у присоединился оранжево-желтый,
потом в  центре зарева,  в грозовых облаках  пара,  выделилось  яркое желтое
пятно  с сетью разбросанных  вокруг него  коротких желтых  щупалец,  багрово
темнеющих у своих концов.
     -- Лава извергается и застывает на склонах вулкана!  --  кричал  сквозь
грохот  зоолог  Павлику.  --  Рождение острова! На наших глазах растет новый
вулканический  остров!  Понимаешь  ли ты  это?  --  Зоолог был  вне  себя от
восторга.
     Покружив вокруг неугасающего вулкана еще с полчаса, "Пионер" снова взял
курс  на  северо-запад и  скоро  оставил позади морские  глубины, в жестокой
борьбе огня с водой рождающие новую землю.
     Вскоре подлодка вернулась  в верхние слои, и Сидлер мог опять приняться
за прерванную работу. Однако и Сидлер и все, кто был в лаборатории, не скоро
успокоились и  долго  и горячо  делились друг с другом чувствами  и мыслями,
взбудораженными титанической картиной, свидетелями которой им довелось  быть
в течение последних часов.
     Очевидно, и все на подлодке были  крайне взволнованы этим приключением.
Во  всяком  случае,  такое  заключение  можно  было  безошибочно  сделать  в
отношении  Горелова, который  в  трудно сдерживаемом  возбуждении  ходил  по
коридору верхней,  жилой,  части  подлодки  мимо  слегка  отодвинутой  двери
центрального поста  управления.  Там уже  никого  не  было:  ушли капитан  и
старший лейтенант Богров, руководившие  трудным и опасным плаванием подлодки
вокруг вулкана; ушел  и  Шелавин, наблюдавший оттуда  его работу.  Вахту нес
лейтенант  Кравцов,  поднявший только  что над  поверхностью океана  один из
инфракрасных разведчиков и  готовившийся с  его  помощью  "поймать  солнце",
чтобы установить точные координаты подводного вулкана и будущего острова.
     Как  только  лейтенант  закончил  вычисления,  в рубку  вошел  Горелов,
улыбающийся и оживленный.
     -- Ну, что скажете, Юрий Павлович? -- весело обратился он к лейтенанту.
-- Хороша картинка? Я положительно оторваться не мог от этого зрелища!
     --   Да,  Федор   Михайлович,  спектакль  великолепный!   --  отозвался
лейтенант. --  Вот подождите минуточку, я только занесу в  журнал координаты
этого пиротехника.
     -- "Пиротехника"! --  рассмеялся  Горелов.  --  Хорошая  аттестация для
Плутона! Кстати, а какие, в самом деле, его координаты?
     --  Тридцать  градусов  двадцать  две минуты восемнадцать секунд  южной
широты и  сто  тридцать  градусов  двенадцать  минут  тридцать  пять  секунд
западной долготы,-- ответил лейтенант, захлопнув журнал.
     -- Вот  как! -- радостно удивился Горелов.  --  Да ведь  мы уже почти у
Южного тропика! Когда же мы там окажемся, как вы думаете.
     -- Если не будем останавливаться, то  на  обычных восьми десятых  хода,
курсом на норд-вест,  придем  туда  наверняка  через  восемь часов.  Завтра,
двадцать девятого июля, в четыре  часа. Минута  в  минуту!...  Нет, вы лучше
скажите,  Федор  Михайлович,-- воскликнул  лейтенант, поглядывая на  экран и
следя  за сигнальными  лампочками  на щите  управления,--  заметили вы  этот
грандиозный  фонтан из раскаленных  камней, который шел кверху сначала одним
стволом,  а  потом  на   полпути  разделился  на  четыре  ствола!  Это  была
феерическая картина!  Как  будто  гигантская  кокосовая  пальма  с  четырьмя
склонившимися багровые ветвями на верхушке. Ни один пиротехник  не придумает
такого номера!
     Несколько  минут  Горелов  разделял  восторги  лейтенанта,  потом вдруг
заторопился и, сославшись на спешное дело, быстро вышел из рубки.
     В  коридоре было тихо и пусто.  Горелов подошел к крайнему люку, ступил
было  на винтовую  лестницу,  но остановился и задумался. Лицо  его выражало
крайнее  возбуждение. С минуту он постоял  неподвижно, опустив глаза, потом,
встрепенувшись,  резко  повернулся,  поднялся  обратно  в  коридор и  быстро
направился к своей каюте. Здесь он начал торопливо раздеваться.
     -- Так нельзя... Надо отдохнуть, надо набраться сил,-- бормотал он.
     Раздевшись, он потушил свет и улегся на койку, но долго не мог  уснуть.
В темноте слышны были его вздохи, он часто поворачивался с боку на бок, пока
наконец  затих.  Сон  его  был .тяжел и тревожен, но через  четыре  часа  он
проснулся достаточно свежим и бодрым. Одевшись и  умывшись,  он почувствовал
себя совсем хорошо. Через два часа наступала его вахта: Ромейко был болен, и
Горелов  охотно освободил его  на  двое суток от работ,  взяв  их  на  себя.
Горелов вышел  из  каюты  и прошел в столовую. Там  он выпил  какао,  плотно
закусил  и  посмотрел на  часы. Было ноль  часов пятнадцать  минут  двадцать
девятого июля; до смены вахт в машинном отделении  оставалось еще пятнадцать
минут. Горелов вышел из столовой и направился  к центральному посту. Подойдя
к его двери, он оглянулся: в коридоре никого не было. Слегка нажав на дверь,
Горелов чуть отодвинул ее, заглянул в узенькую  щель и  довольно  улыбнулся:
как он и рассчитывал, на вахте опять был лейтенант Кравцов.
     -- Доброй ночи, Юрий Павлович! Уже вступили на вахту?
     -- Да, только что сменил старшего лейтенанта.
     -- Как идем?
     -- Отлично. Прямо на норд-вест.
     -- Приветствую  от всей  души этот курс.  До чего  душа  рвется  домой,
передать трудно!
     -- Дело понятное. Не вы один...
     -- Пересечем  экватор,  а  там  уж совсем близко  будет. До тропика еще
далеко?
     Лейтенант посмотрел на часы:
     -- Ровно через три часа будем там. Горелов вскинул глаза на часы:
     -- Ну, прощайте! Спешу сменить Козырева. Ромейко-то болен.
     -- Прощайте, Федор Михайлович!
     Отпустив  Козырева, Горелов  прошел по всем находящимся  в его  ведении
отсекам и камерам. В камере  водородных баллонов он задержался. Один  из них
работал; его  насос гнал по изогнутой трубе газ через газопроводные трубы  к
дюзам. Горелов подготовил к работе  и соседний баллон, очевидно,  не надеясь
на автоматический переключатель. То же самое он проделал  в  соседней камере
кислородных баллонов. Вынув  из кармана небольшой  открытый ящичек и сняв со
стены герметически  закрытый  мешок,  кое-какие  инструменты, Горелов  надел
газовую  маску,  асбестовые  перчатки и вошел в камеру газопроводных труб. В
камере, пробравшись сквозь чащу горячих труб к левой  стене, Горелов занялся
сигнализационной системой.  Сигнализатор давления  газов он накрыл  ящичком,
вынул  из мешка  ленту  размягченной резиновой прокладки и проложил  ее  под
нижними краями ящичка. Жар в камере быстро схватил размягченную прокладку, и
ящичек с сигнализатором внутри оказался герметически закрытым.



     Захваченный  им воздух из камеры будет теперь неизменно  сохранять свой
прежний  состав  и  прежнее  нормальное  давление.  Какие  бы  изменения  ни
произошли потом  в  самой  камере, заключенный  в ящичке сигнализатор  будет
посылать  на  щит  управления центрального  поста одни  лишь  успокоительные
сигналы.
     Покончив с этой кропотливой работой,  Горелов  вынул из кармана плоскую
металлическую коробку  с мотком прикрепленных  к  ней  тонких  проводов.  На
плоской  стороне  коробочки  виднелся  под  стеклом часовой  циферблат и две
стрелки. Из  коробочки слышалось тихое  ровное тикание часов. Горелов  нажал
кнопку на  узкой грани коробочки и осторожно отпустил  крышку.  Под  крышкой
оказался   простой   аппарат   старинных  бензиновых   зажигалок:   фитилек,
пропитанный бензином, и около него маленькое шершавое колесико,  вращающееся
над кремнем. Горелов завел часы и поставил стрелки на четыре часа пятнадцать
минут. После этого  он положил зажигалку на ящичек с сигнализатором внутри и
соединил   ее  проводом   с  аккумуляторным  шкафчиком  от  автономной  сети
освещения. Покончив и с этим, Горелов вышел из камеры.
     Тяжело дыша, стирая пот со лба, он присел на стул в углу возле баллонов
и  посмотрел на  часы. Стрелки показывали три часа  тридцать  минут. Посидев
немного,  Горелов вскочил  и начал  быстро  ходить по узкому  проходу  между
баллонами, потом  опять  сел,  но  через минуту  снова вскочил и  возобновил
хождение по камере, то и дело поглядывая на часы.  Без десяти четыре Горелов
сорвался  со стула, бросился  к кнопке,  открывающей  дверь в  газопроводную
камеру, вывинтил ее фарфоровую головку, сломал под нею пластинки замыкания и
ввинтил головку обратно в гнездо. Затем он кинулся  к  ранее подготовленному
баллону с кислородом и соединил  его трубу непосредственно с  камерой, минуя
газопроводные трубы.  То  же  самое  он  сделал  и с водородным  баллоном  в
соседней камере.  Потом присел  на стул, вынул часы и  напряженно,  не сводя
глаз, следил за движением стрелок над  циферблатом.  Ровно в четыре  часа он
вскочил  со стула,  закрыл краны  в баллонах,  посылающие газ  в  дюзы. Дюзы
перестали работать, подлодка двигалась уже только по инерции.
     Бледный, взволнованный, Горелов спешил через отсеки  и камеры машинного
отделения,  по  винтовой лестнице,  по  коридору  --  к  центральному  посту
управления.
     -- Юрий Павлович!  --  задыхаясь, обратился он  к лейтенанту  Кравцову,
стоявшему  с  встревоженным  лицом  у  микрофона   и  готовившемуся  кого-то
вызывать. -- Дюзы остановились! Что-то  неладное с ними.  Это работа  вашего
пиротехника, черт бы  его  побрал! Наверно, пемза и пепел набились  в камеры
сжигания.  Дайте  скорее  пропуск  на  выход  из подлодки.  Надо  немедленно
прочистить их.
     -- Ах, вот что! -- вскричал  лейтенант. -- Я никак не мог понять, в чем
дело. Собирался уже будить капитана...
     -- Давайте скорее пропуск! Каждая минута дорога! Там скопляются газы, и
им  выхода нет! Грозит взрыв! Скорее, Юрий Павлович!  Скорее! Потом вызовете
капитана...
     Волнение  Горелова передалось  лейтенанту. Он  быстро написал пропуск и
передал его Горелову.
     Через минуту Горелов был уже возле выходной камеры.
     -- Живо, товарищ  Крутицкий!  -- обратился  он  к  вахтенному водолазу,
пред®являя ему пропуск. -- Одеваться! Авария с дюзами!
     --  Есть одеваться,  товарищ  военинженер!  --  бросился  к  скафандрам
Крутицкий.
     --  Кислород,  питание,  аккумуляторы  на  полной  зарядке?  --  быстро
спрашивал, одеваясь, Горелов.
     -- Теперь всегда на полной, товарищ военинженер!  -- ответил Крутицкий.
-- Уж мы следим за этим...
     Как ни  быстро наполнялась забортной водой выходная камера,  Горелов не
мог устоять на месте  от нетерпения. Наконец открылись  широкие, как ворота,
двери,  откинулась  площадка, и Горелов на десяти  десятых  хода  ринулся  в
подводную тьму. Но, едва  удалившись от подлодки,  метрах в двухстах от нее,
Горелов остановил винт и повернулся в ее  сторону. В то же мгновение из тьмы
сверкнул длинный яркий сноп пламени, раздался оглушительный взрыв, и в свете
огня,  окруженная  облаком  пара,  на один лишь  миг мелькнула перед глазами
Горелова огромная  тень подлодки и исчезла, ринувшись  носом вниз, в  черные
глубины океана.



        Глава VI. НА БОРТУ КРЕЙСЕРА




     Тропическое  солнце  давно перешло через  зенит, но продолжало палить с
неослабевающей  силой.  При чистом, безоблачном небе над океаном дул  слабый
ветер, наводивший небольшое волнение.
     Уже двенадцать  часов Горелов  с бешеной скоростью носился  среди волн,
безуспешно, с отчаянием в глазах, осматривая пустынный горизонт.
     Он задыхался в своем скафандре. Прозрачный шлем раскалился до того, что
каждое прикосновение к нему лбом  или  щекой  ощущалось  как  ожог. Время от
времени,  изнемогая от духоты и жары,  почти теряя сознание,  он опускался в
прохладные  глубины,  освежался  там,  приходил  несколько в  себя  и затем,
запустив винт на  все десять десятых хода, высоко, с разбегу, поднимался над
поверхностью океана,  чтобы в один миг  осмотреть  его вокруг  себя и  вновь
продолжать свое  бесконечное блуждание среди захлестывавших его волн.  Много
сотен километров во всех направлениях проделано было им за двенадцать часов,
протекших с момента взрыва на подлодке -- с того момента,  когда она исчезла
в водной  пучине и сам  он  остался  одиноким среди  безбрежных  пространств
океана.  Мучительные часы проходили в лихорадочном  движении то на север, то
на юг, то на восток.  Горелова томили уже  голод  и жажда,  но  при мысли  о
горячем какао его охватывало непреодолимое отвращение, а жалкий остаток воды
в другом термосе  внушал  беспокойство.  Надолго ли хватит его?  Он  слишком
легкомысленно пользовался  своим запасом. Духота в скафандре изнурительна...
Голова -- словно  в горячем тумане, мысли путаются... Надо чаще опускаться в
глубины,  но можно пропустить...  Нет,  это было бы ужасно!.. Надо искать...
непрерывно искать... быть на виду... на поверхности...
     И Горелов  продолжал свой  стремительный  бег  под  палящим равнодушным
солнцем. Но, как  ни ужасен  был  дневной зной, Горелов  с содроганием  и  с
замирающим от страха сердцем следил  за движением  солнца к западу. Пока оно
разливало вокруг свой ослепительный  свет, оставалась  надежда; ночь несла с
собою гибель.
     Ночь Горелов не надеялся пережить: иссякнет  энергия аккумуляторов и --
самое главное --  не  хватит кислорода.  Даже  жидкого.  Тогда  --  быстрая,
неотвратимая смерть. Разве лишь, если утихнет ветер,  успокоится океан... Но
и  в  этом случае он останется без  электрической энергии,  будет осужден на
неподвижность. Он не сможет искать...
     Голова  горела,  губы  от  жажды спеклись... Горелов сделал  маленький,
скупой глоток воды, погрузился  на несколько десятков  метров  в  глубину и,
едва почувствовав ее свежесть и прохладу, вновь  устремился  на поверхность.
Приподнявшись над ней  на одно лишь  мгновение,  он осмотрел жадными глазами
по-прежнему пустынный горизонт и круто повернул с запада на север, наперерез
волне.  Теперь она  непрерывно накрывала  его шлем, плыть приходилось, почти
ничего  не  видя вокруг себя, и это заставляло его часто погружаться, высоко
выскакивать  из  воды и  осматриваться. Правда, шлем охлаждался,  было легче
переносить зной, но мучительно тревожило отсутствие видимости, слепота...
     Солнце упорно, неуклонно склонялось к  западу. До заката уже оставалось
всего лишь четыре часа. Четыре коротких часа и  затем -- тьма! Под тропиками
сумерек  не  бывает, день почти  сразу  переходит  в ночь. Что будет с  ним?
Переживет ли он эту ночь? Неужели  смерть?  Тогда зачем все  это было? Зачем
нужна была эта цепь предательств, измен? Анна! Анна!.. В памяти всплыло, как
живое,  красивое надменное лицо. Зачем  он сразу не увез  ее тогда к себе на
родину? Проклятый  старик!  Проклятый Маэда!  Опутал золотом,  расписками...
Анна  жаждала развлечений,  нарядов,  богатой,  широкой  жизни... Бездельной
жизни!." Нет, она не поехала бы с ним  на его родину... Там нужно трудиться.
Анна! Анна! Он  любил ее. Он не мог бы расстаться с ней... Знает ли она, где
он теперь?.. Он умирает за нее... Зачем, зачем это нужно? ..
     Остановившимися глазами Горелов  смотрел  вперед сквозь хлещущие в него
волны, и в их трепещущей, переливающейся пелене он видел возникающие из тьмы
глубин,  встающие,  как  призраки,  фигуры  и  лица  людей,  жизнерадостных,
смеющихся,  увлеченно  работающих, всего лишь  несколько  часов назад живших
вместе с ним в уютных отсеках "Пионера". Вот  великолепный капитан Воронцов,
задумчиво  перебирающий пальцами бородку, вот умница  Марат с вечно торчащим
хохолком  на  темени, вот  добродушный великан Скворешня, доверчивый Лорд  и
простодушный, в вечной ажитации Шелавин...  милейший Шелавин, спаситель его,
Горелова. Как  он отплатил  ему за это  спасение!  И Павлик смеется. Павлик,
вечно путавшийся под ногами.  Вот скуластый,  с бачками возле ушей лейтенант
Кравцов.  Дурак!  Правил  службы  не  знает!  Болтун!  Щеголь  пустоголовый!
Выпустил из подлодки...  Попался,  как мальчик,  на удочку...  Ведь  был же,
наверно, приказ капитана, чтобы без его разрешения не  выпускать Горелова из
подлодки. Горелов давно уже каким-то чутьем чувствовал, что ему не доверяют,
что какие-то неясные подозрения возникают и все более сгущаются вокруг него.
Если  бы  этот простофиля  не  выпустил  его,  может,  все  было  бы  теперь
по-иному... Хотя нет... Часы уже были поставлены,  кнопка у  входа в  камеру
испорчена. Машина гибели  была  пущена в ход, ничто уже не  могло остановить
ее. И вот -- солнце уходит, и с ним уходит в тьму его, Горелова жизнь...
     Запекшимся, пересохшим ртом Горелов жадно ловил воздух. Он задыхался. В
голове  проносились  неясные  образы,  смутные  тени,  обрывки мыслей, слова
жалоб,  упреков, сожалений... Он сделал два скупых глотка  драгоценной воды,
но свежести и ясности сознания они  не принесли. Горелову становилось дурно.
Нажав  одну из  кнопок на щитке управления и выгнав  кислород из  воздушного
заспинного  мешка, Горелов опустился  в  глубину.  Ему  стало  легче, воздух
вливался освежающей струей  в  легкие,  сознание прояснялось  Но  надо  было
спешить  кверху, нельзя было  упускать  ни одной из оставшихся светлых минут
умирающего  дня. Горелов нажал  другую кнопку,  чтобы вновь наполнить  мешок
кислородом. Испуг охватил его:  обычного быстрого и легкого  под®ема Горелов
не почувствовал. Он  медленно  и  тяжело  всплывал, как  будто перегруженный
каким-то новым, добавочным грузом. Тогда он, ничего еще не понимая, запустил
винт, выскочил до груди из воды, осмотрелся и продолжал путь на север.
     Что  же случилось там,  в  глубине?  Почему он  так  медленно всплывал?
Испортилось что-нибудь  в  механизме наполнения мешка? Горелов  закинул руку
назад, за  спину, и  попробовал  ощупать мешок. Пальцы  не почувствовали  за
спиной обычной  высокой упругой выпуклости.  Мешок был дряблый,  податливый,
почти плоский, как будто пустой. И одновременно вернулось прежнее удушье, не
хватало  воздуха...  Нет,  воздух  был,   но  словно  лишенный  живительного
кислорода...  Кислород?..  Крутицкий! Мерзавец!  Негодяй! Неужели он зарядил
скафандр  патронами со сжатым, а  не  с  жидким кислородом?! О  предатель!..
Предатель?.. Кто  сказал  это слово?.. Конец!..  Даже до  заката  солнца  не
хватят... Нет! Нет! Пусть  ветер!.. Пусть хлещут  волны!.. Надо попробовать,
хотя бы грозила опасность захлебнуться, утонуть...
     Задыхаясь, спазматически  ловя воздух широко открытым ртом,  с багровым
лицом  и готовыми выскочить из  орбит глазами,  Горелов заметался, забился в
воде,  стараясь  на  полном  ходу  перевернуться на  спину,  грудью  кверху.
Остановить винт он  боялся:  он не  был уверен,  что  без  его работы сможет
удержаться на поверхности. В помутившемся сознании мерцала, как спасительная
звезда, лишь одна мысль о последнем средстве...
     Раскинув ноги и балансируя ими, чтобы удержаться на спине, он с трудом,
плохо повинующимися  пальцами вынул из гнезда в щитке управления медную иглу
на  длинном тонком проводе и медленно занес ее  на грудь, к среднему шву  на
скафандре. Слабеющий, судорожно шарящей рукой  он искал этот шов -- и не мог
найти. Перед  глазами  сгущался черный туман,  грудь работала, как кузнечные
мехи.  Багровая синева медленно разливалась  по лицу.  Рука с  зажатой иглой
замерла на скафандре...
     В  далеком  уголке потухающего сознания  возникло  тихое, чуть  слышное
жужжание.  Жужжание  приближалось, росло,  превратилось  в  мощное  гудение,
заполнило ревом  шлем  и  уши Горелова  и  вдруг разом,  словно  оборванное,
умолкло.
     Горелов потерял сознание...

        x x x
     Человек говорил на прекрасном английском языке, изысканно вежливо:
     -- Лейтенанту Хасегава  пришлось в этом деле затратить немало усилии, и
мы   выражаем   ему   большую   благодарность   за   столь   удачный   исход
рекогносцировки. Из всех наших гидропланов, ежедневно осматривавших огромные
пространства над океаном, на долю именно его машины выпал успех.
     Один из стоявших вокруг койки сдержанно и почтительно поклонился.
     -- Но и другим вы задали у нас не меньше работы,-- с чуть заметной