-  откликнулся я. Довольно  долго  он  был
священником в Индианаполисе,  поэтому  знает кое-кого из моих родственников,
вернувшихся к вере. Он очень славный  человек, всегда заступается за слабых,
если  сильные  (в основном из  числа  подписчиков "Уолл-стрит  джорнел")  их
обижают, ущемляют и  третируют.  Однажды ко  мне обратилась женщина, которой
предстояло рожать, и спросила: а стоит ли давать жизнь  ребенку, ведь мир до
того ужасен? И я ответил: для меня жизнь почти не требует оправданий, потому
как мне выпало знать святых людей, - и назвал настоятеля Мура.

        XVI

     Моя  первая жена Джейн Мари, урожденная Кокс, - мы с нею познакомились,
когда ходили в детский сад, -  принадлежала к семейству квакеров, а покинула
сей  мир  (в  качестве миссис  Адам  Ярмолински)  прихожанкой  епископальной
церкви. Ее отец, ее брат -  оба квакеры - проходили службу в морской пехоте.
Квакер-воин  (самый  известный  представитель этой породы - Ричард М.Никсон)
появился, как мне говорили, во времена, когда квакеры вместе с приверженцами
других  конфессий совершали свой путь пионеров, двигающихся на  Запад. Детям
ужасно нравились  - просто карнавал - церковные службы,  такие не похожие на
те, к которым они привыкли: тут  и  музыка, и проповедники говорят  с особым
воодушевлением, до того интересно рассказывают,  как Бог борется с Диаволом.
Ну и пришлось квакерам-старикам, чтобы  потомство тоже  в квакерах осталось,
кое-что позаимствовать у  шоу-бизнеса, самим научиться и думать, и  говорить
как  большинство  людей -  большинству ведь  насупленность  не  свойственна.
(Итог:  Ричард М.Никсон, а  также  мой первый зять, как,  впрочем, и второй,
нынешний.)
     Первый мой  зять  пережил нервный  коллапс, когда проходил подготовку в
учебном  лагере  морской пехоты, но не  думаю, что  в  этом  квакерство  его
повинно,  даже то особенное  квакерство,  которое  его отличало. Он  здорово
катался на  коньках,  и когда  кончил университет Индианы,  его пригласили в
ледовое шоу. Однако папа-квакер категорически был против. Вот он и записался
в  морскую пехоту, а потом, как я уже сказал, у моего зятя шарики  за ролики
зашли.  Сейчас,  правда,  с  ним  все  в порядке. (Все  хорошо,  что  хорошо
кончается.)
     Моя  славная  Джейн  училась  в   Суортморе,  квакерском  колледже  под
Филадельфией,  и всей душой  была привязана  к строгому квакерству - там все
было  по   этой   мерке,  никакой   музыки,  медоточивых  проповедников  или
экзальтации.  Когда устраивалось собрание,  сходились почти что среди  голых
стен и речь вели о том, что  сей момент душу тревожит, а не то чтобы заранее
расписать, кто за  кем выступает и о чем говорит. Случалось, вспоминала она,
и просто  сидели молча (так было сразу  после Перл-Харбора, например). И все
равно было чудесно, может, так оно даже всего лучше было, по словам Джейн.
     Но  после  того как мы поженились, она больше на квакерские собрания не
ходила, хотя  непременно нужно было ей знать, когда и где  они проводятся, -
первым делом  об этом осведомлялась,  стоило нам куда-нибудь приехать. А  не
посещала  она эти собрания,  оттого что в  восточных  штатах  - мы теперь на
Востоке жили - они  очень уж напоминали Народные общества, как их  описывает
Роберт Редфилд. Тоже все сплошь люди, связанные кровными узами да живущие на
землях,  которые  спокон  веку  их   роду  принадлежали.  И   еще  вот   что
останавливало Джейн, да и кого  угодно остановило бы: не любили там чужаков,
ну  разве  что  какой-нибудь богач  заглянет,  но  чтобы  хватило  ему такта
поскорее уйти. (Похоже на тех молодых израильтян, которые росли в  киббуцах,
- Бруно Беттельхейм описывает таких в своем романе "Дети мечты".)
     (Я тоже  испытал  подобное  чувство  неловкости,  когда меня пригласили
выступить  в  унитарианской  церкви   на  Гарвард-сквер  в  Кембридже,  штат
Массачусетс. Ни  к  кому  я  там  не  испытывал  чего-нибудь,  напоминающего
родственные чувства,  и ясно было, что этим чопроным профессорам  я  не могу
сообщить решительно ничего такого,  что они сами не обсуждали уже много, лет
назад,  либо  признав истиной, либо коллективно  отвергнув. Самый  настоящий
киббуц - в своем роде).
     Неодолимое устремление Джейн к большой семье, где все думают одинаково,
проявилось  в первый  раз, когда  она была  еще  совсем  подросток  и упорно
твердила, что у нее будет семь детей, не меньше. Так оно и вышло. Трое у нас
было собственных, и вроде бы решили - хватит. Но тут умерли моя сестра  и ее
муж, вот и добавилось еще их трое.
     (Когда кто-нибудь с подобной  точностью предсказывает весьма  сложные и
необычные   вещи,   мне  невольно  кажется,  что  ничего-то  мы  не  смыслим
относительно  времени.  Ведь  и  гибель  могучего  парохода  "Титаник"  тоже
предсказывалась.  Один писатель даже роман об этом  сочинил, еще когда судно
не спустили со стапеля).
     Семейство,  в котором она выросла,  Джейн  недолюбливала (отчасти из-за
того, что у  ее матери периодически случалось помрачение рассудка), зато она
просто  обожала  детей и те  тоже ее  обожали. (Когда наш  брак  распался  и
фтористоводородная кислота - выражаясь фигурально - прямо-таки раз®едала мое
существование,  я  как-то  сказал в  гостях одному психиатру,  что следующая
жена, если таковая появится, должна быть из тех, кто в детстве по-настоящему
любил свою мать. Психиатр прокомментировал:
     редко   когда   приходилось  ему  слышать  до   того  глупые,  до  того
саморазрушительные формулировки - что от "мужчин, что от женщин. "Может, вам
лучше проехаться в бочке по Ниагарскому водопаду, а?")
     Выросли дети, которых она так  пестовала, разлетелись кто куда, и Джейн
снова стала испытывать приступы непереносимого  одиночества,  а что тут  мог
сделать я - помощи ни от кого,  да еще сигарету изо рта не выпускаю, - вот и
получалось, нечем ей помочь.
     Тогда она занялась  Трансцендентной Медитацией (далее -  ТМ), увлеклась
ею -  так  мне  казалось - до самозабвения. У наших детей был знакомый Джоди
Кларк,  он поступил  на  работу  в  центр йоги  Махариши  Махеш,  - подбирал
желающих и учил ТМ. Сам он  этой ТМ  мог тысячу часов без продыха заниматься
(а  кончилось  тем,  что погиб в  авиакатастрофе,  когда  с  борта  самолета
высматривал  в Северной  Каролине  подходящий участок для  лагеря ТМ). Джейн
рассказала  Джоди,  какие  необыкновенные  вещи постигает,  медитируя,  и он
изумился. "Надо же, - говорит, - а мне ни разочка такого не привиделось!"
     Почти  для  всех,  кроме  Джейн,  ТМ  -  это  полный  покой  и  ясность
восприятия, когда в пустом помещении горят все лампы и работает кондиционер.
А для нее заниматься ТМ  - все  равно что  в кино ходить. И когда  она стала
посещать епископальную церкорь, приобщение  святых тайн для нее, думаю, тоже
было чем-то вроде фильма. (Сомневаюсь, чтобы  сам  Папа, или настоятель  Пол
Мур-младший, или та  непримиримая дама,  что не дала нам  с Джил венчаться в
Церковке  за углом, хоть раз  в жизни так близко ощущали присутствие Христа,
как Джейн, стоило ей глотнуть вина и заесть вафелькой.) Она была ясновидящая
- как ее мать,  да,  кстати,  и как  ее сын Марк,  пока у него с психикой не
стало все  нормально. (Правда,  ее,  в отличие  от Марка и  меня, ни разу не
пришлось помещать в лечебницу.) ТМ, а затем Епископальная церковь сделали ее
видения не только благородными  и  лишенными  всякого  страха, а еще  ужасно
интересными, как бы  тронутыми святостью.  (Людей  вроде нее,  должно  быть,
миллионы, только  никто на них не обращает  внимания,  когда  на  них что-то
снисходит  во  время церковной службы, на концерте или  прямо на скамеечке в
парке, если поблизости ее карусель и играет музыка.)
     Мой покойный  друг  Бернард 0'Хэйр по  рождению принадлежал  к  римско-
католической  церкви  штата Пенсильвания, но  с войны  вернулся  скептически
настроенный  по отношению  к религии. А настоятель Мур,  как уже говорилось,
скептиком уходил на  войну,  зато вернулся  истовым  поборником  Троицы.  Он
рассказывал, что во время  боев  на  Гвадалканале ему было видение. И  после
этого  видения  (хотя  он   был  из  богатой  семьи,  получил   образование,
приличествующее  отпрыскам преуспевших англосаксов, общался с  людьми такого
круга и разделял их вкусы) стал он священником в приходах, посещаемых только
беднотой, потому что  те, кто  побогаче, перебрались в пригороды, и отныне с
отвращением  вспоминал про  социальный дарвинизм  (а также  неоконсерватизм,
ФБР, ЦРУ, республиканцев, чье  чувство юмора подавляется вечными запорами, и
так далее).
     Самого  меня  война не  изменила,  вот только я теперь мог как равный с
равными беседовать, если собирались ветераны той ли, любой другой войны. (По
этой причине  иной раз появляется  чувство,  что я-таки нашел свое  Народное
общество  по  модели Роберта  Редфилда.)  Когда  настало  время отвечать  на
вопросы  после  речи  в  Национальном  музее  авиации  и космонавтики,  меня
спросили,  насколько  серьезным   потрясением   было  оказаться  в   местах,
подвергшихся  стратегической бомбардировке,  -  что  это  значило  для "моей
личности. Я  ответил, что  для  меня  война была захватывающим переживанием,
которое я бы ни  на что не  променял, а что касается личности, самое большое
влияние на ее становление оказали соседские собаки, рядом с которыми я  рос.
(Были  среди  них чудесные,  были и злые. А  были на  вид злые, но вообще-то
чудесные).
     Вторая моя жена тоже прихожанка Епископальной церкви и,  как и  первая,
считает:  я  человек без веры, а значит, духовно ущербен. Когда нашу  с Джил
дочь Лили  крестили в самом крупном готическом соборе -  прихожане там такие
бедные,  что епископу  Нью-Йорка  не  удалось  добиться,  чтобы  его  службу
показывали по кабельному телевидению, - я не присутствовал. (Уже за одно это
меня должны бы там не выносить, но, думаю, не  выносят  главным образом  под
другой причине  -  из-за сигарет. Бернарда  0'Хэйра  хоронили, положив ему в
карман пачку сигарет и спички. Боюсь, мне такого от Джил  не дождаться, хотя
кто знает. Не следует ни о ком предвзято судить.)
     Чтобы  люди, которые  мною интересуются, не принимали меня за духовного
паралитика, я им иногда сообщаю, что по своим взглядам я унитарий, верующий,
что спасение будет даровано (как бы хорошо!) всем. Поэтому  унитарий  держат
меня  за  своего. Оказали мне  честь, пригласив  выступить на их собрании  в
Рочестере, штат Нью-Йорк, в июне 1986 года. И сказал я вот что (почти так же
начиналась моя речь перед выпускниками штата Род- Айленд):
     "В  моем  родном городе Индианаполисе жил юморист,  которого  звали Кин
Хаббард,  -  да,  а предки  мои были народ  свободомыслящий, потом сделались
унитариями,  но  в  общем-то  не  придавали  большого  значения такого  рода
конфессиональным номинациям.  Кин Хаббард  выступал на  церемонии выпуска  в
нашем колледже. И  высказался насчет  таких  вот  напутственных  речей перед
выпускниками.  Сказал, что  лучше бы вещи,  которые действительно  важны, не
приберегать, вываливая единым махом напоследок, а четыре года одаривать ими,
семестр за семестром.
     Я  вовсе  не надеюсь  ошеломить  вас,  говоря  нынче  о вещах,  которые
действительно важны.  Знаю,  вы  уже достаточно  в  таких вещах  понаторели,
потому что люди  вы  образованные  и в смысле  учености, и в том смысле, что
прошли   через   всем   известную   американскую   школу  суровых   проверок
обстоятельствами.
     Да к тому же  и  сам  я столкнулся с  действительно важными вещами  уже
далеко не  мальчиком.  Мне  шестьдесят три года, но всего два месяца назад я
набрел на одно высказывание  Фридриха Вильгельма  Ницше, современника  Марка
Твена,  -  а  оно об®ясняет  и оправдывает то  духовное  состояние,  которое
знакомо мне, и  моим детям, и было знакомо моим  индианским предкам,  думаю,
что  и Марку Твену тоже. Ницше -  само собой, по-немецки  - высказался в том
духе, что лишь человек, обладающий большой верой, может  себе позволить быть
Скептиком.
     Так  вот,  вы  - люди, обладающие большой  верой. И обладаете  вы ею во
времена, когда столько американцев находят  жизнь лишенной смысла,  а оттого
готовы  принести в жертву  свою волю и  здравый смысл,  отдавшись во  власть
шарлатанов, вымогателей  и  юродивых.  Эти лжепроповедники охотно им  внушат
какую-нибудь  веру,  потребовав  взамен  денег  или  тех  крох  политической
влиятельности,   которые   оставлены   людям,   лишенным   веры,   в   нашем
плюралистическом и демократическом обществе.
     Слушаю  этические   назидания  лидеров  так   называемого  религиозного
возрождения в нашей стране, в том числе  и  президента, но сводятся  они,  в
сущности,  всего  к  двум заповедям.  Заповедь первая: "Прекратите  думать".
Заповедь вторая: "Повинуйтесь". А такие заповеди - не думать, - повиноваться
-  с энтузиазмом  воспримет лишь  отчаявшийся в способности  разума  сделать
жизнь  на земле чуть  лучше  да еще солдат,  проходящий подготовку в учебном
лагере.
     Я сам был солдатом во вторую мировую войну и воевал с немцами в Европе.
В  формуляре,  который  я  носил  с собой,  были  отмечены  группа  крови  и
вероисповедание.  Последнее  армейские  чиновники  пометили  литерой  "П"  -
"протестант".  На  этом  крохотном  листочке  нет  места  для  примечаний  и
библиографии.  Теперь-то  я  думаю,  что  уместнее  была  бы  литера  "С"  -
"сарацин", мы  ведь сражались с христианами, затеявшими какой-то сумасшедший
крестовый поход. У этих христиан на гимнастерках, флагах, винтовках и прочем
снаряжении для  убийства  были выведены  кресты, ну в точности как  у воинов
первого христианского  императора  Константина.  Но  войну  они  проиграли -
выходит, то была черная страница в истории христианства.
     Как вы думаете, отчего христиане так кровожадны?
     У  меня на этот счет  есть своя теория, и когда я ее изложу,  любопытно
было бы услышать, как  вы  сами об®ясняете то, о чем пойдет разговор дальше.
Тут все дело,  мне кажется, в языке,  и ситуацию было бы на удивление  легко
поправить, если бы на то дали позволение  служители и  толкователи. Они  все
повторяют,  что  надо  любить друг  друга,  печься  о ближних  и прочее.  Но
"любить"  -  это слишком сильное  слово, чтобы им  пользоваться в  будничной
жизни  с ее всем известными человеческими  отношениями. Любят пусть  Ромео и
Джульетта.
     Я, стало быть, должен печься о ближнем? А как я о нем могу печься, если
даже с женой и с  детьми не разговариваю? Недавно у нас с женой вышла жуткая
стычка  из-за перестановок в  доме,  и она  мне  сказала: "Я тебя больше  не
люблю". А ей я в ответ: "Еще что такого же новенького  сообщишь?" Она меня в
тот  день действительно  не любила,  и  это  было  нормально. В  другой  раз
выяснится, что она меня все же любит - так мне кажется, так я надеюсь.
     Если  бы" она решила закончить нашу совместную жизнь, то сказала бы: "Я
тебя  больше  не  уважаю".  И тогда  -  вот тогда все  действительно было бы
безнадежно.
     Одна из типичных американских  катастроф, каких можно было бы избежать,
-  это, наряду  с  религиозным  возрождением  и с  плутонием,  обилие людей,
обращающихся за  разводом на том основании,  что  они больше  не  любят друг
друга. Это все равно что сдать в скупку машину из-за того, что переполнилась
пепельница.  На  самом деле замыкание происходит, когда  больше  не уважаешь
того, с кем живешь, - и тут конец всей механике.
     Мне  хочется  думать,  что  на  самом  деле  Иисус сказал  по-армейски:
"Уважайте  друг  друга".  Для меня это было бы свидетельство, что Он вправду
хотел помочь нам, пока мы  обитаем на Земле, а не в  загробном мире. Хотя, с
другой  стороны, не мог же  Он знать, что Голливуд превратит любовь  в нечто
смехотворное и  немыслимое,  если подразумевать обыденную  жизнь.  Вам много
встречалось людей, похожих на Пола Ньюмена и Мерил Стрип?
     Присмотритесь-ка,  что  за  чувства  в  нас автоматически пробуждаются,
когда ктонибудь заговорит  про "любовь". Не можете  любить ближнего? Ну хоть
относитесь к нему с симпатией. Не  можете относиться с симпатией? Ну хоть не
обращайте  на  него  внимания. И этого  не  можете? Значит,  в  вас полыхает
ненависть  к этому  ближнему,  правильно?  И ничего иного вам  не  остается,
только ненавидеть. Легко к такому прийти, сами знаете. А ведь начинается все
с  любви.  Вполне логичное движение  -  все  равно  что кран поворачивать  с
отметки "кипяток" до противоположной  -  "ледяная  вода",  а посередке будет
"очень горячая", "горячая", "теплая", "комнатной температуры", "прохладная",
"бодрящая",  "очень  холодная". А  как  насчет  чувств, пробуждаемых  словом
"любовь"? Да точно так же: "люблю," "нравится", "плевать хотел", "ненавижу".
     Вот вам  мое об®яснение, отчего ненависть  - самое обычное дело  в  тех
краях,  где  властвует христианство.  Живут  там  люди,  которым  без  конца
внушали, что  они изо  всех сил  должны стараться  всех на  свете  любить. А
большинству это ну никак не удается.  Да и как удастся, ведь любить - это же
страшно трудно.  Не требуют  же,  чтобы каждый  здорово  прыгал с шестом или
летал  на трапеции.  Но  вот из-за  того,  что  любить  у них тоже  не очень
получается, они,  убеждаясь в этом день за  днем, год за годом, силой логики
приходят к неоспоримому вроде  бы  выводу: надо ненавидеть. А следующий шаг,
понятно, - надо убивать, считая этой формой самозащиты.
     "Проникайтесь уважением друг к  другу". Вот это всем, кто в своем  уме,
по  силам,  а проникаясь уважением  к другим день за днем  и  год  за годом,
человек сам станет лучше и другим сделает  лучше. Слово "уважение" не влечет
за  собой цепочку антонимов, иные из  которых  очень опасны.  Уважать так же
просто,  как  пользоваться  выключателем. Либо зажег свет, либо потушил.  И,
даже утратив к кому-то уважение, мы же не испытываем желания его прикончить.
Просто держимся с ним  на дистанции. Даем понять,  что личность эта, в наших
глазах, не ценнее того, что кошки в лапах притаскивают с удачной охоты.
     Сами подумайте: что  лучше - если я кому-то даю понять, ты,  мол, вроде
того, что ношки в  лапах тащат, или если затевают Армагеддон, то есть третью
мировую войну.
     Итак, вот мой план, каким образом преобразить христианство, истребившее
столько людей,  в  нечто менее кровожадное: надо  в его заповедях вычеркнуть
глагол "любить",  заменив глаголом "уважать". Если не  забыли,  мне пришлось
драться с  людьми, у которых  на гимнастерках и винтовках были  кресты. Могу
вас уверить, несимпатичный они оказались народ.
     Не  питаю  особых  надежд,  что  предлагаемая  реформа  вызовет большой
энтузиазм при  моей  жизни да и  при жизни  моих детей. Такие  стремительные
раскачивания от любви к ненависти и убийству в  соответствии с  христианским
учением - наша главная забава. Можно назвать  подобные игры "Опять неладно с
христианством", и чем чаще с ним неладно, тем очень многим из нас  -  так мы
воспитаны - легче на душе.
     В  Америке  эти  игры  сильно  напоминают  ковбойскую  историю.  Этакий
добродушный, простосердечный парень приезжает  на коне  в город,  прямо-таки
полыхая дружелюбием ко  всем, кто там живет. Вы не  смотрите, что  у него по
кольту  и  справа  у пояса, и  слева. Он  же никакого  скандала  затевать не
собирается.  Только вот какое дело - непременно встретится ему на пути уж до
того гнусный тип, что решительно ничего другого не остается, как пристрелить
этого типа на месте. Опять неладно с христианством.
     В очень старых британских преданиях рыцари-христиане ищут  замок короля
Артура.  На  латах у них кресты, кресты,  как  у  этих,  которыми командовал
Герман Геринг.
     И рыщут  они по стране,  жажда помочь  слабым и несчастным  их снедает,
достойнейшее христианское побуждение. Ясное дело, никакого они не собираются
затевать  скандала.  И  вы  не  смотрите,  что  они  вроде елок  из  железа,
обвешанных самым