ивели из  суда в  наш коридор двоих  радомчан  Оба  приговорены к смертной
казни. Если бы нашелся кто-нибудь, кто описал весь ужас жизни этого мертвого
дома,  борьбы,  падений  и  под®ема  духа тех, кто  замурован  здесь,  чтобы
подвергнуться казни, кто  воспроизвел бы то, что творится в душе находящихся
в заключении героев, а равно подлых и обыкновенных  людишек, что творится  в
душе приговоренных, которых ведут к месту казни, - тогда жизнь этого дома  и
его обитателей  стала  бы  величайшим оружием  и  ярко  светящим  факелом  в
дальнейшей борьбе И поэтому необходимо собирать и сообщать людям  не простую
хронику  приговоренных  и  жертв,  а  давать  картину  их  жизни,  душевного
состояния,  благородных  порывов  и  подлой  низости,  великих  страданий  и
радости, несмотря на мучения, воссоздать правду,  всю правду, заразительную,
когда  она прекрасна  и могущественна,  вызывающую презрение  и отвращение к
жертве,  когда она сломлена и  опустилась до подлости.  Это под  силу только
тому,  кто  сам много страдал и  много любил,  только он может раскрыть этот
трепет и борьбу души, а не те, кто пишет у нас некрологи.
     ...Всем радомчанам смертная казнь заменена  каторгой. Меня уверяли, что
заменят  и Ганке. Несколько дней тому назад к ней в  камеру перевели  другую
женщину.  С  этих  пор  хохот  и  пение  в течение  целого дня  без перерыва
разносятся по всему коридору.
     ...Рядом  со  мной уже  два  дня  сидит  товарищ  из  Кельц. В  четверг
слушалось его дело  - приговорен  к  смерти,  замененной  пятнадцатью годами
каторги, через две недели будет слушаться другое его дело - об убийстве двух
стражников. До него несколько дней  сидел товарищ из Люблина. Ему  сообщили,
что его  узнал провокатор Эдмунд Тарантович и что он обвиняет его в убийстве
почтальона  и  пяти солдат.  Виселица верная. Говорят,  что  этот провокатор
выдал целую организацию ППС и настолько занят разоблачениями  и показаниями,
что следователям приходится  ждать  очереди, чтобы его допросить. У радомчан
было за это время еще два дела,  два раза  их приговаривали к смерти  и  оба
раза заменяли каторгой.
     ...Вчера  заковали  четырнадцать  человек,  один  из  них  по  дороге в
кузницу, горько улыбаясь, сказал: "Последние свободные шаги"
     Ганка сидит теперь  вместе с Овчарек, которую обвиняла в предательстве.
Должно быть, лгала.
     ...Сегодня во всех камерах закрыли  окна и накрепко забили их гвоздями.
Теперь камера опять закрылась, как могила, и не видно ни неба, ни  деревьев,
ни ласточек.
     ...К нам  проникло известие  о  том, что охранка  подослала сюда  шесть
шпиков, что в среде заключенных есть провокаторы. Началась  слежка.  Бывало,
что   обнаруживали   действительных   провокаторов,  но  бывало  также,  что
подозрение падало  на  людей,  возможно,  ни в  чем не  повинных.  Создается
атмосфера  недоверия, портящая совместную жизнь, каждый  по мере возможности
замыкается в себе.
     Шпионов  действительно  много.  Здесь  так  часто сменяют товарищей  по
камере (редко кто сидит один, большинство сидят по  трое и больше), что цель
этого становится очевидной дать возможность  неразоблаченным  шпикам  узнать
как можно больше.  Несколько  дней  тому  назад  я  увидел в  окне бесспорно
уличенного  в провокации  на прогулке  с  вновь прибывшим  из  провинции.  Я
крикнул в  окно "Товарищ! Гуляющий с тобой - известный мерзавец, провокатор"
На следующий день они уже гуляли каждый отдельно.
     Сегодня убедился, что, к сожалению,  мои  подозрения  были обоснованны.
Оказывается,  Ганка  была  в Творках (дом  для  умалишенных) и  оттуда  была
освобождена   прушковскими   социал-демократами.   Когда  ее   после   этого
арестовали, она выдала тех, которые ее освобождали сама ездила с  жандармами
и  указывала  квартиры  освободивших  ее  товарищей.  Здесь  она  сидит  под
вымышленной фамилией, тщательно скрывая свою подлинную фамилию (Островская).
Почему она предавала?  Кто  ее знает? может быть, избивали, а возможно,  она
действительно сумасшедшая. Теперь  она уже несколько  дней сидит  в коридоре
надо  мной.  Сегодня я  обо  всем этом уведомил  других.  Я обязан  был  это
сделать.  Возможно, вначале она попытается  защищаться,  утверждать, что все
это  ложь. Она,  вероятна, будет  бороться  хотя  бы за щепотку  доверия. Но
заслуженный удел  ее - позор,  самый  тяжелый крест,  какой может выпасть на
долю человека..."

                ДРУГ СУПРОТИВ ДРУГА (II)

     Переписку между Лондоном и Петербургом о предстоящем визите английского
короля Эдуарда Седьмого в  Россию Герасимов теперь  читал в тот же  час, как
только  она выходила из канцелярии министра  иностранных дел Извольского. Он
ясно понимал, как важен  этот  визит,  - Столыпин не  обманул, действительно
намечалось сближение с Британией. Из беседы с  Петром Аркадьевичем - однажды
засиделись  до  трех  утра  -  сделал  вывод,  что поворот  этот не случаен;
инициатором  его  были  люди,  опасавшиеся  германофильства  государыни,  ее
растущего влияния на августейшего супруга, в критической ситуации дело может
кончиться ее регентством, что значило бы окончательное растворение  России в
германском духе.
     Оценив  происшедший  поворот, присмотревшись, не поломает  ли  государь
новый курс  Столыпина, полковник сделал надлежащие выводы и переориентировал
своего  маклера  тот  теперь  играл на бирже с ощутимым успехом, потому  что
ставил лишь на компании и банки, связанные с английскими интересами.
     Читая  телеграммы,  Герасимов   потешался  над  просьбой   Эдуарда  VII
организовать  его  визит  в Петербург  так,  "чтобы я мог побольше увидеть",
знал,  что  по этому  вопросу  непременно вызовет Столыпин; вот он, реальный
шанс, - окончательно доказать всем и вся, что его, Герасимова, слово  в деле
политической полиции империи непререкаемо.
     Петр Аркадьевич действительно его  вызвал, ознакомил с шифротелеграммой
английского  МИДа,  копию  которой Герасимов прочитал еще вчера;  полковник,
однако,  сделал  вид,  что изучает документ  с видимым  интересом; аккуратно
спрятав очки в тонкой золотой оправе в серебряный футлярчик, ответил:
     - Этого делать никак невозможно, Петр Аркадьевич.
     - Опасаетесь бомбистов? Но они же у вас в кулаке, Азеф бдит.
     - Вместе с Азефом бдят  директор  полиции  Трусевич, начальник  царской
охраны Спиридович и министр юстиции Щегловитов, - усмехнулся Герасимов. Если
бы только Азеф и я, тогда б хоть на Путиловском  заводе можно было принимать
монархов.
     Посмеялся и  Столыпин, потом, никак  не форсируя давешний  разговор  по
поводу  задумки, которая  побудит  государя  не обращать внимания на критику
сановников по поводу его, премьера, активности против общины, спросил:
     - Готовы отстаивать вашу точку зрения перед государем?
     - Готов, Петр Аркадьевич. Если вы считаете это целесообразным, готов.
     ...Визит к  монарху  был организован  так, чтобы об этом не знал никто,
кроме премьера  и  генерала Дедючина; из-за  интриг, немедленно начавшихся в
столице после  первой  аудиенции, данной  Николаем  полковнику, генеральские
погоны до сих пор зависли, зачем подставлять Герасимова лишний  раз, и так у
него предостаточно  врагов  ненавидят тех,  кто умеет работать, бездельников
осыпают  крестами, не  страшны,  люди  без  собственного мнения,  скоморохи,
веселят самодержца, говорят с ним  по-простому, так, чтобы все было понятно,
не надо  вникать,  шуты  со  звездами, осыпанными бриллиантами,  -  явление,
вполне обычное при абсолютизме.
     В Царское Герасимов приехал под вечер, государь принял его в  кабинете,
был несколько раздражен чем-то, той задушевной беседы, которой так сладостно
гордился Герасимов, не получилось.
     - Его  величество король  британский, наш кузен Эдуард, привык у себя в
Лондоне повсюду свободно  ходить, -  досадливо  морща мягкое,  без выражения
лицо, говорил  Николай. - Потому и  здесь, в империи,  он захочет вести себя
так  же. Он  решит  посетить  театры, балет,  отправится  гулять  по улицам,
наверняка выскажет пожелание посмотреть биржу, заводы, верфи. Значит, я буду
обязан по протоколу всюду  его сопровождать. Я  готов, конечно. Однако  хочу
спросить ваше мнение я могу?
     -  Нет,   ваше  величество,  -   ответил  Герасимов,  как-то  по-новому
рассматривая лицо Николая, безжизненное, словно маска, какая-то вещь в себе,
ни единый мускул не дрогнет, и глаза потухшие.
     - Ну, вот  видите.  Если он решится гулять по столице один, это вызовет
толки.   Снова  начнутся   разговоры  о   нестабильности,   станут  печатать
антирусские гнусости... Поэтому будет лучше, если он не приедет в Петербург.
Встречу проведем в другом месте. Обдумайте, как это лучше сделать.
     - Мне следует снестись с министерством иностранных дел?
     - Решите этот  вопрос с  Петром Аркадьевичем, -  еще более  раздраженно
ответил государь. - Мне невдомек, как решаются дела такого рода.
     -  Разрешите,   ваше  величество,  изложить  мой  план,  который  будет
гарантировать абсолютную безопасность августейшей семьи?
     В глазах  государя мелькнула какая-то живинка, видимо, испугавшись, что
его собеседник заметил это, он сразу же отвернулся к окну.
     - Да, пожалуйста, но лишь вкратце.
     А  ведь я  на  голову выше  его,  подумал  Герасимов, масенький  у  нас
самодержец, хлипкий.  Засандалить в  него пару пуль, - завтра б  стал  самым
знаменитым  человеком мира, во все б  исторические  учебники  вошел. А  что?
Сговориться б  заранее  со Столыпиным,  убрать Дедюлина  со Спиридовичем, на
коня, - и был  таков! Что там всякие  Робеспьеры да Кромвели?! Ге-ра-си-мов!
Ух, прогремело б!  Или зарезать. Вообще никакого шума.  Под мышки  взять, за
стол оттащить, посадить на стул, мол, работает венценосец,  хрена б догнали.
Назавтра - республика, меня чествуют спасителем нации, герой освободительной
борьбы...  Эх,  с  Азефом  бы  такое  дело  провести,  Столыпин  не  пойдет,
силен-силен,  а в самом нутре  - слабак, постоянно  оглядывается,  хитрит  с
самим собою, боится открыто ощериться.
     - Самым надежным местом встречи я полагаю Ревель, ваше величество.
     - Почему? Там же инородцы. Русские люди на своего государя руку никогда
не поднимут, только инородцы.
     -  Это,  конечно, так,  ваше величество, вы совершенно  верно  изволили
заметить,  -  кивнул  Герасимов,  подумав,  что  Каляев,  Савинков, Сазонов,
Никитенко  с Наумовым, не  говоря уж про Халтурина  и  Софью Перовскую, были
чистокровными русскими,  - но Ревель можно блокировать со всех  сторон, да и
гавань   там   прекрасная,   британскую   эскадру  разместим   в   полнейшей
безопасности, как и фрегат вашего императорского величества. Встреча пройдет
на воде, минимум спусков на сушу. Две великие морские державы встречаются на
воде, вполне  подлежит толкованию  в  прессе.  В  этом  случае, даже если бы
бомбистам  и  удалось  проникнуть  в  Ревель,  - хотя  практически  я  такую
возможность  исключаю, - то уж на корабли доступ им  совершеннейшим  образом
закрыт.
     - Изложите  ваши соображения  Петру  Аркадьевичу,  - заключил  Николай,
заметив  кого- то в окне, и чуть склонил  голову,  дав понять, что аудиенция
окончена.
     Выслушав Герасимова, не перебив ни разу, Азеф вздохнул.
     - Да знаем  мы о предстоящем визите, Александр  Васильевич, знаем самым
прекрасным образом.
     - Откуда  же?! - Герасимов искренне изумился. - Об  этом здесь известно
всего десятерым да и в Лондоне стольким же!
     - Повторяю, этот вопрос обсуждался на заседании ЦК неделю назад. И было
принято решение готовить акт.
     -  Ничего не  получится,  - неотрывно  глядя на  уродливое  лицо друга,
сказал Герасимов. - Встреча будет не здесь, а в Ревеле.
     - Ну и что? - Азеф пожал плечами. - Мы рукастые. Найдем людей на флоте.
Думаете, флот простил царю "Потемкина"? Казнь лейтенанта Шмидта? А Никитенко
чего стоит? Вся пресса на ушах стояла, -  "жертва полицейской провокации". А
ведь  именно  он, Никитенко, моего друга Савинкова  из-под  петли спасал, на
шлюпчонке  через Черное  море вывез... Словом, я против акта не возражал. Не
мог снова кто-то против меня плетет, с подачи старой змеи Бурцева...
     - Задушим, - усмехнулся Герасимов- Долго ли умеючи?
     - Это - быстро, - согласился Азеф.
     - План акта намечен?
     - Разрабатываем.
     - Когда намерены закончить?
     -  Как  скажу вам подробности, -  отчего-то  рассердился Азеф, - так  и
узнаете...
     Вернувшись в номер, Азеф забрался в ванну, долго отмокал в голубой воде
(бросил  кусок   французского  ароматного  мыла,   чтоб  пенилось   и   кожа
благоухала), обсуждая ситуацию с самим собой.
     Как всякий предатель, он  постоянно жил в страхе  за жизнь после  того,
как организовал убийство Плеве (с подачи сукина сына Рачковского, именно  он
намекал, что это угодно Сферам), ждал ареста и петли; когда отдал Герасимову
своего ближайшего друга и  любимца  Боречку Савинкова, боялся, что придушат,
как и Гапона, его же питомцы, бомбисты.
     Он  мучительно,  постоянно, каждую минуту думал о  выходе,  не  отдавая
себе, ясное дело, отчета,  что выхода уже  не было  и быть не могло рано или
поздно  предательство непременно всплывает наружу,  причем особенно вероятно
это когда страна взбудоражена, правительственной  линии нет царствует сонная
бюрократия,  лишенная той реальной идеи  которая  бы могла  об®единить народ
поставив   перед    ним    осуществимые    задачи,    подкрепленные    ясным
законодательством,  понятным  не  ста правозаступникам,  а самым  широчайшим
слоям населения "это можно и то - можно, а вот сие - нельзя"
     Азеф  понимал что раз и  навсегда отвести  подозрение  в провокаторстве
могло  лишь одно цареубийство. При этом  он отдавал себе отчет и  в  том что
осуществление  акта скорее всего повлечет за собою  арест  и казнь,  которую
первым же санкционирует любезный друг Александр Васильевич.
     Поэтому лежа  в  голубой мыльной  пене, Азеф  неторопливо  комбинировал
выстраивал схемы безжалостно рушил их - и все во  имя того чтобы продлить ту
блаженную жизнь, которой жил предав - двадцать еще лет назад - идею  которой
поначалу решил было служить.
     Знай  Азеф  про ту  шальную мысль что мелькнула  в голове  Герасимова в
кабинете царя,  доверься он ему всецело решись  в свою  очередь на  поступок
Герасимов, намекнув  на вероятие удачи Петру  Аркадьевичу, кто  знает как бы
сложилась  дальнейшая  судьба России, Европы, трех этих  людей, но поскольку
все  они были раз®единены недоверием  и  страхом,  то чуда не  произошло все
развивалось  так   как  и  должно  было  развиваться  в  прогнившем  колоссе
именовавшемся Империей.
     Тем  не менее назавтра после заседания подпольного бюро  ЦК Азеф лениво
заметил своему ад®ютанту Карповичу изменившему до  неузнаваемости  внешность
после "легендарного побега" из охранки:
     - Суша сушей но вы поищите нет ли кого из наших в экипажах кораблей что
будут принимать Николая.  У меня на это времени нет  а вам  и  карты в  руки
причем  желательно чтоб морячок был не  наш а  какой-нибудь анархист  или на
худой конец из летучего отряда, провинциал не связанный с центром.
     Через два дня Азеф пришел к Герасимову снова был в  ярости, когда начал
матерно браниться пахнуло тяжелым перегаром.
     - Что же вы Александр Васильевич говорили  мне будто Николай отправится
в Ревель на своем фрегате "Штандарт"?! Он же на чугунке туда едет!
     -   Кто  из   нас  начальник   политического  сыска   империи,  Евгении
Филиппович!? - Герасимов тоже набычился. - Я или вы!?
     - Не надо со мною играть! - по-прежнему в ярости рявкнул Азеф. - Или вы
мне верите или нет! Тогда - до свидания! Ищите себе других друзей! Пусть они
с вами  варят кашу! Первый раз ваши генеральские погоны на гнедых прокатили,
а второй на вороных до отставки пронесут!
     О том, что генеральское  звание утонуло в письменных  столах интриганов
знали только  Столыпин и Герасимов  откуда же все это  приходит к образине?!
Что творится в  державе?!  Тем не  менее, услышавши про  погоны (надавил  на
больную  мозоль,  шельмец  умеет  бить  в  поддых).  Герасимов  снял  трубку
телефонного аппарата.
     -  Я  готов позвонить при вас Петру Аркадьевичу. Можете взять  отводную
трубку она в  столовой,  в горке я  ее  прячу за серебряной  вазой вам,  как
другу, открываю тайну. Слушайте разговор.
     Столыпина  однако  не  было  вызвали  в  Царское,  внеочередной  доклад
императору  эх  добиться  бы  права  доклада  и  мне  чтоб  не  как  милость
даровалась,  а по звонку  дворцовому коменданту раз в неделю самые последние
новости!  Не сумел ему продать себя толком, сам  виноват оробел! Надо было б
почитать  царю, что его  сановники про Думу пишут про  министров у него лицо
кроткое как у женщины, ему сплетни сладостны а  что как не главная сплетница
империи наша охрана?! Вот  тебе и подступ! Верти им потом как хочешь жми  на
кнопочки пугай! Не через Петра Аркадьевича,  а - напрямую! Он же слабенький,
его   надо  постепенно   приучать,   он   податливый,  я   из   кабинета,  а
змеи-завистники нашептали,  ша-ша, шу-шу, вот он и стал отворачиваться  да в
окна смотреть, словно я табурет какой, а не человек...
     - Когда ждете Петра Аркадьевича? - поинтересовался Герасимов, голос его
в секретариате знали, поэтому не боялись отвечать правду.
     - Видимо, поздно Он изволил отправиться  вместе  с господином министром
иностранных дел.
     - Давно?
     - С час тому назад, Александр Васильевич.
     - Что-нибудь срочное?
     - Да, вам курьер повез личный пакет, неужели еще не доставил?
     - Я звоню с перепутья. Благодарю. Сейчас же проверю. До свидания.
     Дав  отбой, назвал барышне телефон  ад®ютанта; тот  сообщил, что личный
пакет премьера "за сургучом" получен.
     - Вскройте, - сказал Герасимов. - И прочитайте.
     -  Хорошо, Александр Васильевич. Соблаговолите  подождать чуток, возьму
ножницы.
     Зажав трубку ладонью, Герасимов озорно крикнул Азефу.
     - Хорошо слышно?
     Тот наконец сменил гнев на милость, усмехнулся.
     - Вот бы в ЦК эту отводную трубку поставить, цены бы мне не было, конец
Бурцеву.
     - Алло, Александр Васильевич. -  Ад®ютант вернулся к  аппарату.  - Я не
знаю, возможно ли такое читать по телефону.
     -  Что-нибудь  связанное  с "номером семь"  (так в  охранке говорили  о
Николае). О нем?
     - Именно.
     Герасимов поджался, поразившись догадке, мелькнувшей в голове.
     - Связано с маршрутом?
     - О дополнительных мерах предосторожности.
     - Хорошо, благодарю вас.
     Герасимов положил трубку  на рычаг, похожий  на  рога оленя, усмехнулся
вошедшему Азефу.
     - Ну? Так кто же шеф политической полиции? Я, милый Евгений Филиппович,
я.
     - Глядите,  -  ответил  Азеф миролюбиво  - Моя  информация абсолютна. Я
говорю только в том случае,  когда уверен. Я за это золотом плачу. Проверьте
еще  и  еще  раз.  Если  вам  ничего  не  скажут,  значит,  у  вас появились
могущественные враги.
     -  Кто  вам  поведал  об  этом  вздоре?  Это сказал ваш  враг,  Евгений
Филиппович, - Герасимов ответил ударом. - Назовите мне его.
     -  Нет,  -  Азеф  покачал  головой.  -  Не  назову.  Это  мой  коронный
осведомитель. Он надежен. И не враг мне. Но и не друг.  Он - болтун. А я ему
в винт проигрываю...  О нем в  ЦК только Виктор знает. И Натансон.  Назови я
его, - мне гибель, ваши  филеры сей момент засветятся, провокаторы начнут  к
нему с  идиотскими вопросами  приставать,  - вот  и конец мне,  он все сразу
поймет  значит,  решит,  один  из  нас  троих  -  провокатор.  Лидер  партии
провокатором  быть  не  может Натансон -  теоретик, он  прокламации пишет  и
газету ведет, от террора далек. Кто остается? Я остаюсь.
     - Но ведь  коронный осведомитель  отдал  вам фальшивку! Как  должен был
царь  идти  в  Ревель  на "Штандарте", так и идет!  Какая "чугунка"?! Это же
безумие  по  нынешним временам!  Вам,  бомбистам,