правились к выходу из шатра.
   - Кстати, - догнал их вопрос епископа, - чем может для  нас  обернуться
история с польской княжной?
   - Спросите брата Готфрида, - сказал  Фридрих  фон  Кокенгаузен.  -  Это
случилось неподалеку от замка Гольм, а летты,  которые  напали  на  охрану
княжны, по слухам, выполняли его приказ.
   - Это только слухи, - сказал Готфрид. - Только слухи. Сейчас же  княжна
и ее тетка томятся в плену князя Веста. Если мы освободим их,  получим  за
них выкуп от князя Смоленского.
   - Вы тоже так думаете, брат Фридрих? - спросил епископ.
   - Ни в коем случае, - ответил Фридрих. - Не  секрет,  что  князь  Вячко
отбил княжну у леттов. Нам не нужен выкуп.
   - Я согласен с вами, - сказал епископ. -  Позаботьтесь  о  девице.  Как
только она попадет к нам, мы тут же отправим ее под  охраной  в  Смоленск.
Как спасители. И никаких выкупов.
   - Мои люди рисковали, - сказал Готфрид.
   - Мы и так не сомневались, что это ваших рук дело, брат мой.  Некоторые
орденские рыцари полагают, что они всесильны. И  это  ошибка.  Вы  хотите,
чтобы через месяц смоленская рать стояла под стенами Риги?



        17

   - Разумеется, Жюль, - сказал  Кин,  -  начинай  готовить  аппаратуру  к
переходу. И сообщи домой, что мы готовы. Об®ект опознан.
   Кин вытащил из шара шарик. Пошел к двери.
   - Я с вами? - спросила Анна, о которой забыли.
   - Пожалуйста, - ответил Кин  равнодушно.  Он  быстро  вышел  в  большую
комнату. Там было слишком светло. Мухи крутились над вазочкой с конфетами.
В открытое окно вливался ветерок, колыхал занавеску. Анна подошла к окну и
выглянула, почти готовая к тому, чтобы увидеть у ручья  шатры  меченосцев.
Но там играли в футбол мальчишки, а далеко у  кромки  леса,  откуда  вчера
вышло злосчастное стадо, пыхтел маленький трактор.
   - Вы сфотографировали епископа? -  спросила  Анна,  глядя  на  то,  как
пальцы Кина превращают шарик в пластинку.
   - Нет, это первый в Европе типографский оттиск.
   Он склонился над столом, читая текст.
   - Читайте вслух, - попросила Анна.
   - Варварская латынь, - сказал Кин. - Алхимический текст. Спокойнее было
напечатать что-нибудь божественное. Зачем дразнить собак?.. "Чтобы сделать
эликсир мудрецов, возьми, мой брат, философической ртути и накаливай, пока
она не превратится в зеленого льва... после этого накаливай сильнее, и она
станет львом красным..."
   Трактор остановился, из него выпрыгнул тракторист и  начал  копаться  в
моторе. Низко пролетел маленький самолетик.
   "Кипяти красного льва на песчаной бане  в  кислом  виноградном  спирте,
выпари получившееся, и ртуть превратится в камедь,  которую  можно  резать
ножом. Положи это в замазанную глиной реторту и очисти..."
   - Опять ртуть - мать металлов, - сказала Анна.
   - Нет, - сказал Кин, - это другое. "...Кимврийские  тени  покроют  твою
реторту темным покрывалом, и ты  найдешь  внутри  нее  истинного  дракона,
который пожирает свой хвост..." Нет, это  не  ртуть,  -  повторил  Кин.  -
Скорее это о превращениях свинца. Зеленый лев - окисел свинца, красный лев
- сурик... камедь - уксусно-свинцовая соль... Да, пожалуй, так.
   - Вы сами могли бы работать алхимиком, - ответила Анна.
   - Да, мне пришлось прочесть немало абракадабры. Но в ней порой сверкали
такие находки! Правда, эмпирические...
   - Вы сейчас пойдете туда?
   - Вечером. Я там должен быть как можно меньше.
   - Но если вас узнают, решат, что вы шпион.
   - Сейчас в крепости много людей из ближайших селений,  скрывшихся  там.
Есть и другие варианты.
   Кин оставил пластинку на столе и вернулся в прихожую, где стоял  сундук
с одеждой. Он вытащил оттуда сапоги, серую  рубаху  с  тонкой  вышивкой  у
ворота, потом спросил у Жюля:
   - Ну что? Когда дадут энергию?
   - После семнадцати.



        18

   -  Знаете,  -  сказал  Кин  вечером,  когда   подготовка   к   переходу
закончилась. - Давай взглянем на город еще раз, время есть.  Если  узнаем,
где он скрывает свою лабораторию, сможем упростить версию.
   Шар завис над скопищем соломенных крыш.
   - Ну-с, - сказал Кин, - где скрывается наш алхимик?
   - Надо начинать с терема, - сказал Жюль.
   - С терема? А почему бы не с терема? -  Кин  повел  шар  над  улицей  к
центру города, к собору. Улица была оживлена, в лавках - все  наружу,  так
малы, что вдвоем не развернешься, - торговали одеждой, железным и глиняным
товаром, люди смотрели, но не покупали. Народ толпился  лишь  у  низенькой
двери, из которой рыжий мужик  выносил  ковриги  хлеба.  Видно,  голода  в
городе не было - осада началась  недавно.  Несколько  ратников  волокли  к
городской стене большой медный котел, за ними шел  дед  в  высоком  шлеме,
сгорбившись  под  вязанкой  дров.  Всадник  на  вороном  жеребце  взмахнул
нагайкой, пробиваясь сквозь толпу, из-под брюха коня ловко выскочил карлик
- княжеский шут, ощерился и прижался к забору, погрозил  беспалым  кулаком
наезднику и тут же втиснулся в лавку, набитую горшками и мисками.
   Кин быстро проскочил шаром по верхним комнатам  терема  -  словно  всех
вымело  метлой,  лишь  какие-то  приживалки,  сонные  служки,  служанка  с
лоханью, старуха с клюкой... запустение, тишь...
   - Эвакуировались они, что ли? - спросил Жюль, оторвавшись на  мгновение
от своего пульта, который сдержанно подмигивал, урчал, жужжал, словно Жюль
вел космический корабль.
   - Вы к звездам летаете? - спросила Анна.
   - Странно, - не обратил внимания на вопрос Кин.
   В небольшой угловой комнате, выглядевшей  так,  словно  сюда  в  спешке
кидали вещи - сундуки и  короба  транзитных  пассажиров,  удалось  наконец
отыскать знакомых. Пожилая дама сидела на  невысоком  деревянном  стуле  с
высокой прямой спинкой, накрыв ноги медвежьей шкурой. Готическая красавица
в закрытом, опушенном беличьим мехом, малиновом платье стояла у небольшого
окошка, глядя на церковь.
   Пожилая дама говорила что-то,  и  Жюль  провел  пальцами  над  пультом,
настраивая звук. Кин спросил:
   - Какой язык?
   - Старопольский, - сказал Жюль.
   - Горе, горе, за грехи наши наказание, - говорила, смежив веки, пожилая
дама. - Горе, горе...
   - Перестаньте, тетя, - отозвалась от окна девушка.
   Накрашенное лицо пожилой женщины было неподвижно.
   - Говорил же твой отец - подождем до осени. Как  же  так,  как  же  так
меня, старую, в мыслях покалечило. Оставил меня Господь своей мудростью...
И где наша дружина и верные слуги... тошно, тошно...
   - Могло быть хуже. - Девушка дотронулась длинными пальцами до  стоявшей
рядом расписной прялки, задумчиво потянула за клок шерсти.  -  Могло  быть
хуже...
   - Ты о чем думаешь? - спросила старуха, не открывая глаз. -  Смутил  он
тебя, рыжий черт. Грех у тебя на уме.
   - Он князь, он храбрый витязь, - сказала девушка. - Да и  нет  греха  в
моих мыслях.
   - Грешишь, грешишь... Даст Бог, доберусь  до  Смоленска,  умолю  брата,
чтобы наказал он разбойников. Сколько лет я дома не была...
   - Скоро служба кончится? - спросила девушка. - У русских такие  длинные
службы.
   - Наш обряд византийский, торжественный, - сказала  старуха.  -  Я  вот
сменила веру, а  порой  мучаюсь.  А  ты  выйдешь  за  князя,  перейдешь  в
настоящую веру, мои грехи замаливать...
   - Ах, пустой разговор, тетя. Вы, русские, очень легковерные. Ну кто нас
спасать будет, если все думают, что мы у леттов.  Возьмут  нас  меченосцы,
город сожгут...
   - Не приведи Господь, не приведи Господь!  Страшен  будет  гнев  короля
Лешко.
   - Нам-то будет все равно.
   - Кто эта Магда? - спросила Анна. - Все о ней говорят.
   - Вернее всего, родственница, может, или дочь  польского  короля  Лешко
Белого. И ехала в Смоленск... Давайте поглядим, не в церкви ли князь?
   Перед раскрытыми дверями собора сидели увечные и нищие.
   Шар проник сквозь стену собора, и  Анне  показалось,  что  она  ощущает
запах свечей и ладана. Шла служба.  Сумеречный  свет  проникал  за  спиной
священника в расшитой золотом ризе.  Его  увеличенная  тень  покачивалась,
застилая фрески - суровых  чернобородых  старцев,  глядевших  со  стен  на
людей, наполнивших небольшой собор сплошной массой тел.
   Роман стоял рядом с князем впереди, они были почти одного  роста.  Губы
чародея чуть шевелились.
   - Ворота слабые, - тихо говорил он князю. - Ворота не выдержат. Знаешь?
   Князь поморщился:
   - На улицах биться будем, в лес уйдем.
   - Не уйти. У них на каждого твоего дружинника пять человек. Кольчужных.
Ты же знаешь, зачем говоришь?
   - Потому что тогда лучше бы и не начинать. Придумай еще чего. Огнем  их
сожги.
   - Не могу. Припас кончился.
   - Ты купи.
   - Негде. Мне сера нужна. За ней ехать далеко надо.
   - Тогда колдуй. Ты чародей.
   - Колдовством не поможешь. Не чародей я.
   - Если не чародей, чего тебя в Смоленске жгли?
   - Завидовали. Попы завидовали. И монахи. Думали, я золото делаю...
   Они замолчали, прислушиваясь к священнику. Князь  перекрестился,  потом
бросил взгляд на соседа.
   - А что звезды говорят? Выстоим, пока литва придет?
   - Боюсь, не дождемся. Орден с приступом тянуть не будет.
   - Выстоим, - сказал князь. - Должны выстоять. А ты думай. Тебя  первого
вздернут. Или надеешься на старую дружбу?
   - Нет у меня с ними дружбы.
   - Значит, вздернут. И еще скажу. Ты на польскую княжну глаз не пяль. Не
по тебе товар.
   - Я княжеского рода, брат.
   - А она королевской крови.
   - Я свое место знаю, брат, - сказал Роман.
   - Хитришь. Да Бог с тобой. Только не вздумай бежать. И  чародейство  не
поможет. Ятвягов за тобой пошлю.
   - Не грози, - сказал Роман. - Мне идти пора.
   - Ты куда? Поп не кончил.
   - Акиплешу на торг посылал. Ждет он меня. Работать надо.
   - Ну иди, только незаметно.
   Роман повернулся и стал осторожно проталкиваться назад. Князь  поглядел
вслед. Он улыбнулся, но улыбка была недоброй.
   Кин вывел шар из собора к паперти, где, дожидаясь конца службы, дрожали
под  сумрачным  мокрым  небом  калеки  и  нищие.  Роман  быстро  вышел  из
приоткрытой двери. Посмотрел через площадь. Там ковылял, прижимая к  груди
глиняную миску и розовый обожженный горшок, шут.
   - Тебя за смертью посылать, - сказал Роман, сбегая на площадь.
   - Не бей меня, дяденька, - заверещал шут, скалясь. Зашевелились  нищие,
глядя на него. - Гости позакрывали лавки, врага ждут, придет немец,  снова
торговать начнут. Что гостю? Мы на виселицу, а он - веселиться.
   Роман прошел через площадь.  Шут  за  ним,  прихрамывая,  горбясь.  Они
миновали  колодец,  коновязь,  завернули  в  узкий,  двоим  не  разойтись,
закоулок. В конце его, у вала, в заборе была низкая калитка. Роман  ударил
три раза кулаком. Открылось потайное окошко, медленно растворилась  низкая
дверь. Там стоял стражник в короткой кольчуге и кожаной шапке. Он отступил
в сторону, пропуская  Романа.  Тесный  двор,  заросший  травой,  несколько
каменных  глыб,  окружавших  выжженное  углубление  в  земле...  Роман  по
деревянным  мосткам  пересек  двор,   поднялся   на   крыльцо   невысокого
приземистого бревенчатого дома на каменном фундаменте. Кольцо  двери  было
вставлено в медную морду льва. Где  же  Анна  такую  ручку  видела?  Да  в
коробке-музее деда Геннадия.
   В  горнице  Роман  сбросил  плащ   на   руки   подбежавшему   красивому
чернобровому отроку.
   - Ты чего ждешь? - спросил он шута.
   Шут поставил на пол миску, взялся за скобу  в  полу,  потянул  на  себя
крышку люка - обнаружился ход в подвал. Роман опустился первым. За ним шут
и чернобровый отрок.
   Обширный подпол освещался из  окошек  под  самым  потолком.  На  полках
стояли горящие плошки с жиром. Огоньки отражались  от  стеклянных  реторт,
банок  мутного,  грубого  стекла,  от  глиняных  мисок,  медных   сосудов,
соединенных металлическими и стеклянными трубками. Горел огонь в низкой  с
большим зевом печи, возле нее стоял обнаженный по пояс жилистый мужчина  в
кожаном фартуке. Он обернулся к вошедшим.
   - Остужай понемногу, - сказал Роман, заглянув в печь.
   Шут заглянул в печь из-под локтя чародея и сказал:
   - Давно пора студить.
   - Знаем, - сказал мужчина. У него были  длинные  висячие  усы,  черные,
близко посаженные глаза. Редкие волосы падали  на  лоб,  и  он  все  время
отводил их за уши.
   - Скоро орден на приступ пойдет, - сказал Роман.
   - Остудить не успеем, - ответил тот. - А жалко.
   - Студи, - сказал Роман, - неизвестно, как судьба повернется. А у  меня
нет сил в который раз все собирать и строить.
   - А ты, дяденька, епископу в ноги поклонись, -  сказал  шут.  -  Обещай
судьбу узнать, золота достать. Он и пожалеет.
   - Глупости и скудоумие, - сказал Роман.
   - По-моему, что скудоумие, что многоумие - все нелепица, - сказал  шут.
Подошел к длинному в подпалинах и пятнах столу, налил из одной  склянки  в
другую - пошел  едкий  дым.  Роман  отмахнулся,  морщась.  Жилистый  мужик
отступил к печи.
   - Ты чего? - возмутился Роман. - Отравить нас хочешь?
   - А может, так и надо? Ты девицу полюбил, а тебе не положено, я склянку
вылил, а мне не положено, князь епископу перечит, а ему не  положено.  Вот
бы нас всех и отправить на тот свет.
   - Молчи, дурак, - сказал Роман устало, - лучше  бы  приворотного  зелья
накапал, чем бездельничать.
   - Нет! - воскликнул шут, подбегая к столу и запрокидывая голову,  чтобы
поближе поглядеть на Романа. - Не пойму тебя, дяденька, и умный ты у  нас,
и способный, и славный на всю Европу - на что тебе княжна? Наше дело ясное
- город беречь, золото добывать, место знать.
   - Молчи, смерд, - сказал Роман. - Мое место среди королей и  князей.  И
по роду, и по власти. И по уму!
   Отрок глядел на Романа влюбленными глазами неофита.
   - Сделанное,  передуманное  не  могу  бросить.  Во  мне  великие  тайны
хранятся - недосказанные,  неоконченные.  -  Роман  широким  жестом  обвел
подвал.
   - Значит,  так,  -  сказал  шут,  подпрыгнув,  посмеиваясь,  размахивая
склянкой, бесстыжий и  наглый,  -  значит,  ты  от  девицы  отказываешься,
дяденька, ради этих банок-склянок? Будем дома сидеть, банки  беречь.  Пока
ландмейстер с мечом не придет.
   - Но как все сохранить? - прошептал  Роман,  уперев  кулак  в  стол.  -
Скажи, как спасти? Как отсрочку получить?
   - Не выйдет, дяденька. Один осел хотел  из  двух  кормушек  жрать,  как
эллины говорили, да с голоду помер.
   Роман достал с полки склянку.
   - Ты все помнишь?
   - Если девице дать выпить три капли, на край  света  пойдет.  Дай,  сам
отопью. Романа полюблю, ноги ему целовать буду, замуж за него пойду...
   Отрок хихикнул и тут же смешался под взглядом Романа.
   - Хватит, бесовское отродье! - взорвался чародей. - Забыл, что  я  тебя
из гнилой ямы выкупил?
   - Помню, дяденька, - сказал шут. - Ой как помню!
   - Все-таки он похож на обезьяну, - сказала Анна. - На злую обезьяну.  В
нем есть что-то предательское.
   - Боярин, - сказал жилистый мужчина, - а что с огненным горшком делать?
   - Это сейчас не нужно, Мажей, - сказал Роман.
   - Ты сказал, что и меня пошлешь, - сказал Мажей. - Божий  дворяне  весь
мой род вырезали. Не могу забыть. Ты обещал.
   - Господи! - Роман сел на  лавку,  ударился  локтями  о  стол,  схватил
голову руками. - Пустяки это все, суета сует!
   - Господин, - сказал Мажей с тупой настойчивостью, - ты обещал  мне.  Я
пойду и убью епископа.
   - Неужели не понимаешь, - почти кричал  Роман,  -  ничем  мы  город  не
спасем! Не испугаются они, не отступят, их вдесятеро больше, за ними сила,
орден, Европа,  Магдебург,  папа...  Конрад  Мазовецкий  им  войско  даст,
датский король ждет не дождется. Вы же темные, вам кажется, что  весь  мир
вокруг нашего городка сомкнулся! Я и башню жечь  не  хотел...  Вячко  меня
прижал. Лучше смириться, ордену кровь  не  нужна,  орден  бы  князю  город
оставил... Неужели вам крови мало?
   - Ты заговорил иначе, боярин, - сказал Мажей. - Я с тобой  всегда  был,
потому что верил. Может, других городов не видал - наши литовские  городки
по лесам раскиданы, но, пока орден на нашей земле, мне не жить.  Мы  орден
не звали.
   - Бороться тоже надо с умом,  -  стукнул  кулаком  по  столу  Роман.  -
Сегодня ночью они на приступ пойдут. Возьмут город,  могут  нас  пощадить.
Если мы поднимем руку на Альберта - они всех нас вырежут. И детей, и  баб,
и тебя, шут, и меня...
   - Я убью епископа, - сказал Мажей.
   - А я, дяденька, - сказал шут, - с тобой не согласен. Волки  добрые,  а
овец кушают.
   - Молчи, раб! - озлился Роман. - Я тебя десятый год кормлю и спасаю  от
бед. Если бы не я, тебя уж трижды повесили бы.
   - Правильно, дяденька, - вдруг рассмеялся шут. - Зато я иногда глупость
скажу, умные не догадаются. Рабом я был, рабом умру, зато  совесть  мучить
не будет.
   - Чем болтать,  иди  к  княжне,  -  сказал  Роман  жестко.  -  Дашь  ей
приворотного зелья. Так, чтобы старуха не заметила.
   - И это гений, - вздохнула Анна.
   - А что? - спросил Кин.
   - Верить в приворотное зелье...
   - Почему же нет? И в двадцатом веке верят.
   - Иду, - сказал шут, - только ты к немцам не убеги.
   - Убью. Ты давно это заслужил.
   - Убьешь, да не сегодня. Сегодня я еще нужен. Только  зря  ты  епископа
бережешь. Он тебе спасибо не скажет.
   Шут подхватил склянку и ловко вскарабкался вверх.
   Мажей вернулся к печи, помешивал там кочергой, молчал.  Роман  прошелся
по комнате.
   - Нет, - сказал он сам себе, - нет. Все не так...
   Отрок присел у стены на корточки. Роман вернулся к столу.
   - Может, пойти за шутом? - спросила Анна.
   - Мне сейчас важнее Роман, - сказал Кин.
   - Поди сюда, Глузд, - сказал Роман, не оборачиваясь.
   Отрок легко поднялся, сделал шаг. И тут же обернулся.
   Роман резко поднял голову, посмотрел  туда  же.  Вскочил  из-за  стола.
Мажея в комнате не было.
   Роман одним скачком бросился за печку. Там оказалась  низкая  массивная
дверь. Она была приоткрыта.
   - Глузд, ты чего смотрел? Мажей сбежал!
   - Куда сбежал? - не понял отрок.
   - Он же с горшком сбежал. Он же епископа убить хочет!
   Роман толкнул дверь, заглянул внутрь, хлопнул себя по боку,  где  висел
короткий меч, выхватил его из ножен и скрылся в темноте.
   Отрок остался снаружи, заглянул в ход, и Анне показалось, что его спина
растет, заполняя экран. Стало темно  -  шар  пронзил  отрока,  пронесся  в
темноте,  и  темнота  казалась  бесконечной,   как   кажется   бесконечным
железнодорожный туннель, а потом наступил сиреневый дождливый  вечер.  Они
были метрах в ста от крепостного вала,  в  низине,  заросшей  кустарником.
Между низиной и крепостью медленно  ехали  верхом  два  немецких  ратника,
поглядывая  на  городскую  стену.  На  угловой  башне  покачивались  шлемы
стражников.
   Вдруг в откосе образовалась черная дыра - откинулась в  сторону  дверь,
забранная снаружи дерном. В проеме стоял Роман. Он внимательно  огляделся.
Дождь усилился и мутной сеткой скрывал его лицо. Никого не  увидев,  Роман
отступил в черный проем, потянув на себя дверь. Перед глазами был поросший
кустами откос. И никаких следов двери.
   Кин вернул шар в подвал, на мгновение обогнав Романа.
   Отрок, так и стоявший в дверях подземного хода,  отлетел  в  сторону  -
Роман отшвырнул его, метнулся к столу. Отрок подошел,  остановился  сзади.
Роман рванул к себе лист пергамента и принялся быстро писать.
   - Стучат, - сказал Кин. - Анна, слышишь?
   В дверь стучали.
   Анна сделала усилие, чтобы вернуться в двадцатый век.
   - Закрой дверь, - быстрым шепотом сказал Кин.  -  И  хоть  умри,  чтобы
никто сюда не вошел. Мы не можем прервать работу. Через полчаса я ухожу  в
прошлое.
   - Есть, капитан, - сказала Анна также шепотом.
   От двери она оглянулась. Кин следил за шаром. Жюль следил за приборами.
Они надеялись на Анну.
   За дверью стоял дед Геннадий. Этого Анна и боялась.
   - Ты чего запираешься? - сказал он. - По телевизору  французский  фильм
показывают из средневековой жизни. Я за тобой.
   - Ой, у меня голова болит! - сказала Анна. - С