нностью  в  обращении  с  ним  сказал  капитан. --  Достаточно  ли  вы
оправились, чтобы можно было позволить вам выйти из подлодки?
     -- Я  чувствую  себя  вполне  здоровым,  товарищ  командир,--  поспешно
ответил лейтенант.
     Капитан  неопределенно покачал  головой  и,  улыбнувшись,  обратился  к
зоологу:
     -- Что скажет врач? Только, пожалуйста, без личной заинтересованности.
     -- Да нет же, Николай Борисович! --  с  обидой в голосе, но  с  сияющим
лицом воскликнул зоолог.  --  Никаких медицинских  противопоказаний нет. Это
будет  всего  лишь  простая  подводная  прогулка.  Она  будет  даже  полезна
лейтенанту!
     --  Ну  что же!  Тогда я не возражаю...  Александр Леонидович, оформите
пропуск лейтенанту.
     --  Спасибо, товарищ командир! -- с легкой краской на лице поблагодарил
лейтенант капитана.
     Через десять  минут, получив  инструкцию  зоолога, лейтенант, одетый  в
скафандр,   вышел  из  подлодки  и,  запустив  винт,  быстро  направился  на
северо-северо-запад, в тот  сектор океана, против пещеры, который захватывал
ультразвуковой  прожектор  142.  Перед  сдачей  этого прожектора  из ремонта
зоолог должен был настроить его на наибольшую ясность и дальность, проверить
способность отражения  его  лучей  от движущихся  об®ектов и  проделать  ряд
других опытов.
     Лейтенант на шести десятых хода плыл на глубине семидесяти метров. Было
довольно светло, и фонаря своего он не зажигал. Настроение у лейтенанта было
приподнятое,  почти  радостное: капитан с ним  сегодня  разговаривал немного
более тепло, чем обычно, он улыбнулся в разговоре  и даже доверил ему  новую
работу...  Какой он прекрасный человек,  капитан! И славный Арсен Давидович!
Как  им обоим был благодарен сейчас лейтенант! Нет, он, конечно, не забывает
своей вины... своего преступления...
     Лейтенант тяжело  вздохнул.  Но  все  же как он  благодарен, что они не
презирают  его,  не  дают  ему  чувствовать  тяжесть  его  вины,  продолжают
относиться к нему по-товарищески!
     Волнение стиснуло  горло  лейтенанта, он с  усилием проглотил  слюну...
Конечно, он  ответит, он готов  полностью ответить  перед  Родиной  за  свой
проступок...   нет,  не   за   проступок,   а  за   преступление...   тяжкое
преступление...  Но  никто не попрекает его этим преступлением,  все отлично
понимают,  как  ему  тяжело,  как  он   раскаивается  в  своем  легкомыслии,
беспечности, и  все  стараются в  его  присутствии даже  не упоминать  имени
Горелова...
     И, как всегда после несчастья с подлодкой, при одном  лишь воспоминании
об этом человеке у лейтенанта перехватило  дыхание и сжались кулаки. О, этот
ненавистный человек!..
     --  Правее, правее, Юрий Павлович! -- послышался вдруг под шлемом голос
зоолога, -- На два метра выше!  Кончается  двадцатый километр...  Стоп!  Ну,
вот. Теперь десять метров дальше...  Так...  Десять метров вправо... Столько
же  влево...  вкось  кверху...  Зажгите  фонарь... Погасите...  Выключаю все
соседние прожекторы, чтобы не искажали работу сто сорок второго...  Повторим
маневры...  Стоп!..   Повисите  минутку   неподвижно...  Я   подыму  немного
напряжение... Лейтенант остановил винт и, отрегулировав  воздушный заспанный
мешок, повис на  месте, глядя бездумно в светло-зеленые сумерки перед собой.
Вдали и вблизи проносились,  как тени, то  смутные,  то четкие  силуэты рыб,
медуз, моллюсков.
     Неожиданно  почти на границе видимости, показалась сверху странная тень
-- длинная, прямая, суживающаяся сзади, но без характерных для плавающих рыб
изгибов тела.  Впереди тени -- ровное, немигающее светлое пятно, из пятна --
прямой световой луч.
     Сердце лейтенанта тревожно забилось:
     "Что бы это могло быть? Акула? Огромный тунец?.. Нет, это не рыба".
     Тень быстро приближалась -- наискось и вниз.
     "Зажечь фонарь?.. Нет, не надо, лучше подождать..."
     Темный силуэт скользнул  на расстоянии сорока  метров  от  лейтенанта и
быстро вошел в глубину.
     "Человек!  -- чуть  не крикнул лейтенант. -- Это человек в скафандре! В
огромном скафандре, нолевой  номер...  Кто  это  может быть?  Скворешня?  Но
Скворешня на  дне с Маратом... Кто  же? Плывет правильно... Ноги вытянуты  и
сомкнуты... Руки прижаты к бедрам... Кто-то из наших..."
     И  вдруг все завертелось  перед  глазами  лейтенанта. Кровь  ударила  в
голову,  затуманила  мозг,  С  помутившимся  сознанием, не  думая, лейтенант
запустил винт на  десять  десятых и  ринулся вперед и  вниз,  за  загадочной
тенью.

     

     -- Юрий Павлович!  -- раздался  удивленный голос зоолога. -- Куда же вы
девались с  экрана?  Юрий  Павлович!  Да отвечайте  же!  Юрий Павлович! Юрий
Павлович! Что за черт! Телефон испортился, что ли? -- недоумевающе  бормотал
ученый. -- С чего бы вдруг?..
     Лейтенант слышал эти призывы  как будто сквозь вату: они не доходили до
его  сознания.  Все  его  существо  сосредоточилось  теперь  на  одном  лишь
светящемся пятне, которое быстро приближалось, делалось все  ярче и светлее:
человек впереди плыл лишь на четырех десятых хода.
     Еще мгновение -- и  палец лейтенанта нажал кнопку  на щитке управления.
Яркий луч ударил в шлем человека и осветил черты его лица.
     Лейтенант  издал хриплый крик --  крик ярости, смешанной со смертельной
ненавистью:
     -- Горелов!!!
     Ослепленный светом фонаря, человек инстинктивно поднял руки к глазам. И
в тот же момент с  полного  хода,  словно  пушечный снаряд, на  него налетел
лейтенант и сзади схватил его руки выше локтей.
     На одно лишь мгновение Горелов повернул к нему лицо, искаженное ужасом.
В следующее же мгновение он согнул сзади сомкнутые ноги и с чудовищной силой
ударил  ими   лейтенанта   в  живот.  Защищенный  скафандром,  лейтенант  не
почувствовал боли, но одна его рука сорвалась  с руки Горелова, хотя  другая
продолжала крепко держать его. Противники очутились лицом к лицу.
     Молча,  не  спуская глаз друг  с друга,  они  беспорядочно  носились  с
продолжавшими работать винтами.
     Ужас  на  лице  Горелова сменился  пренебрежительной улыбкой: он  узнал
врага, и тот, очевидно, показался ему нисколько не опасным.
     Лейтенант хрипло  дышал, волосы его слиплись от пота, падали  на глаза;
слабость--   результат  ранения--   возвращалась   и  туманила  мозг.   Едва
пробивались в сознание взволнованные голоса капитана и старшего  лейтенанта,
искавших его, и приказ, отданный капитаном Скворешне.
     "Что делать? Как  взять  его?  Винт...  Остановить его винт!"  -- решил
Кравцов.
     Сомкнув  ноги и  ступнями  повернув на них рули, он бросился  грудью на
грудь  Горелова  и  успел  нажать  кнопку  от  его  щитка управления.  Щиток
открылся,  крышка  его  отвалилась  и  повисла.  Но  тотчас же,  прежде  чем
лейтенант  успел  дотронуться  до  знакомого  рычажка,  управлявшего  винтом
Горелова, рука Горелова перехватила руку лейтенанта,  отбросила  ее далеко в
сторону, вернулась к щитку и поднялась над лейтенантом.
     В руке Горелова сверкнула,  освещенная лучами фонарей, медная  игла  на
длинном тонком проводе...
     "Смерть!" -- мелькнуло в голове лейтенанта.
     Не отпуская  Горелова, лейтенант  круто  повернул рули.  Винт вынес его
из-под  руки  врага,  и,  описав  полукруг,  лейтенант  очутился  за  спиной
Горелова. Но едва  лишь  он успел облегченно вздохнуть и выхватить из своего
щитка управления  иглу,  как Горелов повернулся  за ним,  рванул и освободил
руку из ослабевших пальцев лейтенанта.
     Словно  сквозь туман,  лейтенант  увидел блеск короткой желтой  молнии,
упавшей на грудь, и сейчас же, не успев  даже вскрикнуть,  он  почувствовал,
что его тело прожег словно огненный нож.
     Струя  воды под  давлением  в несколько десятков  тонн ворвалась сквозь
раскрывшийся  шов  в  скафандр  и  в  один   миг  насквозь   пробила   грудь
лейтенанта...
     Тело лейтенанта  медленно  перевернулось головой вниз и с ярко  горящим
фонарем, швыряемое  винтом из стороны в сторону, стало погружаться в  черные
глубины.
     Вложив иглу в щиток, Горелов еще смотрел вслед расплывающейся в темноте
тени своего противника, когда два громовых удара обрушились на него.
     Два ярких луча пронизали его шлем,  и  обе руки  оказались  схваченными
металлическими клещами. Опять  испуг, а затем и ужас исказили лицо Горелова,
когда он бросил взгляд направо и налево от себя.
     И вновь раздался крик изумления и ярости:
     -- Горелов!!!
     Этот крик явственно донесся теперь из неосвещенного сектора восемьдесят
восемь в центральный пост  управления подлодки. И сейчас же, после короткого
молчания, Скворешня и Марат услышали резкую, отрывистую команду капитана:
     -- Взять его и доставить на подлодку!
     -- Есть взять и  доставить на подлодку! -- глухо, сквозь стиснутые зубы
ответил Скворешня.
     В то  же мгновение  Горелов рванулся всем  корпусом влево,  навалившись
плечом  на Скворешню, и  ударом ноги  далеко отбросил Марата  в сторону. Его
правая рука,  словно  освободившись  из паутины,  взлетела вверх, и огромный
металлический кулак, как молот, обрушился на шлем Скворешни против его лица.
Голова  Скворешни качнулась  в  шлеме  вперед, ударилась  лбом  о прозрачный
металл, и  все  завертелось перед глазами гиганта. Рука, однако,  продолжала
держать  руку  Горелова, как в  тисках. Но  одновременно с  ударом  Горелов,
подталкиваемый своим работающим винтом, перевалился вверх ногами через плечо
Скворешни и вывернул ему руку назад. От невыносимой боли Скворешня зарычал и
со стоном выпустил руку Горелова. Ловкость, казалось, одолела силу...
     Едва  почувствовав  свободу,  Горелов  сомкнул ноги,  выровнял  руль  и
устремился вверх. Это его погубило. Со стиснутым от ужаса сердцем, ничего не
сознавая, но чувствуя лишь, что ненавистный враг  ускользает, Павлик ринулся
вперед. И, прежде чем Горелов мог что-либо сообразить, мальчик крепко уселся
у него  на плечах, продев назад ноги под его руками, и дал задний ход своему
винту. Винт Горелова  был сразу парализован, а в следующий  момент преодолен
более мощным ходом: Горелов вместе с Павликом устремился вниз.
     Огромные, страшные, как  клещи, руки Горелова поднялись, чтобы схватить
ноги Павлика и сбросить его с себя, как пушинку. Но на полпути эти руки были
вновь  перехвачены Скворешней  и Маратом, и вновь тем же маневром Марат  был
отброшен в  сторону и  завертелся, как  в водовороте, от  удара ногой и  под
действием  собственного  винта. И вновь  взвилась  страшная  правая рука, но
навстречу ей  взлетела кверху  мощная, как ствол молодого дерева, левая рука
Скворешни, чтобы перехватить  ее. И опять Горелов перехитрил Скворешню: рука
гиганта встретила свободное пространство  --  руки Горелова  скользнула  под
рукой противника к своему щитку управления. В следующее мгновение  она вновь
появилась  в  ярком  свете  трех скрещивающихся  лучей.  Зажатая  в  кулаке,
блеснула длинная медная игла на  тонком шнуре и, как молния, устремилась, не
встречая препятствий, к шву на открытой, незащищенной груди Скворешни...
     Раздался пронзительный, полный ужаса крик Павлика:
     -- Игла!..
     Это  был  первый  звук  человеческого  голоса, вырвавшийся за  всю  эту
полуминутную ужасную борьбу...
     Нога Павлика вырвалась из-под плеча Горелова  и с силой, которой трудно
было ожидать, ударила  по  руке, и рука  отлетела, прежде  чем  игла  успела
коснуться  шва.  Но обратно  нога  уже не  вернулась:  одним движением плеча
Горелов сбросил  с  себя потерявшего  равновесие  мальчика, и  тот  кубарем,
увлекаемый своим  винтом, ринулся  глубоко  вниз,  где столкнулся  с еще  не
пришедшим  в себя  Маратом. Близко, совсем близко возле них, тихо колеблемое
струями   взволнованной  воды,  покачивалось   закованное  в  скафандр  тело
лейтенанта.
     -- Насмерть, гадюка?! -- взревел в неописуемой ярости Скворешня.
     Рука Горелова  не успела  еще вернуться в прежнюю позицию, как в кулаке
Скворешни сверкнула такая же игла.
     На  одно  лишь  мгновение два  грозных противника  застыли  друг  перед
другом, один  на один, лицом к лицу,  как бы высматривая у врага  его слабое
место.
     Глаза Горелова горели бешенством,  лицо  было  восково-бледным,  тонкие
длинные  губы посинели и искривились,  словно  в  странной  улыбке,  обнажая
большие  зубы.  Он был похож в эту  минуту на  матерого затравленного волка,
решившего дорого и не ожидая пощады продать свою жизнь.
     Огромное,  круглое,  такое всегда добродушное лицо Скворешни как  будто
сразу   осунулось,  похудело.   Его  черты   словно   окаменели  в   суровой
мужественности,  маленькие серые  глаза  сделались  еще  меньше  и уверенно,
спокойно  сверлили  противника. Казалось, что  в  последнем крике  Скворешни
вылилась  вся  его  бешеная  ярость  и  уступила  место несгибаемой  воле  и
холодному  рассудку: в смертном бою с таким  противником можно пустить в ход
все средства.
     Левая рука Горелова оставалась безнадежно  парализованной в правой руке
Скворешни, но  зато он мог маневрировать  свободной правой против левой руки
противника, и он считал это своим явным преимуществом.
     Прошло лишь  одно  мгновение,  и вдруг  грохнули, словно  щиты  древних
рыцарей, металлические локти свободных рук, отражая  смертельный выпад иглы.
Правая  рука Горелова натолкнулась на непреодолимое препятствие, и в тот  же
миг  левая  рука  Скворешни  распрямилась,  как  лук,  и  игла воткнулась  в
незащищенную грудь  Горелова. Прикрыть грудь было уже поздно, и Горелов лишь
повернулся слегка боком -- игла скользнула по его кирасе, минуя роковой шов.
     И опять  со  звоном столкнулись  локти, и  вновь  правая  рука Горелова
отлетела, как щепка,  от левой руки Скворешни.  Горелов, казалось, побледнел
еще более: преимущество, на которое он, очевидно, так рассчитывал, растаяло,
как дым, перед чудовищной силой Скворешни. Страх сжал сердце Горелова словно
в предчувствии неотвратимого...
     Маленькие серые глаза холодно и уверенно сверлили черные пылающие глаза
противника и не пропустили трепещущую тень страха, мелькнувшую в них.
     В третий раз столкнулись локти, и  рука  Горелова  отлетела, словно уже
заранее  готовая  к  этому, но в глазах  его  скользнуло  что-то неуловимое,
словно надежда. Холодные, маленькие, превратившиеся в щелки глаза заметили и
это.  И,  вместо  того чтобы вернуться в прежнее положение,  рука  Скворешни
неожиданно  обрушилась градом неудержимых преследующих ударов на отброшенную
руку  Горелова.  Она не давала  ей  найти себе  место, загоняя все  дальше и
дальше  назад.  Словно  прикованный  цепью к правой руке  Скворешни, Горелов
извивался, его свободная рука не  находила уже простора, чтобы развернуться.
И вдруг рука  Скворешни переменила направление, и,  прежде чем Горелов понял
это,  она  взвилась  над  его головой  и  громовым,  сокрушительным  ударом,
повторяя его  же маневр,  обрушилась  на  шлем  против лица Горелова. Голова
метнулась  в  шлеме,  словно  у игрушечного  паяца,  и  в тот  же миг  кулак
Скворешни ударил по туго натянутому проводу вражеской иглы и оборвал его.
     Враг был обезоружен. Обе его руки, словно схваченные стальными клещами,
были  в  руках  Скворешни.  Работавший на  десяти  десятых  винт  Скворешни,
превозмогая четыре десятых хода Горелова, увлекал теперь их обоих в глубины.
     Борьба  длилась  всего  минуту  или  две.  Она  уже   кончилась,  когда
показались  шлемы с бледными, растерянным  лицами Павлика и Марата. Держа за
металлические руки безжизненное тело лейтенанта,  они молча переводили глаза
с багрового лица Скворешни на Горелова, продолжавшего с пеной на синих губах
метаться и биться.
     -- Павлик,--  прохрипел Скворешня,-- держи лейтенанта... Марат, связать
предателя моим тросом...
     Марат быстро размотал перекинутый через плечо  Скворешни моток троса, и
через  минуту   первая  петля  схватила  одну  ногу  отчаянно  отбивавшегося
Горелова. Через несколько секунд к этой ноге была притянута и вторая...
     Марат  кончил уже вязать  руки Горелова,  когда  из  темноты неожиданно
вынырнули  одна за  другой  две тени  с  ярко  горящими  фонарями.  Это были
Крутицкий и  Матвеев,  высланные  капитаном  на помощь Скворешне.  По  знаку
Скворешни они взяли Горелова за витки троса на его плечах.
     --  Павлик,--  тяжело дыша, проговорил  Скворешня,--  передай  Матвееву
лейтенанта...
     С  того  момента,   когда  вместе  с  Маратом  Павлик  перехватил  тело
лейтенанта,  его  непрерывно  сотрясал  мелкий,  лихорадочный озноб  страха.
Павлик не  мог  себя  заставить  посмотреть еще  раз  на спокойное, бледное,
словно   уснувшее   лицо   лейтенанта.   Неповинующимися   ступнями,   почти
бессознательно,  он  переложил  рули,  подвел  покорное   его  усилиям  тело
лейтенанта  к Матвееву и  передал ему руку убитого. И так же бессознательно,
без  кровинки в лице, с глазами, полными непроходящего  ужаса, он подплыл  к
огромной, мощной фигуре Скворешни и почти вплотную прижался к ней.
     Скворешня глубоко вздохнул, посмотрел на окружающих, потом прерывисто и
хрипло сказал:
     -- Товарищ командир! Враг схвачен. Отправляю его на подлодку.
     Прошло с минуту, пока донесся подчеркнуто спокойный голос капитана:
     --  Мы  видели  все.  Вы  мужественно  исполнили  свой   долг,  товарищ
Скворешня.  Благодарю  вас!  Изменник  Родины,  диверсант,  взорвавший  нашу
подлодку, предатель, убежавший  к  заклятым врагам нашего  социалистического
отечества, понесет заслуженную кару!  Пусть  Матвеев и  Крутицкий на глубине
трехсот  метров  приведут его и тело погибшего  на подлодку.  Вам,  Марату и
Павлику  --  пройти  над  подозрительными подлодками  в секторе  восемьдесят
восемь,  а затем  возвращайтесь  к "Пионеру". Ему,  вероятно, придется скоро
вступить в бой.
     Три друга молча, с зажженными фонарями плыли на восток на шести десятых
хода, догоняя скрывшийся в том направлении фронт подлодок.
     Через  несколько  минут   они  увидели  вражеские  суда,  тихо,  словно
подкрадываясь, приближавшиеся к острову. До острова оставалось уже не больше
восьми километров.
     Первым прервал молчание Скворешня:
     -- Я убежден, что Горелов не первый раз спускался
     сейчас  в  воду  около  острова.  Никто  не  мог  бы с такой  точностью
разведать местонахождение "Пионера" и его убежища. Это мог сделать только он
и только  в таком  скафандре, как  наш...  Смотрите,  как уверенно, соблюдая
строй, идут подлодки прямо к пещере, как раз на ее уровне.
     Они проносились  уже  над  строем подлодок.  За  время борьбы  подлодки
сблизились,  и интервалы между центральными судами сократились до пятидесяти
метров.
     -- Довести ход до одной сотой,-- распорядился Скворешня.
     Все  трое сразу почти  остановились на месте и  повисли над подлодками.
Скворешня продолжал:
     --  Слухайте,  хлопцы!  А  что,  если  устроить  этим  явно  враждебным
подлодкам маленькую  ответную диверсию? Вы  видите,  как они сжимают строй в
дугу? Спрошу капитана!.. Товарищ командир!..
     -- Слушаю, товарищ Скворешня.
     -- Не разрешите ли вы нам,  прежде чем враг нападет  на нас, попытаться
вывести из строя три его подлодки?
     -- Каким образом?
     --  У меня  с  собой три гранаты и остатки манильского троса.  Подлодки
идут  самым малым ходом, почти не вращая винтов. Мы бы подвесили к винтам по
гранате... Винты намотают на себя тросы, а потом своими лопастями они ударят
по гранатам...
     -- Остроумная идея, товарищ  Скворешня!  --  после  короткого  молчания
ответил  капитан. -- Но я не хочу первым начинать враждебные действия. Пусть
это делают они. Возвращайтесь!
     -- Есть возвращаться! На двух десятых вперед! -- скомандовал  Скворешня
Марату и Павлику.
     Они медленно, словно нехотя, вынеслись вперед, опустившись к подлодкам,
чтобы еще раз внимательно осмотреть их, и затем поплыли к острову.
     Отойдя километра на два от вражеских судов, Павлик повернул к Скворешне
голову, желая