понеслись радостные
восклицания, восторженные крики.
     -- Плыву за тобой, Марат,-- доносился голос Цоя.
     -- Сейчас будем у тебя, бичо!.. -- кричал зоолог.
     --  Держись, Павлик! Держись, мальчуган! -- говорил комиссар Семин.  --
Сюда, сюда, Матвеев! Вот я!
     Словно рой сорвавшихся с темного неба звезд, неслись к Павлику со  всех
сторон огоньки  фонарей. Павлик опустил  онемевшую руку с пистолетом  и лишь
поворачивал шлем с  фонарем  на все  румбы,  словно маяк,  привлекая  к себе
огоньки  спешивших  друзей.  Огоньки  росли,  множились и вдруг  завертелись
вокруг  Павлика бешеным  хороводом, ослепляя  его, заполняя  всю  окружающую
темноту.
     Рой  звезд  налетел, словно вихрь. В  один  миг десятки  рук подхватили
безжизненные тела  Скворешни и Павлика,  и через минуту  отряд  стремительно
несся в открытый океан, к подлодке "Пионер", замершей  в ожидании на глубине
двухсот метров.



        Глава XIII. СКРОМНЫЕ РАСЧЕТЫ




     Старший лейтенант Богров нажал кнопку на центральном  щите управления и
повернул небольшой штурвал со стрелкой на несколько делений вправо.
     "Пионер" приподнял нос и устремился по наклонной  линии вперед, набирая
высоту. На глубине в триста метров он выровнялся и продолжал движение на юг.
     -- Так хорошо, Иван Степанович? -- спросил старший лейтенант Шелавина.
     -- Отлично! Абсолютно все видно,-- простуженным тенорком удовлетворенно
ответил океанограф, не спуская близоруких, прищуренных глаз с купола экрана.
     На  куполе  медленно  проносились огромные  темные массы.  Одни  из них
заполняли  большие пространства  на поверхности  океана,  другие,  поменьше,
глубоко опускали вниз свои подводные части. Порой казалось, что  они вот-вот
коснутся  ими  горбатой  спины  подлодки,  но "Пионер"  спокойно  и уверенно
проходил под ними,  лишь  изредка наклоняя  свой нос и затем выравниваясь на
заданной ему глубине в триста метров.
     С запрокинутой головой океанограф спросил:
     -- На какой мы точно широте, Александр Леонидович?
     --  Пятьдесят  восемь  градусов сорок  минут южной  широты, восемьдесят
градусов западной долготы от Гринвича,-- ответил старший лейтенант.
     -- Какое множество айсбергов!
     -- Здесь уже зима, Иван Степанович.
     -- Да, конечно...  Но для начала зимы  их все-таки слишком много. Всего
лишь десятое июля.
     Наступило  молчание. Через несколько минут оно было нарушено появлением
зоолога и Павлика.
     -- Пожалуйста, Арсен Давидович!
     -- Ага! Льды! Это интересно! -- воскликнул зоолог, взглянув на экран.
     -- Здесь  они совсем иначе выглядят... -- заметил Павлик - Когда  мы на
"Диогене" встретились с айсбергом, я  успел его  рассмотреть. Он был гораздо
выше "Диогена" и весь сверкал. И словно вырезной весь, в украшениях...
     --  Ничего  удивительного,--  проговорил  Шелавин.  -- Тогда  ты  видел
верхнюю, надводную  часть, а сейчас  перед  нами подводные части  айсбергов.
Надводную часть разрушают солнечные лучи,  теплые ветры, дожди, а  подводная
часть больше сохраняется, на нее действуют только теплые  течения, омывающие
ее. Она гораздо больше надводной части.  В пять-шесть, а иногда и в семь раз
больше... Вот сейчас "Пионер" наклонился и нырнул глубже, чтобы  обойти одну
такую подводную часть  айсберга.  А ведь  "Пионер" идет на  глубине  трехсот
метров! Значит, этот айсберг погружен своей нижней частью в  воду больше чем
на  триста  метров.  И его  надводная часть,  следовательно, поднимается над
поверхностью океана  больше чем на пятьдесят метров.  Таким  образом,  общая
высота айсберга  равна,  пожалуй,  четыремстам метрам. Вот  какая высота!  А
знаете ли  вы,  позвольте вас, молодой человек,  спросить,  что  встречаются
айсберги общей высотой до шестисот-семисот метров?
     --  Ой-ой-ой!  -- ужаснулся  Павлик.  -- Семьсот  метров!  Неужели море
замерзает на такую глубину?
     Океанограф даже крякнул от удивления и оторвал глаза от экрана. Потом с
досадой пожал плечами и вновь поднял глаза к куполу:
     -- Как можно предполагать такие глупости, позвольте вас спросить? Чтобы
море  промерзало на  семьсот  метров?! В самые лютые зимы  море  покрывается
льдом, который к  лету достигает толщины не более трех-четырех метров. Кроме
того, при таянии морской лед дает солоноватую воду, а  айсберги  состоят  из
пресного льда. Ясно, что они  образуются не из морской воды, а из пресной. А
такая вода  находится  только  на  поверхности  земли.  Значит,  и  айсберги
образуются на земле...
     -- Как  же...  как же они здесь?.. -- недоумевал Павлик. -- Как же  они
очутились в море?
     -- Слыхали  ли  вы что-нибудь  о  ледниках, позвольте вас  спросить? --
запальчиво воскликнул океанограф, которого, очевидно, раздражали слишком, по
его мнению, наивные, "безграмотные" вопросы Павлика. -- Чему вас учат там, в
ваших гимназиях и колледжах?
     --  Да, я  знаю... немножко... -- робко возразил Павлик. --  Ледники --
это такие ледяные потоки на высоких горах, где очень холодно. Они спускаются
вниз, где потеплее. Ну, и там тают и дают начало ручьям и рекам.
     -- Ледяные  потоки... гм... ледяные потоки... -- ворчал океанограф.  --
Ну ладно, пусть потоки! А в северных и южных полярных областях лед покрывает
не  только вершины высоких гор, но и вся земля бывает целиком покрыта им. Он
так  и  называется "материковым льдом".  Почти  вся  Гренландия,  величайший
остров в мире,  площадью в два  миллиона  сто  тысяч  квадратных километров,
покрыта, за исключением узкой полосы по  берегам, материковым льдом. Из года
в  год,  столетие за столетием  на его поверхности  накоплялся снег, который
постепенно,  под собственной тяжестью, превращался  в лед. Этот лед нарастал
все  выше  и выше, и  теперь на Гренландии лежит  ледяной щит толщиной в два
километра,  а  в  некоторых  местах  даже  больше!   Примерно  то  же  самое
наблюдается  и  на  южном  полярном.  Антарктическом,   материке.  От   этих
материковых льдов отделяются ледниковые  языки,  которые спускаются  к морю,
скользят  сначала  по его  дну н наконец,  когда  дойдут до  глубоких  мест,
всплывают.  Ветер и волны расшатывают их, действует и собственная тяжесть, и
наступает момент, когда  конец ледникового языка отламывается в виде ледяной
горы и  уплывает в море.  Вот если мы подойдем к берегу материка, нам, может
быть, удастся  увидеть это явление... Александр  Леонидович,  как  далеко мы
спустимся к югу?
     -- Как скажет капитан,-- последовал неопределенный ответ.
     В  этот момент  отодвинулась дверь, в рубку вошел  капитан.  Он  молча,
кивком головы, поздоровался во всеми, быстро прошел в радиорубку и закрыл за
собой дверь.
     -- Радиограммы из  Политуправления еще  нет? -- задал он  Плетневу свой
обычный в последние дни вопрос.
     -- Есть, товарищ  командир.  Сейчас  принял,-- сказал  Плетнев, подавая
капитану листок, целиком заполненный строками цифр.
     --  Наконец-то...  --  проговорил  капитан  вполголоса,  сложил  листок
вчетверо,  спрятал  его  во  внутренний  карман  и  вышел  из  радиорубки  в
центральный  пост. Здесь  он подошел к зоологу  и  спросил  его:  -- Значит,
завтра в восемь часов ваша первая станция в этих водах?
     -- Да, капитан.
     -- Сколько человек?
     -- Я, Иван Степанович, Сидлер, Цой и Павлик... Всего пять человек.
     --  Хорошо...  Александр  Леонидович,--  обратился  капитан к  старшему
лейтенанту,-- завтра с утра ваша вахта?.
     -- Так точно, товарищ командир!
     --  Выпустите партию  в  составе  пяти человек,  перечисленных  Арсеном
Давидовичем.  Крейсируйте  вокруг  нее по радиусу километров  в пятьдесят...
Больше никого не выпускать.
     -- Слушаю, товарищ командир!
     Капитан  повернулся и вышел в коридор. В раскрывшуюся на  минуту  дверь
ворвались приглушенные, но в бешеном темпе звуки лезгинки.
     -- Уже! Скоро начнется! -- закричал Павлик,  хлопая в ладоши. -- Идемте
скорее в красный уголок! В красный уголок!  -- И громким шепотом, как бы под
строжайшим   секретом,   сообщил:  --  Сегодня  вечером  команда   встречает
Скворешню. Скворешня выписывается из госпиталя!
     Войдя  в свою каюту, капитан  запер за собой дверь,  сел за  письменный
стол и достал из его потайного ящика книгу шифров. Он долго переводил строки
цифр радиограммы в  буквы и слова.  Дойдя  до конца,  он с выражением досады
откинулся  на  спинку кресла,  подумал  и снова наклонился над столом, читая
теперь радиограмму полностью, уже не отрываясь. Вот что он прочел:
     "Ответ задержан  для проверки  старых и получения новых  материалов  из
Токио и Нагасаки".
     Во  время  первой  командировки,  в  Нагасаки, пять лет назад,  Горелов
прекрасно  выполнил задание,  за  что по  возвращении  был награжден орденом
"Знак  Почета".  За  два года,  проведенные  в  командировке, много работал,
изредка  ходил  в  театры,  кино,  музеи,  буддийские  храмы,  знакомился  с
достопримечательностями  страны. Часто  проводил  свободные часы в  обществе
членов советской колонии в Нагасаки и Токио.
     В  следующую  командировку,  в  Токио,  два  года  назад,  встретился с
Абросимовыми, отцом и дочерью, стал бывать у  них все чаще. С дочерью, Анной
Николаевной,  часто   посещал  театры,   первоклассные   рестораны  и  кафе,
аристократические  дансинги.  Жил  довольно  широко.  Жалованье было у  него
немалое,  однако  вряд ли  его  хватало.  В этот  период  времени с  членами
советской   колонии   встречался  изредка.   Его   дядя,  Николай   Петрович
Абросимов,--   бывший   царский   генерал,  правительством  Керенского   был
командирован  в Японию для закупок и приемки военного снаряжения.  Революция
1917  года  застала его там,  и  в  Советскую  Россию  он не вернулся.  Дочь
родилась  в Японии.  Жена умерла  десять  лет назад. Живет широко, источники
доходов неизвестны. Говорят, играет на бирже. Имеет большое знакомство среди
японских военных.
     Задание второй командировки Горелов выполнил также хорошо.
     Будучи третий раз в Токио,  он вел примерно такой же образ жизни, часто
бывал у Абросимовых. Говорили, что дочь Абросимова стала невестой  Горелова,
хотя огласки никакой не было.
     "О  каких-либо  деловых   или  секретных  взаимоотношениях  Горелова  с
Абросимовым-отцом подозрительных сведений не имеется".
     Капитан задумчиво играл карандашом,  потом бросил его на  радиограмму и
встал.
     -- Вот и изволь делать заключения,--  пробормотал он и принялся  ходить
по комнате, заложив по привычке руки за спину.
     Он  ходил  все   быстрей  и  быстрей,  часто  останавливался  и   вновь
возобновлял хождение.
     Генерал... Да,  да... Этот генерал  был ему  подозрителен...  И тут  же
красавица дочь... Самая  подходящая  завязка, черт  побери! Но  как могла бы
осуществляться связь? Ведь  радиостанции-то нет! Да еще дальнего действия...
И все-таки... все-таки кто-то  как-то сообщал о маршруте! Внимание, капитан!
Будьте осторожны, капитан! Обыск? Но почему же именно у него, у Горелова? Из
двадцати шести человек именно у него? А хотя бы по тому одному, что только у
него  одного такое подозрительное...  ну,  не  подозрительное, пусть  просто
сомнительное   место   в   биографии.   Орденоносец...   Обида...   (Капитан
почувствовал смущение, неловкость.) Ведь, в сущности, нет никаких оснований,
никакого повода... Ну и что же? Лучше  маленькая обида одному человеку,  чем
риск  огромного несчастья  с  двадцатью  шестью  человеками,  с подлодкой...
Несчастья для всей страны! Для Родины! Для Родины несчастье!
     И  с сжатыми кулаками, с глазами, полными решимости, капитан направился
к письменному столу.

        x x x
     Красный уголок был полон народу. В дальнем углу небольшой оркестр играл
непрерывно. Веселье было в полном разгаре.
     Младший механик Козырев и физик Сидлер, лучшие танцоры в  команде, лихо
отплясывали  "русскую",  выделывая   необыкновенные   па,  выбрасывая  такие
коленца, что  то  и дело вызывали аплодисменты и  крики  восторга.  Но среди
этого веселья многие  время  от времени нетерпеливо поглядывали  на дверь. И
все  же  дверь раздвинулась  неожиданно для всех,  в  момент,  когда Сидлер,
присев, завертелся волчком на одной ноге, и  уже  не оркестр вел танцора  --
сам он едва поспевал  за ним.  Стук двери прервал музыку, оркестр оборвал на
полуноте, сразу наступила тишина.
     В двери  появился  маленький, чернявый и  вертлявый  Ромейко,  помощник
механика.
     На пороге он остановился и торжественным голосом герольда возгласил:
     -- Честь имею  представить достопочтенной  публике  знаменитого атлета,
победителя  гор,  укротителя акул и других  морских  чудовищ,  первоклассную
тяговую  силу,  которая  рвет  постромки,  сделанные  даже  из  "Макроцистис
перифера", коренника тройки водолазов, красу и гордость команды -- могучего,
непобедимого Андрея Вас...
     -- Будет тебе паясничать, вертушка! -- добродушно прогудел из  коридора
хорошо знакомый всем  бас,  и  в дверях, нагнув  голову, показалась огромная
фигура Скворешни. -- Здравствуйте, ребята!..
     Скворешня был в белом кителе  с серебряными пуговицами и широких черных
брюках. Лицо его было немного бледно, но длинные  светлые усы, как всегда, в
полном порядке, а маленькие глаза весело, может быть даже задорно, сверкали.
     Не успел  он  появиться  в  двери,  как  оркестр грянул туш,  загремели
аплодисменты, послышались  веселые  приветствия,  и  пять  человек выступили
вперед, навстречу Скворешне, с гитарой, мандолиной и балалайками в руках.
     Они  выстроились  перед  ним  и,  отвешивая  ему  древнерусские поясные
поклоны, в наступившей тишине запели старинным былинным сказом:

     Ай не волна ли так на море расходилася?
     Ай не сине ли море всколыхнулося?
     Ай взволновался то могутный богатырь,
     То советский богатырь, Андрей свет-Васильевич.
     Ой ты гой еси, водолаз старшой,
     Водолаз старшой подлодки "Пионер"!
     Как пошел гулять по дну моря синего!
     Как взмахнешь ты правой рученькой --
     Средь акульих стад переулочек!
     Как тряхнешь ты левой ноженькой --
     Скалы прочь летят, волны в берег бьют...

     С минуту Скворешня растерянно смотрел на сказителей этой новой  былины,
потом смущенно взмолился:
     --  Да бросьте выть!  У  меня  зубы  заныли  от этого.  Ну что,  право,
заладили: богатырь! Рученька-ноженька! Скалы прочь летят!.. И  совсем не так
было дело.
     -- И тебя там даже не было совсем! -- подхватил, смеясь, Марат. -- Одна
клевета на бедного Андрея!
     -- Я не я,  и  кобыла не моя, и  я не извозчик... Так,  что  ли, Андрей
Васильевич? -- язвил под общий смех зоолог.
     -- Да нет же, товарищи дорогие! -- защищался  Скворешня. -- Ведь  вы же
забываете  самые  главные факторы.  Без  них  никакие  рученьки-ноженьки  не
помогли бы мне.
     Со всех сторон послышались возгласы:
     -- А ну, ну! Говори-выкладывай!
     -- Раскрывай свои секреты!
     -- Да-да! Интересно! Может быть, они и нам пригодятся.
     Скворешня широко расставил ноги и начал загибать огромные пальцы:
     -- Во-первых, товарищи, вы совершенно забываете закон Архимеда:  каждое
тело,  погруженное  в жидкость, теряет в своем весе  столько, сколько  весит
жидкость в об®еме, вытесненном этим телом.  Какой об®ем был у этой гранитной
скалы? Высота примерно  четыре метра, длина два  метра,  ширина два метра --
значит,  ее об®ем --  два на два  на четыре, то есть шестнадцать  кубометров
воды, или столько  же тонн воды. При удельном  весе гранита два и шестьдесят
пять сотых вес скалы равен: шестнадцать на два и  шестьдесят  пять  сотых...
Ну, математики, помогите!
     -- С  округлением -- сорок две  тонны,--  откуда-то  из  угла  медленно
прогудел Горелов.
     Скворешня с уважением посмотрел на него через головы окружающих:
     -- Это вы в уме так быстро подсчитали? Вот это здорово!
     -- Ничего не поделаешь,-- усмехнулся Горелов,-- профессия такая...
     --  Ну ладно! Значит,  вес скалы сорок две  тонны.  Воды  она вытеснила
шестнадцать тонн. Значит, скала весила в воде только двадцать шесть тонн.
     -- Только-то? Ну-ну! -- с ироническим восхищением произнес Матвеев.
     -- Пойдем дальше,-- загнул Скворешня второй палец, пропуская  мимо ушей
иронию Матвеева -- Дно у входа в грот было сильно покато кнаружи, и от этого
центр тяжести  скалы тоже  переместился  кнаружи. Это  облегчило мне  задачу
примерно наполовину,  то есть  снизило  вес скалы до тринадцати тонн. Учтите
еще,-- Скворешня  загнул  третий палец,-- мою хорошую позицию,  при  которой
ноги превратились в прекрасные рычаги,-- это сэкономило мне еще тонны три...
     -- Честное слово,-- расхохотался лейтенант Кравцов,-- еще немного --  и
от скалы ничего не останется! И вообще ничего не было и ничего не произошло!
     -- Нет-нет! --  возразил  под  общий смех  Скворешня, загибая четвертый
палец. -- На десяти тоннах я останавливаюсь. И это  нагрузка, с которой я ни
за  что не справился бы,  но мне  помог  четвертый фактор -- страх... Да-да!
Откровенно  говорю -- страх смерти! Нечего тут стыдиться... Именно он удвоил
мои  силы. Но  даю вам честное слово, товарищи, что, хотя скала и начала под
конец подаваться, я чувствовал, что я уже у предела моих сил. И тут появился
пятый   фактор.  Пятый,   решающий  фактор!  Фактор,  который  в  последний,
критический  момент  решил  мой  спор  со скалой в мою  пользу! А ну-ка, кто
отгадает, что это за фактор, а?
     --  Ты вспомнил,  что  еще не простился со  мной!  -- закричал, смеясь,
Марат.
     -- Ничего подобного! --  категорически возразил младший акустик Птицын.
-- Он вспомнил, что должен мне двадцать  рублей, и не захотел уйти  из этого
мира с маркой жулика. Отдавай деньги, Андрей Васильевич!
     --  Я знаю! Я  знаю! -- закричал  Шелавин.  --  Сам господь бог  Саваоф
явился к вам во всей силе и славе своей!
     Покрывая общий смех, Скворешня раскатисто и громоподобно захохотал:
     --  Да, дождешься его!  Мало у него своих  неприятностей  на  земле! Ну
ладно!  Вижу,  что  не  догадаетесь.  Воображения не хватает. Дело  решил,--
сказал он, торжественно повышая голос,-- дело решил... Да где же он?..  Ага!
Иди, иди сюда! Нечего прятаться. Иди, не бойся!..
     Скворешня  схватил за плечо  растерявшегося  Павлика и вытащил  его  на
середину отсека:
     -- Вот кто решил мой спор со скалой! Павлик решил дело, и никто другой!
-- Возгласы недоверия, удивления, восхищения послышались из всех уст.
     -- Да, да, да! -- продолжал греметь Скворешня. -- Когда я почувствовал,
что силы мои кончаются, я, словно сквозь туман,  увидел вдруг, как Павлик  с
громким криком "ура" бросился к скале и изо всех сил  налег  на нее. Тогда и
во мне вспыхнула какая-то новая искра. И скала полетела. Это было последнее,
что я помню.
     -- Ура! Браво, Павлик! Браво, мальчуган! Качать его! Качать! Ура!
     В  красном   уголке  творилось  что-то   невообразимое.  Люди  кричали,
аплодировали,  подбрасывали  к  потолку  визжавшего  от  страха  и  восторга
Павлика. Оркестр во всю мочь гремел туш.
     --  Славный  мальчишка,--  с  теплой  улыбкой   сказал  комиссар  Семин
стоявшему рядом с ним возле двери Цою.
     Цой молча кивнул  в ответ, опасливо следя за взлетами  раскрасневшегося
Павлика.
     Вдруг он заметил, что радость исчезла с лица мальчика, что в глазах его
промелькнул  настоящий,  неподдельный  страх  и лицо  покрылось  бледностью.
Какое-то  безотчетное  чувство  тревоги стиснуло  сердце Цоя,  и, перехватив
взгляд Павлика, он быстро посмотрел направо, в угол.
     Там стоял Горелов.  Цой бессознательно сжал  руку комиссара  и  мельком
взглянул  на  него.  Чуть  сдвинув  брови,  комиссар  пристально смотрел  на
Горелова.  Тот, разговаривая  с главным акустиком  Чижовым,  на  один момент
отвернулся  от своего собеседника и через  головы окружающих бросил мрачный,
полный  ненависти  и злобного огня взгляд  на Павлика, высоко  взлетевшего в
этот момент к потолку.