Сиплым, простуженным тенорком океанограф говорил о  морских течениях, о
могучих  реках,  то теплых,  то  холодных, проходящих  среди необ®ятных  вод
океанов и морей. Сейчас  он рассказывал о том, как влияют течения на климат,
на природу, на всю жизнь нашего Дальнего  Востока. Холодные течения, которые
непрерывно,  начиная от  Берингова  пролива и до Кореи,  идут вдоль  берегов
Камчатки и Приморья, делают климат этих областей Советского Союза суровым, а
вода  у  советских  берегов Берингова,  Охотского и  Японского  морей  зимой
надолго замерзает. В то же время  в Западной Европе, лежащей на одной широте
с  этими областями,  климат  мягкий, зимой  почти не бывает морозов и снега.
Море  у  берегов  Норвегии, Британских островов, Голландии,  Франции  всегда
свободно ото льдов.
     -- А почему? -- спросил  тонким  голосом Шелавин, сквозь очки оглядывая
сидевших вокруг стола  и перебирая пальцами свою  редкую, взлохмаченную, как
пакля, бороденку.
     -- Гольфштрем,-- быстро ответил Марат. По правде сказать, Шелавин задал
этот  вопрос просто по  привычке,  не  столько другим,  сколько себе,  чтобы
продлить удовольствие  и придать немного загадочности своему рассказу. Марат
испортил ему игру, и океанограф почувствовал некоторое неудовольствие.
     -- Во-первых,-- сказал он,--  не  говорите,  Марат,  "Гольфштрем".  Это
неправильно.  Это  слово  английское,  и его нужно произносить "Гольфстрим".
Вот. А  во-вторых, вы  просто  повторяете старую  басню, будто он  настоящий
виновник мягкого климата Западной Европы. Это тоже неправильно. Гольфстримом
наука океанография  называет то  мощное теплое течение, которое стремительно
выносится  из Мексиканского  залива через  узкий Флоридский пролив  и  идет,
присоединив  к  себе у Багамских островов Антильское течение, вдоль  берегов
Северной Америки до мыса  Рас, до Ньюфаундлендской банки. Он течет как будто
в желобе из более холодной  воды, как настоящая океанская река, густо-синяя,
легко различимая среди своих, если можно так выразиться, голубых берегов. Но
эта река  имеет ширину от семидесяти шести километров в самом узком месте --
во Флоридском проливе --  до  шестисот сорока километров  у Ньюфаундлендской
банки.  Ее средняя глубина достигает трехсот двадцати метров! Можете вы себе
представить такую реку?
     -- Речка что надо! -- согласился Матвеев.
     --  А  знаете ли вы, позвольте вас спросить, сколько  теплой воды -- до
двадцати  семи  градусов по Цельсию на поверхности!  -- сколько такой теплой
воды несет эта речка? -- воскликнул Шелавин.
     Его водянистые,  обычно прищуренные глаза теперь  широко  раскрылись  и
сверкали чистым голубым пламенем, а рука с вытянутым худым и длинным пальцем
высоко  поднялась.  Но  не  успел  он  хоть  немного  насладиться  интересом
аудитории, как заметил подозрительное движение непоседливого Марата и тотчас
же торопливой скороговоркой забросал слушателей цифрами:
     -- Девяносто один миллиард тонн воды в час! А? Что вы скажете по  этому
поводу, позвольте  вас спросить? Это даже трудно  представить себе! Сравните
это  количество  воды..,  ну хотя  бы  с  Волгой.  Величайшая  река  Европы,
пересекающая  поперек почти весь наш Союз, каждый  час приносит в Каспийское
море в среднем тридцать миллионов тонн воды,  то есть в  три тысячи с лишним
раз меньше Гольфстрима! Понимаете? Даже все реки земного шара вместе  взятые
ежечасно выносят воды в двадцать два раза меньше, чем один Гольфстрим! И вот
эта громада воды,  - нагретая  под жарким, экваториальным солнцем Атлантики,
несет с собой на север невероятное количество теплоты. Что вы можете сказать
по этому поводу?
     --  Всеевропейская печка,  Иван Степанович!  -- воскликнул  восхищенный
Марат.
     Шелавин мягко улыбнулся и, добродушно посмотрев на Марата, продолжал:
     -- Вы  совершенно правы, Марат, у нас есть такая печка, но это все-таки
не Гольфстрим. За Ньюфаундлендской банкой  Гольфстрим совершает, как говорят
американцы, преступление:  он покидает берега Северной Америки и, расширяясь
все  большим веером, круто поворачивает на  восток,  к Европе.  Вскоре после
этого  Гольфстрим переходит  в  широкое медленное Атлантическое течение.  Не
дойдя до берегов Европы, оно  разбивается на две мощные струи.  Одна из  них
посередине океана  отделяется и  под названием  Канарского течения отходит к
югу, к берегам Пиренейского полуострова и Северной  Африки.  Там это течение
поворачивает  на  запад и  сливается  с  тем самым  северным  экваториальным
течением, которое под непрерывным воздействием постоянных ветров -- пассатов
--  нагоняет  массу теплой  воды  в  Караибское  (1)  море,  а  оттуда  -- в
Мексиканский залив и дает начало Гольфстриму. Таким образом, здесь как будто
замыкается  круг, внутри которого,  в Саргассовом море, мы сейчас находимся.
Но главная струя Атлантического течения  уходит на северо-восток, к западным
и северо-западным берегам Европы. Здесь она, потеряв по дороге много  тепла,
полученного ею от Гольфстрима, отдает Европе большую часть оставшегося у нее
тепла.  Вот эта струя Атлантического течения и  есть та европейская печка, о
которой вы говорили, Марат.

---------------------------------------------------------------
     (1)Современное название моря

     ---------------------------------------------------------------

     --  С какой же температурой подходит  она к Европе? -- спросил Матвеев,
отрываясь от тетради, в которой он все время усердно делал записи.
     --  От  восьми градусов  тепла в феврале до  тринадцати  --  пятнадцати
градусов в августе.
     --  Только  и  всего-то!  --  удивился  Матвеев.  --  Да в такой воде и
купаться невозможно,  а  не  то  что отапливать  всю  Европу.  Хороша печка,
которая и сама-то зимой  имеет лишь восемь градусов  тепла!  Как же это так,
Иван Степанович?
     -- А  ты не  торопись  сомневаться,-- сказал  Матвееву  его  товарищ по
водолазному делу, спокойный, солидный Крутицкий. -- Значит, этому есть  свое
об®яснение.
     --  Как?!  --  набросился  на  Матвеева  Шелавин. --  Вам  этого  мало,
позвольте вас спросить?  А  про  удельную  теплоемкость  воды  и воздуха  вы
забыли, позвольте вас  спросить? А? Забыли? Ведь  вы водолаз! Ведь вы должны
были бы знать физические свойства воды!
     --  Ну  что  --  теплоемкость?  --  защищался  Матвеев. -- Я знаю,  что
теплоемкость воды равна единице.
     -- Что же это значит? -- наступал Шелавин.
     --  А  то  значит, что для повышения  температуры одного грамма воды на
один  градус  Цельсия  требуется  израсходовать  тепла  в  количестве  одной
грамм-калории.
     -- Правильно. Не возражаю. Ну, а теплоемкость воздуха чему равна?
     -- Воздуха? -- замялся Матвеев. --  Воздух? М-м-м...  Скажу честно, что
за пять лет после окончания десятилетки нетрудно забыть такую мелочь. Да это
нас, водолазов, и  не  касается,--  извернулся он под общий  хохот. --  Нам,
водолазам,  нужно  знать как  можно больше  про воду, куда мы лазим.  А  все
подробности про воздух пускай помнят воздухоплаватели...
     -- Ну нет, брат, шалишь,-- вмешался, похлопывая рукой по своей тетради,
уборщик Щербина. -- Надо и  про воздух и про весь мир  знать все, что только
можно... Говорите уж вы, Иван Степанович! -- обратился он к Шелавину.
     -- Нехорошо,  нехорошо, товарищ Матвеев!  --  укоризненно покачал седой
головой комиссар. -- Завтра вы, может быть, захотите пойти во втуз. Придется
опять зады повторять... Продолжайте, Иван Степанович!
     --  Так  вот,--  начал  Шелавин,-- теплоемкость  воздуха --  ноль целых
двести тридцать семь тысячных теплоемкости воды. Почти в  пять раз меньше! А
вывод отсюда, если  принять еще во  внимание  удельный вес  морской  воды  и
сухого  воздуха,  получится  совсем  простой,  но  огромный  важности:  один
кубический метр воды, остывая на  один  градус, согревает на один градус три
тысячи сто тридцать четыре кубических метра воздуха, соприкасающегося с этой
водой! При  охлаждении только  на  один градус слоя воды  толщиной в  двести
метров  на  всем  пространстве   норвежской  части  Атлантического   Течения
выделится такое количество  теплоты, которого достаточно  для  нагревания на
десять градусов  (Слышите?  На десять  градусов!)  слоя  воздуха  толщиной в
четыре километра (Слышите? В  четыре километра!) и покрывающего всю  площадь
Европы! Вы  представляете себе -- над всей  Европой?! Ученые  вычислили, что
через каждый погонный сантиметр европейского побережья с океана на материк в
течение года проносятся четыре тысячи миллиардов калорий! Подумайте -- через
каждый  сантиметр!   Самый  лучший   каменный  уголь  обладает  теплотворной
способностью  в  восемь  тысяч  калорий. Значит,  через  каждый сантиметр  в
течение года  проносится тепло, которое заключают  в себе пятьсот тысяч тонн
самого лучшего угля!.. Сколько же угля надобно было бы сжечь, чтобы получить
тепло, которое  в  течение  года проносится  на материк  через все побережье
Европы? А? Позвольте вас спросить? Теперь вам  понятно, почему Атлантическое
течение может играть роль печки для Европы?
     -- Вполне понятно! -- живо отозвался Марат. -- Огромные массы холодного
зимнего  воздуха,  соприкасаясь с поверхностью более  теплых вод,  охлаждают
воду, но сами  нагреваются, делаются  легкими и  поднимаются наверх, уступая
место  другим холодным потокам воздуха  с материка.  А сами  идут поверху  к
материку на место уходящего оттуда холодного воздуха и приносят туда с собой
тепло Атлантического  течения.  Поэтому  в  Западной Европе  климат  гораздо
мягче, чем  на наших  дальневосточных  берегах, вдоль  которых  протекают не
теплые течения, а, наоборот, холодные. Вот и выходит, что если Атлантическое
течение является чем-то  вроде  печки для Европы, то течения Охотского  моря
превращают  его  в ледник советского Дальнего Востока. И  я  удивляюсь, Иван
Степанович... Разве мы не можем...
     --  Подождите, подождите,-- смеясь, прервал Марата Шелавин.  -- Сегодня
мне   приходится   без   конца  поправлять  вас.  Когда   вы  говорите,  что
Атлантическое течение является печкой Европы, то это не совсем верно. Дело в
том, что тепло этого течения распространяется и дальше Европы -- в Азию...
     -- Ого! -- послышалось  с разных сторон, --  Оно,  наверно,  течет туда
где-нибудь под землей?
     --  Пожалуйста,  не возмущайтесь. Я тут ни при чем. Это тепло идет туда
не под землей, а под водой...
     Все рассмеялись.
     -- Это вовсе не шутка, товарищи,-- сохраняя  серьезный вид, но улыбаясь
одними  глазами, продолжал  Шелавин.  --  Возле северной оконечности  Европы
самая  мощная  часть  Атлантического  течения  направляется  на  север  мимо
западного берега Шпицбергена  и  на  глубине от  двухсот  до шестисот метров
доходит  до  полюса,  как это  в  свое  время  доказала  героическая  группа
папанинцев. Другая же, значительно более слабая струя теплого Атлантического
течения, пройдя мимо самой северной оконечности Европы, мыса Нордкап, и мимо
нашего Мурманска, порт которого вследствие этого никогда не замерзает, также
спускается  под холодные воды Ледовитого океана. Одну свою крупную ветвь оно
посылает  кружить  в  водах  Баренцева  моря,  а  другую  --  мимо  северной
оконечности Новой Земли --  частью опять  в Баренцево море, частью в Карское
море. И даже  в  самых далеких восточных  частях Ледовитого океана,  даже  в
Чукотском  море советские  моряки, полярники  и ученые находили  в  глубинах
струи уже чуть теплого, но несомненно Атлантического течения.
     -- Простите, Иван Степанович! --  опять вмешался Марат.  --  Что же это
такое?  Вот  мы  реки  отводим  в  новые русла...  И меня  удивляет...  меня
удивляет, почему мы не можем также бороться и с холодными течениями, которые
замораживают наш Дальний Восток!  Разве это непреодолимая задача? Ведь тогда
зацвели бы там наши берега! А? Как вы думаете, Иван Степанович?
     Марат  покраснел и сидел, не сводя глаз с  бумажки, на  которой выводил
карандашом замысловатые фигуры.
     Все  улыбнулись,  оставили  свои  тетради,  а  Матвеев  перемигнулся  с
Крутицким: жди, мол, потехи.
     --  Почему  невозможно?  --  простодушно  сказал Шелавин.  --  Была  бы
хорошая, здоровая идея, какой-нибудь интересный проект, и мы, наверно, могли
бы его реализовать.
     Матвеев не выдержал и рассмеялся:
     --  Иван Степанович, да не мучьте вы  Марата!  Его уже давно, вероятно,
распирают эти идеи и проекты. Он только ждет момента,  чтобы освободиться от
них. Вот спросите его... Ну, выкладывай, Маратик.
     За короткое время совместного плавания  на "Пионере" вся команда успела
уже узнать слабое  место  комсомольца Марата  -- его неистребимую  страсть к
изобретательству,  к   новым,  неожиданным  проектам,  к  грандиозным  идеям
покорения  природы.  Не  было ни одной области науки и техники, мало-мальски
знакомой  ему, чтобы при первом же  столкновении с ее острыми, не  решенными
еще  проблемами, Марат  не  откликался на  них  какими-нибудь  ошеломляющими
предложениями или проектами. Живой, подвижный, необыкновенно любознательный,
он с  таким жаром  и  увлекательностью сообщал каждому,  кто не  отказывался
слушать,  подробности  своих  проектов и открытий,  что команда  подлодки  в
свободные от работы часы подолгу заслушивалась, когда Марат начинал излагать
перед  нею все грандиозные последствия  и  замечательные результаты, которые
непременно  принесет  человечеству  реализация  его  проектов.  Выступая  на
занятиях в научных кружках, Марат всегда вносил в них оживление, и участники
ждали в  таких  случаях  чего-нибудь нового, вызывающего  горячий  спор  или
интересную  дискуссию. Так и  сейчас весь  океанографический  кружок  весело
насторожился, когда Марат предложил свой вопрос Шелавину.
     -- Так  что же ты хочешь предложить, Марат?  -- поддержал Матвеева Цой.
Сейчас,  когда  у  самого  Цоя  блеснула  новая,  захватывающая   идея,  при
воспоминании о  которой краска  залила его темно-желтое лицо, он  с каким-то
новым чувством, новым  интересом  смотрел на своего друга и  вызывал  его на
откровенность.
     Марат поднял глаза на Цоя и улыбнулся ему.
     -- По-моему,-- сказал он,-- чтобы отеплить наши дальневосточные берега,
надо отклонить холодное течение Охотского моря от входа в Татарский пролив и
направить его в океан...
     -- Идея прекрасная, но совсем не такая уж новая,-- возразил Шелавин.
     --  Знаю, что не новая,-- прервал его Марат, как всегда в таких случаях
разгораясь после первого же возражения. -- Я знаю,  что американцы уже давно
носятся  с  идеей   возвращения   Гольфштрема...   виноват,   Гольфстрима...
возвращения этого преступника домой, к родным берегам. Но это же сумасшедшие
проекты! Вот вы меня называете "сказочником", "фантазером"... Как же назвать
тех  американцев, которые выдвигают проект сооружения у  начала Гольфстрима,
между островом Куба и полуостровом Флорида, гигантской стены длиной в двести
пятьдесят километров, высотой, считая от морского дна, больше пятисот метров
и шириной  в пятьдесят метров?! Эта  стена должна закрыть Гольфстриму старый
выход из Мексиканского залива через Флоридский  пролив. В  то же время новым
огромным  каналом  полуостров Флорида отделяется  от материка.  Тогда теплые
воды Гольфстрима, ища выхода, ринутся через канал, который направит их вдоль
берегов Америки.
     -- Ну,  что  же,  Марат,-- рассмеялся  Матвеев,-- проект  в твоем духе.
Можно сказать, в мировом масштабе!..
     --  В моем ли это духе, ты сейчас услышишь! -- отрезал Марат. --  А вот
еще  другой  проект  практических,  как  обычно  говорят,  американцев.  Они
предлагают  соорудить  стену  у  Ньюфаундленда,  чтобы  остановить  холодное
Лабрадорское течение,  которое  идет  от  берегов Гренландии  вдоль  берегов
Северной Америки и одновременно перехватить Гольфстрим, загородив ему путь в
Европу...
     -- Убийственные для Европы проекты,-- сказал Шелавин,  протирая очки  и
моргая  прищуренными  глазами. -- Я  тоже слыхал о  них. Знаете  ли, чем они
грозят  Европе? Исландия оледенела  бы,  как Гренландия,  которая покрыта  в
настоящее время ледяным  щитом толщиной до двух и более километров. Теплые и
влажные  ветры  с  Атлантического  океана  сменились  бы   северо-восточными
арктическими   метелями.   Начался  бы   стремительный   рост  ледников   на
возвышенностях Северной и Центральной Европы; ледники стали бы  спускаться в
долины и на равнины, и в короткий срок на нашем материке  воцарился бы новый
ледниковый  период.  На  Британских  островах,  во  Франции,   в  Испании  и
Португалии трещали  бы морозы до сорока градусов; Константинополь  и Рим под
вой  пурги тонули  бы в снежных сугробах,  а европейская  часть нашего Союза
получила  бы климат  Восточной Сибири и  Якутии. Зато, с другой стороны, эта
европейская  катастрофа вызвала бы грозы  и  ливни в  Африке,  и  бесплодная
пустыня Сахара превратилась бы в цветущий сад. Вокруг Нью-Йорка созревали бы
ананасы, бананы,  апельсины и  виноград: каменистый,  безжизненный  Лабрадор
покрылся бы  лесами и нивами; ожили  бы острова  Баффиновой  Земли и  тундры
северной Канады...
     Шелавин замолчал,  рассматривая  стекла  очков  на  свет  электрической
лампы. Слушатели  его  тоже  молчали, как бы  подавленные  этими  картинами.
Казалось  странным, что  такие огромные изменения могут произойти на  земном
шаре  только оттого, что  Гольфстрим  отклонит свой путь на  два-три десятка
градусов к западу.
     -- фу! -- произнес наконец Ромейко. -- Страшен сон...
     --  К  счастью,--  сказал Шелавин,-- на  такие подвиги  техника еще  не
способна.
     --  Пока,--  заметил  Марат,--  Но  в  будущем  и  это  станет для  нее
возможным.
     -- Марат прав,-- спокойно  вмешался  комиссар,--  но к тому времени,  я
убежден, всюду, по крайней мере  в культурном мире, будет уже господствовать
коммунистический  строй,   и   он  не   допустит  такого   варварства.  Если
коммунистическое человечество  сможет  управлять погодой,  то оно  разумно и
гуманно распределит теплоту по всей поверхности нашей земли.
     --  Правильно, товарищ  комиссар! -- закричал Марат.-- Но сейчас мы уже
можем  и  должны  исправить  и  устранить   маленькие  сравнительно  каверзы
природы...
     -- Ах да! -- улыбнулся  Цой. -- За всеми этими американскими ужасами мы
забыли о маленьких проектах Марата. Надеюсь, они сулят нам только приятное?
     --  Даю  полную  гарантию,  что  никто  возражать  не будет.  Я  берусь
согласовать  проект   со  всеми  заинтересованными  лицами,  учреждениями  и
государствами. Я предлагаю закрыть холодному течению выход из Охотского моря
через Татарский  пролив.  Я предлагаю при помощи моей преграды заставить это
течение обогнуть северную  оконечность Сахалина и  при выходе  в центральную
часть Охотского моря слиться с главным круговоротом этого моря.
     --  Какую  же  преграду  ты  предполагаешь  поставить  перед  входом  в
Татарский  пролив? --  спросил Крутицкий. -- Тоже, наверно,  плотину длиной,
если не в сотни километров, как американские, то в десятки?
     -- Нет!  --  воскликнул  Марат.  --  По-моему, не хуже  плотины  смогут
послужить... водоросли...
     -- Что?!  Водоросли?! Какие  водоросли? --  посыпались со  всех  сторон
недоуменные вопросы.
     -- Ты окончательно сошел с ума,  Марат,-- заявил Матвеев. -- Пойдем,  я
тебя отведу к Арсену Давидовичу, он тебе даст чего-нибудь успокоительного...
     --  Из  удивления  рождается  любопытство,--  рассмеялся  Шелавин,--  а
любопытство  ведет  к познанию и  науке. Подождите,  товарищи,  дайте Марату
досказать.
     -- Ну хорошо, досказывай, Марат! -- решительно  произнес Матвеев. -- Но
предупреждаю:  если  ты  опять  понесешь   свою  ахинею,  я  тебя  поймаю  в
каком-нибудь темном закоулке океана и... Глядите,-- жалобно  обратился он ко
всем сидящим за столом,-- у меня уже половина тетради занята его проектами и
научным опровержением их...
     -- Готов пострад