х снах. Они перепробовали все  методы:  показывали  ей  иллюстрации  в
книгах  и   журналах,   через   вмонтированную   в   потолок   видеокамеру
круглосуточно  следили  за  ее  жестами  в  надежде,  что,   оставшись   в
одиночестве, она случайно  "проболтается"  о  чем-нибудь  важном  (подобно
маленьким детям, Эми часто "разговаривала" сама с собой), и  даже  провели
полное нейрологическое обследование, включая электроэнцефалографию.
   В конце концов, вспомнили о рисовании пальцами.
   Первые попытки сразу  же  увенчались  успехом.  Эми  очень  понравилось
рисовать пальцами, а после того, как однажды в  краски  подмешали  немного
жгучего перца, она даже научилась не облизывать их. Эми  рисовала  быстро,
часто повторяла изображения и, судя по всему, немного  успокоилась,  стала
похожей на прежнюю Эми.
   Дейвид Бергман, специалист в области детской  психологии,  подчеркивал,
что "...в сущности на  своих  картинах  Эми  всегда  изображает  сочетание
каким-то  образом  связанных  друг  с   другом   об®ектов:   фигуры   типа
перевернутого полумесяца или полукруга всегда окружены у нее вертикальными
зелеными полосами.  Эми  говорит,  что  зеленые  полосы  -  это  "лес",  а
полукруглые фигуры она называет "плохими  домами"  или  "старыми  домами".
Кроме того, она часто рисует черные круги, называя их "дырами".
   Бергман предостерегал от казавшегося на первый взгляд очевидным вывода,
что Эми изображает старые хижины в тропическом лесу. "Наблюдая за тем, как
Эми снова и снова рисует одну картину за другой, я пришел к выводу, что ее
художественные образы имеют глубоко личную основу  и  являются  выражением
какой-то навязчивой идеи. Смысл этих картин беспокоит Эми, и она  пытается
отогнать неприятные воспоминания, навсегда оставить их на бумаге".
   Тем не менее суть изображаемых гориллой образов оставалась загадкой для
всех сотрудников "Проекта Эми". К концу апреля  1979  года  они  пришли  к
выводу, что в принципе ее сны можно об®яснить одной из четырех причин. Эти
причины изложены ниже в порядке возрастания их серьезности.
   1. _Сны являются попыткой осмысления событий, происходящих в  состоянии
бодрствования_.  Так  чаще  всего  об®ясняют  сны  человека,   но   ученые
сомневались, применимо ли подобное об®яснение к Эми.
   2. _Сны представляют собой временное явление, свойственное  переходному
возрасту_. По меркам горилл в свои  семь  лет  Эми  была  подростком.  Уже
примерно год у нее проявлялись типичные для подросткового возраста  черты,
в том числе внешне беспричинная смена  периодов  хорошего  и  подавленного
настроения, повышенное внимание к своей внешности и  интерес  к  существам
противоположного пола.
   3. _Сны представляют собой видоспецифичное  явление_.  Не  исключалось,
что все гориллы видят тревожные сны и что в естественной среде их обитания
возникающие  в  результате   стрессы   каким-то   образом   контролируются
поведением группы (стада). Хотя в естественных условиях горилл изучали уже
не менее двадцати лет, до сих  пор  не  обнаружено  свидетельств,  которые
подтверждали бы эту гипотезу.
   4. _Сны  являются  первым  симптомом  зарождающегося  слабоумия_.  Этой
возможности ученые опасались  больше  всего.  Начинать  обучение  обезьяны
можно было лишь с младенческого возраста. Год  за  годом  исследователи  с
тревогой наблюдали, каким становится их  растущий  воспитанник:  смышленым
или  тупоумным,  непокорным  или  послушным,  здоровым  или   болезненным.
Здоровье обезьян было предметом постоянного  беспокойства.  Действительно,
после  нескольких  лет  напряженного  труда  и  немалых  расходов   многие
программы пришлось свернуть, так как  обезьяны  умирали  от  болезней  или
психических расстройств. Так, в 1976 году в Атланте шимпанзе Тимоти  сошел
с  ума  и  покончил  жизнь   самоубийством,   захлебнувшись   собственными
испражнениями. В 1977  году  чикагский  орангутан  Морис  стал  болезненно
подозрительным,  у  него  развился  навязчивый  страх,   что   привело   к
прекращению всех работ. Лучше это или  хуже,  но  факт  оставался  фактом:
высокое интеллектуальное  развитие,  которое  и  делало  обезьян  удобными
об®ектами для исследований,  одновременно  являлось  причиной  психической
неуравновешенности, свойственной человеку.
   Как бы то ни было, сотрудники "Проекта Эми" были  вынуждены  фактически
приостановить работы. В мае 1979 года  они  приняли  решение  опубликовать
рисунки Эми и направили их вместе с сопровождающей статьей в  "Journal  of
Behavioral Sciences". Впоследствии оказалось, что это решение имело  очень
важные последствия.



        2. ПРОРЫВ

   Статья "Сны горной гориллы" так и не была опубликована.  Как  это  было
принято, статью  направили  на  рецензирование  трем  членам  редакционной
коллегии журнала, а одна копия каким-то образом (до сих  пор  неясно,  как
это произошло) попала к членам Агентства по защите приматов - нью-йоркской
организации, созданной в 1975 году для предотвращения "...недопустимого  и
противозаконного   использования   разумных   приматов    в    бесполезных
лабораторных экспериментах" [последующее описание преследований Эллиота  в
большой мере  заимствовано  из  статьи  "Нарушение  свободы  исследователя
посредством   распространения   ложных   слухов   и   инсинуаций   прессы;
преследование доктора Питера Эллиота"; см.  J.A.Peebles,  Journal  of  the
Academic Law and Psychiatry, 52, N_12, 19-38 (1979)].
   Третьего  июня  агентство  приступило  к  пикетированию  зоологического
факультета в Беркли, требуя немедленного "освобождения"  Эми.  Пикетчиками
были в основном женщины, нередко с детьми. Местная телевизионная  компания
показала восьмилетнего мальчика, который держал плакат с фотографией Эми и
кричал: "Свободу Эми! Свободу Эми!".
   Сотрудники "Проекта Эми" ограничились  коротким  письменным  заявлением
для прессы, в котором констатировалось, что Агентство по  защите  приматов
получило  "недостоверную  информацию".  Заявление  было  отправлено  через
службу информации университета. Скоро стало очевидным, что такой  шаг  был
тактической ошибкой.
   Пятого июня агентство опубликовало комментарии других  приматологов  со
всех уголков США, в  которых  давалась  оценка  работам  доктора  Эллиота.
(Позднее многие из них отрицали свое авторство  или  утверждали,  что  при
цитировании смысл их высказываний был  искажен.)  Доктор  Уэйн  Терман  из
Норманского университета в Оклахоме будто бы заявил,  что  работы  Эллиота
"смешны и безнравственны". Доктор Фелисити Хаммонд из Йоркского центра  по
изучению приматов (г.Атланта) сказала, что "и сам  Эллиот,  и  его  работы
весьма заурядны". Доктор Ричард Аронсон из Чикагского университета  назвал
исследования Эллиота "в основе своей бесспорно фашистскими".
   Никто из этих ученых, давая столь категоричные опенки,  не  ознакомился
предварительно со статьей Эллиота, однако нетрудно было  себе  представить
нанесенный ими ущерб, особенно от заявления Аронсона.  Уже  8  июня  некая
Элинор Врие, выступая от имени всего  агентства  и  говоря  о  "преступных
исследованиях доктора Эллиота и его  нацистски  настроенных  сотрудников",
заявила, что Эми стали преследовать ночные кошмары только  после  жестоких
экспериментов  Эллиота,  в  ходе  которых  животное   подвергали   пыткам,
электрошоку и пичкали сильнодействующими препаратами.
   Сотрудники "Проекта Эми" к 10 июня подготовили гораздо более  детальное
второе  заявление  для  прессы,  в  котором,  в  частности,  ссылались  на
неопубликованную   статью.   К   сожалению,   теперь   служба   информации
университета была "слишком занята", чтобы опубликовать это заявление.
   На 11 июня на  зоологическом  факультете  было  намечено  собрание  для
обсуждения "некоторых нравственных  проблем".  Элинор  Врие  заявила,  что
агентство наняло известного адвоката из Сан-Франциско Мелвина Белли, чтобы
тот  помог  "освободить  Эми  от   рабства".   Офис   адвоката   отказался
прокомментировать это сообщение.
   В тот же день  сотрудники  "Проекта  Эми"  неожиданно  для  самих  себя
добились решающего успеха в понимании природы снов Эми.


   Несмотря на все эти удары и всеобщее, далеко не дружественное внимание,
сотрудники Эллиота  продолжали  ежедневно  работать  с  Эми.  Беспокойство
гориллы и регулярно повторявшиеся вспышки раздражения напоминали им о том,
что  пока  еще  не  решена  главная  проблема.  Ученые  настойчиво  искали
разгадку, а когда в конце тоннеля забрезжил свет, то он оказался совсем не
там, где его надеялись найти. Прорыв в работе произошел почти случайно.
   Научный сотрудник Сара Джонсон  просматривала  в  библиотеке  различные
документы об археологических открытиях в  Конго  в  слабой  надежде  найти
сведения о таком месте ("старые здания в тропическом лесу"),  которое  Эми
могла бы видеть в младенчестве, еще до того, как  ее  привезли  в  зоопарк
Миннеаполиса. Джонсон быстро выяснила наиболее важные особенности бассейна
Конго: исследование региона европейцами началось лишь  сто  лет  назад;  в
последние годы из-за агрессивного поведения враждебно настроенных племен и
непрерывных гражданских войн научные экспедиции в  Конго  стали  опасными;
влажный  тропический  климат  не   способствовал   сохранению   памятников
архитектуры.
   Это  означало,  что  древняя   история   бассейна   Конго   практически
неизвестна, и Джонсон закончила свои поиски за несколько часов. Однако  ей
не хотелось так быстро признавать свое поражение, и она решила просмотреть
другие книги, имевшиеся в отделе антропологии, в том числе этнографические
и исторические исследования, отчеты о средневековых путешествиях в Африку.
Оказалось, что первыми в континентальных регионах бассейна Конго  побывали
арабские работорговцы и португальские купцы; некоторые  оставили  довольно
подробные описания  своих  путешествий.  Поскольку  Джонсон  не  знала  ни
арабского,   ни   португальского,   она   ограничилась    знакомством    с
иллюстрациями.
   Неожиданно ей в глаза бросился рисунок,  от  которого,  как  она  позже
призналась, у нее "пробежал по коже мороз".
   Это была старинная португальская гравюра, выполненная  в  1642  году  и
воспроизведенная в книге, изданной в 1842-м. На потрепанной, ломкой бумаге
краски поблекли от времени, но тем  не  менее  там  были  отчетливо  видны
заросшие   лианами   и   гигантскими   папоротниками   руины   города.   В
полуразрушенных зданиях двери и окна  завершались  полукруглыми  арками  -
точно такими, какие рисовала Эми.


   - Это был счастливый случай, - говорил позднее Эллиот, - один  из  тех,
которые выпадают ученому раз в жизни, да и то если повезет. Конечно,  сама
гравюра нам ничего не сказала; подпись под рисунком мы прочесть не  могли,
удалось разобрать лишь одно  слово,  которое  показалось  нам  похожим  на
"Зиндж", и дату - 1642 год. Мы тотчас наняли  переводчиков,  искушенных  в
арабском и португальском языках семнадцатого столетия. Но главное было  не
в этом. Как нам казалось, мы  получили  уникальную  возможность  проверить
справедливость одной очень важной теоретической проблемы. Мы  решили,  что
рисунки Эми подтверждают существование специфической генетической памяти.
   Гипотеза о генетической памяти была впервые высказана Маре еще  в  1911
году и с тех пор стала предметом ожесточенных дебатов. В общих чертах суть
ее  сводится  к  следующему  постулату:  механизм   передачи   наследуемых
признаков  настолько  универсален,  что  регулирует  передачу  последующим
поколениям не только физических  характеристик  организма.  Очевидно,  что
поведение низших животных определяется генетическими факторами,  поскольку
им не нужно обучаться типичному для них поведению. С другой  стороны,  для
высших животных  характерно  более  разнообразное,  гибкое  поведение,  на
которое оказывают  определенное  влияние  обучение  и  память.  Нерешенным
оставался вопрос: не закреплена ли какая-то  часть  психического  аппарата
высших животных, в частности обезьяны и человека, в их генах?
   Эллиот и его сотрудники полагали, что теперь в лице Эми они располагают
доказательством существования генетической памяти. Эми вывезли из  Африки,
когда ей было всего лишь семь месяцев. Если она не видела  руин  города  в
младенчестве, то ее сны и рисунки могли представлять собой лишь проявление
специфической генетической памяти. Проверить это предположение можно  было
только в Африке. К вечеру 11 июня все сотрудники "Проекта  Эми"  пришли  к
единому мнению. Если им удастся организовать - и оплатить - поездку, они с
Эми отправятся на родину гориллы.
   Двенадцатого июня Эллиот и  его  сотрудники  ждали,  когда  переводчики
закончат работу над древним источником.  Они  надеялись,  что  на  перевод
уйдет не больше двух дней.  Поездка  в  Африку  представляла  собой  более
сложную  проблему.  Во-первых,  даже  если  с  Эми  отправятся  лишь  двое
сотрудников, это обойдется по меньшей мере в тридцать тысяч долларов,  что
составляло  заметную  долю  всего  годового  бюджета  проекта.  Во-вторых,
перевозка гориллы через полсвета наверняка потребует преодоления множества
таможенных и бюрократических барьеров, которые часто исключают друг друга.
   Стало очевидным, что Эллиоту и его сотрудникам необходима помощь  более
сведущих в подобных проблемах людей, но они не знали, куда  обратиться.  И
вдруг на следующий день, 13 июня, из Хьюстона позвонила доктор Карен Росс.
Она говорила от имени одного из  спонсоров  "Проекта  Эми",  Фонда  защиты
природы, и сообщила, что через два дня отправляется в Конго с экспедицией.
Росс не говорила, что ей было бы интересно взять с  собой  Питера  Эллиота
или Эми, но у Эллиота создалось такое впечатление (по  крайней  мере  если
судить по телефонному разговору),  что  в  таких  делах,  как  организация
экспедиций и их  переброска  в  затерянные  уголки  планеты,  доктор  Росс
чувствует себя как рыба в воде.
   Когда Росс спросила, нельзя ли  ей  прилететь  в  Сан-Франциско,  чтобы
встретиться с доктором Эллиотом, тот ответил, что будет рад  ее  видеть  в
любое удобное для нее время.



        3. ЮРИДИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ

   14 июня 1979 года запомнилось Питеру Эллиоту как  день  неожиданностей.
Для него он начался в восемь утра; именно в  это  время  Эллиот  пришел  в
сан-францисскую адвокатскую контору "Садерленд, Мортон и О'Коннел" в связи
с угрозами Агентства по  защите  приматов  возбудить  судебное  дело.  Эта
угроза стала еще более актуальной в связи с только что родившимися планами
поездки в Конго.
   Эллиот встретился с Джоном Мортоном в  библиотеке  конторы,  отделанной
деревянными панелями и выходившей окнами на Гранд-стрит.  По  ходу  беседы
Мортон делал пометки в желтом блокноте.
   - Думаю, ваши дела не так уж  плохи,  -  начал  Мортон,  -  но  сначала
разрешите задать несколько вопросов. Эми - горилла?
   - Да, самка горной гориллы.
   - Возраст?
   - Семь лет.
   - Значит, она еще ребенок?
   Эллиот об®яснил, что гориллы достигают зрелости к  шести-восьми  годам,
поэтому по развитию Эми была  примерно  такой  же,  как  шестнадцатилетняя
девушка.
   Мортон нацарапал что-то в своем блокноте.
   - Можно ли сказать, что она еще ребенок?
   - Нам нужно это сказать?
   - Думаю, нужно.
   - Да, Эми еще ребенок, - сказал Эллиот.
   - Откуда она взялась? Я хочу сказать, откуда она родом?
   - Эми нашла в Африке, точнее в деревне Багиминди, одна туристка,  некая
Свенсон. Туземцы убили и с®ели мать Эми, а миссис Свенсон купила детеныша.
   - Значит, Эми родилась не в неволе, - сказал Мортон и записал еще  пару
слов в блокноте.
   - Совершенно верно.  Миссис  Свенсон  привезла  ее  в  США  и  подарила
Миннеаполисскому зоопарку.
   - После этого она потеряла интерес к Эми?
   - Думаю, да, -  ответил  Эллиот.  -  Мы  пытались  связаться  с  миссис
Свенсон,  чтобы  расспросить  ее  о   первых   месяцах   жизни   Эми,   но
безрезультатно. Очевидно, миссис Свенсон  постоянно  путешествует,  сейчас
она где-то на Борнео. Короче говоря, когда Эми  оказалась  в  ветеринарной
лечебнице в Сан-Франциско, я позвонил в Миннеаполисский зоопарк и спросил,
нельзя ли оставить  ее  для  научных  исследований.  Руководство  зоопарка
согласилось на три года.
   - Вы платили зоопарку?
   - Нет.
   - Был ли заключен какой-либо контракт в письменной форме?
   - Нет, я просто позвонил директору зоопарка.
   Мортон кивнул.
   - Устное соглашение, - сказал он записывая. - А когда истекли три года?
   - Это было весной 1976 года. Я  попросил  директора  зоопарка  продлить
разрешение до шести лет, и он согласился.
   - Опять-таки устно?
   - Да. Мы разговаривали по телефону.
   - У вас не было с ним никакой деловой переписки?
   - Нет. Когда я звонил,  мне  казалось,  судьба  гориллы  им  совершенно
безразлична. Честно говоря, мне даже  приходила  в  голову  мысль,  что  в
зоопарке попросту забыли об Эми. Кстати, у них четыре гориллы.
   Мортон нахмурился.
   - Разве гориллы не дорогие  животные?  Я  имею  в  виду,  если  кому-то
захочется купить ее для дома или цирка.
   - Гориллы занесены в Красную книгу,  они  считаются  исчезающим  видом,
поэтому частным лицам их просто не продают. Но в общем вы правы, стоят они
очень дорого.
   - Сколько же?
   - Видите ли, определенной продажной цены  не  установлено,  но,  должно
быть, двадцать - тридцать тысяч долларов.
   - И все эти годы вы обучали ее языку?
   - Да,  -  сказал  Эллиот.  -  Американскому  языку  жестов.  Сейчас  ее
словарный запас включает шестьсот двадцать слов.
   - Это много?
   - Больше, чем у любого известного человеку примата.
   Продолжая царапать в блокноте, Мортон кивнул.
   - И вы по-прежнему ежедневно работаете с ней?
   - Да.
   - Отлично, - сказал Мортон. - В делах об опеке над животными это  очень
важный аргумент. По крайней мере так было до сих пор.
   В западных странах уже более ста лет  создаются  различные  движения  и
организации, призывающие прекратить  все  эксперименты  с  животными.  Как
правило,  эти  движения  возглавляли  антививисекционисты.  Поначалу   они
об®единяли  фанатичных  до  безумия  защитников,  твердо   вознамерившихся
воспрепятствовать любым научным работам с использованием животных.
   С годами ученые выработали более или менее стандартную тактику защиты в
судах.  Они  заявляли,  что  целью  их  исследований  является   улучшение
благосостояния  и  здоровья  человечества,  а  это  важнее  благосостояния
животных. Они подчеркивали, что никто не  возражает  против  использования
животных для перевозки грузов или выполнения сельскохозяйственных работ; в
сущности домашний скот  был  рабом  человека  на  протяжении  тысячелетий.
Использование животных в научных экспериментах  лишь  расширяет  сферу  их
служения человеку.
   Кроме того, животное есть животное. Оно не обладает  самосознанием,  не
способно понять, какое  место  в  природе  занимает.  По  словам  философа
Джорджа Г.Мида, "...животные не имеют прав. Мы можем по своему  усмотрению
сокращать им  жизнь.  Если  человек  убивает  животное,  он  не  совершает
преступления, потому что при этом животное ничего не теряет...".
   Подобные умонастроения беспокоили многих,  но  все  попытки  выработать
какие-либо правила  неизменно  натыкались  на  непреодолимые  препятствия.
Наиболее очевидным из  таких  препятствий  было  отношение  к  животным  в
зависимости от их  филогенетики.  Почти  никто  из  ученых  не  производил
операции без анестезии на собаках, кошках и других млекопитающих, но как в
этом смысле относиться к кольчатым червям,  ракам,  пиявкам  и  кальмарам?
Если игнорировать болевые  ощущения  у  таких  простых  созданий,  то  это
выглядело бы как некая "таксономическая  дискриминация".  А  если  простые
животные заслуживали такого же отношения,  как  и  более  сложные,  то  не
противозаконно ли бросать живого рака в кипящую воду?
   Вопрос о том, что такое жестокость в обращении с  животными,  понимался
дале