туденистое  тело. -- Павлик,
это новый  вид  класса пластинчатожаберных. Совершенно неизвестный в  науке.
Нет,  Павлик!  --  Он задыхался  от восторга.--  Это не  новый вид, нет-нет!
Павлик,  душа  моя!  Это   новый  класс!  Да.  да!  Новый   класс!  У  этого
пластинчатожаберного    есть   голова!   Ты    понимаешь?    Это   уже    не
Lammelibranchiata. Это  теперь  будет новый класс: Lammelibranchiata cephala
Lordkipanidze.
     Зоолог уже успел  сделать здесь,  на дне Саргассова моря,  немало таких
открытий,  которые  могли  взволновать  и  гораздо  менее   впечатлительного
ученого, но до  сих  пор он  не мог еще привыкнуть к сюрпризам, которыми так
щедро дарил  его  океан. Однако,  дав свое  имя новому классу мягкотелых, он
сейчас же начал с недоумением осматривать дно вокруг себя.
     -- Что же  это значит? Положительно странно... --  бормотал он.-- Очень
странно... Куда же они девались?
     Ничего  не  понимая, Павлик машинально кружил  вместе с зоологом  среди
множества раковин,  иглокожих,  асцидий, усеявших грунт, то шаря  глазами по
дну, то недоумевающе взглядывая на своего ученого друга. Наконец он спросил:
     --  Да что вы ищете,  Арсен  Давидович? Мы здесь  скоро  передавим  все
придонное население.
     -- Как! --  выпрямился зоолог во весь свои небольшой рост.-- Неужели ты
не  обратил внимания?  Ведь я  не  нахожу здесь больше ни  одного экземпляра
этого удивительного моллюска! Что я  буду делать с единственным экземпляром,
который  я  держу  в руках? Кто мне поверит, что это законный  представитель
нового класса? К тому же он  еще  вялый, дохлый какой-то. И я  предвижу, что
все отнесутся к нему как к случайному  уродству. Что  же мне  теперь делать?
Продолжать здесь поиски нельзя -- мы опоздаем.. .
     Зоолог сел  на небольшую скалу и растерянно смотрел на свою драгоценную
уникальную   раковину.   Павлик  тоже  был  очень   огорчен  --  не  столько
научно-методическими затруднениями, сколько убитым видом ученого, к которому
он успел сильно привязаться.
     -- Знаете  что, Арсен Давидович? -- воскликнул  он  вдруг.  --  Давайте
заметим  это  место, а  потом, освободившись,  вернемся сюда со  Скворешней,
Маратом, Цоем и будем искать организованно. Право!
     --  Великолепно! -- воспрянул духом  зоолог. --  Ты совершенно прав. Мы
еще поищем! И  тому, кто  найдет  второй экземпляр этого  моллюска, я подарю
все, что он пожелает. А теперь -- за работу! Воздвигнем памятник месту сему.
А  моллюска этого  спрячь  в  сумку -- моя  уже переполнена.  Когда вернемся
домой, дадим его Цою для описания и анализа.
     Нагромоздив высокую  кучу  камней и  заметив окружающие  ее скалы,  они
двинулись дальше.
     Зоолог задумчиво проговорил:
     -- Как много нового и необычного! Как много неожиданного приходится мне
встречать  здесь,  в  этих  недоступных  людям   глубинах!  Ты  должен  быть
благодарен своей судьбе, Павлик, которая дала тебе возможность участвовать в
этой  первой  в истории научной  глубоководной  экспедиции.  С  помощью этих
чудесных  скафандров  и  ты вместе  с нами ознакомишься  со  всеми  тайнами,
скрытыми в неизвестных глубинах океана. Я помню, когда  советские летчики  и
полярники впервые сели на Северный полюс, наши ребята горько жаловались, что
вот, мол,  для  них  уже не осталось  на карте земного  шара никаких  "белых
пятен", что все уже стало известно и им, советским ребятам, открывать ничего
не придется. А о таком гигантском, можно сказать --  сплошном "белом пятне",
как глубины  Мирового океана, забыли! Об океане, который занимает почти  три
четверти земной  поверхности!  О его  таинственных, полных чудес глубинах --
забыли! Но ненадолго... Нет,  ненадолго! Мы первые  ласточки здесь.  За нами
сюда пойдут теперь сотни и тысячи исследователей и  опять первыми  среди них
будут наши, советские, потому что только в наших, советских скафандрах можно
опускаться сюда и работать...
     Несколько  минут  они  шли  молча  среди  снующих  вокруг  рыб,  каждый
задумавшись о чем-то своем. Наконец Павлик, подняв лицо, спросил:
     -- Арсен Давидович, вы это серьезно сказали? Насчет кашалота. Неужели и
он не смог бы раскусить наши скафандры? Вы, наверно, шутили?
     --  Нисколько  не  шутил,  Павлик.  Ведь  в наших  скафандрах  мы можем
опускаться  на самые большие океанские  глубины. На тысячу, пять тысяч, даже
десять  тысяч  метров.  А  это  будет  посильнее  и пострашнее,  чем челюсти
кашалота.
     --  Ну что вы,  Арсен Давидович!  Смеетесь?  --  недоверчиво  посмотрел
Павлик на зоолога. -- Там же ведь только вода!  Мягкая... А кашалот! Ого! Он
так стиснет зубами! Вы  же сами говорили мне,  что зубы у него вот какие! --
Павлик развел руки почти на  полметра. -- В такой пасти скафандр лопнет, как
орех...
     Зоолог искоса посмотрел на Павлика и усмехнулся:
     -- Ты руки не разводи, бичо,  так далеко. Хватит и четверти метра. И то
достаточно  страшно.  А вода...  да,  она  мягкая...  А знаешь  ли ты, бичо,
сколько весит кубический метр воды?
     -- Знаю,-- уверенно ответил Павлик: -- одну тонну.
     -- Ну  вот. А столб воды высотой  в десять метров  над  площадью в один
квадратный метр  весит десять тонн, или, как говорят, давление такого столба
равно  десяти  тоннам,  а  над  каждым  квадратным   сантиметром  --  одному
килограмму. Это давление равно давлению всего столба воздуха, или атмосферы,
над площадью  земной  поверхности  в  один  квадратный  метр или  квадратный
сантиметр. Поэтому  говорят еще, что  давление  десятиметрового столба  воды
равно давлению одной атмосферы.
     -- Да, я это знаю, Арсен Давидович. Это огромная тяжесть, но  мы ее  не
чувствуем,  потому что внутри  нашего тела  находится воздух  под  таким  же
давлением.
     --  Отлично. Тогда  тебе  нетрудно  будет  понять, что  чем  глубже  мы
опустимся  под  воду,  тем больше  она будет  давить на  нас. На глубине ста
метров давление этой, как ты говоришь, мягкой воды будет равно ста тоннам на
каждый   квадратный   метр  площади,  или  десяти  атмосферам.   Поверхность
человеческого   тела  в  среднем  равняется   двадцати   тысячам  квадратных
сантиметров, и давление воды на этой глубине на  все тело человека достигает
около двухсот  тонн; на  глубине  пяти  тысяч метров оно  уже  равно  десяти
тысячам  тонн.  Ты понимаешь?  Это  такое  давление, под  которым  не только
человек, но  и  железный пустотелый  цилиндр сплющится. В нашем же скафандре
человек останется цел и невредим.
     -- Значит, он из стали? -- спросил Павлик.
     -- Если  бы  он  был из  стали, то нужно было  бы  сделать его из таких
толстых пластин,  что человек  в  таком  тяжелом скафандре даже  на  глубине
пятисот  метров не  мог  бы  шагу  ступить  по  дну. В  таких  бронированных
скафандрах водолазы до сих пор работают на глубинах до восьмисот метров и их
передвигают по дну с места  на место при помощи лебедок  и  на цепях.  Да  и
работа там  какая!  Рукава и штаны толстые --  ни согнуть, ни разогнуть руку
или ногу. Из рукавов торчат клещи, ломик,  топор, которыми управляет изнутри
рука водолаза. Много ли так наработаешь?
     Павлик  опять, как раньше, легко  поднял  руку, потрогал  металлические
краги на ноге и весело сказал:
     -- А наши скафандры --  просто прелесть! Легкие, удобные. А из  чего же
они сделаны? Не из стали, значит?
     -- Нет,  не из стали,  а из замечательно  легкого сверхтвердого сплава,
который  недавно изобрели  советские металлурги.  Несмотря на то,  что  наши
скафандры приготовлены из очень тонких листов  этого  сплава,  они  способны
выдерживать колоссальное давление на глубинах до десяти тысяч метров. Этому,
правда,  помогает  и  очень остроумный подвижной каркас  скафандра, его, так
сказать, скелет  из  того же материала. Кроме того, наши  молодцы-металлурги
придумали  способ делать  небольшие пластины  из этого сплава гибкими. Такие
пластины  вставили в скафандр в местах сгибов  на  плечах, локтях, пояснице,
коленях, ступнях, пальцах рук.
     --  И не только это, Арсен Давидович! -- с восхищением  в голосе сказал
Павлик. --  А как  мы  быстро  носимся  под водой! Как  настоящие рыбы! Даже
скорее -- как птицы! И телефон, и свет, и оружие. И даже горячий шоколад! --
Павлик счастливо рассмеялся. -- Хотите закусить? Пожалуйста! Бульон,  какао.
Можете водичкой запить.
     -- Одним словом, каждый сам себе ресторан,-- улыбнулся зоолог.
     -- Походный  ресторан!  Кафе  на  колесах,  то  есть на ногах. До  чего
додумались! Как же это все получается, Арсен Давидович?
     -- Очень просто, бичо. В заднем  ранце, на спине,-- несколько маленьких
аккумуляторов с большим запасом  электричества.  Там же -- патроны с запасом
жидкого кислорода на  сорок  восемь  часов; поглотители углекислоты, влаги и
других вредных продуктов дыхания; крохотный, но  мощный моторчик для  винта,
который  дает  нам  движение. А  в  переднем, нагрудном ранце --  термосы  с
горячим  бульоном или какао и  с водой. От  термосов  идут ко  рту резиновые
трубки  с   твердыми   наконечниками;   рядом  с   термосами   --  небольшая
радиотелефонная станция, при помощи которой можно  связаться и разговаривать
одновременно с несколькими  другими  такими  же станциями  на  расстоянии до
двухсот  километров. В  шлеме около ушей  расположены наушники,  а  внизу, у
подбородка -- микрофон. На шлеме против лба водолаза -- мощный электрический
фонарь, луч которого прорезает воду на семьдесят пять метров вперед. И всеми
этими  приборами  и  механизмами ты  управляешь  с  помощью  разных  кнопок,
рычажков  и  маховичков,  которые  находятся  на  щитке  управления в  твоем
патронташе  на поясе... Но все это ты должен  и без этой лекции знать, иначе
ты не мог бы сейчас бродить со мной тут, под водой.
     -- Ну да! Я, конечно, уже знаю  это. Я хотел только узнать, как все это
действует.   Как,   например,   собирается   в   аккумуляторах   так   много
электричества?  Как  действуют  наши  боевые  электрические   перчатки?  Чем
стреляют наши ультразвуковые пистолеты?
     -- А! Вот тебе. чего надо,  бичо!  Это  вопросы  посерьезнее,-- ответил
зоолог.  --  Но,  к  сожалению,  их придется  отложить.  Видишь,  мы  уже  у
коралловых рифов. Скоро придем к Скворешне.
     Впереди, сквозь стеклянную прозелень вод, начали проступать, как опушка
леса, смутные очертания кустиков и  мелких деревьев: низкорослых, безлистых,
из одних стволов и ветвей, скрюченных и узловатых, то толстых, со вздутиями,
точно кактусы, то тонких и прямых, как ивовые прутья.
     --  Впрочем,--  продолжал зоолог,--  очень  возможно, что Скворешня уже
кончил здесь работу и перешел на другое место. Надо узнать.
     Он нажал едва заметный выступ на патронташе. Передняя стенка откинулась
вниз и повисла на петлях, обнаружив внутри патронташа ряд кнопок с выпуклыми
цифрами на них и рычажков над дужками с делениями.
     На  ходу зоолог сдвинул  одну из  кнопок  немного  вниз, закрепил ее на
новом месте и нажал.
     Зоолог прислушался  и остановился.  На  лице его возрастало недоумение,
смешанное с беспокойством.
     -- Настройся на Скворешню,-- обратился  он  к  Павлику. -- Нажми кнопку
номер двенадцать. Ничего не понимаю... Что там такое происходит?
     Павлик поспешно открыл  свой патронташ и настроил радиоприемник еще  на
одну  станцию. Под  его  шлем  ворвался свистящий шум прерывистого  дыхания,
перемешанного   с   потоком  хриплых   ругательств,   криков,  разговора  из
невозможной смеси украинских и русских слов:
     -- Отдай!..  Отдай,  чертова  скотина!.. А,  трясця тебе...  Советского
добра захотела?.. Меня не потягнешь... Нет, брат... Не  выйдет! --  Потом --
как дровосек на рубке леса:
     -- Ах-х-х! Вот тебе! Ах-х-х!
     Потом отчаянный крик:
     -- Тпру-у-у! Стой! Стой! Куда понесла, гадюка!
     Зоолог не выдержал.
     -- Скворешня! Что случилось? -- громко, с  тревогой  в голосе  закричал
он. -- С кем вы деретесь?
     -- Лорд!  -- послышался в шлемах зоолога и  Павлика задыхающийся голос.
--  Скорее ко  мне!. А то эта тварь... шланг  разорвет.  Спешите, спешите!..
Ах-х-х! Ах-х-х! Вот живучая скотина!..
     -- Мы бежим! -- закричал зоолог. -- Держитесь!
     Он побежал вперед, к опушке коралловых зарослей.
     --  За мной, Павлик! Режь воду плечом! Плечом вперед! Не отставай! Винт
не стоит запускать, уже недалеко.
     Бежать  было,  однако,  довольно  трудно.  Вода  сопротивлялась,  мягко
пружинила. Все же через минуту зоолог и Павлик ворвались в чащу.
     Как ни был Павлик озабочен и  даже испуган, но на мгновение он застыл в
немом восхищении. То,  что издали, из зеленой густой тьмы, казалось  похожим
на голый скрюченный  кустарник, вблизи, на  свету, оказалось сказочно пышным
садом. Все стволы и ветви  без  листьев  были сплошь покрыты живыми цветами,
звездочками  с вытянутыми,  как язычки, лепестками всех  красок  и тончайших
оттенков --  от нежно-розового до кроваво-красного,  от  прозрачно-голубого,
как  дымка,  до  эмалево-синего  и  от  желто-оранжевого,  как   золото,  до
густо-зеленого,  как изумруд. Это  были кораллы --  то маленькие, тоненькие,
извивающиеся веточки, прилепившиеся на боках  скалы,  то обширные колонии из
миллионов  крошечных  животных-цветков,  покрывших  своими  тельцами  мощные
отмершие массы предшествующих поколений. И крупные  пестрые чашечки цветов у
подошвы  этих  колоний были  тоже  кораллы, и даже  пестрый  мох  между ними
состоял из миллионов и миллиардов крошечных живых цветков.
     Сад жил и  укрывал в  себе  -- в  своих  расселинах,  тоннелях, гротах,
больших и крохотных пещерах, в сплетениях своих стволов и ветвей -- большую,
яркую,   кипучую   жизнь.   Тучи  блестящих,  словно  отлитых  из  пестрого,
разноцветного металла,  рыб -- от  самых крохотных сардин до  крупных,  ярко
раскрашенных   рыб-попугаев  --   носились,  словно   тропические  птицы,  в
коралловой  чаще. Красивые прозрачные  рачки лазили  по веткам. Бесчисленные
красные, желтые, оранжевые морские звезды медленно передвигались  по дну, по
скалам,  по  коралловым  стволам,  подтягиваясь своими  ножками  к ближайшим
предметам.
     Разноцветные  офиуры, ближайшие родственники морских звезд с  длинными,
тонкими, гибкими, как плети, лучами почти кувыркались на коралловом мху, ища
добычи.  Черные морские ежи, с рассеянными по всему круглому  телу  голубыми
пятнышками,  целыми  стадами  ползали  повсюду. Полчища  самых разнообразных
ракушек и морских улиток местами сплошь устилали дно и коралловый мох. Яркие
пучочки и  ажурные  веточки жабер  трубчатых червей выглядывали из их тонких
трубочек. Мириады крохотных, окрашенных  в яркие и  блестящие цвета  рачков,
червяков,  морских  паучков,  улиток  ползали,  прыгали,  выбегали  и  вновь
прятались в мельчайших щелях, ямках и трещинах, среди цветистой роскоши этих
каменных животных.
     Застыв  на  месте, Павлик  смотрел  широко  раскрытыми  глазами  на эту
феерию, на эту бесшумную кипящую жизнь. Но совсем близко от него, при первом
его  грубом вторжении,  вся эта жизнь  мгновенно замерла, скрылась, исчезла.
Закрылись  коралловые  цветы, втянулись  внутрь их  лепестки, попрятались  в
глубине чащи крохотные рыбки,  червяки, паучки.  Серая,  бесцветная, мертвая
пустыня окружала Павлика.
     Он поднял голову и  над  собой,  у отвесной  скалы, увидел стаю крупных
рыб. Это были скарусы -- рыбы-попугаи. Красота и гармония их расцветки могли
привести  в восторг самого  строгого ценителя  живописи.  Природа, казалось,
использовала  все цвета, все оттенки и  переходы,  какие  только  можно было
найти  на  ее  богатой,  неисчерпаемой  палитре  красок,  чтобы перед  этими
морскими попугаями потускнела красота самых ярких тропических птиц.
     Рыбы-попугаи висели головами вниз, тихо  шевеля серовато-фиолетовыми, в
нежных  красноватых  пятнах  хвостами,  окаймленными   белой   полосой.  Они
старательно об®едали маленькими толстогубыми ртами нежные коралловые веточки
на скале.  Порою  одни  из них  с наполненным ртом  долго и  рассеянно,  как
жвачку,  прожевывали  пищу.   Немного  выше  Павлик   заметил  трех  крупных
рыб-попугаев,  окруженных небольшой  стайкой мелких  сине-полосатых губанов.
Павлик сразу не  понял, что делают эти губаны  вокруг смирно висевших в воде
огромных  по сравнению  с ними скарусов. Ему показалось сначала, что  губаны
вцепились  в   них  со  всех   сторон  и  хотят  разорвать   на  части.  Но,
приглядевшись, Павлик неожиданно и громко рассмеялся.
     -- Парикмахерская! Рыбья парикмахерская!  --  закричал  он, не  в силах
удержаться от смеха.
     Округлые головы попугаев,  их  щеки и жаберные крышки с плотно сидящими
крупными  яйцевидными  чешуями  были покрыты слоем  белой  коралловой  пыли.
Казалось,  что толстые расфранченные,  разодетые  в пух и прах баре отдали в
распоряжение услужливых  парикмахеров свои  откормленные, густо  напудренные
морды. Губаны  нежно и  осторожно снимали эту коралловую пыль со щек и жабер
попугаев, своих  богатых родственников,  и, очевидно, с наслаждением поедали
ее.
     В  смех и возгласы Павлика, в  непрекращающийся поток украинско-русской
брани  и  возмущенных  криков  Скворешни  под шлем  Павлика  ворвался  голос
зоолога:
     -- Чему смеешься, бичо?
     И через минуту молчания послышался его тревожный оклик:
     -- Павлик!  Павлик! Где  ты?  Куда ты девался? Павлик оглянулся. Он был
один. Успокоенная  его неподвижностью, вновь расцвела и закипела вокруг него
жизнь.  Сколько  он  простоял  здесь,  зачарованный  и  окаменевший  в  этом
великолепном,  непередаваемой  красоты  саду?  Минуту  или  час?  Где  Арсен
Давидович? Как найти его теперь в этой чаще? Как выбраться отсюда?.
     Арсен Давидович! -- дрожащим голосом послал он робкий призыв  в зеленое
безграничное пространство вокруг себя. -- Арсен Давидович!
     -- Говори, Павлик!  -- послышался ответ. -- Говори, говори!  Я  слушаю!
Где ты? Отключи Скворешню. Он мешает.
     --  Я  среди  кораллов. Я  отстал  от  вас, Арсен Давидович, только  на
минутку. Я не знаю, куда идти...
     У него скривились  губы,  и он неожиданно всхлипнул. Впрочем, он сейчас
же закашлялся, так  что со  стороны нельзя  было точно  разобраться  в  этих
звуках.
     --  Бичо, ты  не  пугайся,  стой  хладнокровно,  не  сходи  с места.  Я
недалеко: мы.  наверно, только минут пять как разошлись, не больше. Посмотри
вокруг  себя,  Павлик. Я  шел через кораллы  напролом. Посмотри, не видно ли
моих следов: сломанных веток, кустов... Осмотрись внимательнее, бичо.
     --  Да...   нет...  Арсен   Давидович,--   говорил  Павлик,  беспомощно
оглядываясь  вокруг.  -- Они  все одинаковы,  ветки  и кусты.  Они  все  как
изломанные...  ни...  ничего  не  видно...   Арсен...  Арсен  Давидович...--
Последние слова Павлик произнес почти шепотом, прерывающимся голосом.
     --  Ну, и это  не страшно, бичо. Ты только  не пугайся.  Стой на месте,
никуда не ходи. Я сбегаю к Скворешне, помогу ему,  а потом --  к тебе. Через
пятнадцать -- двадцать минут я вернусь.
     -- Хорошо, Арсен Давидович...
     --  Стой  неподвижно, никто тебя  не тронет.  На  всякий  случай надень
перчатки.
     У Павлика сжалось сердце от этих слов.
     -- Хорошо, Арсен Давидович... на... надену...
     -- Помни, как обращаться с ними. Включи ток. Лучше всего  обнимай врага
плотно,  обеими  руками, обеими ладонями, плотно... Я уже бегу к  Скворешне,
говорю с  тобой на ходу и буду говорить,  чтобы тебе не было страшно одному.
Если увидишь что-нибудь подозрительное, скажи мне.
     Пока зоолог  продолжал  разговорами развлекать  Павлика,  мальчик  снял
сверток с пояса и  с  трудом,  не  сгибающимися от страха пальцами развернул
его.  В  руках  у  него оказались две  белые  резиновые  перчатки  не совсем
обычного вида: они состояли из трех пальцев -- для большого, указательного и
одного общего для трех  остальных.  На вздутой  ладони  была видна  выпуклая
металлическая  пластинка,  и  широкие  длинные  рас