"Пионер"  вышел из своего  убежища  и  двигался  уже  среди  необ®ятных
пространств океана,  раскрывшихся  перед ним  на  экране центрального поста.
Ультразвуковые прожекторы внимательно  ощупывали своими лучами водные  толщи
на двадцать  километров вокруг,  два  инфракрасных  разведчика  в пятидесяти
километрах впереди подлодки  шныряли вверху,  внизу,  по  сторонам, донося в
центральный пост о замеченном.
     Все было  пустынно,  спокойно,  впереди  расстилался  безопасный  путь.
"Пионер"  опустился  на  глубину  в  пятьсот  метров, окружил  себя  паровой
пеленой, лег на курс и, все быстрее развивая  ход, ринулся вперед. Механизмы
и аппараты работали безотказно, четко и плавно, бесшумные взрывы дюз слились
в непрерывный мощный ураган, десятки и сотни километров стремительно убегали
назад.
     Именно в эти  радостные,  волнующие  часы  старший радист Плетнев подал
капитану перехваченную и расшифрованную радиограмму с крейсера "Ямато".
     Радиограмма, в  дополнение к предыдущему донесению,  сообщала  морскому
генеральному штабу,  что,  несмотря на все принятые меры  спасения,  эсминец
"Сазанами II" на пути от острова Рапа-Нуи к базе также затонул от полученных
в бою у  острова повреждений. Кроме того в радиограмме  сообщалось,  что два
часа назад  командир крейсера "Ямато" капитан  Маэда, не перенеся  бесчестия
поражения, учинил над  собой  харакири, в  чем  ему  с сердечной  дружбой  и
любовью  помог  лейтенант  Тодзио.  Командование  крейсером  принял  старший
лейтенант Ясугуро Накано.
     По всем отсекам "Пионера" вновь прозвенела  трель аврального отбоя. Она
звучала мягкой, сладостной мелодией в ушах тех, кому несла покой и сон...
     Не отдыхал  лишь "Пионер". Без  устали  и без отдыха он стремительно  и
неудержимо  рассекал  подводные  толщи,  неся в  себе  нетерпеливое  счастье
ожидания,  радость приближения к заветной  цели. Все  новые и новые сотни  и
тысячи километров  убегали  назад,  скрывались  в  туманной  дали,  сокращая
расстилавшиеся пространства впереди.

        x x x
     Словно гигантский  раскаленный снаряд,  "Пионер" несся над  безопасными
глубинами  пустынного  в  этих  местах океана.  Лишь через  двадцать  часов,
приближаясь  к широко  раскинувшемуся архипелагу бесчисленных и мелких,  как
пыль, коралловых островов Паумоту, "Пионер" несколько сбавил  скорость. Зная
чудесную способность подлодки  самостоятельно,  автоматически  маневрировать
при  встрече  с  подводными  препятствиями,  можно было бы  удивиться  такой
чрезмерной  осторожности, но капитан не хотел допускать и  малейшего риска в
этом  ответственном  походе.  Лишь  пройдя  по  широкому,  в  несколько  сот
километров,  проходу  между островами  Паумоту  и соседними  -- Маркизскими,
"Пионер"  довел ход до  максимального и с  прежней  скоростью  устремился на
северо-запад.
     Матвеев  проснулся,  когда, подлодка поравнялась  с первыми коралловыми
атоллами Маркизского архипелага.
     Он бодро вскочил  с койки, зажег свет и, увидев пустую койку Скворешни,
своего соседа по каюте, подумал: "Уже поднялся? Вот неутомимый!"
     За этой мыслью мелькнула другая:  у механиков, как и везде на  корабле,
осталось много недоделок, которые оставлены  были для устранения уже в пути.
Водолазы работали все время с механиками,  и  нужно  было  спешить к  ним на
помощь.
     Матвеев  быстро закончил свой  туалет,  прибрал  койку  и направился  в
столовую.  Здесь он  увидел  Козырева,  Ромейко  и еще  нескольких  человек,
сидевших  за  столиками  и  с  аппетитом,  после почти  суточной  голодовки,
уплетавших еду.
     Матвеев вытянулся перед Козыревым и официальным тоном спросил:
     -- Товарищ исполняющий должность главного механика, разрешите спросить.
     -- Пожалуйста, товарищ Матвеев,-- столь же официально ответил Козырев.
     -- Прикажете водолазам приступить к ликвидации недоделок?
     --  Да.  Всем,  кто проснулся.  Впрочем,  сейчас  будет общая  побудка.
Поешьте и приходите в водородную камеру.
     -- Есть!
     -- А товарищ Скворешня еще спит?
     -- Нет. Когда я проснулся, его уже не было в каюте.
     -- Ага! Когда поедите,  отыщите его и приходите вместе к нам... Пойдем,
товарищ Ромейко.
     Быстро покончив с едой, Матвеев отправился за Скворешней. Однако никто,
к  кому ни обращался Матвеев, не  видел Скворешню, не  встречал его. Матвеев
заглянул во  все  отсеки,  осмотрел  все каюты, красный уголок, склады, даже
научные  кабинеты и лаборатории.  Скворешня словно в  воду  канул! Удивление
Матвеева сменилось беспокойством.
     Уже прозвучала общая  побудка, люди выходили  из  своих кают, заполняли
столовую, расходились уже на работы -- Скворешни нигде не было, никто ничего
о нем не знал. Совершенно растерянный, Матвеев направился в центральный пост
и  доложил вахтенному командиру старшему  лейтенанту Богрову об исчезновении
старшины водолазов.
     -- Да что же это? -- изумился старший лейтенант. -- Иголка в сене?
     -- Не знаю, товарищ старший лейтенант! Я обыскал всю подлодку и не  мог
его найти. Никто его не видел.
     В  центральный  пост вошел  капитан. Старший лейтенант  доложил  ему  о
происшествии.
     Через минуту во  всех  помещениях  и  отсеках корабля из  репродукторов
прозвучала команда:
     --  Старшине  водолазов,  товарищу  Скворешне,  немедленно  явиться   в
центральный пост, к вахтенному командиру!
     Прошло три... пять... десять минут. Скворешня не появлялся.
     Были организованы самые тщательные поиски. Специальный наряд  в течение
часа обыскивал корабль,  проникал во все щели, заглядывал под койки, чуть не
перетряхивал матрацы,-- Скворешня исчез.
     Донесение  о  безрезультатности поисков капитан выслушал с побледневшим
лицом.
     отпустив  начальника  наряда,  он  повернулся к  старшему  лейтенанту и
комиссару.
     -- Произошло что-то непонятное,-- глухо  сказал  он, опускаясь на стул.
-- Несчастье? Неужели мы могли его забыть в пещере?
     -- Не может быть,  Николай Борисович! --  взволнованно ответил  старший
лейтенант. --  Я отлично  помню, что он последним вплыл в выходную камеру  с
грудой  мелочи в руках... Именно с  него я начал считать людей  в камере. Со
мной  вышло из  подлодки семнадцать  человек, и все  семнадцать были  налицо
перед... перед поднятием выходной площадки.
     Густая  краска  начала  вдруг заливать лицо старшего  лейтенанта. В его
глазах  мелькнула  растерянность. Он  смотрел  на  капитана,  силясь  что-то
вспомнить  и  словно  сам  пугаясь  этого воспоминания.  Наконец,  с  трудом
проталкивая застревавшие в горле слова, он произнес:
     -- Мне кажется, что,  пока шел расчет, площадка  оставалась неподнятой,
выход был открыт... Неужели?..  Зачем это  ему  нужно было?.. Неужели он мог
выйти за моей спиной?..
     -- Но тогда это видели бы другие,-- заметил комиссар.
     -- Да-да! -- живо обернулся к  нему старший лейтенант. -- Вы совершенно
правы!  Из  семнадцати  человек хотя  бы  один, наверно,  заметил  бы  выход
Скворешни.
     -- Тогда он был бы на подлодке,-- возразил капитан. -- Однако его здесь
нет.  Остается  предположить,  что   ваше  первое   об®яснение   единственно
правильное: никто не заметил, как  он вышел из камеры. Площадка поднялась, и
человек остался за бортом.
     Капитан закрыл глаза и опустил голову.
     Старшин лейтенант  молчал, не  зная,  что сказать. Комиссар,  не  сводя
глаз, пристально смотрел на пустынную полосу экрана.
     Лицо старшего лейтенанта внезапно оживилось новой мыслью.
     --  Николай  Борисович,--  обратился он  к  капитану,-- если  Скворешня
остался в  пещере, то почему, видя, что площадка поднимается, он не закричал
нам,  почему  не  произнес   ни  звука?  Ведь  мы  еще  были  в  скафандрах,
радиотелефон  у  всех  нас  работал исправно до  последней минуты. Дальше...
Неужели он мог не заметить, как  начали  работать  дюзы? Наконец, даже когда
"Пионер;" уже вышел  из пещеры. Скворешня имел  возможность на расстоянии до
двухсот  километров вызвать центральный пост. Можно ли предположить, что так
долго он не замечал отсутствия подлодки?
     Молчание царило в центральном посту. Все терялись в догадках, в тщетных
поисках об®яснения непостижимого исчезновения Скворешни.
     Послышался торопливый стук в дверь.
     -- Войдите! -- сказал капитан.
     В центральный пост скорее вбежал, чем вошел, встревоженный зоолог.
     -- Товарищи! Капитан!  -- произнес он,  едва переступив порог.  --  Вся
команда  уверена,  что  мы оставили Скворешню в пещере!  Может  ли это быть?
Говорят, что в последний момент  он, вероятно, вышел за какой-нибудь забытой
мелочью:  он ведь страшно бережлив, скопидом  --  это  всем известно, И  тут
поднялась площадка...  А  Матвеев говорит,  что со  Скворешней  было  что-то
неладное перед  окончанием погрузки. Матвеев видел его в каком-то столбняке.
Он его  с трудом заставил  очнуться. Я расспрашивал и  других, работавших  с
ним.  Козырев припоминает,  что нечто  подобное случилось  со  Скворешней  в
газопроводной  камере.  И  Козырев  и  Матвеев предполагают,  что,  выйдя  в
последний раз из подлодки, Скворешня упал в обморок и не заметил ее ухода из
пещеры. Это  ужасно! Надо что-нибудь сделать!  Если обморок продолжительный,
то Скворешня  неминуемо должен задохнуться в  своем скафандре. Что же теперь
делать? Надо вернуться! Спасти его!
     Капитан   сдвинул   брови:   дело   получало   уже   реальное,   вполне
правдоподобное об®яснение.
     Немедленно вызвали  Матвеева  и  Козырева.  Они  подтвердили переданное
зоологом. Кроме того,  они сообщили, будто Плетнев даже видел, как Скворешня
вышел из подлодки  во  время расчета  людей. Позвали  Плетнева.  Он  не  мог
уверенно сказать,  что  видел, как  Скворешня вышел из камеры,  но  во время
расчета людей какая-то  тень, похожая на силуэт человека, мелькнула  на краю
площадки и сейчас же исчезла. Торопясь скорее  на работу, Плетнев не обратил
на  это  внимания,  полагая,  что  это  просто какая-нибудь рыба  проплыла в
пещере,  а затем он забыл об этом. Теперь же остается думать,  что  это была
тень именно Скворешни.
     В центральном посту вновь остались только капитан, лейтенант,  комиссар
и зоолог.
     Тяжелое  молчание, длилось  недолго.  Зоолог первый нарушил его.  Голос
ученого прозвучал, полный страсти и боли:
     --  Неужели  мы  оставим его?  Нужно вернуться,  пока  еще есть надежда
застать его  в  живых!  Нужно вернуться!  Человек за бортом!..  Мы  не можем
бросить его, беззащитного...
     Его голос осекся, и он замолчал.
     Лицо капитана казалось изваянным из  белого мрамора. Он медленно поднял
на  зоолога глаза  -- синие, твердые, видящие и невидящие. Рука, лежавшая на
столе,  непрерывно  выбивала тихую,  мелкую  дробь,  которая  порой казалась
похожей на дрожь.
     Капитан глухо произнес:
     --  Вы забываете, Арсен Давидович: двадцать  третьего  августа, в шесть
часов утра, "Пионер" должен быть во Владивостоке. И он будет там в этот день
и в  этот час, если понадобится,  хотя  бы ценой  гибели моей или  кого-либо
другого! Родина ждет свою  подлодку. Правительство и  партия требует  этого.
Подлодка пойдет своим курсом.
     -- Тогда пошлите меня к нему! -- закричал вне себя  зоолог. -- Я  здесь
не нужен уже! Я нагружусь  кислородом,  аккумуляторами, пищей и, может быть,
сумею еще спасти его.
     --  Это  будет  бесцельно,  Арсен  Давидович,--   тихо  сказал  старший
лейтенант. -- Прошли уже сутки:  вам в скафандре потребуется еще трое суток,
чтобы добраться до острова. В каком состоянии найдете вы там Скворешню? Если
только вы вообще найдете  его на  старом месте... и  если вы сами доберетесь
туда:  запасов кислорода,  энергии, пищи  в  вашем  скафандре может  хватить
максимально на двое суток.
     Несколько мгновений зоолог стоял неподвижно.
     Потом, схватившись за голову, выбежал из центрального поста.
     Капитан, старший лейтенант и комиссар молча проводили его глазами.
     Через минуту капитан тяжело поднялся со стула:
     --  Александр  Леонидович,  примите  на  себя руководство  работами  по
ликвидации  недоделок.  Людей не торопить, не  переутомлять. Распорядок вахт
нормальный.
     Он кивнул головой и вышел. Вслед за ним вышел и комиссар.
     "Пионер" продолжал стремительно нестись по ранее заданному курсу...

        x x x
     Павлик ходил весь день с красными глазами.  Ушел  друг, с которым всего
лишь  за  два месяца  знакомства  пережито было столько,  сколько  Павлик не
испытал  за все предыдущие  четырнадцать лет своей жизни.  Ушел  добродушный
великан, покоривший сердце мальчика своей сверхчеловеческой силой, простотой
своей незлобивой, бесхитростной души, своим мужеством. Каждым  шагом, каждым
поступком  он  вел  Павлика  за  собой   по  пути  незаметного  героизма   в
повседневной, обычной жизни, в работе, в бою с природой и врагами...
     И, оставшись один в каюте Плетнева, Павлик представил себе своего друга
--  величавый образ могучего,  непобедимого богатыря,  древнего  норманского
викинга с  длинными  светлыми  вьющимися усами,  с  новым,  необычно суровым
прекрасным лицом.
     И  Павлик падал  на  подушку  своей  койки,  уткнувшись  в  нее  лицом,
содрогаясь в неслышных, разрывающих сердце рыданиях.
     И  с  кем ни встречался он  в  эти  часы на работе, в  столовой, в часы
отдыха -- на всех лицах он видел отражение  той же молчаливой,  замкнувшейся
скорби. И,  сам не  сознавая этого, он был благодарен каждому за  то, что не
чувствовал себя одиноким в своем горе, что его боль сливается и растворяется
в общем чувстве любви к его другу и боли за его участь...
     Лишь однажды,  перед Маратом,  он не выдержал и раскрыл свое измученное
сердце.  Под  конец дня,  того  ужасного  дня, в  начале которого стала ясна
судьба  Скворешни, Павлик встретил Марата в пустынном  коридоре. Марат шел с
каким-то странным лицом, с глазами,  мучительно  ищущими что-то  потерянное,
которое вот-вот должно появиться, найтись и  вернуть счастье, наполнявшее до
сих пор его жизнь...
     -- Марат,--  тихо, сдавленным  голосом остановил его  Павлик,--  ты  не
помнишь? Я давно дал ему почитать книжку из библиотеки... "Роб-Рой" Вальтера
Скотта. Он сказал, что ты взял ее у него. Она у тебя, Марат?
     Голос у него задрожал, губы  искривились. С неудержимо текущими слезами
он спрятал лицо на груди Марата и прерывающимся голосом проговорил:
     -- Ах, Марат, как ему нравилась эта книга! Как ему нравился Роб-Рой! Он
говорил: "Вот это герой!" А сам? А сам?..
     Марат, словно только что пришел в себя, помолчал, потом положил руку на
голову мальчика.
     --  Не  плачь,  Павлик...  Мы  должны  быть всегда  готовы  к  этому...
Представь себе, что он погиб в бою...
     --  Так ведь то в бою!  -- воскликнул Павлик, отрывая  мокрое  лицо  от
груди Марата. -- А тут?
     -- И это был бой, голубчик.  Бой  за спасение "Пионера". И  он погиб на
боевом посту.
     Павлик  помолчал,  потом,  опустив  голову  и  вытирая  кулаком  слезы,
прошептал:
     -- Я его никогда, никогда не забуду! А ты, Марат?
     --  Я тоже, Павлик...-- вздохнул Марат, и хохолок на его темени грустно
задрожал.
     Они помолчали, потом Марат сказал:
     -- Ты слышал, Павлик,  капитан  послал  радиограмму  во  Владивосток  и
сообщил об этом происшествии... Он просил немедленно послать на остров самый
лучший, самый  быстроходный гидроплан,  чтобы отыскать Скворешню, живого или
мертвого.  Он долетит  до  острова еще скорее, чем могла  бы  вернуться туда
подлодка.  И  капитан  еще предложил,  чтобы  подлодка  встретила  гидроплан
где-нибудь в океане и передала ему  своего  водолаза со скафандром. Говорят,
что  Арсен Давидович упросил  капитана, чтобы именно  его отправили  туда на
гидроплане. Он ведь врач и опытный водолаз.
     -- Какой  он замечательный, наш капитан,-- с восхищением сказал Павлик.
-- И  Арсен Давидович  тоже...--  Затем, вздохнув, добавил:  -- И  все здесь
такие хорошие... Правда, Марат?



        Глава XIII. К РОДНЫМ БЕРЕГАМ




     В  ночь на двадцать первое  августа  "Пионер"  проходил вдоль  островов
Фаннинга, редкой цепью  протянувшихся с северо-запада на юго-восток. Оставив
их  по  правому  борту,  "Пионер"  оказался перед  обширными  пространствами
океана,  почти  совершенно  пустынными вплоть  до  Японских  островов.  Лишь
несколько  одиноких  островков  да  затерянных  рифов  скудно  оживляли  эту
безграничную водную ширь зато густо усыпанную к юго-западу от пути "Пионера"
бесчисленными островами Маршальского и Каролинского архипелагов.
     Здесь, над огромными безопасными глубинами, стремясь выгадать несколько
часов в борьбе  с обгоняющим  подлодку солнцем,  капитан пустил  в  ход  все
резервы "Пионера" и довел его скорость до двенадцати десятых. "Пионер" несся
теперь с  немыслимой для подводного плавания  быстротой. В черных толщах вод
он летел, словно  раскаленная комета  с  белым  хвостом из  пара. Ни одно из
попадавшихся ему  навстречу живых существ,  даже  самые  быстрые  дельфины и
меч-рыбы,  не  успевало  свернуть  в  сторону  и  погибало   от  мгновенного
соприкосновения  с  раскаленным  до двух  тысяч  двухсот  градусов  корпусом
подлодки. Даже  перед огромным кашалотом,  имевшим  несчастье  оказаться  на
пути, "Пионер"  не счел  нужным уклониться  чуть  в сторону и проскочил мимо
него, словно гигантский огненные меч.
     К концу третьих суток благодаря такой  быстроте  подлодка  выиграла  во
времени  около  пяти часов,  и ее отделяло  теперь от самого  крупного среди
Японских островов расстояние всего лишь около тысячи километров.
     Работы по  ликвидации  недоделок уже были  почти  закончены. Оставалось
лишь  привести  в  порядок  осветительную  и сигнализационную  сети  в жилых
помещениях,   покрыть  краской  некоторые  машины   и  переборку,  разобрать
материалы и оборудование,  сваленные в  выходной  камере во время  погрузки.
Старший лейтенант отложил эти  второстепенные  работы на  последнюю очередь,
чтобы заняться ими  после  общего  собрания, которое должно было  состояться
сегодня вечером.
     Жизнь на "Пионере" входила в свою обычную  колею. Но  команда тосковала
теперь  по работе.  Работа  давала  возможность хотя  бы  немного,  хотя  бы
ненадолго, урывками  забывать  о незаживающей ране, о  незабываемой  потере,
понесенной дружной семьей, летевшей теперь к гостеприимным, радушным берегам
Родины. Скорбь о погибших товарищах отравляла радость возвращения.
     На  двадцать часов двадцать второго августа, почти  у преддверия родных
вод,  комиссар  Семин  назначил общее собрание  всей  свободной  от  вахт  и
дежурств части команды для  подведения научных, технических и  боевых итогов
похода -- исторического, прославившегося потом на весь  мир похода советской
подлодки через два океана.
     К  назначенному  времени  красный   уголок  начал  заполняться  людьми.
Сходились  тихо, без  обычного оживления.  Собирались  небольшими  группами,
вполголоса разговаривали, замолкали,  на время погруженные в другие мысли, и
опять пытались завязать разговор.
     Длинный,   узкий  стол,  покрытый  красным  сукном,  стоял   посередине
помещения, но никто не занимал вокруг него  мест.  И у буфета, заставленного
блюдами с легкими закусками,  пирожными,  сластями и бутылками  с водой,  не
было обычного шума, веселой толкотни, шуток и смеха.
     Пришли докладчики: профессор Лордкипанидзе, профессор Шелавин, Козырев.
Все  они, кроме зоолога, уселись  за столом  и начали  разбираться  в  своих
конспектах и заметках. Зоолог задумчиво ходил у свободной задней переборки.
     Наконец появились капитан и комиссар. По звонку  комиссара, постоянного
председателя  таких собраний, все  заняли  места.  В  краткой речи  комиссар
сообщил  о задачах сегодняшнего  собрания  и  предоставил слово  океанографу
профессору  Шелавину.   Вопреки  обыкновению,  доклад  океанографа  не  внес
оживления.  Он  был  краток,  сух  и   деловит.  Шелав