дороги стремительно выбегала из-под днища микроавтобуса,
лес на обочине мелькал, сливаясь в черно-зеленую полосу. Прыгать было
страшно, не прыгать -- еще страшнее ... выбора, по сути, не было. Эрик снял
очки и спрятал их во внутренний карман ватника, завязал под подбородком
тесемки шапки-ушанки. Уцепившись левой рукой за верх дверцы, а правой -- за
дверную ручку, он изо всех сил оттолкнулся ногами. Дверца отмахнула в
сторону и швырнула его, словно катапульта, в сугроб на обочине дороги.
Плюх-х!! Земля ... небо ... небо ... земля ... Эрик растопырил руки в
тщетных попытках остановиться ... небо ... земля ... земля ... небо ... Он
прокатился еще метров пять, вздымая тучи снежной пыли, и врезался в огромный
сугроб, наметенный у основания телеграфного столба. Трах-х!! Несколько
секунд он пролежал без движения -- слушал, как затихает звон в ушах; потом
выбрался из сугроба и стал вытряхивать из-за шиворота снег. Достал и надел
очки: микроавтобуса видно не было. Метрах в ста впереди какая-то дорога
отворачивала от шоссе вправо и углублялась в лес. Эрик потопал ногами и
помахал руками -- ушибов не обнаружилось. Он потянул носом воздух и сунул
респиратор в карман.
     Надо было торопиться.
     Эрик прошагал до ответвления и свернул на проселочную дорогу. Через
пару минут шоссе скрылось из вида. Проселок, погруженный в полную тишину и
абсолютное безветрие, обступали высоченные сосны. Птицы то ли молчали, то ли
не имелись в наличии. Поеживаясь в тонком ватнике, Эрик быстро шагал и
обдумывал на ходу план действий -- перспектив видно не было. В тюремной
одежде его арестует первый встречный милиционер. Гражданскую одежду взять
неоткуда. Документов и талонов нет. Где он сейчас находится -- неизвестно.
После ареста его, скорее всего, обвинят в убийстве следователя и охранников.
     Минут через десять он увидал ответвление налево. Покосившийся указатель
гласил: "Голявкино -- 8 км". Подумав, Эрик пошел прямо.
     Еще минут через десять он увидал ответвление направо. "Горбылино -- 1
км" -- гласил указатель. Эрик продолжал идти прямо.
     Вскоре он услыхал звук мотора: навстречу ему шла машина.
     Эрик поднял глаза -- проселок закруглялся влево, и из-за росших вдоль
него деревьев видно ничего не было. Он шагнул в сторону от дороги, по целине
-- и сразу же провалился в снег по пояс ... выкарабкался обратно, отряхнулся
и пошел вперед -- а что ему оставалось делать? Наконец, машина показалась
из-за поворота: это был облезлый зеленый грузовичок. Проскочив Эрика метров
на двадцать, грузовичок остановился, дверца кабины распахнулась, и на
подножку выскочил водитель -- рыжий вихрастый мужичонка в разодранном зипуне
без шапки. "Эй, артист! -- завопил мужичонка, -- Садися, подвезу ..." Эрик
нехотя повернулся и помахал рукой. "Быстрей, чего вошкаесси?!" -- лохматость
волос и веселость голоса делали шофера похожим на беззаботную дворнягу. Эрик
обошел грузовик и залез в кабину на пассажирское место. "Закуривай ... ежели
хотишь, папироской могу угостить." -- радостно предложил мужичонка, дергая
рычаги и подпрыгивая на сидении от избытка сил. Эрик помотал головой:
"Спасибо, не курю." Грузовик тронулся и стал неуклюже разворачиваться на
узкой дороге. Перед ветровым стеклом мотался брелок: портативная
аудио-скрижаль с изречениями Романова-младшего. "Не ссы, артист! --
мужичонка повернулся к Эрику и подмигнул, -- Через десять минут в клубе
будешь!" "Большое спасибо." -- сдержанно поблагодарил Эрик. "А ты чавой на
своих двоих-то топаись? -- не унимался шофер, -- Нешто председатель
вашенский машиной не мог подсобить?" "Э-э ... -- не сразу нашелся Эрик, -- В
разгоне машины все ... а остальные в ремонте."
     Грузовик дребезжал на ухабах, за окном проносился заснеженный лес.
     "Я ужо в баню с робятыми собралси, -- поведал мужичонка, включая
приемник, -- а тут завклубом в дверь стучить: так мол и так, артиста нужно
привезть! Опасение, значить, у него имелося, что ты, как в прошлый раз, в
горбылинскую чайную завернешь ..." В кабину ворвался яростный бас народного
певца Маслина Мегамоева. "Тирлим бом-бом, тирлим бом-бом! -- подпел шофер и
подмигнул Эрику, -- Здорово ты загримировалси: вылитый беглый
нидерландизд!" "А, может, я и есть беглый нидерландист?" "Ну
ты, паря, даешь! -- зашелся мужичонка, толкая Эрика локтем в бок, -- Какой
же ты нидерландизд, когда тебя из Голявкино пригласили!"
     Некоторое время они ехали молча ("Ах варьетэ, варьетэ, варьетэ
..." -- пел Мегамоев). "Хороший у вас в Голявкине клуб! -- похвалил
мужичонка, -- Этот ... как его ... актерский состав, в общем, заебись! -- он
выставил Эрику под нос кулак с оттопыренным большим пальцем, -- Да ведь и у
нас, поди, нехуевый -- лучше Говядина, грят, во всем районе никто ментов не
играить!" Эрик молчал. "И нового врежистера из Москвы прислали. --
Мужичонка выудил из кармана зипуна мятую папиросу и щелкнул зажигалкой, --
Молодой, а строгий ... старые порядки враз поменял. Сам видишь: таперича на
репетикцию, будто на самое представление, в гриме приходить нужно! А еще
Говядин сказывал ..." ("Вычислить путь звезды и развести сады ..." -- пел
Мегамоев.) "Да ты его, поди, знаешь! -- перебил сам себя мужичонка, -- Он же
в вашем голявкинском спехтахле осенью участвовал!" "Кто участвовал? --
осторожно спросил Эрик, -- Режиссер?"; "Да нет, Санька Говядин ... ты чего,
забыл? Ну, плешивый такой ... у него еще на левом глазу бельмо -- в детстве
серной кислотой брызнуло!" "Почему забыл? Помню." -- после некоторого
раздумья согласился Эрик. Аудио-скрижаль перед ветровым стеклом щелкнула, и
гнусавый голос Романова-младшего затянул: "Коммунизм -- это партийная власть
плюс эвээмизация всей страны ..." "А ты давно сюда переехал? -- вклинился
мужичонка, -- Завклубом сказывал, что тебя с Португальщины прислали --
агрономные кадры укреплять." "Недавно." -- почти без запинки отвечал Эрик.
"Евразийский коммунизм -- самый коммунистический коммунизм мира. -- нудел
Романов-младший, -- Слава евразийскому исскусству, открывшему единственно
верный творческий метод коммунистического сюрреализма ..."
     Дорога вынырнула из леса в поле. Далеко впереди показались крошечные
домишки. "Ну, таперича всего три минуты осталося! -- радостно сказал
мужичонка, -- Дорога отсель прямая, хучь сто километров в час давай!" -- он
надавил на акселератор и мотор грузовичка надсадно взвыл. Бескрайние
заснеженные поля, разделенные на квадраты ровными рядами деревьев, тянулись
по обе стороны от проселка. На горизонте виднелся ряд блестевших алюминием
ветряков (их лопасти казались отсюда размером со спичку). "Понастроили ентих
мельниц, а толку чуть! -- прокомментировал мужичонка, перекрикивая шум
мотора, -- Да еще телехвонную связь нарушають ..." "Как это -- нарушают?" --
удивился Эрик. "Хуй его знаить ... нарушають и все. Надысь опять телехвон
молчал ..." Грузовичок начал подпрыгивать на ухабах, все вокруг моталось,
дребезжало и подскакивало. Эрик покосился на спидометр -- тот показывал 85
километров в час. "Не ссы, артист, не перевернемси!" -- перехватив его
взгляд, ободрил мужичонка. Домики на горизонте быстро увеличивались в своих
размерах и числе ("Выберу самое синее море, -- пел Мегамоев, --
белый-пребелый возьму пароход ..."). "Клянемся торжественной клятвой
ленинцев-сталинцев-брежневцев, что уже к 1985 году над всем миром воцарится
евразийский флаг!" -- закончил Романов-младший и отключился. "Эх, через
полчаса в баньке париться буду! -- предвкусил мужичонка, -- А потом с
робятыми у Коляныча пивка попьем, головунами закусим." Эрик молчал.
     Грузовик миновал знак "Мерзуны -- 439 ж." и понесся, преследуемый
стайкой отчаянно лающих собак, между двумя рядами покосившихся бревенчатых
домов. На улице не было ни души -- лишь ватага укутанных ребятишек угрюмо
копошилась на огороженной колючей проволокой детской площадке. Сбросив
скорость, грузовик проехал еще метров триста ("А здеся я живу." -- указал
мужичонка на маленькую облезлую избушку с заросшими грязью окнами). Наконец,
они затормозили возле сравнительно большого кирпичного здания. "Приехали! --
радостно об®явил шофер, -- Покедова, земляк!" Эрик вылез из кабины и в
нерешительности остановился. На стене здания висел плакат:

Скоро! Скоро! Скоро! Скоро! Скоро! Скоро! Скоро! Скоро!

ОПТИМИСТИЧЕСКАЯ БАЛЛАДА

Текст и режиссура Сергея Вервольфова

В главных ролях: А.Говядин, Б.Халдеев и В.Звездищева

Скоро! Скоро! Скоро! Скоро! Скоро! Скоро! Скоро! Скоро!

"Прямо туда и дуй! -- высунувшись из окна кабины, мужичонка потыкал пальцем
в обитую дермантином дверь, -- Они тебя заждалися, поди!" Выхода не было --
Эрик потянул дверную ручку.
     Он оказался в длинном темном зале с рядами деревянных кресел. Тусклый
верхний свет горел только на сцене. "Халдеев? Наконец-то! -- к Эрику
бросился тщедушный молодой человек в массивных роговых очках, -- Я уж думал,
вы опять в чайной застряли!" Эрик молчал. "Второй раз собираемся, а
репетировать все никак не начнем!" Эрик потупился и шаркнул ногой. "Хорошо,
что в гриме и костюме пришли ... на этом хоть время сэкономим ... -- с
укором заметил молодой человек и метнулся обратно к сцене, -- Начинаем!!"
Он замахал руками, как ветряная мельница, и в темноте зала зашевелились
невидимые до того люди. "Акт 1-ый, явление 1-ое: Нидерландист ван Даал и
Невинные Дети -- на сцену, Воодушевленцев -- наготове, остальные -- не ближе
десятого ряда, чтоб не мешать!" -- молодой человек, очевидно, являлся
режиссером Вервольфовым. Часть людей потянулась на сцену, остальные опять
канули во тьму. "Почему стоите, Халдеев? -- обернулся молодой человек к
Эрику, -- Вам что, отдельное приглашение требуется?" Эрик нехотя поплелся на
сцену. "Не сюда! -- тонким голосом взвизгнул режиссер, -- Налево!... Вы
читали пьесу или нет?..." -- Эрик молча встал в указанное место. В
противоположном конце сцены десятка полтора пожилых теток в тренировочных
костюмах и пионерских галстуках строились в три шеренги -- это, очевидно,
были Невинные Дети (каждая держала в правой руке какие-то машинописные
странички). "Где ваш экземпляр пьесы?" -- страшным голосом спросил режиссер;
"Дома забыл." -- после секундного колебания нашелся Эрик. "Боже! --
схватился за голову молодой человек, чуть не сбив с носа очки, -- Совесть у
вас есть?" "Нет. -- признал ошибку Эрик, -- Виноват." "Дайте ему запасной
экземпляр!" -- заверещал режиссер в глубину зала. Из темноты выплыла
костлявая девица (помощница режиссера?), вручила Эрику растрепанную стопку
страниц и опять растворилась во тьме. Режиссер уселся в первом ряду, нервно
вцепившись в подлокотники кресла: "Готовы?" "Да!" -- хором отвечали Невинные
Дети; "Готов." -- неуверенно присоединился Эрик. "Начинаем!"
     "Три, четыре!" -- шепотом скомандовала одна из Детей, и они хором
задекламировали:

            Мы -- невинные дети,
                           будущее поколение,
            Наше со знание --
                           это чистая страница.
            Наши души освещены
                           сердец горением,
            Мы хотим
                      любить Родину
                                    и учиться!

Дети замолчали -- Эрик понял, что пришла его очередь. Он скосил глаза и
начал читать с максимальной доступной ему выразительностью:

            Нидерландист я, убежавший из тюрьмы.
            Хочу теперь отмстить за свой позор --
            Растлять сердца, душить, вредить, громить,
            Враждебно гадить, подло извращать.

Эрик повернулся к Детям и, немного подумав, выбросил руку в жесте
безшабашной подлости:

            Зачем вы, дети, мыслите о Светлом?
            Зачем, скажите, любите Добро?
            Ведь Светлое не принесет вам выгод,
            Добро и Свет не нужны никому!

     "А что, неплохо ... -- несколько смягчившись, похвалил режиссер, --
Очень сдержанная манера ... интересная интерпретация!" Эрик польщенно
потупился. "Ладно, открывающий диалог, вроде бы, на мази. -- режиссер
пошелестел страницами, -- Переходим сразу к выходу Воодушевленцева! -- он
приложил руки рупором ко рту, -- Воодушевленцев, готовы?" "Готов!" --
раздался чей-то бас. "Пошел!" -- крикнул режиссер.
     На середину сцены из-за кулис вышел грузный смурной человек в
милицейской шинели и, воздевая руки к небу, обратился к невидимой аудитории:

            Я страж порядка, доблестный блюститель,
            С невинными детьми на встречу я иду.
            Я буду нежный, добрый, мягкий их учитель,
            Добро и Истину я в души их введу.

Человек неуклюже повернулся на месте и, сверкая бельмом на левом глазу,
вперевалку подошел к Эрику:

            А это кто таится в полумраке?
            Кто гадко скрючился, ощерив острый зуб?
            Коль враг ты -- приготовься к схватке,
            Но если друг -- приди ко мне на грудь!

И милиционер Воодушевленцев распахнул об®ятья.
     Вдруг выражение его лица изменилось с великодушного на подозрительное:
"Слушай, парень, -- прошипел он, не опуская рук, -- а ты кто такой?" "Как --
кто? -- не понял Эрик в надежде выиграть время, -- Артист Халдеев." В темной
глубине клуба всыхнула зажигалка -- кто-то из незанятых в текущей сцене
актеров закурил. "Не пизди! -- твердо возразил милиционер, буравя Эрика
бельмом, -- Уж я-то Борьку Халдея знаю, не одну поллитровку с ним раздавил!"
"Ван Даал и Воодушевленцев, почему бормочете себе под нос? -- вдруг вмешался
режиссер, -- Действуйте, Халдеев!... или опять все позабыли?" Не раздумывая,
Эрик ударил милиционера ребром ладони по шее чуть ниже уха. Тот рухнул на
пол -- раздался глухой удар, дощатая сцена заходила ходуном. Возникла
тягостная пауза: Эрик не знал, что ему делать; Невинные Дети стояли, как ни
в чем не бывало; режиссер нетерпеливо барабанил пальцами по подлокотнику
кресла. "А теперь чего ждете?! -- не выдержал, наконец, последний, --
Переодевайтесь в его одежду!"
     Не веря своим ушам, Эрик стал расстегивать ватник.
     "Не ожидал я, что такого нерадивого артиста из Голявкино пришлют. --
сокрушенно покачал головой режиссер, -- Вместо первой репетиции в
вытрезвителе оказались, на вторую -- абсолютно неподготовленным пришли!"
Эрик не отвечал, стаскивая шинель с лежавшего, как мертвое тело,
Воодушевленцева. "Талант, конечно, важен, -- назидательно продолжал режиссер,
-- однако и усердие надо иметь!" Невинные Дети обреченно, как коровы на
дойке, смотрели перед собой, изредка подергивая дряблыми ляжками. "uot;Я,
когда в ГИТИСе учился, может, и не самый талантливый на курсе был, однако ж
через свое усердие все пятерки в дипломе заслужил!" -- режиссер встал и
прошелся взад-вперед перед сценой. В темной глубине клуба млечным путем
горели огоньки сигарет, тянуло табачным дымом. Прыгая на одной ноге, Эрик
одевал милицейские брюки. "Только вот 'лапы' у меня не было! -- в голосе
режиссера зазвучала надрывная нотка, -- А потому распределили меня сюда, в
вонючие Мерзуны ... Господи, сколько мне еще гнить здесь придется?! -- очки
его сползли на кончик носа и затуманились, обтянутые свитером острые лопатки
дергались вверх-вниз, -- Эй вы, там ... а ну, кончайте в помещении курить!!!"
-- заорал он с ненавистью. Эрик зашнуровал ботинки, переложил респиратор в
карман шинели, подобрал с пола правдолюбцевскую кобуру и нацепил на себя.
"Переоделись?" -- "Да." -- "Так чего ж стоите?" Эрик подобрал с пола листки
с пьесой и стал искать нужное место. Раздетый до белья Воодушевленцев мирно
лежал, присыпанный арестантской одеждой. "Горе мне с вами, Халдеев! -- с
горечью воскликнул режиссер и зачитал на память, -- 'Ван Даал прыгает со
сцены -- пробегает, трусливо озираясь, вдоль прохода -- с подлой ухмылкой
выскакивает из зрительного зала' ... Действуйте, наконец!..." Эрик, не споря,
 подчинился. Бежать, трусливо озираясь, в длинной милицейской шинели было
неудобно. Чересчур широкие штаны сползали, кобура на плохо затянутом поясе
моталась и хлопала по животу. Закрывая входную дверь, он услыхал
раздраженный голос режиссера: "Что лежите, Воодушевленцев, ваш же монолог
сейчас!"
     Времени у Эрика, по самой оптимистической оценке, было минуты три.
     Он посмотрел кругом и заметил запаркованный метрах в десяти от двери
клуба желто-синий милицейский газик. На улице не было ни души. Эрик бросил
листки с пьесой на снег, сдвинул кобуру на бок, подбежал к газику, рванул
дверцу с водительской стороны (оказалась незаперта) и сел за руль. На
мгновение он замер, собираясь с мыслями, затем по какому-то наитию сунул
руку в карман шинели -- и нащупал связку ключей. (Громко колотилось сердце,
из-под милицейской ушанки по вискам стекал пот.) Эрик выбрал подходящий ключ,
вставил в зажигание и повернул. "Р-р-р!" -- машина резко дернулась и
заглохла. Он чертыхнулся, судорожно вспоминая занятия по шоферскому делу в
летнем военном лагере, спустил ручной тормоз, нажал левой ногой на сцепление,
правой -- слегка на газ и еще раз повернул ключ: "Р-р-р-р-р!" Мотор взревел,
потом заурчал ровно -- можно было ехать. В зеркале заднего обзора Эрик
увидал, как из клуба вывалилась костлявая помощница режиссера и стала
озираться по сторонам. Он отпустил сцепление -- машина дернулась, и мотор
заглох опять. Из клуба выбежало еще три-четыре человека. "Вон он, в машине!"
-- завизжала помощница, указуя костлявым перстом. Эрик снова завел мотор,
как можно плавнее отпустил сцепление и тронулся с места. Позади раздались
неразборчивые крики. Выехав из деревни, он увеличил скорость до семидесяти
километров в час и перевел дух. Отер с лица пот. Газик подпрыгивал на ухабах.
План действий был ясен: от®ехать от проклятых Мерзунов как можно быстрее и
дальше, а потом -- по обстоятельствам.
     Через десять минут Эрик увидал знак приближающегося перекрестка и указатель:

Прямо -- п/ф 133 км

Налево -- колхоз им. Юности Шеварднадзе

Направо -- совхоз им. Гулям Хайдаровой

Эрик поехал прямо. После перекрестка дорога стала немного шире, и он довел
скорость до восьмидесяти километров в час. Быстрее ехать было невозможно:
машину начинало мотать на ухабах, и Эрик боялся не справиться с управлением.
     Через двадцать минут дорога нырнула в лес. Еще через десять, сквозь
деревья по правой стороне замаячила насыпь железной дороги.
     Эрик остановил газик в более или менее укромном месте метрах в ста от
станции, сунул ключи в "бардак" и захлопнул двери -- так, чтобы их нельзя
было отпереть снаружи. Через три минуты он поднялся на платформу. Рядом с
вывеской "п/ф 133 км", под показывавшими 11:14 часами располагалась
кассирская будка с зарешеченным окном и наклеенным на стену расписанием.
Эрику продолжало везти -- ближайшая электричка в Москву уходила через шесть
минут (следующая -- в 12:43, предыдущая -- в 9:21). Он пошарил по карманам и
выудил бумажник: там лежало удостоверение майора МВД на имя А.И.Говядина,
водительские права с фотографией (Александр Ильич свирепо прищурил бельмо) и
довольно много талонов (в основном культурно-просветительных, плюс несколько
ресторанных). На что покупать билет?... -- ни одного транспортного талона в
бумажнике не оказалось. С тяжелым сердцем Эрик подошел к окошку кассы и
постучал (зайцем ехать было нельзя: осложнения с контролерами, в его
теперешнем положении, могли оказаться летальными). Дверца немедленно
распахнулась, обнаружив старушечье лицо, обвязанное серым пуховым платком.
"Извините, пожалуйста, -- просительно сказал Эрик, -- не могли бы вы продать
мне билет до Москвы за ресторанные или просветительные талоны?" "Билет?... --
удивилась кассирша, -- Ты что, милок, удостоверение потерял?" "Какое
удосто... -- начал было Эрик, но осекся, -- Не потерял -- забыл." "Но
дома-то оно у тебя есть?" "Конечно! -- горячо заверил он, -- На комоде
лежит!" "Ну, тогда так езжай, милок. -- старушка разговаривала с ним, как с
маленьким, -- Я нашей доблестной милиции на слово верю!" Кляня себя за
идиотизм, Эрик отошел в сторону. "Да и не спросят контролеры с тебя билет,
ежели ты в форме!" -- прокричала