
     - Это понадежней, а?
     - Вы не боялись, что я убью вас, Александр Васильевич? - Петров сидел с
мокрым от пота лицом.
     Герасимов  понял,  что  любую  ложь,  даже самую  точную, Петров сейчас
поймет, поэтому ответил:
     -  Только когда я  досчитал  до семи и вы не выстрелили,  я понял,  что
останусь в живых...
     - Очень хорошо, что вы мне честно ответили.
     Я  по вашей спине видел как вы нервничали. Она  у вас окаменевшая была,
вы только ногами двигали.
     - Ну а почему же Борис Викторович решил поднимать меня динамитом?
     - Не вас одного.
     - А кого еще?
     - Курлова, Виссарионова, Карпова. И вас
     -  Плохо  у  Бориса Викторовича с информацией, -  усмехнулся  Герасимов
наливая себе водки, глянул вопрошающе на Петрова, выпьет ли.
     - Да,  с удовольствием, - сразу же поняв, ответил хромой. - Я много пью
и это прекрасно Александр Васильевич... Опьяняться надо чем угодно, только б
избежать рабства времени и жизни, - любовью вином, красотою доброты...
     - Шарль Бодлер, - кивнул Герасимов. - Савинков, довольно часто приводит
эти строки французского террориста и гения...
     Лицо  Петрова  мученически  сморщилось  -  удар  пришелся  в  солнечное
сплетение, честолюбив  парень  сейчас  снова  в  нем  все  против  Савинкова
поднимется, так и надо это именно и угодно задумке.