еще в Берлине, в районе
Ванзее.
    Чувствовалось, что народ здесь живет не из бедных.  Напротив
вилл вдоль дороги выстроились "Роллс-Ройсы", "Порше", последние
модели БМВ, "Мерседесов" и даже парочка "Феррари". Я покрутился
возле      дома,      во      дворе      которого      скрылись
Амарандов-Дервиш-Шаман-Колдун и его бритоголовый  спутник.  Дом
был  двухэтажным  с  мансардой.  Как  уже  упоминалось, с одной
стороны к нему  примыкал  лес,  с  другой  --  проходила  линия
С-бана,  и  лишь  справа,  если  стоять  к  нему  лицом, имелся
соседний участок. Свет горел только в двух окнах второго  этажа
и на мансарде. Первый полностью утопал во тьме.
    Ни  на  доме,  ни  на  заборе  я  не обнаружил номера, и мне
пришлось  сделать  небольшую  пробежку   вдоль   улицы,   чтобы
вычислить его. Номер пятьдесят четыре. Больше здесь нечего было
делать.
    Я  посидел  в  "Твинго"  с  развернутой  на  коленях картой,
соображая,  как  лучше  всего  отсюда  выбраться.  Что  бы   ни
случилось  с Джаичем, а адреса нашего он им не выдал, иначе мне
бы давно уже пришел каюк.  Только  вот  вопрос,  кому  "им"?  В
причастности  танцора  к делу антикварщиков я совершенно не был
уверен. Нельзя же всерьез  подозревать  человека  лишь  на  том
основании, что в его репертуаре имеется танец шамана.
    Я медленно поехал вдоль улицы. Черт побери! Мне бы давно уже
следовало   убраться   из  Берлина  подобру-поздорову.  Причем,
особенно актуальна вторая часть присказки -- поздорову. Но  все
же  что-то держит меня. Страх перед Лили? Вряд ли. И неожиданно
я понял, что подсознательно уже давно стремился к этому. Что  в
моей  одинокой  и  неустроенной жизни как раз подобного-то и не
хватало -- эфемерности,  иллюзорности  существования,  что  ли.
Погруженный  в  окружающие меня дивные реалии, я ощутил себя...
наполовину фантомом (наполовинутроллем, наполовинумалышкой).  А
это в свою очередь давало ощущение внутренней свободы. Ощущения
внутренней  свободы  -- вот чего мне всегда не хватало! И из-за
этого я завидовал Джаичу. А теперь я тоскую по этой  кагэбэшной
роже.
    Я  выбрался  на  шоссе и понесся к центру города, выхватывая
фарами очертания деревьев. Сегодня я не вернусь  на  улицу  "17
июня". Сегодня я в этом совершенно не нуждаюсь.  


  На  следующий  день  мне  неожиданно  встретился в городе мой
старый приятель Серега Бобров. У нас в  компании  его  называли
Бобо.  Честно  говоря,  именно  его я меньше всего ожидал здесь
увидеть, поскольку он уже много лет  всерьез  занимался  йогой,
был  совершенно, как говорится, не от мира сего и должен был бы
иметь самое отдаленное  представление  о  таких  понятиях,  как
виза, вид на жительство, таможенная декларация и т.п.
    Я  еще  находился  под  впечатлением  утреннего  разговора с
Горбанюком,  когда  он,  поинтересовавшись  для  порядка,   как
поживает машина, сообщил следующее:
    -- Четвертым оказался Анатолий Косых.
    --  Черт  побери! -- Я облизнул пересохшие губы. -- Бедняжка
Косых таки осталась вдовой!
    Правда, как ни старался, мне все же не удалось  испытать  по
этому поводу большого огорчения.
    --  Снова  звонила  фрау  Сосланд, -- продолжал Горбанюк. --
Закатила  очередную  истерику.   Кричала,   что   связалась   с
проходимцами,  которые  только  и  думают,  как  бы  содрать  с
клиентов три шкуры, не ударяя при этом пальцем о  палец.  Юрико
уже  закрыл  магазин  и находится в бегах. Если подобный звонок
повторится, я буду вынужден дать ей твой номер телефона.
    -- Только попробуй!
    -- Мне кажется, было бы гораздо хуже, если бы она  добралась
до Лили.
    --  Отнюдь!  Возможно  до  Лили,  наконец,  дошло  бы, что я
нуждаюсь в поддержке.
    Горбанюк помолчал.
    -- И нет совершенно никакого просвета? -- прогундосил он.
    -- Никакого.
    -- Даже не намечается?
    -- Отстань от меня!
    -- Ладно, созвонимся...
    Бобо подвернулся как раз в тот момент, когда я направлялся к
"голым  пистолетам",  дабы  поведать  им  о   своих   вчерашних
похождениях.  Он  торчал на углу Кантштрассе и Фазаненштрассе и
жрал денер-кебаб.
    -- Серега, какими судьбами?! -- набросился  я  на  него.  --
Я-то   думал,   что   ты   сидишь   сейчас  где-нибудь  посреди
нечерноземной зоны в глубоком трансе и  даже  не  намереваешься
выходить  из  него.  Ведь  для  йогов,  насколько я знаю, важна
только пища духовная, а никак не физическая.
    -- Ошибочка, -- проговорил Бобо с набитым ртом. -- Йоги  как
раз  уделяют  особое  значение  культуре питания. А какая может
быть культура  питания  без  самого  питания?  В  России  скоро
настанут  для  йогов  совершенно невыносимые времена. Но сам я,
между прочим, от йоги давно отошел. Я разрабатываю  собственное
учение.
    -- Ого! И много у тебя учеников?
    --  Пока  ни  одного.  Я пишу книгу. Вот когда я ее напишу и
опубликую, учеников появится хоть отбавляй.
    -- Ты здесь в гостях?
    -- Я тут живу. В России я бы не смог написать ни строчки.
    -- Вот интересно, -- заметил я, -- ты пишешь книгу, и я пишу
книгу.
    Потом я обратил внимание  на  то,  что  остановил  машину  в
неположенном месте, и заторопился.
    --  Серега,  нашу  встречу  непременно нужно обмыть. Дай мне
свой адрес, я за тобой заеду.
    -- Когда?
    -- Сегодня же.
    -- Только не позднее шести часов, а то в девять я уже должен
быть в постели.
    -- Договорились.
    Он протянул мне визитную карточку. Создавалось  впечатление,
что  у  любого  жителя  Германии  в  любое  время суток имеется
наготове визитная карточка. Сначала я  сунул  ее  в  карман,  а
потом,   вспомнив   наставления   Джаича,  вызубрил  содержание
наизусть, а визитку порвал. Иди знай, что со  мной  приключится
завтра. Зачем подвергать человека опасности?
    Я  достиг  "Сэксише"  штрассе  и потешил рассказом о Дервише
"голых  пистолетов".  Они  поинтересовались,  чем  я  собираюсь
теперь  заняться.  Я честно ответил, что пока не знаю, и в свою
очередь  поинтересовался,   могут   ли   они   выяснить,   кому
принадлежит дом по адресу Пауль-Людвиг-Штрассе
54. Оказалось, что это не так-то просто -- Датенсцчутзгесетз, чтоб его!
Курт Трахтенберг взялся все же пособить, ничего определенного при этом
не обещая.
    Было  уже достаточно жарко, и я успел влить в себя несколько
банок кока-колы. Поскольку четкого плана действий на  ближайшее
время  и  в  самом  деле  не  имелось,  я решил, что неплохо бы
заняться женщинами: Мариной Косых и Изабель Демонжо. Не мешало,
разумеется, отыскать и Павлинову, но путь  к  ней  лежал  через
Жопеса, а общаться с ним не было ни малейшего желания.
    Ничего приятного не сулило мне и общение с госпожой Сосланд.
Я позвонил  Бреме  и  взял  координаты  Изабель  и  Марины.  Он
поинтересовался  результатами  моих  вчерашних  усилий,   и   я
ответил, что пока ничем не могу похвастаться.
    Неожиданно  я  почувствовал  себя  одиноким  гладиатором  на
арене, перед которым -- банда  врагов-невидимок,  а  вокруг  --
волнующееся  море  болельщиков.  Всех  лишь  интересовало,  как
продвигается  расследование:  "голых  пистолетов",   Горбанюка,
Гройпнера  и  Бреме,  семью  Сосланд,  остальных  уцелевших  до
настоящего времени антикварщиков. Лили  Лидок,  наконец.  Бреме
сообщил  мне,  что практически все, за исключением Артура Ризе,
решили уйти в подполье. Я,  мол,  и  сейчас  застал  его  чисто
случайно.  Они  будут сидеть в своих законспирированных норах и
следить за  тем,  как  разворачиваются  события  на  ристалище.
Октавиану  Сидорову,  к  примеру, кто-нибудь сообщит об этом на
Канарские  острова:  "Крайский  еще  подает  какие-то  признаки
жизни.  Представляете?  Но,  похоже, его песенка спета. Так что
лучше окончательно сматывать удочки." Октавиан Сидоров позволит
в ответ пару глубокомысленных замечаний и вновь  погрузит  свое
безобразное тело в бассейн с лазурной водой...
    Марина  Косых  обитала  в большом доме с весьма замысловатой
планировкой. Скажем, для того, чтобы попасть к ней в  квартиру,
нужно  было сначала на лифте подняться на седьмой этаж, а затем
по лестнице, уже составной частью входившей в квартиру, на  три
пролета  спуститься  вниз.  Я  бы,  наверное,  и  не понял, что
лестница непосредственно относится к квартире, если бы  она  не
вывела меня сразу в просторный холл.
    Хозяйку  я  застал  в  умопомрачительной позе. Она стояла на
четвереньках на большом персидском ковре и что-то  высматривала
под  конструкцией,  состоящей  из  черных досок и хромированных
труб. У меня алчно затрепетали ноздри.
    -- Алло! -- хрипло произнес я.
    Она посмотрела на меня, словно на привидение,  как  будто  с
кем-то другим три минуты назад разговаривала по домофону.
    -- У вас всегда открыта дверь наверху? -- поинтересовался я.
    Она  все  еще  стояла  на  четвереньках,  и у нее было такое
выражение на лице, словно она упорно  старается  постичь  смысл
моих слов.
    --  Нет,  я  же  открыла  ее специально для вас! -- наконец,
спохватилась она.
    -- Можно куда-нибудь присесть?
    -- Конечно. -- Она поднялась. -- Куда хотите.
    На ней  были  короткие  джинсовые  шортики  и  джинсовая  же
рубашка,  спереди завязанная на узел. Ей-Б-гу, как ни старайся,
я просто не в состоянии был скорбеть о безвременной кончине  ее
супруга.
    В гостиной стоял кожаный гарнитур 3-2-1. Я уселся в 3, а она
-- напротив меня в 1.
    --  Случилось  то, чего я опасалась больше всего на свете: я
осталась одна, -- проговорила она.
    -- А где сейчас тело?
    Вопрос дурацкий, но неожиданный. Она захихикала, однако  тут
же,   взяв   себя   в   руки,  проштемпелевала  лицо  серьезным
выражением.
    -- Тело в морге.  Здесь,  как  оказалось,  с  похоронами  не
торопятся.  Панихида состоится лишь через месяц, представляете?
Но меня заверили, что морги здесь отменные  и  что  он  за  это
время нисколечко не... испортится.
    --  Вы хотите сказать, что и Фридрих Бенеке, и Михаэль Крон,
и Отто Горовиц тоже еще находятся в морге?
    -- Не знаю. Наверное.
    Мне вспомнилась мрачная шутка Джаича по  поводу  того,  что,
если  антикварщики  не  захотят  собраться  у Юрико, их соберут
потом в морге. Как выяснилось на практике,  одно  не  исключало
другого.
    --   А   муж  делился  с  вами  своими...  производственными
проблемами?
    -- Мы ведь поженились совсем недавно. Можно сказать,  что  с
тех  пор он делами практически и не занимался. Уже началась эта
охота на торговцев антиквариатом, эта травля, так что...
    -- А как вы познакомились?
    Она с вызовом посмотрела на меня.
    -- Это тоже требуется для вашего расследования?
    --  Не  всегда  заранее  удается  предугадать,   что   может
пригодиться, а что нет.
    -- Ладно. -- Марина уселась поудобнее, поджав под себя ноги.
-- Я  ему написала. Адрес дала мне подруга. Сказала, что если я
хочу жить по-человечески, нужно искать мужа за бугром.  Напиши,
приложи пару своих фотографий. Сама знаешь каких.
    -- А каких?
    Марина  хмыкнула,  затем  соскользнула с кресла и скрылась в
одном из украшавших холл арочных проемов. Тут же возвратилась с
двумя цветными фотографиями. На одной из них она была  снята  в
мужской  рубашке, в наиболее выгодной степени демонстрировавшей
стройные загорелые ноги. На другой -- на каком-то пляже в одних
лишь плавках. Плавки были цвета морской волны,  от  матерчатого
треугольника    две    веревочки    взлетали   высоко   наверх,
сладострастно  огибая  бедра.  Грудь  была  обнажена,  на   ней
виднелись капельки воды.
    -- Как я его понимаю! -- воскликнул я.
    -- Это следует расценивать как комплимент?
    --   Увы,   хотя   я   прекрасно   понимаю,  что  расточение
комплиментов -- не самый короткий путь к вашему  сердцу.  Таких
женщин, как вы, комплиментами не проймешь. Ведь вы получаете их
от  воздыхателей  в  невообразимом  количестве.  Напротив, если
проявить по отношению к вам некоторое безразличие,  граничащее,
простите, с хамством, то шансы значительно возрастут.
    --  Любопытная  теория.  --  Она  улыбнулась.  --  Из  этого
следует, что вам хотелось бы мне нахамить?
    -- Хотелось бы, -- признался я, -- но не получается.
    -- Жаль, у меня появилось бы больше  твердости  в  намерении
выставить  вас  за  дверь.  Я ведь сразу поняла, что вы явились
сюда не как детектив.
    -- И это вас оскорбляет?
    -- Нисколько. Просто вам не терпится,  чтобы  я  улеглась  с
вами в постель, а я не могу.
    У  меня  мигом  пересохла  гортань. Точно так же, как утром,
когда я впервые услышал, что Анатолия Косых уже нет в живых.
    -- Почему? -- прохрипел я.
    -- Потому что у меня только что умер супруг, а  я  не  могу,
как это говорится в анекдоте, "медленно и печально".
    Значит  она  все  же питала к мужу какую-то долю симпатии! У
меня чуть было не вырвалось: завидую вашему супругу.
    -- Он был убит, как и  все  остальные:  застрелен,  стоя  на
коленях?
    -- Не знаю, еще не готово заключение экспертизы.
    -- Ну и что вы намерены теперь делать?
    -- Жить. Для начала, конечно, нужно выучить немецкий язык.
    -- Он вам оставил какие-нибудь средства к существованию?
    -- О, да!
    -- На этот счет имеется завещание?
    --  Конечно,  он ведь предполагал, что все может закончиться
именно так. Он чувствовал.
    -- А другие наследники? Существуют они в природе?
    -- Послушайте, -- в  ее  голосе  зазвучало  раздражение.  --
Зачем вам все это нужно?
    -- Я ведь уже говорил, что...
    --  ...никогда  не  узнаешь  заранее, что именно потом может
пригодиться, -- докончила она за меня.
    -- Совершенно верно.
    -- Да, имеются и другие наследники, но основную часть своего
состояния он завещал мне. -- Внезапно она  сделалась  холодной,
как  Млечный Путь. -- Теперь вы скажете, что у меня были личные
основания желать его смерти, и, поскольку я не захотела лечь  с
вами  в  постель, потратите максимум усилий, чтобы доказать мою
причастность к убийству.
    -- Напрасно вы так, --  сказал  я  оскорблено.  --  Убийство
вашего  мужа  -- лишь одно в целой серии кровавых преступлений.
Никому и в голову не придет вас обвинять. Хотя, конечно... -- я
запнулся.  --  Может   возникнуть   мнение,   что   вы   решили
воспользоваться благоприятной ситуацией и...
    -- Так я и знала! -- с яростью прокричала она.
    Я еще раз взглянул на фотографии.
    --  Нужно  дождаться результатов экспертизы. Если выяснится,
что Анатолия Косых убили из того же оружия, что и остальных,  с
вас полностью снимут всякие подозрения.
    -- А если нет?
    --  Если  нет,  то,  пожалуйста...  --  Я выдернул листок из
блокнота и написал свой  адрес  на  Паризэ  штрассе.  --  Будут
какие-нибудь проблемы -- обращайтесь.
    -- А телефона у вас нет?
    Я поколебался.
    --  Телефона  нет.  -- Мне захотелось, чтобы, если уж во мне
появится необходимость, она явилась сама.
    Мы распрощались.  


  В поисках желтых роз я обошел по крайней мере пять  цветочных
магазинов.  Наконец  у меня в руках оказался приличный букет, и
можно было с чистой совестью появиться в гостинице  "Черчилль",
где остановилась Изабель.
    Я  ее  не  застал.  Разыскав в книге фамилию Демонжо, портье
скользнул взглядом по доске с ключами  и  отрицательно  покачал
головой. Я расстроился. Сегодня был явно не мой день.
    Послонявшись с букетом роз по близлежащим торговым точкам, я
забрел   в  Гастдтте6,  где  слопал  какой-то
странный рассольник, запив его пивом, и  еще  раз  повздыхал  о
превосходной  кухне  "Блудного  сына"  Потом  предпринял вторую
попытку повидаться с Изабель. Однако портье, в этот раз даже не
взглянув на доску с ключами,  состроил  отрицательную  мину.  Я
вздохнул. Розы уже утрачивали свою первозданную свежесть.
    Я  повернулся,  чтобы  уйти,  и  тут  же столкнулся со своей
мадам. Она была в  легком  желтом  платье  и  шляпке,  особенно
удачно оттеняющей необычный цвет ее волос. Только желтых роз ей
и не хватало.
    --  О, господин Мегрэ! -- воскликнула она. -- Русский Мегрэ.
Кого я знаю из русских мегрэ? -- Она напрягла память. --  Майор
Пронин! Верно?
    -- Еще удивительно, что вы вообще слыхали это имя.
    --  Я  очень  люблю  русскую  литературу  и русский народный
фольклор.
    -- Тогда мы могли бы найти много общих тем для разговора.
    Она огляделась по сторонам.
    -- Поговорим здесь?
    В   последний   момент   мне   удалось   подавить    возглас
разочарования.  Сегодня не мой день! Не мой! Не мой! Но потом в
голову пришла спасительная идея.
    -- А цветы! Розы нужно немедленно поставить  в  воду,  иначе
они завянут.
    -- Верно, -- согласилась она. -- Придется подняться в номер.
    Комната  у  нее  была  достаточно  скромной:  без  балкона и
ванной. Имелись только туалет и душ. Мебель -- светлая, на полу
-- ковровое покрытие серого цвета  в  крапинку.  Она  наполнила
водой  вазу,  скучавшую  на  письменном столе, и опустила в нее
цветы.
    -- Выпьем чего-нибудь? -- предложила она.
    -- С удовольствием.
    В баре нашлась бутылка итальянского вермута. Изабель разлила
его по бокалам. Я терпеть не могу  крепленые  вина,  но  вермут
неожиданно  показался  мне приятным. Я воспринял это как добрый
знак.
    -- О чем поговорим? -- она отхлебнула из своего бокала. -- О
Льве Толстом? О Достоевском? О русской народной традиции?
    -- Лучше  о  культурно-криминальной  группе  "Фокстрот",  --
отозвался я. -- И о Дервише.
    Она вздрогнула.
    -- Неужели все русские детективы столь прямолинейны?
    --  Не  все, -- возразил я. -- К примеру, мой напарник Джаич
любил разводить турусы на колесах,  позаниматься  словоблудием.
Только где он сейчас?
    --  Словоблудие,  --  медленно  повторила она. -- Интересное
слово.
    Несмотря на вермут, совершенно не чувствовалось, чтобы между
нами росло взаимное влечение. Влечение оставалось односторонним
и это заставляло меня становиться все более агрессивным.
    -- Итак, Дервиш, -- произнес я, словно бы подводя черту подо
всем ранее сказанным.
    -- Дервиш, -- повторила  она  и  снова  сделала  глоток.  --
По-моему,  наиболее  яркий  образ дервиша в литературе создан в
восточной сказке "Аладдин и волшебная лампа". Это, конечно,  не
русский  фольклор.  Не  Иванушка-дурачок,  не  Илья Муромец, не
Василиса Прекрасная. Но "Аладдин" на  Руси  всегда  пользовался
любовью, и вы, наверняка, помните, чего хотел Дервиш?
    -- Обладать волшебной лампой.
    -- Верно.
    --  Вы хотите сказать, что где-то среди антиквариата имеется
такая же лампа и Дервиш разыскивает ее?
    Изабель поморщилась.
    -- Попытайтесь избежать буквального восприятия, Мишель.
    --   Боюсь,   вы    стремитесь    придать    этой    истории
интеллектуальную  окраску,  а  налицо  --  уголовщина чистейшей
воды.
    --  Восприятие,  --  повторила  она.  --  Все   зависит   от
восприятия.  Воссозданная  на  интеллектуальном  уровне,  любая
история имеет интеллектуальную  окраску...  Знаете,  что  такое
злой  гений?  Когда  графиня состарилась, моя мама (она сделала
ударение на втором слоге -- мама') ежевечерне читала ей  вслух.
Толстого,  Достоевского,  Тургенева, Пушкина... И они частенько
рассуждали о злом гении. Так вот, Дервиш -- не тот, из  сказки,
а нынешний, -- самый настоящий злой гений.
    --  В  каком  смысле? -- Ей уже полностью удалось околдовать
меня.
    Изабель поставила на стол бокал  с  вином  и  откинулась  на
диване, положив ладони под голову.
    -- Чего желал Дервиш? -- спросила она.
    -- Какой?
    -- В сказке.
    -- Я ведь уже говорил: завладеть волшебной лампой.
    -- Правильно. Но зачем?
    --   М-м-м...   Чтобы  располагать  возможностью  повелевать
джином.
    -- А это зачем?
    -- Чтобы добиться богатства и могущества.
    -- Но если богатство и могущество уже есть, что случается  с
лампой?
    --  Не знаю, -- пробормотал я. -- В сказке об этом ничего не
сказано.
    Однако она моих слов будто и не расслышала.
    -- И, само