атана, злой  дух,  строит козни
Нгааре. Между  тем уже поздно,  скоро  надо возвращаться  домой,  к  берегу.
Сейчас отмель кончится, дно оборвется и круто пойдет вниз.
     Вдруг Нгааре пришла в голову новая мысль.  На этом  крутом склоне никто
не ловит крабов.  А что, если попытаться  и спустить по  нему сеть поглубже?
Кто знает, может быть, именно там множество добычи? Надо попробовать! Стыдно
будет такому опытному рыбаку и  ныряльщику, как Нгаара, могучему охотнику, в
расцвете сил, вернуться в совершенно пустом каноэ к голодной семье!
     Нгаара  решился.  Вот  сеть натянула веревку из  каноэ, Нгаара стал еще
осторожнее грести. Он тихо  шептал имена Меа-кахи -- бога рыбаков, Маке-маке
-- бога яиц морской ласточки,  которые Нгаара с опасностью для жизни добывал
и приносил ему в жертву, и даже Хава-туу-таке-таке --  яичного бога -- и его
уважаемой супруги Вие-хоа.
     Веревка, все  быстрей и быстрей разматываясь,  уже  подходила к концу и
вдруг, ослабнув, повисла. "Новое дно! -- радостно подумал Нгаара. -- И этого
никто  не знает!.."  Теперь  надо было осторожно  тянуть  кверху  по  склону
обрыва... Нгаара подгреб обратно на три-четыре длины своего каноэ, взялся за
веревку и потащил ее. Веревка  натянулась и дальше не пошла. У Нгаары  упало
сердце. Сеть, очевидно, зацепилась за что-то на дне. Нгаара потянул сильнее,
но с прежним  результатом. Тогда с гневным и опечаленным  сердцем он обругал
последними словами и  Езуса  белых, и  древних своих  богов, и  даже  самого
Татану, злого духа.
     Что оставалось делать? Не бросать же  сеть, которая кормит Нгаару и его
семью,  платит налоги, платит долги старому Татане -- Робинсону -- за водку,
за  табак,  за   крючки...   Правда,  здесь  непомерно  глубоко,  но  такому
ныряльщику, как Нгаара, даже вся длина веревки не страшна. А если акула? Это
было бы неприятно, но нож за поясом, и акуле не поздоровится.
     Нгаара скинул старую фуфайку, потертые, в густой мозаике заплат штаны и
бросился в черную воду.  Хотя, по  привычке, он  сейчас же открыл  под водой
глаза, но  в  кромешной тьме,  перед  которой звездная ночь наверху казалась
сумерками, он не  увидел веревки. Лишь пошарив рукой, он поймал ее  и быстро
начал спускаться  по  ней вниз. И  вдруг его широко раскрытые глаза  увидели
нечто такое, от чего дрожь суеверного страха пробежала по всему телу.
     Далеко  внизу,  в пучинах  океана,  сияло  огромное серебристо-туманное
облако,  как  будто  луна,  уйдя  с  неба,  погрузилась  в  темные   воды  и
распространяет там свой сильный свет, и вокруг нее пляшут яркие белые точки,
словно  подводные  духи встречают  свою властительницу  священными  веселыми
танцами. Внезапно глухой  певучий удар  донесся оттуда, из глубины, и потряс
все  оцепеневшее  тело  Нгаары.  Удар  за ударом, удар за ударом,  мерные  и
могучие, они лились, казалось, отовсюду, словно великаны били по чудовищной,
как гора, тыкве-- барабану  рапануйцев.  Зеленые и оранжевые  круги  поплыли
перед глазами  Нгаары, начавшего  уже задыхаться,  и, трепеща  от священного
ужаса,  он рванулся  кверху,  стараясь ничего  не  видеть  и не слышать.  Но
потрясающие удары преследовали, настигали его, и наконец, почти обезумевший,
Нгаара  выскочил  у  самого  борта  каноэ.  Он вцепился  в  него  дрожащими,
ослабевшими  пальцами  и долго,  икая  от страха, не мог отдышаться... Придя
немного  в  себя,  Нгаара  с опаской оглянулся, и  убедившись, что  он один,
приложил ухо к воде. Черная пучина оглушила его новым ударом, он подпрыгнул,
как  пружина,  перевалился  через борт каноэ  и  упал  на дно.  И  опять ему
показалось,  что  даже  дно  лодки  едва  заметно  и  мерно  сотрясается под
таинственными ударами, доносящимися  снизу,  и  тогда, окончательно  потеряв
голову,  Нгаара вскочил,  выхватил  нож,  одним взмахом отрезал  веревку  от
драгоценной   сети,  кормилицы  семьи,  и  отчаянно,  словно  спасая  жизнь,
заработал веслом...
     Всю ночь он провел как в  бреду,  метался на своем  тростниковом  ложе,
бормоча и выкрикивая страшные слова о луне, окруженной серебристым облаком и
погрузившейся  в  бездны  океана,  о  пляске  звезд  вокруг  нее  и  грохоте
священного барабана, сопровождавшего пляску. И жена его Ангата в отчаянии  и
ужасе выла  вместе с ним всю ночь, и утром  пришли соседи и  родственники, и
весть о страшном видении Нгаары  неслышно понеслась по острову, хранимая как
тайна,  от  белых,  которые, конечно,  не поверят в  видение Нгаары и  будут
преследовать и жестоко карать еретиков  и  вероотступников, возвращающихся к
своим древним богам.
     Но уже  на  третий день  старый Те-хаха,  околдованный спиртом  и  весь
пропитанный им,  получив у Робинсона стакан водки за мешок кокосовых орехов,
разболтал  ему чудесную тайну острова. И через несколько часов бронзовокожий
боцман Рибейро перевез тайну  в шлюпке на борт моторной шхуны "Санта-Мария",
доставившей  Робинсону новую  партию спирта,  гнилого ситца, готового платья
"последнего фасона" и разных пестрых побрякушек. И первым  услышал эту тайну
дон Хуан Гомец Гонзалес, журналист из Вальпараисо, случайно забредший сюда к
этому скучному острову в качестве приятеля и  гостя капитана шхуны. В тот же
день,  вечером,  журналист,  предчувствуя  неожиданную  сенсацию  для  своей
газеты, в шлюпке добрался до места, указанного старым, вечно пьяным Те-хаха.
Остановив шлюпку против хижины Нгаары, дон  Хуан  нырнул  в воду и  вернулся
совершенно потрясенный. Он видел серебристо-туманное сияющее облако и хотя и
не слышал грохота барабана, но принял на веру слова Нгаары о нем, переданные
Робинсону  старым  Те-хаха.   И  уже  ранним   утром  шестнадцатого  августа
радиостанция  "Санта-Марии"  передавала  в   Вальпараисо,  редакции   газеты
"Эль-пополо",  длинную,  с  потрясающими подробностями  корреспонденцию  под
сенсационным заголовком: "Тайна острова Рапа-Нуи". В тот же день вечером эта
сенсация  разнеслась  уже  по  всему  миру,  приведя  в  полное  смятение  и
растерянность  ученых и путешественников,  а  за  ними и миллионы  читателей
газет.
     В  пятистах  километрах  к  северо-западу  от  острова  радиограмму   с
"Санта-Марии"  перехватил маленький  желтолицый радист  с  крейсера "Ямато",
несшегося  на  всех  парах  в  юго-восточном   направлении.  Радист  доложил
радиограмму своему  командиру,  и капитан Маэда  прочел  ее  с  нескрываемым
интересом и удовлетворением...

        x x x
     Козырев   потерял  сон,  не  зная  отдыха.  Кок  подлодки   Белоголовый
измучился, воюя с ним из-за каждой  ложки супу. Козырев почти не выходил  из
лаборатории.  Его  веснушчатые щеки  ввалились,  глаза  лихорадочно  горели,
густая  рыжая шевелюра, казалось, потускнела, потеряла  свой  огнистый цвет.
Загадка термита извела  его, она оставалась  мучительной, терзающей  тайной.
Казалось, Козырев исчерпал уже все  мыслимые комбинации элементов термита, и
сознание,  что он  очутился в тупике, сводило его с ума.  Уже третьи сутки с
ним работал Цой, подготовляя  опыты, выполняя  поручения, освобождая  его от
черной работы. Ничего не помогало.
     Сегодня ночью  в дело вмешался наконец зоолог. С решительным видом,  со
склянкой  и  мензуркой  в  руках,  он   подошел  к  Козыреву,  сидевшему  за
лабораторным  столом с  зажатой  между  ладонями  головой,  и  категорически
предложил  ему,  сославшись  на приказ капитана, выпить немного  "вот  этого
винца".  Козырев механически выпил и вновь устремил свой  отсутствующий взор
куда-то  в  пространство.  Однако  "винцо"  зоолога  подействовало  довольно
быстро. Через пятнадцать минут Цой отвел  засыпающего на ходу Козырева в его
каюту,  раздел и уложил на койку. Едва коснувшись  головой  подушки, Козырев
сразу и крепко заснул.
     В четвертом часу утра, за полчаса до общей побудки, Цоя разбудил стук в
дверь его каюты. Цой с трудом раскрыл глаза, встал  и отпер дверь. Перед ним
стоял полуодетый  Козырев с пылающим костром растрепанных волос  и  красными
пятнами на щеках.
     --  Цой!  --  прохрипел он. -- Цой! Ты химик... Ты  должен знать... Мне
некогда сейчас рыться  в справочниках... Скажи, сколько хлористого магния  в
морской воде?
     Цой  сначала растерялся. Сон окутывал еще туманом  его уставший за день
мозг, но уже в следующее мгновение он очнулся.
     --  Вдали  от  берегов,-- ответил  он  академическим  тоном,--  везде в
Мировом  океане состав воды  одинаков. Среднее количество содержащихся в ней
солей  равно тридцати  пяти граммам  на  тысячу граммов воды;  хлористого же
магния  всегда  и  везде содержится десять процентов и  восемьсот  семьдесят
восемь  тысячных от общего количества  солей  в воде,  то есть  три грамма и
восемьсот семь миллиграммов чистого веса на каждый килограмм воды...
     -- Ну, а в Финском заливе? -- нетерпеливо перебил Козырев,  переминаясь
с ноги на ногу, готовый, казалось, броситься на Цоя, так вдумчиво и медленно
тянущего свою речь.
     -- В Финском заливе, где средняя соленость около пяти граммов солей  на
тысячу граммов воды,  хлористого магния содержится те же десять  процентов и
восемьсот семьдесят восемь, тысячных от общего  количества солеи,  то есть в
абсолютных  цифрах  всего лишь  пятьсот сорок  четыре  миллиграмма на тысячу
граммов воды...
     --  Почти четыре грамма в океане, и всего лишь около половины грамма  в
Финском  заливе!  -- простонал  Козырев  с  видом глубокого отчаяния.  -- О,
дурак! О, идиот! Как я не подумал об этой разнице! Ведь наш подводный термит
рассчитан только  на  соленость  Финского  залива,  где производились опыты!
Только на полграмма хлористого магния в  килограмме воды! Между тем здесь, в
океане, его  четыре  грамма!  Четыре  грамма! Цой! А наш  термит  так  жадно
поглощает этот излишек хлористого магния... О,  дурак!  О, идиот!.. Как я не
подумал об этом! -- Козырев вдруг встрепенулся. Глаза его заблестели.  --  В
лабораторию, Цой!  -- весело и  бодро крикнул он.  -- В лабораторию! Сегодня
термит  разгорится так,  что даже  этот чертов металл  расплачется  горючими
слезами!
     Козырев  повернулся и почти  бегом устремился в дальний конец коридора,
туда, где  за центральной рубкой, против биологического кабинета, находилась
лаборатория.
     Через  пять минут Козырев  и Цой, словно смыв с себя всю усталость этих
дней,  стояли  у  своих  рабочих столов, уверенно  принимаясь за  последние,
решительные опыты.
     И действительно, день пятнадцатого августа мог бы считаться днем удач.
     Прежде всего  с утра заработала  радиостанция, и капитан  смог наконец,
после  семнадцати  суток   вынужденного  молчания,   сообщить  правительству
подробные сведения о постигшей подлодку аварии.
     Второй  победой  этого  замечательного  во  всех  отношениях  дня  было
окончание  ремонта  носовой  пушки.  Опыты,  проделанные  главным  акустиком
Чижовым для проверки ее работы, прошли блестяще.  Подлодка вернула себе свое
грозное оружие -- свою высокую боеспособность -- и могла  уже не чувствовать
себя бессильной игрушкой случайностей.
     Вскоре  же  после обеда  вступили в строй оба инфракрасных  разведчика;
после  семнадцати суток слепоты подлодка вернула себе зрение. Правда, это не
было полным зрением -- ультразвуковые прожекторы еще не были готовы, но и их
ремонт подходил к  концу.  Это  было для акустиков вопросом  всего лишь двух
дней.
     И, наконец, с пятнадцати часов под дюзовым  кольцом яростно горел новый
термит, не  поддающийся  влиянию повышенного содержания хлористого магния  в
океанской воде.  Уже  через двадцать  минут после  начала  горения термитная
реакция развила температуру в пять тысяч пятьсот градусов.
     Через полтора часа напряженного  и  беспокойного  наблюдения  за  ходом
реакции,  убедившись  в  правильном  ее течении, Козырев  почувствовал вдруг
необыкновенную  слабость.  На один момент  он  даже  забылся  и  с обмякшими
повисшими ногами  и. руками бессильно лежал  в  воде в облаке  пара,  словно
медуза  с распущенными  прядями  щупалец.  Правда,  он  тут же  очнулся,  но
капитан, находившийся  вблизи  него  и  заметивший  его состояние,  мягко  и
заботливо посоветовал ему пойти отдохнуть.
     И Козырев сразу согласился.
     Этот день можно  было назвать днем удач, если бы не три обстоятельства,
омрачившие его.
     В четырнадцать часов,  после первого,  успешно закончившегося опыта под
водой,   оба  инфракрасных  разведчика   были  подняты  на  поверхность.  Из
осторожности,  считаясь с опасной близостью обитаемого  острова, их, однако,
не пустили  в воздух, но повели, как  двух  огромных черепах, по поверхности
воды. Отразившееся на куполе экрана чистое небо с круглым солнечным подносом
почти  в  зените посылало  в  центральный  пост  спокойный  привет.  Капитан
собирался уже  отдать  приказ  о возвращении  разведчиков, когда внезапно на
горизонте, в его  северной  части, появилась  черная точка,  которая  быстро
росла и скоро получила неожиданные и зловещие очертания.
     -- Гидроплан! -- воскликнул старший лейтенант.
     Самолет  вскоре перешел  на купол  экрана.  Очутившись над островом, он
сделал несколько кругов, то опускаясь,  то поднимаясь, потом взял курс на юг
и вскоре исчез за горизонтом.
     -- Странно...  -- задумчиво произнес капитан.  --  Откуда  он?  Что ему
здесь было нужно? Как будто он что-то искал... высматривал...
     Тревожное чувство овладело капитаном и уже не оставляло его.
     Между тем впереди предстояли новые неприятности.
     До сих пор опрос команды не дал ничего такого, что могло бы внести хоть
некоторую  ясность в загадочную обстановку взрыва. Сегодня  же в обычный час
доклада о ходе следствия комиссар смог доложить капитану о новых материалах,
которые  позволяли  сделать довольно  важные  выводы.  Во-первых,  лейтенант
Кравцов,   здоровье  которого  давно  уже   начало  улучшаться,  сегодня,  с
разрешения зоолога, дал свои первые показания. Из этих  показаний  полностью
выяснилась  недопустимая беспечность  лейтенанта, не доложившего командиру о
серьезной аварии механизмов корабля, самовольно,  вопреки  строгому приказу,
выпустившего Горелова  из подлодки и даже после этого не вызвавшего капитана
в  центральный  пост.  Лейтенант  оправдывает  самовольную  выдачу  пропуска
Горелову тем,  что нельзя было  допускать ни минуты  просрочки, так как,  по
словам  Горелова,  засорились  дюзы  и  каждое мгновение  грозил  взрыв. А о
состоявшейся уже выдаче пропуска лейтенант не доложил командиру  потому, что
пытался  сначала  проверить  исправность  сигнализационных приборов  в посту
управления, после чего собирался вызвать  капитана, но  не  успел  уже этого
сделать,  так как произошел взрыв. Комиссар  доложил при  этом капитану, что
лейтенант находится в очень  угнетенном состоянии духа и вполне отдает  себе
отчет,  насколько  легкомысленно  и  преступно  было  его  поведение  в этот
исключительно ответственный момент.
     Во-вторых,  комиссар  доложил,  что   сегодня  он  получил  возможность
проникнуть   в  заполненную  водой  газопроводную  камеру   через   наружное
отверстие,  открывшееся за сорванным  кольцом  дюз.  Как  известно капитану,
напомнил комиссар,  первое  же обследование  дюз при начале  ремонтных работ
обнаружило полную их исправность, кроме каких-то  непонятных  четырех дыр  с
винтовыми  нарезками,  просверленных в камере сжигания центральной дюзы. Как
они появились в ней, кто и зачем их просверлил -- до сих пор неизвестно.
     В  газопроводную  же  камеру  сегодня  удалось  проникнуть  лишь  после
длительной работы  по расчистке узкого отверстия от  густо сходящихся в  нем
концов  газопроводных труб.  Взрыв  произвел  в  камере,  конечно,  особенно
большие  разрушения: все находившиеся в ней  приборы и аппараты приведены  в
негодность.
     На  сигнализаторе  давления газов  найдены  остатки  какого-то  ящичка.
Корнеев и  Козырев,  обследовавшие камеру  вместе  с  комиссаром, единодушно
признали, что ящичек этот  является для  сигнализатора посторонним и что его
могли  поставить  только   с  определенной  целью  --  лишить   сигнализатор
соприкосновения с внешней средой  и  не дать ему возможности сигнализировать
об изменениях давления газов в камере. Цель эта явно преступная и могла быть
целью только злого, преступного умысла.
     При  последних  словах  комиссара,  произнесенных  с едва  сдерживаемым
волнением, капитан поднял на него взгляд, полный гнева и возмущения.
     -- Итак, ваше заключение? Кто мог это сделать? -- тихо спросил он, едва
разжимая губы.
     -- Только Горелов,-- убежденно ответил комиссар.
     --  Да,  только  он,--  по-прежнему  тихо  подтвердил  капитан.  --  Вы
предложили Корнееву и Козыреву хранить полное молчание об этом открытии?
     -- Да, Николай Борисович, но акт обследования они подписали.
     -- Когда вы предполагаете закончить следствие?
     --  Я считаю,  что оно  уже закончено. Николаи Борисович, можно было бы
приступить к составлению заключения.
     --  Хорошо.  Завтра  в  это же  время  представьте  его  мне  со  всеми
материалами. Можете идти, Василий Егорович. Я сейчас отправлю  радиограмму в
штаб.

        x x x
     В  шестнадцать часов,  когда капитан в  тяжелом раздумье  расхаживал по
центральному посту, главный электрик доложил ему, что запас электроэнергии в
аккумуляторах  иссякает   и  его  хватит  лишь  на  двое  суток.  Необходимо
немедленно начать зарядку. Однако по  подводному склону берега нижнему концу
трос-батареи вряд  ли удастся добраться до  необходимой глубины,  где  можно
было бы найти достаточно низкую температуру.
     -- Как же все-таки добраться до нее? Корнеев чуть пожал плечами:
     -- Надо попробовать сначала здесь -- может быть, подлодка находится над
большой глубиной.
     -- Попробуйте, товарищ Корнеев, но  поскорее. Аккумуляторы должны иметь
полную зарядку. Мы не знаем, что  нам сулят  ближайшие дни, а может быть,  и
часы.
     Корнеев ушел.  В  центральном посту  остались только  капитан,  старший
лейтенант, производивший какие-то расчеты,  и Марат, занятый  ремонтом  щита
управления.
     -- Мне  не  дает  покоя  этот гидроплан,-- обратился капитан к старшему
лейтенанту. -- Зачем он сюда прилетал? Что он здесь искал?
     -- Эти области  довольно часто посещают китобойные  флотилии,-- ответил
старший  лейтенант,-- а их плавучие базы-фабрики нередко снабжены самолетами
для  розыска добычи.  Возможно, что  и  этот  гидроплан -- простой разведчик
китобойцев.
     Послышался стук в дверь.
     -- Войдите!  --  громко  сказал капитан. Вошел Павлик с инструментами в
руках. Он тихо прошел в угол, где возился Марат, и вполголоса сказал ему:
     -- Повреждение провода я нашел в камере электролиза и уже исправил его.
     --  Хорошо, Павлик!  -- так  же  вполголоса похвалил Марат.  --  Теперь
помоги мне здесь. Прикрепи на место эти провода и кнопки.
     --  Есть прикрепить провода и кнопки! -- тихо, но четко ответил Павлик,
принимаясь за дело.
     Капитан чуть заметно улыбнулся и, следя за работой мальчика, вернулся к
прерванному разговору:
     --  Может  быть,  это и  простой китобойный  разведчик,  но  меня очень
беспокоит положение "Пионера". Он слишком открыт. Вдали от берега, чуть не в
открытом океане, слишком легок доступ к нему.
     -- Да, стоянка не  совсем безопасная,-- согласился старший лейтенант,--
но,  к  сожалению,  мы  еще  лишены  движения,  да,  по   правде  говоря,  и
спрятаться-то некуда.
     --  Вот  это и  плохо. А  спрятаться  надо бы до окончания ремонта...--
Павлик  неподвижно  стоял  лицом  к  стене,  как  будто  забыв  о  работе  и
прислушиваясь к разговору.  Он  хотел повернуться, что-то  сказать,  но язык
словно  прилип  к  гортани.  Наконец  отчаянным усилием воли он повернулся и
тихо, дрожащим голосом произнес:
     -- Разрешите, товарищ командир...
     -- Говори, говори, Павлик!
     --  Тут  мы нашли...  я и  Иван  Степанович...  очень хорошее  место...
Честное пионерское! -- неожиданно